Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2020
Что считать первым (равно и последним) стихотворением поэта? Вопрос не столь простой, как может показаться на первый взгляд. Не случайно Юрий Казарин в своей замечательной антологии-монографии «Первое стихотворение ста русских поэтов» дает не единичные стихотворения, а «парадигмы первого стихотворения». Ведь в этом качестве может рассматриваться не только первое написанное стихотворение, но и, например, первое опубликованное, а главное — первое, которое сам поэт считает «настоящим». С которого он «начинается».
Стихотворчеством я увлекся лет в 11—12 на почве обширного чтения. Первые опыты стихописания проходили по разряду хобби, наряду с футболом. Рифмовал что-то, записывал в тетрадочку. Помню из тех времен одну строфу: «Птицы клином пролетели,/ На тропинках тает снег.// Вдаль, вздохнув, ушли метели,/ Уступая путь весне». Тетрадочка была успешно похерена. И хорошо, а то, как говорил Маяковский об отобранной у него охранкой при выходе из тюрьмы тетрадке юношеских проб пера: «Ещё бы напечатал». Потом был кратковременный период попыток подражать как раз Маяковскому. К счастью своему, я быстро понял, что подобное подражание — полное и неизбежное творческое самоубийство. От этих дней остались в памяти две показательные строчки: «Гремит по миру Революции конь/ пролетарскими копытами». Соответствующая тетрадочка так же была похерена без особой жалости и слез.
А собственно ключевой эпизод, когда я оказался «запродан» поэзии раз и навсегда, помню отчетливо. Девятый класс, урок алгебры. Маюсь в невыносимой скуке, ибо с числами у меня никогда не складывалось (вспомним у Гумилёва: «А для низкой жизни были числа,/ Как домашний подъяремный скот,// Потому что все оттенки смысла/ Умное число передаёт»). Неожиданно в едином порыве записываю на последней страничке тетради 8 строк:
На небо слили бочку дегтя,
А может, это был мазут.
Лучами острыми, как локти,
По небу звёзды проползут.
И в воздух, пахнущий редиской,
Пролив промасленный свой свет,
Слепой прожектор лунодиска
Нечаянно сойдёт на нет.
И тут меня куда-то выносит. Сижу, ошалело смотрю на строчки, понимаю, что что-то важное произошло, но что — не понимаю. Именно тогда я, судя по всему, и испытал тот нефильтрованный кайф «ускорения сознания», о котором позже прочел у Бродского («Стихотворение — колоссальный ускоритель сознания»). Тогда ощутил всем существом, что стихами можно мыслить на совсем иных скоростях и что они могут действительно быть «томов премногих тяжелей». Однако и механизм, озвученный Пастернаком в знаменитом его стихотворении («О, знал бы я, что так бывает,/ Когда пускался на дебют,// Что строчки с кровью — убивают,/ Нахлынут горлом и убьют…») имеет в своем истоке именно этот урок алгебры — эти несколько минут, которым я благодарен и признателен и по сей день. И буду благодарен до «последней икоты».