Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2020
Название предполагает, что я должен начать с себя — и я начну с себя.
Итак, я решил, что придумал новый термин. «Селфи-проза».
Решил это я, сидя за своим рабочим столом, с физиономией, слегка подсвеченной монитором, и с красными цикламенами на подоконнике. Они, по расчетам, тоже должны были войти в мысленный кадр.
Но селфи — даже воображаемого — не получилось.
Порывшись в Сети, выяснил, что «селфи-прозу» за меня уже придумала Ирина Богатырева. Четыре года назад, в предисловии к книге Андрея Пермякова «Тёмная сторона света».
«Это тот жанр селфи-прозы, который вырос из ЖЖ и статусов в facebook’е и которую раньше именовали бы дневниковой»1 .
Впрочем, «селфийность» современной прозы уже успели подметить.
«Десятки авторов художественных произведений демонстрируют в своих текстах не только срез жизни общества или конкретного человека — они делают «селфи», фотографируют себя», — пишет Александр Котюсов («Дружба народов», 2015, № 7).
«Проза обречена на селфи, как и кино обречено на stories в социальной ленте», — вторит Виктор Пучков в своем блоге «Солома»2 .
Хорошо это для прозы — или не очень?
Здесь, вероятно, стоит отделить селфи-прозу от дневниковой.
Дневник — проза для себя, субъективнейший и интимнейший жанр. Да, он может вестись с прицелом на публикацию. Но между классической дневниковой прозой и селфи-прозой приблизительно такая же разница, как между прежним любительским фото-автопортретом (поставить «фотик» на что-то твердое и ровное, успеть отбежать, чтобы попасть в кадр…) и нынешними селфи, щедро выкладываемыми в Сети.
«Виртуальный образ человека, — пишет Дмитрий Голынко-Вольфсон, — предъявленный в селфи, предстает вовсе не проекцией субъективных качеств и свойств, а отстраненным, абстрагированным объектным образом, референтным вереницам и сериям других селфи»3 .
Так и селфи-проза завязана на предельно объективирующем автопортретировании. Это дневниковость, нацеленная на мгновенный отклик. Причем в зависимости от этих откликов постоянно корректируется.
Разумеется, селфи-проза возникла не из моды на самофотографирование; это два проявления одного и того же феномена. Запроса на субъективность — и, одновременно, на документальность. Субъективность — документальность — интерактивность.
У селфи-прозы есть своя родословная, восходящая, как минимум, к Василию Розанову. Впрочем, так далеко ходить и не нужно. Вспомним, как в начале нулевых, когда еще не отыгрались постмодернистские игры («автор умер, хвост облез!»), прозвучала подчеркнуто автобиографичная, тяготеющая к документализму проза Павлова, Сенчина, Рубанова… С другой стороны, где-то с середины нулевых, пока еще не в сегменте высокой прозы (но где-то рядом) возникает «блогерская проза». Марта Кетро, Слава Сэ; кто-то, может, еще какие-то имена вспомнит. В десятые обе эти линии совпали и…
…И к концу десятилетия и в высоком сегменте возникла интересная и яркая селфи-проза.
Например, уже упомянутая «Тёмная сторона света» Андрея Пермякова (2016). Путешествия автостопом по городам и весям — лиричные, с точно схваченными деталями. Стилистически — что-то между хмуроватостью «нового документализма» (в одной из глав возникает книга Олега Павлова) и легкостью блого-письма. Впрочем, «Тёмная сторона…» выкладывалась автором в ЖЖ лишь подготовительными набросками, так что полностью к селфи-прозе ее отнести нельзя — хотя написана она, безусловно, с учетом опыта такой прозы. Я имею в виду повесть «Десятая часть года» («Волга», 2010, № 1), которая целиком выросла из живожурнальных постов.
А вот вышедшие буквально с годовым промежутком «Про папу» Евгения Никитина (2018) и «Ода радости» Валерии Пустовой (2019) — это уже, что называется, классика жанра.
Оба романа, по признанию их авторов, не писались как романы, а сложились из постов в соцсетях.
«…Я даже не задумывалась о том, что пишу какую-то прозу, а просто выкладывала в Facebook то, с чем не могла больше оставаться один на один», — рассказывает Пустовая4.
Из сетевых постов выросло и «Про папу» Евгения Никитина. «Эта книга — антироман, — сказано в предисловии. — Она — не результат письма, а процесс». И процесс продолжается: в недавней «Лиterraтуре» — новая порция «пропап». «Как известно, в конце девяностых я жил в Дортмунде как еврейский эмигрант, совершенно одинокий и оскотинившийся…» И ведь действительно известно: всем, кто читает Никитина. У него почти всё — про его жизнь в Рышканах, Кишиневе, Дортмунде и Москве. Теперь в Израиле.
Обе книги, однако, именно романы, а не просто циклы очерков. Повествование завязано в романный фокус единством субъективности автора, который одновременно и главный герой, автогерой (термин, когда-то предложенный Натальей Ивановой). Страница за страницей — кадр за кадром — автор снимает себя в разных ракурсах, поворотах, изредка слегка позируя, но обычно — выглядя снятым совершенно неожиданно. И обоим прозаикам удается это очень убедительно.
Как и само селфи, селфи-проза имеет и свои ограничения — в кадр, кроме самого автогероя, может вместиться не слишком многое. Как правило, только самое близкое.
У Пустовой — это мать и новорожденный (и постепенно растущий) сын. У Никитина — отец и два отчима. Появляются, более-менее эпизодично, и другие — тоже, как правило, из семейного, ближнего ряда. Оптика не слишком широкая, зато фиксирующая те биографические и психологические детали, которые бы неизбежно затерялись при более панорамной съемке.
В остальном романы Пустовой и Никитина — конечно, очень разные.
Первый читаешь с улыбкой, второй — с усмешкой.
У Пустовой — эмоционально, но без слезливой сентиментальности; внутренне религиозно — но без сусальности; в двух шагах от мелодрамы, но без совершения двух этих роковых для серьезной прозы шагов.
У Никитина — отстраненно, но без холодности; иронично — но ирония эта не злая; первым автор посмеивается над самим собой.
Оба автора — ровесники (рождения начала 80-х), и для обоих — это первые и пока единственные прозаические книги. Никитин мигрировал в прозу из поэзии, Пустовая — из критики; девять лет назад она, кстати, опубликовала статью-исследование «о литературе, которая вышла из блогов» («Октябрь», 2011, №12). Где отметила и ее интерактивность, и родство с фотосъемкой: «Литература, вышедшая из блогов, похожа на антологию мгновенных снимков экрана». Так что «Ода радости» возникла не так уж случайно. Понаблюдав и поизучав, как снимают другие, Пустовая сама стала виртуозно управляться с камерой и селфи-стиком.
Я назвал лишь три случая интересной селфи-прозы, но их больше. Например, вышедшие в «Ридеро» (и потому, увы, «проскочившие» мимо рецензентов) замечательные «Записи-1» поэта и блогера о. Сергия Круглова. Здесь больше дневниковости, а фигура автогероя (и его семьи, кошек, друзей) дана немного не в резкости. Оно и понятно, для Круглова, как православного священника, важнее фиксация присутствия вышнего Автора.
Есть, кстати, в «Записях-1» и о «селфи».
«А эпоха сейчас, скорее, — селфи.
И палка пророк его.
Хоть как-то запечатлеть себя, хоть что-то о себе сохранить, — потому что и я, Господи, проваливаюсь в этот всепожирающий урчащий сток унитаза и слабо верю, что и Ты, закатав рубаху по локоть и пошарив, вдруг зачем-то вытащишь меня, запомнишь меня “вечно молодым вечно пьяным”»5 .
Печально, но верно.
В общем, «Selfie Our Souls!».
Собрал четыре года назад свои посты в увлекательную книгу Сергей Чупринин («Вот жизнь моя. Фейсбучный роман»). Но это, скорее, из разряда литературных воспоминаний; селфи-проза для них — лишь форма.
Селфи-проза, как и сами селфи, — она больше о здесь и теперь, чем о там и когда-то.
Публикуют свои записи на «Текстуре» Санджар Янышев («Избранные заметки, наброски, посты») и Юлия Подлубнова («Diaries», с фотографиями); на «Лиterraтуре» — Елена Зейферт, в «НЛО» — Александр Скидан…
Все эти авторы, как можно заметить, не входят в условный пул профессиональных прозаиков. Чупринин и Пустовая — критики; Круглов и Янышев — поэты; Пермяков, Скидан, Подлубнова и Никитин — и поэты, и критики. Многие прозаики тоже ведут (или вели) блоги — например, Линор Горалик, которая, возможно, первая попыталась поженить блог с серьезной прозой; но чем дальше, тем Горалик всё больше отходит от блогописи — достаточно прочесть «Все, способные дышать дыхание». Или — совсем из другой серии: начинавшая как блогер Наринэ Абгарян; к селфи-прозе ее последние книги тоже не отнесешь.
Зато для критиков и поэтов селфи-проза оказывается оптимальным жанром — они получают возможность реализоваться как прозаики, не изменяя своей основной литературной идентичности. Особенно, вероятно, это оптимально для поэтов: сам формат поэтического высказывания тяготеет к оптике селфи. Как писал еще Фаулз: «Очень трудно вложить свое сокровенное “я” в роман; очень трудно не вложить это “я” в стихи». В жанр селфи это сокровенное и всякое другое «я» вмонтировано изначально.
Можно заметить и то, что «толстые журналы» берут такого рода прозу пока не слишком охотно. Дело не только в здравом консерватизме и в нежелании публиковать уже опубликованное в Сети; хватает — и более чем — пока прозы «обычной», не селфи. Да и сами авторы, похоже, не спешат со своей селфи-прозой в толстожурнальные редакции, предпочитая «обкатывать» ее на сайтах… Но тенденция — налицо. Точнее — на лицо: на авторское лицо, которое в прозе десятых неожиданно укрупнилось и придвинулось к читателю на предельно близкое расстояние.
Собой начал — собою и закончу.
Пока писал, стемнело; свет на физиономию падает уже не с экрана, а из настольной лампы слева (для читателя, стало быть, справа). Цикламены почти не видны. И вообще за пределами головы — темновато и ничего интересного.
Можно нажимать на мысленную кнопку.
1 Богатырева И. Мечтательный автостопщик // Пермяков А. Тёмная сторона света: Повесть. — Вологда: «Том писателей», 2016.
2 Современная и самая новая проза — это разговор (https://soloma.today/prose/).
3 Голынко-Вольфсон Д. Гуманитарное знание как (бес)полезное ископаемое // НЛО. 2016, № 2 (https://magazines.gorky.media/nlo/2016/2/gumanitarnoe-znanie-kak-bes-poleznoe-iskopaemoe.html).
4 «Они что, и на барабанах играли?» Критик Валерия Пустовая написала о смерти мамы, рождении сына, книжках и любви // НГ-Еx libris, 19 декабря 2019 г. (http://www.ng.ru/ng_exlibris/2019-12-19/10_1011_valeria.html). В «дружбинской» публикации фрагмента «Оды…» («ДН», 2018, № 11) тоже отсутствовало указание, что это отрывок из романа, — лишь подзаголовок «Записки печальной дочери».
5 Круглов С. Записи-1. Избранное из ФБ, 2014–2018. [б. м.]: [б. и.], 2018. С. 419.