Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2020
Румянцев Дмитрий Анатольевич — поэт. Родился в Омске в 1974 году. Окончил философский факультет Омского педуниверситета по специальности «Культурология». Автор книг стихов «Сравнительное жизнеописание» (Омск, 2011), «Нобелевский тупик» (Омск, 2011), «Страдающее животное» (Омск, 2013). Постоянный автор «Дружбы народов». Живет в Омске.
* * *
Ну посмотри: какая ночь сегодня!
Свод облаков, как пальмовая ветвь…
Вот месяц на осляти едет в смерть,
но то не смерть — сияние Господне…
Такая ночь! Машины мчатся прочь.
Во тьме горят ночные габариты.
Идут дома по улице разбитой.
Идёт домой — по лицам — пьяный дождь.
И светофоры пробивает дрожь.
Когда умру, я буду вспоминать
вот это всё — канун великой Пасхи,
тогда сниму обугленную маску
и, новое лицо, пойду гулять
с масличной ветвью, с новым (вдруг) лицом,
с знакомою округою и другом.
Под новым небом встанем полукругом
с женою, сыном, мамой и отцом,
с желанным домом, Критом и Москвой,
с собакою, служившею мне верно,
и свет небес качнётся белой вербой,
глубокой верой, тайной, тишиной,
голубкою и глыбью неземной,
и, зажигалкой чиркнувши с осечкой,
мы встанем все горячей светлой свечкой
навек светить в чертог пресветлый Твой!
* * *
опять троллейбус, словно жук, по тёмной улице ползёт
и от жужжания внизу фонарь, как крохотный ожог
опять ночному мотыльку он светел, что ерусалим
опять, скиталец и летун, я сам себе необходим
но вновь за окнами любовь нетрезвой девушкой поёт
и я ей нужен не любой, а только так, чтоб наперёд
и барселона, и мадрид, и листопад, и звездопад
она поёт, и тьма бежит за частокол резных оград
и солнце вешнее встаёт который раз над иртышом
и сердце кровь во мне куёт о том, что это — хорошо
что, как лампадочка в руке её — вечерняя луна
уже бледна. на языке — одна любовь и тишина
коснись меня и избалуй, полночным пением пьяна,
как будто это — поцелуй, оставленный на времена
когда расходятся круги на сонных лужах, что друзья
когда старинные враги за мной, как тени, семенят
и распадается на прах и пепел будущая жизнь
и в обескровленных руках, как метка чёрная, лежит…
но я сказал — над камышом светило вешнее встаёт
троллейбус дребезжит — жуком. весна. и девушка поёт
и для кого-то нужен рай, а мне и так — везде эдем
скорее утро начинай, звезда, что светит в вифлеем…
как будто всюду — первомай, и радостно, и звёздно всем
* * *
Вот ворона кричит надо мной
старый клич похоронный.
Кто бы ведал: какою ценой
я не слышу вороны?
Воронёный холодный обрез,
что на сердце наставлен,
каждым звуком рождает порез
металлическим камнем.
Остановится сердце моё,
очевидно, когда-то,
и душа полетит с вороньём
безвозвратно.
Но не хочется так — через грех
и космический холод,
есть в душе для движенья наверх
белый голубь.
И когда наступает момент
разрушения плоти,
он приносит масличную ветвь
над потопом.
Что, ворона, кричишь о своём
как всегда так некстати? —
есть высокие в небе моём
голубятни.
Так что хватит кричать над страной
разошедшимся психом,
никогда ты не будешь со мной
и подавишься криком.
Так о смерти кричи на своём
языке на закате! —
есть пресветлые в небе моём
голубятни!
* * *
и спросили меня: как вы нынче живёте?
— как Беттина Брентано на коленях у Гёте —
гениально, а впрочем, чего гоношиться,
можно жить и с трагедией жизни ужиться,
можно жить, точно дети — предчувствием чуда,
тем, чему помешать не сумеет Иуда,
тем, когда нет ни эллина, ни иудея,
словно Ерусалим или та же Халдея
окружает, где звёзды стоят над порогом,
и одна, ярче всех, выступает залогом,
что и счастье, и хрупкое небо найдёте,
как Беттина Брентано на сердце у Гёте!
* * *
Собака бегает по снегу, гоняет кошка воробья,
и разлинованному свету, как юнге, видится Земля.
Здесь хорошо, здесь леший бродит сквозь злую оптику луны,
здесь всё стоит на огороде печное чучело зимы,
ещё снежинка не погасла в твоей руке, в твоей руке,
и если кто-то после счастья идёт с собой накоротке,
то он, конечно, чудо встретит и, может быть, произнесёт,
и зимний вечер, мокрый ветер его по судьбам разнесёт…
и всё случится!..
* * *
После Бога слова не сказать, не связать, как после Аушвица.
Остаётся чистою тетрадь, что воды студёная криница.
Долго к ней звериная тропа вьётся-вьётся, в руки не даётся,
ты по ней иди и отступай в дальние края первопроходства.
Пусто ещё будет на земле от простого золотого снега,
снова густо веточки аллей трогают за ворот человека.
Уходи в глухо-и-немо-ту расставаньем выверенным, честным,
оставляй нетленной красоту следом — многоточьем поднебесным.
Ведь на то и сроки новых зим на снегу оставят отпечатки,
чтобы ты любовь искал по ним, исправляя грусть и опечатки.
Это всё, чем выпало предстать перед облаками — их амвоном,
чтобы вновь неизречённым стать, дорожа небесным новым домом.
молитва
рубиновые звёзды над Кремлём, а нам так хорошо с тобой втроём
глядя, глядеть в небесный водоём, пока сынишка спит и грёзу видит
под песню о Медведице Большой, наедине с заплаканной душой,
немного неба зачерпнув ковшом, питая страсть и власть возненавидя
одна лишь страсть и власть на свете есть —
сжигать внутри сердечной мышцы взвесь
и лишь одна на всех благая весть — которая пророчит всем спасенье,
а всё иное — тундра и напасть, дай нам взойти, подняться, не упасть,
былинкой прорасти и не пропасть, слизнув наш ягель языком оленьим.