Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2020
Плохая память
Я стал забывать слова. Иногда они довольно трудно подбираются в разговоре, что создает некоторые затруднения.
Ничего, с возрастом это бывает. Говорят, главное в борьбе с Альцгеймером — не бросать «умственный труд», то есть читать, писать и, главное, думать. Приятно, когда за это еще и деньги платят, ну и, конечно, искать «свои» таблетки (пока не нашел), не пугаться, не расстраиваться — ну, подумаешь, я смотрю на экран и в упор не помню, как зовут Шерон Стоун. Как это вообще можно забыть? — а с другой стороны, на фиг мне имена этих актеров, я же точно помню, что Толстой — Лев, а Достоевский — Фёдор, этого вполне достаточно… Память — такая вещь, она почти тождественна личности, что-то не помнить — это иногда почти как лекарство, с другой стороны, ты сам — это и есть то, что ты помнишь. Все эти важные моменты я именно что вспомнил на спектакле «Папа» режиссера Евгения Арье по пьесе Флориана Зеллера. Вспомнил — и вот видите, до сих пор не забыл.
…Спектакль начался с минуты молчания в память о недавно умершей Галине Волчек, которая когда-то этот театр создавала, потом она его спасала, когда ушел во МХАТ Олег Ефремов, собирала заново, потом она делала его то классическим, блестящим и шикарным, то есть почти буржуазным, то очень демократичным, она искала новые имена и новые пьесы (Туминас, Коляда, Фокин — все они появились благодаря ей), она ставила театр на ремонт и шумно переезжала, словом, она пережила с театром всё — от рождения до…
До своей смерти. И теперь каждая новая премьера — это двойное событие. Событие для нее и событие без нее. Мы стояли и вспоминали Галину Борисовну в долгой напряженной тишине.
Аудитория нового спектакля «Современника», который называется «Папа», мне кажется, разделилась — одни смеялись и бурно реагировали, другие тяжело молчали. Первые, видимо, никогда не сталкивались (дай им бог здоровья) с ментальными проблемами, никогда не навещали в психоневрологических диспансерах своих близких, не знают, что такое болезнь Альцгеймера и ее симптомы, ну и вообще, не знают. Вторые — знают вполне.
Для первых, ничего об этом не знающих, спектакль, несомненно, блестящий, яркий, невероятно увлекательный психологический аттракцион, когда все происходящее на сцене: отношения стареющего больного отца, его дочери и ее мужа — увидено глазами «папы» (его замечательно и очень мягко играет Сергей Гармаш), шаг за шагом теряющего память.
Это одновременно и смешно, и страшно, и увлекательно — если не знать.
Для второй части зрителей — знающих про Альцгеймер слишком многое, все это смотреть очень, очень тяжело, и к тому же сильно раздражает, я думаю, «несовпадение с жизнью», то есть не совсем четкое и не совсем ясное изображение того, что бывает при этой болезни на самом деле.
«Папа», главный герой, путает времена и события, путает причины и следствия, погружаясь с каждым шагом во тьму сознания, то есть в его темную зону, причем Гармаш передает эти краски очень тонко. Я уже не в первый раз вижу, как «Современник» касается очень тонких, очень больных тем: в «Загадочном ночном убийстве собаки» Шамиль Хаматов с огромной силой и пластикой передавал внутренний мир мальчика-аутиста, в «Резне» остро и точно разворачивалась картина родительских комплексов, целый цикл спектаклей о старости и проблемах стариков сделал «Современник» лишь за недавние годы, но, наверное, никогда еще игра актера не была настолько мощной в изображении человеческой болезни, человеческой слабости, в изображении ухода человека из жизни, из привычного мира — как игра Сергея Гармаша в «Папе». Непостижимо, как он это делает — и пугаясь и гневаясь одновременно, и прячась и открываясь беззазщитно, в каждой сцене, в каждой секунде — да, ради этого стоит смотреть. Только ради одного этого.
Однако — наблюдая за непосредственной реакцией той части зала, которая про Альцгеймер не в курсе, хохочушей в самых неожиданных для меня местах, я думал о том, что вся эта блестящая игра и весь этот аттракцион, в хорошем смысле этого слова, мне почему-то мешают понять подлинный смысл спектакля. А смысл — вовсе не про гуманизм по отношению к старикам.
Смысл в странном вопросе — а зачем помнить? Верней, а что нужно помнить? Или еще более точно: а что мы действительно обязаны, должны помнить? Без чего мы — как человечество — не можем обойтись?
«Папа» — это, таким образом, не конкретный старик, чья память играет с ним плохие шутки и ведет его к печальному финалу. «Папа» — это все мы, все человечество.
История — культуры, литературы, да и вообще история — на наших глазах перестает быть живой. Все эти бесконечные «биографии великих людей» в журналах и таблоидах, в «документальных фильмах» и ток-шоу, весь этот миллион книг, свалившихся на голову постсоветского человека, истосковавшегося по запретному плоду, по хорошему чтению — но потонувшего в этом потоке названий, фамилий, эпох, стилей — весь этот «культурный набор», превратившийся в какой-то небольшой сегмент рынка для целевой аудитории, постепенно оседает. Превращается в метаданные, зачем-то, для чего-то записанные на жестком диске нашей коллективной памяти.
Но кому нужны эти метаданные, кто их запрашивает, кроме «спецов», профессионалов, для которых это часть их профессиональной жизни, будут ли они востребованы в том новом времени, которого мы все так нервно ждем?
Или они уже не востребованы, уже не нужны?
Гармаш выходит на поклоны, зал бурно приветствует его, аплодируя его актерской харизме, актерской силе — такого, знаете, советского розлива, которая захватывает в контекст роли целый мир, а я думаю о том, как жить в этом бурном потоке забывания?
И будут ли помнить мои дети и внуки, что Толстой — Лев, а Достоевский — Фёдор?
«Зарница» и другие странные игры
Как-то летом 1981 года я поехал на Всесоюзный финал военно-патриотической игры «Зарница». Поехал недалеко, в Тулу. Масштабы игры меня потрясли. Тысячи детей со всех концов Союза жили в настоящих военных палатках, ходили строем по плацу, метали деревянные гранаты и, главное, беспрерывно читали какие-то стихотворные речевки. Всюду висели плакаты — тоже со стихами. Все это было до такой степени нелепо, что даже мило.
Но вот тогда я и задумался впервые, что в стихах есть нечто военизированное.
…«Зарница» — вторая часть дилогии, поставленной в Театральном центре имени Мейерхольда (чей художественный руководитель Виктор Рыжаков, к слову, недавно перешел на капитанский мостик «Современника»). Спектакль в уникальном ныне жанре поэтической драмы — то есть герои в нем разговаривают стихами. Привет Грибоедову, Шиллеру, ну и, понятное дело, Шекспиру с Мольером.
Откуда такое чудо?
История, которая началась еще в «Сване», в первой части дилогии, придумана московским поэтом Андреем Родионовым и драматургом Катериной Троепольской и поставлена силами Мастерской Дмитрия Брусникина (режиссер Юрий Квятковский) — своеобразная антиутопия, и центр ее — как раз о мире, который «обнулил» свои метаданные, свою культурную историю на самом деле.
В новой удивительной стране, то есть России, существует директивная, учрежденная законами этого нового государства — повседневная поэтическая речь.
Все должны разговаривать в рифму, мигранты должны сдавать экзамены на знание классической поэзии, ну и так далее.
Спектакль «Зарница» в этом году представлен на «Золотую маску». Герои спектакля — юные, так сказать, пионеры — отправляются в настоящий лес, где проходят через множество испытаний, и одно из них — устный экзамен, где, например, нужно ответить на вопрос: какие стихи читали перед смертью герои «Молодой гвардии» Фадеева. Ульяна Громова, оказывается, читала своим друзьям стихотворение «Демон». Но это лишь завязка, дальше начинается подлинная фантасмагория, смешение всех жанров: новогодней елки с «духами леса», лешими и бабами-Ягами, подростковый роман, с любовью и перепутанными гендерными ролями, опера и мистическая драма, тут есть все, и все звучит, грохочет, журчит (поскольку все еще вдобавок ищут и не находят волшебную жидкость), кругом пародия и что-то несерьезное и духоподъемное. Зрители смеются, и всем хорошо.
Но там, где-то вначале, остается тяжелый вопросик, заданный авторами как бы между прочим: а не ждет ли нас всех в конце концов вот такая «Зарница», бег в мешках и пионерская линейка с выносом флага?
Советский мир, который облюбован современной культурой как какой-то Ноев ковчег, облизан ею как Китеж-град, великая Атлантида всех смыслов и героических преданий, — сам по себе в этом качестве уже смешон. Смешон и страшен. Мифология, ежедневно залепляющая обществу глаза, впрыскивающая в него какие-то вредоносные ампулы, — куда от нее деваться? Этот вопрос мы задаем себе каждый день.
Но, похоже, уже не деться никуда — и наши дети не просто будут ходить на уроках военной подготовки с муляжами автомата Калашникова под портретами современных вождей и петь воинственные песни. Похоже, их и стихам, и сказкам будут учить по-советски. Вся надежда на то, что «метаданные» обнулятся и все превратится в пародию.