(Д.Стахов. «Крысиный король»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2020
Дмитрий Стахов. Крысиный король: Роман. — М.: Изд-во ArsisBooks, 2019.
Читателя на самом деле мало волнует, насколько история правдива — была бы настоящей и, следовательно, все равно правдоподобной. Как в случае моего любимого Лукиана с его «Правдивой историей»: «Итак, я буду писать о том, чего не видел, не испытал и ни от кого не слышал, к тому же о том, чего не только на деле нет, но и быть не может. Вследствие этого не следует верить ни одному из описанных ниже приключений».
В авторском послесловии к роману «Крысиный король» Дмитрий Стахов сначала противоречит Лукиану: «Все описанное в романе происходило в реальной жизни». А через три абзаца вроде бы противоречит уже сам себе: «Правда противопоказана искусству и литературе — в частности».
Дабы разобраться в этом, сдается мне, мнимом противоречии, следует обратить внимание на то, что, с одной стороны, роман и впрямь основан на реальных жизненных историях многочисленных родственников автора, волею обстоятельств разбросанных по мировым пространствам, зачастую еще и разделенных революционными и прочими баррикадами, с другой — есть в романе и то, что еще ни в жизни автора, ни в нашей точно не происходило, то есть присутствует и явный вымысел, мрачный и утопический, надеюсь. При этом автор не скрывает, а подчеркивает в том же послесловии, что «сидел в архивах, собирая свидетельства о героях, прошедших огонь, воду и медные трубы». А уж даты, точнее, сроки написания романа (2002—2018) заставляют самой своей значительностью поверить в изначальную серьезность намерений. И все же он честно признается, что стремился не к правде, пусть даже мемуарной, с понятными издержками, а к живому правдоподобию, что у него, следует признать, по-настоящему получилось.
Пересказывать сложносочиненный сюжет романа дело не только неблагодарное, но отчасти и совершенно невозможное, ибо события и времена в нем перемешаны с такой лихой тщательностью, что придется просто перепечатать здесь весь роман от первых фраз: «Ранней весной я окончил медицинское училище. Меня распределили на дезинфекционную станцию» до фразы последней: «Кот мяукнул». Ясно, что это никому не нужно — читайте сами. Я же попробую — о смыслах, лишь для общего понимания обозначив некоторые из сюжетных линий, каковых, повторюсь, множество.
Герой, распределенный, как мы помним, после медучилища на дезинфекционную станцию, получает от своего наставника в наследство на всю жизнь ремесло, граничащее с искусством: умение выращивать и воспитывать крыс-каннибалов, уничтожающих по необходимости себе подобных на предмет дератизации общественных и частных помещений. Ремесло это кормит его и в тяжкие, и в относительно благополучные времена. Есть у него друг по фамилии Потехин, притягивающий к себе самые невероятные истории человек, с которым они вместе служили в армии, будучи в одном танковом экипаже. Потехин во время афганской войны попал в плен к моджахедам, откуда был выручен Красным Крестом, из Франции выманен советскими гэбэшниками, а искупать вину перед Родиной отправлен на чеченскую войну. В конце концов, он вновь является главному герою, чтобы вносить в его жизнь сумятицу, нечаянные радости и прочую неразбериху. Есть еще двоюродный немецкий брат героя, сотрудник «Штази» (министерства госбезопасности ГДР), по совместительству сын нациста и военного преступника. Есть отец, немецкий коммунист, есть отчим еврейских кровей, суровая мать, французская тетя, бывшие сослуживцы, а ныне гэбэшники и олигархи, их жены, жены настоящего отца, собственная бывшая жена, подруги и прочая-прочая.
Через французскую тетю нить повествования тянется в оккупированную фашистами Францию, а через московскую бабушку — к дореволюционному эсеровскому подполью, самодельным бомбам и терактам, организатором и участником коих был дед героя.
Все же не обойтись без цитат, потому как хочется и не могу себе в этом отказать.
Вот, например, нацисты только-только оккупировали Францию, а молодая тетя героя романа, будучи остановленная выполняющими распоряжения немцев французскими полицейскими, совершенно случайно, на проселочной дороге встречается со своим дружком из детства, ныне оберштурм-фюрером СС:
«Полицейский сличал фотографию в удостоверении с моим лицом.
— Я сама француженка, — сказала я, — просто так получилось, что…
Полицейский поднял на меня глаза, прищурился.
— Что у вас за акцент? И волосы вьются не по-галльски. Вы кто на самом деле?
Тут я увидела, что подошедший от машины офицер забирает мои документы у полицейского. Я его сразу узнала. Сразу. Несмотря на то, что он был во всем черном, в высоких сверкающих сапогах, весь перетянут ремнями, в фуражке с серебряным черепом, серебряные погоны со звездой. Это был он, сын управляющего имением Тышкевичей под Вильно, Иоганн Каффер, Ганси, Жук или, как мы его дразнили, Ловчила. Ловчила слегка сжал пальцы левой руки, разжал их так, словно стряхивал капли воды, я узнала этот жест, он так делал, прижимая скрипку подбородком к плечу, приготавливал левую руку, чтобы потом взяться за гриф, прижать струны. Полицейский тут же отошел в сторону».
А здесь эсеры-максималисты совершают налет на подпольное казино в Петрограде, уже после Февраля 1917-го — им необходимы средства на продолжение революции:
«Последним в дом Александрова вошел Саготин. Он подал, по кивку Андрея, сигнал — бросил в пролет лестницы дымовую шашку, еще одну — в большой зал, двери в который закрыл вместе с Северовым. Началась паника. Целью, обозначенной в плане Андрея, был зал наверху, где шла игра по-крупному, и сейф. Сопротивления не было, пока в себя не пришел поднявшийся от дверей, открывавшихся двумя ливрейными швейцарами — они были не видны с улицы, — охранник-бурят. Огромный, бритый, с красной шеей.
Андрей был уверен, что служащие казино ничего предпринимать не будут, что отпор могут дать посетители, особенно анархисты и разные мелкие грабители, приодевшиеся, желавшие выглядеть как аристократы. Охранник же, против ожидания, выхватил почти невидимый в его кулаке револьвер и попал Саготину в живот. Шульце подошла к охраннику вплотную, выстрелила ему в голову. Пролетевшая сквозь пуля разбила зеркало на лестничной площадке. “Плохая примета!” — тихо сказала Щульце и завизжала: “Всем оставаться на местах!”»
А так герой романа описывает своего отчима: «Высокий, плечистый, узкобедрый, длинноногий, Михаил Шихман обладал огромной силой. Из СМЕРШа, в котором он, хорошо знавший немецкий язык, окончил войну, его откомандировали в специальное подразделение, натренировали, еще раз, серьезней, чем в прочие, проверили — не служил ли кто-то из Шихманов врагу, внутреннему и внешнему, более страшному и опасному, не состоял ли в сношениях с врагами народа, прямых или косвенных? — и он начал возить к столу гения всех времен атэнское зеленое, без него Иосиф не мог обедать, кушать рагу с баклажанами, перченый полусуп, а называл он атэнское “cоком”, пил с соратниками литрами, и возили его в маленьких бочонках, которые надо было держать на руках, чтобы легкое вино это не взболталось, не скисло, не утеряло маленькие пузыречки газа, держать всю дорогу, от самого селения Атэни, до аэродрома, держать в самолете, держать по дороге от аэродрома до ближней дачи.
Возили атэнское офицеры не младше подполковника. Все в орденах, наверняка за расстрелы и надзор за зэка, фронтовиков не брали — ненадежные, много о себе понимают, Шихман-то хоть нюхал порох, рассказывал, что, пусть и смершевец, но и в атаку ходил, и контратаку отражал, и ему дали майора, к медалям прибавили орден Отечественной войны третьей степени, и он был самым младшим по званию и самым молодым в подразделении. Единственным холостяком. Единственным бездетным. Единственным евреем».
Все романные линии через время, или, точнее, благодаря отсутствию оного, переплетаются, сталкиваются, продолжаются и возвращаются. Все замешено на крови, как реальной, так и родовой — на безумной и взрывоопасной смеси русского, еврейского, польского, французского, немецкого: герои и сами не всегда осознают, кто они по национальной принадлежности, и это для них и важно в определенных обстоятельствах, и безразлично в глубоко личных, интимных отношениях с мирозданием. Здесь нет «черненьких» и «беленьких», полюса иногда меняются, да столь резко, что оторопь берет. Впрочем, и впрямь как в жизни: подлецы иногда способны на благородство, а в самых чистых и просветленных червоточины все равно проявляются — при ярком свете или в кромешной тьме, в обычные сумерки или в весенний прозрачный день.
В «исторических» главах романа есть абсолютная, синхронная точность и достоверность деталей — и не зря отброшено все лишнее, подробно-описательное. Многое вроде бы и знакомо, но, вплетенное в живую ткань многих жизней, создает эффект взрывного присутствия «здесь и сейчас»:
«Крахмальный воротничок непривычно натирал шею. Непривычными были и мягкая шляпа, пальто. Андрей мог свободно пройти мимо дворника, а на возможный вопрос ответить “К господину Серебрякову!”, небрежно, свысока. Но словно чей-то голос произнес над ухом: “Стой! Подожди!” Возможно, голос того, кто знал, что для Андрея возможность свысока говорить с дворниками была еще более непривычной, чем новая одежда».
«Ротмистр сказал охранникам принести для Андрея одеяло, но заместитель старшего надзирателя, пришедший после всех, отказал, сославшись на то, что одеяло — собственность тюрьмы».
«— Кто там? — спросила Софья, когда Андрей вернулся из квартиры напротив.
— Бывший министр.
— Министр? Какой? Кто?
— Не знаю, точно не знаю. Знаю только — красные на подходе…»
Для хороших книг (фильмов, картин, музыки) у меня есть всего лишь два определения: «настоящее» и «чудесное». Они «оценочны», но не отличаются степенью, а являются лишь той мерой, в какой я готов себя, лично себя соотнести с их миром.
И по моей этой внутренней классификации «Крысиный король» — роман настоящий, а не чудесный.
Поясню.
Чудесное — это то, где и с чем мне хочется жить. В мире «Крысиного короля» жить мне не хочется, хотя он порой до озноба похож на реальность. В таком мире мне не хватает любви: не плотской, дружеской, отцовской, материнской — ее тут достаточно, а любви как воздуха.
Но Дмитрий Стахов писатель вообще суровый, даже почти беспощадный — и к своим героям, и к мирозданию в целом.
А кто же тебе сказал, что мы должны быть счастливы?