Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2020
Игорь Сид — поэт, переводчик, эссеист, журналист, путешественник. Родился в 1963 году в крымском городе Джанкой. Окончил биологический факультет Днепропетровского государственного университета. Автор книги эссе «Геопоэтика» (М., 2017) и др.
…вороги між нас з’являються лиш по тому,
коли ми самі поводимось, як вороги1.
Сергей Жадан
…Унитаризм разорвет Украину.
Александр Ткаченко2
Катастрофические события, произошедшие в последние несколько лет с Украиной, — переход Крымского полуострова де-факто в состав России, гражданская (или «гибридная»: неологизм, оказавшийся неожиданно точным в своей туманности) война на востоке страны, где возникли две самопровозглашенные республики, находящиеся в той или иной степени под внешним влиянием той же России, — все это многим кажется неким самодостаточным процессом, начавшимся зимой или весной 2014 года3 . В данном эссе мы рассмотрим, как процесс новейшего раскола Украины не просто связан с менее очевидными процессами, происходившими со страной в предыдущие более чем 20 лет, но и определяется во многом именно ими. Так надводная часть айсберга, заметная издалека, возвышается над океаном благодаря поднимающей ее основной, более мощной части, скрытой от глаз, без которой, однако, невозможно ее существование.
Уже самый поверхностный взгляд на ситуацию обнаруживает в ней элементы странной асимметрии. Донбасс, где четвертый год, по формулировке киевских властей, проводится «антитеррористическая операция», полыхает огнем, гибнут тысячи мирных людей; число беженцев составляет миллионы. При этом с Крымом складывается совершенно другая, мирная ситуация. Не было попыток ни предотвратить присоединение этого региона к России, ни вернуть его себе силой, и официальным Киевом регулярно делаются заявления, что такой поворот невозможен. Иногда даются пояснения о том, что возвращение полуострова в Украину (в неопределенном будущем) должно быть мирным — путем волеизъявления крымчан, ввиду предположительного роста (в этом неопределенном будущем) привлекательности жизни в самой Украине. Это очень убедительный, современный, воистину гуманистический подход. Но почему он не применялся к Донбассу, никаких разъяснений нет. При этом Крым официально именуется «временно оккупированным», где уточнение «временно» создает устойчивый художественный эффект определения, данного навсегда4.
Между тем, Минские соглашения по урегулированию военного конфликта в Донбассе систематически нарушаются с обеих сторон. Складывается устойчивое впечатление, что этот острый воспалительный процесс способен продолжаться, самовоспроизводясь, бесконечно.
Весьма возможно, со временем мир узнает ошеломляющие факты о тайном бэкграунде событий этих лет. Но построение конспирологических гипотез не представляется нам продуктивным. Конспирология, навязывающая историческим событиям примат произвола, субъективного фактора — прежде всего способ отказать этим событиям в исторической логике, в объективной их неизбежности. Мы попытаемся все же разглядеть эту объективную логику — или, по меньшей мере, логику взаимодействия факторов субъективных и объективных. Только тогда появится шанс выработать механизмы влияния на процесс, а значит, и надежда что-то исправить.
1. ПЕРВОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ.
ЗНАКИ «АПОКАЛИПТИЧЕСКОГО КОНФЛИКТА»
Этот текст можно рассматривать как развернутый комментарий автора к собственным размышлениям, публично высказанным еще десятилетие назад. О «попадании культурного пространства Крыма в силовое поле нового, почти апокалиптического конфликта»5 , о «не всегда адекватных представлениях друг о друге жителей юго-востока и запада Украины»6 и о «напряженности между опасно разрозненными русскоязычной и украиноязычной интеллектуальными элитами Украины»7 автор говорил, в частности, в украинских масс-медиа уже в 2008—2009 годах.
Это эссе посвящено ситуации в Украине. Россия — в лице и властной элиты, и поддерживающего ее большинства населения — откровенно выбрала сейчас движение в сторону архаизации, клерикализации, патернализма, отказа от свобод и ценностей, считающихся европейскими. Сюжет, не вызывающий веселья, однако уже не раз страной испробованный и оттого достаточно понятный и прозрачный. Гораздо менее понятный и очевидный сюжет развивается в Украине. Это вызов для исследователя.
Риск высказывания на темы современной украинской истории и предпосылок сложившейся политической ситуации автор позволяет себе в силу ряда биографических обстоятельств.
В 1995 году я переехал из родного Крыма в Москву и основал здесь Крымский геопоэтический клуб — «экстерриториальное продолжение» Боспорского форума современной культуры, который я провел на полуострове к тому моменту трижды с 1993 года. Крымский клуб8 , как и Боспорский форум, стал международной площадкой для перманентного художественного эксперимента, сталкивания ранее не соединявшихся элементов культуры, презентации новейших явлений в разных жанрах литературы и видах искусств. С 1998 года одним из инновационных направлений нашей работы было ознакомление российской аудитории с современной украиноязычной словесностью. Мы привозили из Украины литературных знаменитостей, представляли новые книги, переводили их и содействовали их изданию в России9 .
На фоне литературного процесса в России, тогда в основном аполитичного и космополитичного («искусство ради искусства»), очень необычно выглядело живое участие украинских писателей в культуротворчестве и нациетворчестве, бурно расцветавших в Украине. Социальные темы в молодой соседней литературе не несли на себе обязательного налета дидактики, а искренняя патриотическая интонация не перерождалась в пафос. Это создавало свежую интеллектуальную интригу — ведь для наших писателей патриотизм и фальшивый пафос были неразрывно и тошнотворно связаны: идиосинкразия, выработавшаяся в десятилетия «социалистического реализма» и диктата идеологии. «…Очень многие писатели до сих пор еще боятся писать об этом времени…» — сетовал еще в 1993 году вернувшийся из эмиграции писатель-«шестидесятник» Василий Аксёнов10. «...Мне писатель видится в большой мере общественной фигурой, а именно в этом нынешняя генерация писателей очевидно филонит… Досадно, конечно, что интеллектуальный рынок России сегодня лишен такого автора, каков, например, у братьев-славян Юрий Андрухович», — подытоживал в 2004 году эту эпоху московский литературный критик Александр Гаврилов11.
И вот в конце 2007 года я по семейным причинам на год вернулся в Украину. Первые полгода жил в Крыму, весной 2008 организовал несколько культурных событий на первом Киевском форуме издателей, а летом принял приглашение возглавить региональную редакцию одной из основных украинских газет. Редакция базировалась в Днепропетровске, где в советские годы я окончил школу и университет. Работа с ежедневными новостями погрузила меня глубоко в информационные потоки общественно-политической жизни страны. Осенью грянул экономический кризис, газета закрылась, и в декабре я вернулся в Москву. Однако в контексте нашей нынешней темы 2008 год был для меня отмечен переворотом в восприятии украинских реалий, травмой отрезвления.
Взгляд на жизнь Украины с нулевой дистанции вызвал у меня определенный шок. Увиденное прямым взглядом не соответствовало моим привычным представлениям о «стране, стремящейся в Европу».
Вместо того чтобы совместно искать общий исторический путь для своей родины, две основные группы населения — симпатизирующая Европе и симпатизирующая России — твердо настаивали каждая на собственном выборе как на единственно возможном для всей страны, игнорируя интересы друг друга с высокомерием, доходящим до расизма.
«Если упрощенно, восточные жители [Украины] считают западных “фашистами”, западные восточных — “совками” (Homo sovieticus, говоря научным сленгом). Чтобы был понятнее трагизм ситуации, уточню, что смысл и того, и другого термина в данном контексте оказывается все ближе к немецкому слову Untermensch12 », — так характеризовал я развитие этого катастрофического раскола через шесть лет, в марте 2014 года13 .
Центральная же власть, вместо того чтобы помогать обеим половинам населения страны найти взаимопонимание и компромисс, артикулировала свою солидарность только с одной из них и неуважение к другой, провоцируя у последней антипатию к первой группе и к самой власти. К моменту моего переезда, например, в Украине активно обсуждался указ президента Ющенко от 12.10.2007 о присвоении звания «Герой Украины» Роману Шухевичу — борцу за независимость, в 1920—1930 годы участнику политических убийств, а в 1941—1942 годах капитану и заместителю командира сначала знаменитого батальона «Нахтигаль», а потом 201-го батальона шуцманшафта, подчинявшихся СС. Значительная часть русскоязычных граждан Украины восприняла этот шаг государства как жест симпатии к нацистам и презрения к памяти их жертв.
Допускаю: новый национальный лидер искренне верил, что реабилитацией УПА он возвращает стране «историческую правду» и закладывает фундамент ее единства. Но это лишь мотивы действий — возможно, не проанализированных заранее на предмет наиболее вероятных последствий.
Основу антинародных, в самом точном смысле этого слова (народ в итоге оказывается расколот), указов Ющенко о присвоении Шухевичу и Бандере звания «Герой Украины» я вижу в логической ошибке, подмене понятий. Эти деятели отдавали свои силы и свою жизнь не за все население Украины, а только за украиноязычную его часть: этнокультурную группу, количественно преобладающую далеко не во всей Украине — как тогда, так и сейчас. Поэтому объявить их «героями всей страны» — значит дать прямой сигнал представителям других языковых культур, что они объявлены в своей стране чужими. Воспроизводится надежный древний принцип divide et impera — разделяй и властвуй.
Никаких общественных противовесов — рычагов для сдерживания этих опасных процессов — я в стране не увидел и испытал тревогу. В первые же месяцы я сделал несколько публикаций в центральных медиа Украины на темы, ранее мне чуждые — связанные с политикой, а именно с социокультурными противоречиями и угрозами, вызываемыми ими.
Сильнее всего сейчас волнует меня интервью, данное главному редактору журнала «Политик Hall» Ольге Михайловой. За шесть лет до начала боевых действий в Донбассе я почему-то захотел говорить не только на мирные темы культурных проектов, но и об опасности «нового, почти апокалиптического конфликта». Публикацию я озаглавил «Остановить войну мифов» — имея в виду увиденное мною тогда у народов России и Украины опасно возрастающее противостояние взаимных негативных мифологем, активно формируемое в обеих странах усилиями масс-медиа, а отчасти и интеллектуальной элиты. Говоря о зреющем конфликте в Украине, я приводил исторический пример гражданской войны 1917 — 1923 годов в России, когда сражались войска Красной Армии и Белого движения: «…Тогда это был кровавый красно-белый раскол российского общества. Сегодня — относительно вегетарианский, но в перспективе тоже чреватый кровью раскол Украины по языковому признаку». С тех пор война не только стала очевидной для всех, но триумфально перешла из мифологического пространства в физическое, из холодной формы в горячую.
Позже я пришел к выводу, что лингвистический параметр, языковая идентичность — не точный и не главный маркер раскола. Более существенным я считаю теперь разделение общества в стране по выбору ответа на вопрос: необходимо ли Украине свойственное современной Европе равенство прав существующих в стране языковых культур — или же русский язык, русскоязычная культура и, соответственно, их носители должны быть обязательно поражены в правах? Сам я до 2008 года — до этих пугающих наблюдений и первых серьезных размышлений над ними — придерживался второй позиции.
Тот год стал переломным в моем восприятии реалий Украины. После серии алармистских в отдельных тезисах публикаций, которые практически не имели резонанса в украинском обществе, я отчаялся что-либо изменить и стал сворачивать публицистическую активность. Последний раз в мирное время я коснулся этой проблемы в 2012 году, упомянув в рецензии на книгу российского регионалиста Вадима Штепы «шансы потерять Крым или Донбасс для Украины, пробующей нивелировать культурное разнообразие своих земель»14.
2. ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ
В тот год жизни в Украине впервые за много лет активно возобновилось мое общение с земляками по полуострову. И я услышал серьезный набор претензий к киевской власти, накопившихся у крымчан. Игнорирование острых социально-экономических проблем региона и при этом — попытки сделать его еще более зависимым от центра; понижение статуса республики Крым в рамках украинского государства (формальный элемент федерализма, имевший место в середине 1990-х годов) до «автономной республики» — то есть фактически до статуса одной из областей страны; а главное — не слишком агрессивная, но упорная политика дерусификации/украинизации русскоязычного населения. Дискриминация его в культурных правах — в чем-то де-факто, а в чем-то и де-юре — имела место в области образования, делопроизводства, масс-медиа, сферы развлечений и т.д. Заметных результатов этой политики я в Крыму не видел, и мне объясняли это тем, что давление со стороны центра встречает здесь разнообразное тихое, но активное сопротивление, в том числе в виде вынужденного «бюрократического» торможения и нивелирующих решений местных властей. Но сам факт, что для сохранения своих культурных прав нужно регулярно реагировать на очередную угрозу, решительно осуждался. Многие обращали мое внимание также на тот необъяснимый факт, что русский язык, родной для половины населения страны, почему-то не был наделен статусом государственного, в отличие от языка украинского. (Мне, старому африканисту, идеальным примером — точнее, европейской нормой! — представляется современная ЮАР с ее одиннадцатью государственными языками, где официально уравнены в правах язык бывших колонизаторов и языки ранее дискриминированных этнических групп.) Отдельным пунктом обвинения был демонтаж успешного крымского экономического проекта Евгения Сабурова в 1994 году; об этом уникальном историческом прецеденте скажу ниже.
Многие из тех моих земляков, кто уважал западные ценности и личностные свободы, обличали фальшивость, на фоне всего вышеперечисленного, лозунга о «движении Украины в Европу». Те же, кому была ближе, наоборот, патерналистская модель отношений общества с государством, кто ностальгировал по СССР, объявляли фактическое неравноправие, дискриминацию своих прав подлинной реализацией европейской модели, делая вывод о полной бесчеловечности последней. И тем, и другим все меньше хотелось жить в таком государстве. «…Крымчане вполне понимают, что для западной Украины ситуация обстоит иначе, они знают, что Бандера — герой для Галиции, они просто не хотят принимать его в качестве героя также и для себя… Украина, ее независимость накрепко связаны в понятии обычного крымчанина не с надеждой и развитием, а с упадком и деградацией… В начале 80-х по уровню благоустройства населенных пунктов, развитию социальной сферы и экономики Крым был гораздо ближе к Европе, куда мы так упорно уже двадцать лет идем, чем сегодня», — писал в феврале 2014 года крымский историк, директор Центрального музея Тавриды Андрей Мальгин.
Таким образом, решение большинства крымского населения на референдуме (несмотря на традиционные манипуляции с подсчетом, речь идет в любом случае о большинстве: 99% или, например, 70% — не столь важно) я считаю прежде всего результатом этнокультурной политики в Украине начиная как минимум с середины 1990-х годов. Однако при взгляде с Запада оно воспринимается в основном как повод к безоговорочному моральному осуждению. О причинах этого решения, судя по всему, мало кто задумывается, просто считая крымчан «плохими»15.
Наверное, самым болезненным для меня моментом оказался литературный вечер в керченском институте океанографии и морского рыбного хозяйства (ЮгНИРО) с участием известных украинских, российских и белорусских поэтов, проведенный мною в рамках фестиваля «Баррикада на Тузле» в августе 2008 года. До зала было не больше минуты ходьбы по маленькому зданию, однако из всех моих бывших коллег по Институту (я работал там с 1985 года до переезда в Москву в 1995-м) пришел послушать лишь один человек.
Все остальные — ученые, эксперты, люди с открытым сознанием и склонные к рефлексии, прежде с удовольствием посещавшие мои мероприятия в институте — неожиданно отказались прийти, прямо или намеками обвинив меня в коллаборационизме с киевской властью. По традиции как советской, так и дореволюционной интеллигенции они во все времена дистанцировались от любой власти, а тогдашнюю власть считали безнадежно больной агрессивным украинским национализмом и стремлением к этнократии, гегемонии украиноязычной части страны.
Претензии к Киеву я слышал от русскоязычных граждан Украины и раньше, до этого моего временного возвращения в Крым. Так, мой друг-историк, негативно оценивший в 2014 году присоединение Крыма к России, в середине 2000-х поразил меня фразой: «Мне не нравится быть в собственной стране человеком второго сорта». Тогда я просто не понял, что он имеет в виду. А первый подобный случай, припоминаю, относился к 1995 году, когда вышедшая на пенсию симферопольская телевизионная редактриса жаловалась мне на странную административную политику на государственном телевидении Крыма: местных менеджеров и специалистов заменяли на присланных из Киева менее профессиональных, но с «правильными», т.е. украинскими фамилиями. Тогда я не придал этим сетованиям особого значения.
Один из наиболее запомнившихся разговоров на больную тему произошел примерно в 2000 году или немного позже в одном из крупных городов Восточной Украины, в гостях у семьи известного в том регионе деятеля позднесоветского литературного андеграунда. Внезапно проявив незаурядный полемический пыл, его жена рассказала мне о разнообразной культурной дискриминации русскоязычного населения в регионе и в стране в целом.
Я предложил ей не тратить силы на кухонные споры, а учредить в своем городе правозащитную и культурную организацию, которая занималась бы решением этих проблем, и направить свой социальный темперамент на доброе дело отстаивания вышеупомянутых прав путем открытой гражданской деятельности. Украине нужен диалог разных этнокультурных групп, и таким способом будет выстраиваться здоровое равновесие общественных сил.
Встретившись с ней снова через несколько лет, я узнал, что ничего она не учредила, а ограничилась регулярным «сбросом пара» в частных беседах, без каких-либо полезных последствий, и в очередной раз сделал для себя вывод, что русскоязычное население Украины неспособно отстаивать свои права, эта культура здесь укоренена слабо и, следовательно, будет постепенно замещаться культурой украиноязычной… Препятствовать этому неизбежному процессу бессмысленно.
Тревожное сообщение — об опасной для общества и для страны национальной политике в Украине — я постарался тогда не услышать. Когда мы боимся корректировать свою картину мира, мы готовы цепляться за второстепенные детали и делать из них легкомысленные заключения.
3. НАСИЛИЕ КАК «ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ».
КУЛЬТ ПРЕЗРЕНИЯ
До 2008 года дискриминация русскоязычного населения Украины казалась мне исторически справедливой, необходимой и даже естественной. Значительная часть этих людей являются потомками либо населения украиноязычного (судя по многочисленности украинских фамилий среди них), насильственно русифицированного в рамках Российской Империи, либо пришельцев из метрополии, которые эту русификацию осуществляли. Поэтому страна должна совершить компенсаторное культурное усилие и украинизировать эту часть населения «обратно»!
Мне, жившему с 1995 года в Москве, было некомфортно идентифицироваться с теми гражданами Украины, кто стал материалом для «восстановления» или «исправления» идентичности, кого хотели «улучшить» — считая их, что совершенно очевидно, «плохими». Сам я знал украинский с детства (его преподавали в днепропетровской школе с первого или второго класса наравне с русским), и мне казалось, что живущим в Украине навсегда отказаться от родного языка в пользу языка «более прогрессивного» не только нетрудно, но и необходимо. И я с готовностью отождествлял себя с теми, кто требовал украинизации русскоязычных или молчаливо поддерживал ее. А сталкиваясь с протестной реакцией, неосознанно отключал у себя способность к эмпатии и не признавал за людьми, превращенными в объекты политических и культурных манипуляций, право на отказ от «улучшения» и даже на протест. Эти люди были для меня просто полуфабрикатом для величественного процесса создания новой европейской нации. Несправедливость, совершающуюся сегодня «как компенсация несправедливостей прежних эпох», я считал не просто нормой, а священной обязанностью цивилизованного государства.
Правами человека, по моим тогдашним представлениям, обладал лишь тот, кто их отстаивал. Тех же, кого устраивало «неевропейское» существование, я не считал в достаточной степени людьми. В эту категорию автоматически попадали неисчислимые массы, для которых «перестройка» и эпоха «дикого капитализма» 1990-х (времена моей молодости и поиска себя, оставившие у меня самые прекрасные воспоминания) обернулись только обнищанием и фрустрацией, и в итоге — стойким отвращением к идеям либерализма и капитализма.
Как и, по-видимому, большинство постсоветских интеллектуалов, я презирал «совков» — людей, сохранявших советскую ментальность (а чаще, наверное, только казавшихся мне таковыми). Забывая о том, что презрение, направленное на тех, кого ты считаешь менее продвинутыми или совершенными, чем ты сам, на самом деле означает отсутствие у тебя самого этой «продвинутости» и «совершенства».
Это априорное презрение к людям другой ментальности и/или идентичности и его корпоративная апология в среде тех, кто хочет видеть себя «уже не советскими» или «никогда не бывшими советскими» людьми, — удивительно массовое и, возможно, самое страшное наследие СССР. Страшное: ведь люди, которые чувствуют, что вы их презираете (причем не за что-то конкретное, а просто заранее: уже за то, что они не такие как вы), неизбежно и заслуженно ответят вам тем же. Дальше начинается цепная реакция.
4. О ВЕРТИКАЛЬНОЙ И ГОРИЗОНТАЛЬНОЙ
СТРУКТУРАХ ИДЕНТИЧНОСТИ
Определение «априорное презрение» представляется мне достаточно точным, однако стилистически скорее бытовым — слишком экспрессивным. Пытаясь наиболее широко определить мировоззренческую систему, в которой это явление может зарождаться и сохраняться, я хочу напомнить о понятии «иерархическое сознание» — или, как вариант, «вертикальный формат антропологического сознания». Основой для «вертикального сознания» я пролагаю «потребность в низших»: когда для психологического комфорта человеку необходимо знать о существовании этнических, социальных, конфессиональных или иных групп, являющихся в сравнении с ним и его группой в его представлении менее развитыми (морально, интеллектуально, цивилизационно) или деградировавшими. Поскольку эти низшие «другие» по определению не являются людьми в полной мере, с ними можно поступать менее гуманно, нежели с членами своей группы, или даже совсем негуманно.
Собственно, это та же (усваиваемая с младенчества или приобретаемая в сознательном возрасте) потребность в дегуманизации и объективации части человечества, которая делает возможным, в том числе, устойчивое и массовое существование расизма, нацизма и пр.
Наиболее точным было бы определение «вертикально структурированная идентичность». Возможно, это вообще самая архаичная, «естественная» форма идентичности: апологизирующая, окультуривающая или даже сакрализирующая примитивную бытовую (чтобы не называть ее «животной») ксенофобию. В архаичных обществах градус агрессии более непосредственно зависит от степени идентификации с другим, и «чужой», «не такой как ты», очень часто представляет собой реальную опасность (недаром, например, латинское hostis могло означать и «гость», и «враг»). В древности ксенофобия и базирующаяся на ней вертикально структурированная идентичность были «естественны», т.е. эффективны не только в тактическом, но и в стратегическом плане. В обществах, где роль культуры вырастает, ксенофобия и связанная с ней агрессия стратегически ущербны и могут быть эффективны только на короткий промежуток времени, покуда не включатся культурные, в том числе этические и правовые, механизмы в обществе, окружающем субъекта ксенофобии (а иногда и у него самого).
Современную эгалитарную, основанную на безусловном равенстве всех людей идентичность, которую принято связывать с гражданскими или — термин очень условен, конечно, — европейскими установками, можно, соответственно, определить как «горизонтально структурированную идентичность». «Другие» заведомо не лучше тебя и не хуже, и никто не является ни для кого «низшим» или «высшим». Для формирования и сохранения такой идентичности нужны специальные и постоянные педагогические усилия и наличие в культуре, в том числе в искусстве, образцов такого отношения к другим людям.
5. МОЕ УЧАСТИЕ В РАСКОЛЕ УКРАИНЫ
Очень важно называть вещи своими именами. Исповедуемое мною до 2008 года представление о том, что определенная группа населения может целиком нести бремя коллективной исторической вины и должна быть «очищена от скверны» (а именно от родного языка и культурных традиций) — это идея тоталитарная и, по сути, конкретно сталинистская. Очень похожей идеей обосновывалась, например, в СССР депортация в Среднюю Азию во время Второй мировой войны многих народов или этнических групп, якобы виновных в массовом пособничестве нацистам. Парадоксально, но спустя более чем полвека после смерти Сталина его идеи, сеющие вражду между людьми, продолжают торжествовать в стране, которая твердит о своей европейской ориентации. И автор этих строк — давний симпатизант Украины, с юности считающий себя европейцем, всегда осуждавший сталинизм — еще десятилетие назад был в этом вопросе убежденным сталинистом. А многие мои тогдашние единомышленники по-прежнему провозглашают ту же самую идею, называя ее, например, «искоренением имперского наследия», и каким-то фантастическим образом связывают ее не со словом «Сталин», а со словом «Европа».
Самое ужасное, что свою политическую позицию по отношению к русскоязычному населению Украины я считал частью своей личной миссии и долгие годы регулярно транслировал ее при каждом удобном случае — как публично, так и в приватном порядке. И только в последнее десятилетие осознал, что сумел внести свой вклад в то, что стало одной из главных предпосылок нынешнего катастрофического раскола Украины.
Напомню, что с 1998 года я стал одним из нескольких деятелей российской культуры, активно пропагандировавших в своей стране новую украинскую литературу. Это были прежде всего переводчики и культуртрегеры Анна Бражкина (лидер «украинофильского» движения в те годы), Александр Руденко-Десняк (пионер перевода на русский язык авторов украинского «расстрелянного Возрождения»), переводчики Елена Мариничева, Юлия Ильина-Король, переводчик и издатель Андрей Пустогаров. В интеллектуальных кругах Украины мы естественно воспринимались как полпреды соответствующих российских кругов, как главная и лучшая референтная группа. При этом нас справедливо считали близкими по духу и полностью «своими». Поэтому неудивительно, что наши социокультурные установки и взгляды на новейшую историю понимались как наиболее релевантные.
Несчастье заключалось в том, что своим согласием с принципиальной асимметрией культурной политики Украины, с практикой навязываемой сверху украинизации мы, российские коллеги и друзья, как бы апробировали все это, давали на это некую нравственную санкцию.
Так, я публично поддержал осенью 2004 года нашумевшее «Открытое письмо 12 аполитичных литераторов», с которым известные украинские писатели, включая моих друзей, выступили против кандидата в президенты Украины с криминальным прошлым Виктора Януковича, пообещавшего избирателям сделать русский язык в Украине вторым государственным. Дискуссия вращалась в основном вокруг жесткого определения в этом тексте русского языка как «языка попсы и блатняка». Разговорные неологизмы «попса» и «блатняк», выражающие априорное презрение к языку другой части населения страны, в данном контексте подразумевали, что в Украине русский язык связан прежде всего с низкопробным репертуаром музыкальных масс-медиа («попса») и с околокриминальной субкультурой («блатняк») — а украинский, соответственно, заведомо выше всего этого.
В полемике и я, и остальные диспутанты проигнорировали главный, ключевой момент письма — то, что возможный статус второго государственного для русского языка, родного для половины населения страны, был назван «абсурдным»16 . Стыдно вспоминать, что в те годы мне тоже казалась абсурдной европейская идея равенства культурных прав основных этнокультурных (языковых) групп в стране, равно как и идея символического их равенства, выражаемого одинаковым статусом языков в Конституции17.
Сегодня, видя разрушительные последствия моей многолетней поддержки культурной дискриминации, я считаю себя не менее ответственным за развитие в Украине конфликта, чем кто-либо из украинских деятелей культуры, включая моих друзей — интеллектуалов, поддерживавших это государственное насилие публично.
Нынешняя моя критическая оценка собственной негативной роли в этом процессе не позволяет мне выступать с позиции обвинителя в отношении всех тех, кто и сегодня отстаивает сталинистскую позицию, продолжая успешно раскалывать свое общество. Обвинение непродуктивно — тем более, когда тоталитарные установки и деструктивные действия людей почти повсеместно остаются неосознанными. Я не обвиняю, а предлагаю заняться внимательным исследованием тех психологических механизмов, которые оказали на исторические события, возможно, даже большее влияние, чем идеи. Только путем анализа учеными — и осмысления обществом — этих во многом автоматических процессов можно наконец остановить налаженную машину саморазрушения страны. И этот полезный опыт имел бы общемировое значение.
6. СИСТЕМА РЕСЕНТИМЕНТОВ
К моменту возникновения Украины как независимого государства после распада/упразднения СССР наличествовал ключевой исходный фактор, некое объективное обстоятельство, задававшее импульс и направление многим дальнейшим процессам. Страна в социокультурном плане была изначально крайне неоднородна и состояла из двух пусть не равных по численности, но сравнимых по масштабу частей, доставшихся ей в наследство от враждовавших друг с другом империй — Речи Посполитой, а затем Австро-Венгрии (Запад страны), с одной стороны, и Российской империи (Центр, Восток, Юг) — с другой. В обоих исторических ареалах население прочно сохраняло если не специфическую идентичность, то как минимум характерную ментальность. А вместе с тем — неготовность идентифицироваться с «другими» украинцами как согражданами одной страны. Советская эпоха с ее интернационалистским воспитанием, с одной стороны, и репрессивными практиками — с другой повлияла на ситуацию двояко: определенная часть населения приобрела черты единого нового этноса, но при этом сохранились и даже окрепли очаги национального самосознания, сопротивляющиеся нивелирующей этнической политике и насилию.
На этот этнокультурный и ментальный субстрат накладывается такой важный и тоже крайне медленно меняющийся фактор, как ресентимент18 — в двух соответствующих диаметрально направленных модусах, распространение которых было в той или иной степени привязано к описанным выше двум ареалам и обусловлено влиянием соответствующих империй либо их распадом. Именно здесь кроется источник развития конфликта на долгой латентной его стадии. Совокупность этих ценностных и мотивационных векторов сложилась в специфическую систему встречных ресентиментов, которая определила столь многое в жизни современной Украины.
Ницшеанский термин довольно точно подходит для описания процессов в постсоветских обществах, и в том числе в украинском. Ресентимент — один из мощнейших компенсаторных психологических механизмов, реакция людей на конфигурацию политической и/или социальной жизни, воспринимаемой ими как несправедливую. Ресентимент дает выход чувству неполноправности у дискриминированных людей, облекая его в особую систему морали, приподнимающей их над дискриминаторами. (Актуализация архаичной «потребности в низших», о которой шла речь в 4-й главе.) В нашем случае мы имеем дело с инерционными формами ресентимента, когда он давно лишен породившей его причины и культивируется как удобный механизм оправдания бытовой ксенофобии (банальной культурно-языковой нетерпимости), в котором ключевым рабочим элементом является когнитивный диссонанс. Собственно говоря, ресентимент — это актуальная форма вертикальной структуризации идентичностей, путь возвращения избыточной агрессии в современность.
Подчеркну еще раз: подлинной мотивацией постколониального ресентимента, ввиду отсутствия (с момента распада СССР) порождающих его причин, является именно инерционная вульгарная ксенофобия, реагирующая прежде всего на простейшие раздражители — маркеры инаковости: язык визави, визуально различимые знаки его культурных предпочтений и т.п. В корне бед, о которых идет речь в этом тексте — недостаточно (либо ложно, апологетически) отрефлексированные ксенофобские реакции. А формируемый носителем ресентимента образ «врага» — всего лишь универсальный (и максимально эффективный) способ снять с себя ответственность за собственный неуспех.
7. ПОСТИМПЕРСКИЙ РЕСЕНТИМЕНТ
Относительно молодая, глубиной примерно в три десятилетия форма ресентимента в Украине присуща определенной части населения ее Востока и Юга. Это типичный постимперский ресентимент — травматический синдром для носителей имперской ментальности после распада родной империи. Исчезновение Советского Союза, вместе со всей его системой ценностей, прочной социальной иерархией и пр., для многих людей, в основном старших поколений (во всех социальных слоях, не только для социально-политической элиты), живущих в разных постсоветских республиках, стало, без преувеличения, драмой или даже трагедией. Пропагандистский слоган 2000-х годов «крупнейшая геополитическая катастрофа XX века» оказался психологически близок очень многим.
Постимперский ресентимент может тем или иным способом концептуализироваться и апологизироваться. Осенью 1991 года, еще до подписания «Соглашения о создании Содружества Независимых Государств», один из политических идеологов позднего СССР Анатолий Черняев писал: «Крым… Нельзя его отдать, это позор для национального самосознания России. А оно — единственно “идейная” опора российской политики»19 .
Для носителя постимперского ресентимента любое националистическое, антиимперское движение ассоциируется с мертвящим хаосом, энтропией. Восприятие этнических особенностей оппонентов — ниспровергателей имперского уклада — при этом обостряется. Всегда интересны примеры из художественной литературы. «…Видишь — в вышиванках малороссы./ Ты спрашиваешь, что они несут?/ Скорей всего, херню», — пишет в стихотворении 2006 года20 русскоязычный поэт из Харькова Станислав Минаков, известный также острой критикой, особенно в последние годы, политического курса украинского правительства. Стихотворение в целом выдержано в духе иронии и эпической отстраненности: соседи автора по крымскому кафе являются как бы представителями отдельных регионов распавшейся советской империи. Но в данном фрагменте возникает, кажется, живая интонация — впрочем, негативная и подчеркнуто «неполиткорректная».
Вышиванка — национальная украинская рубашка; малороссы — старое русское колониальное название-экзоним для украинцев (жителей Малороссии). Говорить они, по мнению автора, могут лишь ерунду, вздор — причем вздор зловредный: примерно таково значение финального бранного слова в этой цитате.
Ценностно-мотивационные векторы постимперского ресентимента направлены в сегодняшний день из прошлого, причем из реконструированного с той или иной степенью фантазии, мифологизированного прошлого, которое, тем не менее, необходимо «возрождать». Настоящее, соответственно, также частично мифологизируется, желаемое выдается за действительное, а очевидные вещи могут оставаться как бы не замеченными.
Прекрасной иллюстрацией к постимперскому ресентименту в его постсоветской версии является знаменитая фраза российского бандита в фильме Алексея Балабанова «Брат-2» (2000), убивающего бандита из Украины со словами «Вы мне еще за Севастополь ответите!»
Отрефлексированное художественное сознание работает с ресентиментом, с коллективным бессознательным порой довольно неожиданно, преображая его в эстетические конструкции, лишенные (гео)политической компоненты. Так, у российского поэта Марии Степановой, носительницы европеистских взглядов, в известном стихотворении, опубликованном в 2011 году, звучит «историко-географический» вопрос: «Зачем, как донорскую почку, / От нас вы отделили Крым?» Вопрос, разумеется, риторический, не подталкивающий к идее возвращения полуострова в состав России: донорские органы обратно не трансплантируют.
Еще о данном модусе ресентимента. Для его носителя страна Украина, разумеется, не является суверенной и вообще сущностью, сколько-нибудь «отдельной» от России как метрополии и как матрицы. «Интегральный» пример: мой земляк по Крыму, московский писатель Виктор Зуев написал публицистическую книгу «Эксперимент “Украина”. Недоразумение длиною в столетие», в которой характеризует Украину как «искусственное государство» и «историческое недоразумение».
8. ПОСТКОЛОНИАЛЬНЫЙ РЕСЕНТИМЕНТ
Другой распространенный в Украине вид ресентимента, «встречный» постимперскому — постколониальный (я бы даже уточнил: «консервированный антиколониальный», поскольку никаких объективных причин для его существования давно нет), ввиду инерционности психологических механизмов прочно сохраняющий колониальную картину мира еще долго после падения колониальной системы: своеобразная фантомная боль, культивируемая как традиция, как сверхценность. Сопротивленческий пафос постколониального ресентимента связан с памятью — тщательно удерживаемой — о Российской империи, в рамках которой украинская культура была в той или иной степени дискриминирована (в частности, украинский язык, в формулировке «малороссийское наречие», был некоторое время ограничен царским указом к употреблению) и с которой отождествляются наследовавшие ей Советский Союз и Российская Федерация. Здесь также полезно обратиться к цитатам из художественных произведений.
Прозаик и поэт Юрий Андрухович — в последние 20 лет, вероятно, самый известный в мире современный украинский интеллектуал. Я поклонник его прозы и эссеистики и люблю цитировать его в быту и в собственных текстах. Удалось ему, в том числе, одно из самых ярких художественных выражений постколониального ресентимента — в знаменитом романе «Московиада» (1992), насыщенном иронией и гротеском. Юрий описывает, от лица националистически настроенного украинского поэта Отто фон Ф., изменения антропологического типа украинцев за последние столетия в результате взаимодействия с «великороссами» (жители Великой России, т.е. россияне: антоним к «малороссам», здесь используемый иронически):
«…За последние триста лет мы вполне уподобились этим суровым северянам. Почему-то начали рождаться другие украинцы — свиноглазые, с невыразительно округленными рылами, с бесцветными волосами, существующими лишь для того, чтобы вылезать. Очевидно, естественное желание наших предков как можно скорее выбиться в великороссы привело к определенным приспособленческим мутациям»21.
Ровно то же «обострение восприятия этнических особенностей оппонентов», о котором говорилось выше в связи с ресентиментом постимперским. Этот пассаж выглядит неожиданной (преднамеренной?) аллюзией на расистское выражение-клише «русская свинья», которое послевоенный советский фольклор приписывал нацистам в отношении жителей оккупированных территорий СССР. О ненависти как эмоциональном стержне данного эпизода написал после выхода русской версии книги московский критик Андрей Урицкий — апеллируя для наглядности к «зеркальным» стереотипам ресентимента постимперского (ничуть не менее мифологическим): «…Уже нет места иронии, это говорит суровая злоба. В ответ хочется припомнить укорененный в массовом сознании образ украинца, хохла, салоеда и противопоставить ему русоволосого и голубоглазого светлого отрока… Но дело в том, что эту страничку (одну, к счастью, одну-единственную страничку) написал не Андрухович и даже не фон Ф., ее написала Великая Национальная Идея, а любая национальная идея начинается с поиска врага…»22 .
Предоставлю слово уроженцу Львова Игорю Клеху, одному из лучших, на мой взгляд, эссеистов и прозаиков, пишущих сегодня на русском языке: «…На протяжении семи веков коренное население находилось здесь в положении людей второго сорта, — чего люди не выносят более всего на свете, за что, просыпаясь к исторической жизни, мстят без разбору. Ведь кто-то запрещал же здесь проведение шевченковских вечеров (даже новогоднюю елку в центре города, чтоб не пели колядок!), кто-то загонял униатов в подполье…»23 .
Один из наиболее любопытных в культурологическом и антропологическом смысле современных украинских текстов, внятно выражающих постколониальный ресентимент и при этом связанных с Крымом, — известное стихотворение Сергея Пантюка «Ускользают минуты из верши колоний моих…» («Нигилизм на коня»). Текст написан в парадоксалистском стиле, местами тяготеющем к абсурду, с рассыпающейся семантической связью между строками, последняя из которых звучит совсем неожиданно и напоминает политический лозунг: «И от жажды загнется последний москаль в Севастополе!». «Загнуться» — в русской и украинской разговорной лексике означает «умереть под давлением каких-либо определенных причин»; «москали» — экспрессивный украинский экзоним с негативными, «колонизаторскими» коннотациями, изначально обозначавший солдат царской армии, а в настоящее время — россиян вообще, но зачастую и русскоязычных украинцев, для подчеркивания их чужеродности в стране. На фоне текста — очень «книжного», окрашенного этически нейтрально, полного архаизмов и намеков на некие сакральные сферы или феномены — фраза о москале звучит не столько проклятием и пожеланием смерти, сколько ритуальным заклинанием или просто «голосом коллективного бессознательного».
Отметим, автор называет жителя Севастополя «москалем», хотя в период написания стихотворения (не позднее 2008 года) Крым еще не был отторгнут от Украины. В мифологической картине мира постимперского ресентимента есть удивительная общность с картиной ресентимента постколониального: для последнего Украина также не является независимой самостью! Она подвержена постоянному губительному воздействию, эрозии со стороны бывшей метрополии (и, таким образом, неотделима от нее), и одним из факторов этого вредоносного влияния является русскоязычное население Украины — которое, согласно мифу, связано с Россией теснее, чем с Украиной, и заведомо является российской «пятой колонной». Например, житель Севастополя — это по умолчанию враг, вредитель, примирение с которым абсолютно невозможно, что хорошо артикулировано в стихотворении Пантюка.
Оказалось, что ресентимент как фиксированная «привычная травма» в своей полулатентной фазе может существовать неопределенно долго без объективных на то причин. Но все же он требует свежей подпитки негативными эмоциями, и когда ее получает, немедленно расцветает пышным цветом. Поэтому ситуация, при которой давний обидчик снова оказывается в роли такового, для носителя ресентимента желательна. А значит, вполне понятно и логично стремление спровоцировать обидчика на поведение, которое можно интерпретировать как колониальную экспансию. Характерно, что «проукраинские» апологеты войны зачастую интерпретируют участие России в конфликте в Донбассе не столько как поддержку сепаратистов или поддержание «болевого очага» в Украине для сохранения буферной зоны с Западом, а как «захватнические действия» с целью присвоить данные территории, как это было сделано с Крымом.
9. РЕСЕНТИМЕНТ «АНТИКОЛОНИАЛЬНЫЙ»
В сложном механизме внутриукраинского конфликта помимо двух описанных выше противостоящих друг другу (и при этом синергически24 друг с другом взаимодействующих) видов ресентимента имеет место еще один важный активный фактор.
В результате описанной выше асимметричной внутренней политики Киева за годы независимости у значительной части русскоязычного населения Украины сложился протестный поведенческий комплекс, который можно рассматривать как новый, самый молодой вид ресентимента. Его можно было бы определить как собственно «антиколониальный», в отличие от постколониального, сохранявшегося за счет инерции, однако до серьезных исследований на эту тему предпочту дать термин в кавычках.
Известный британо-американский культуролог Александр Эткинд убедительно исследует аутоколонизацию в России. Уместно ли говорить о «колониальных» внутренних отношениях в постсоветской Украине? Здесь имеет смысл вспомнить многократно цитированное и по-разному интерпретируемое высказывание знаменитого советского правозащитника, академика Андрея Сахарова: «Мы получили в наследство от сталинизма имперскую систему с имперской идеологией, с имперской политикой “разделяй и властвуй”. Систему угнетения малых республик и малых национальных образований, входящих в состав союзных республик, которые таким образом сами превращались в империи меньшего масштаба»25. Увы, калькирование по принципу фрактальности26 духа империи ее составными частями стало суровой реальностью и в Украине.
Именно этот психосоциальный феномен («антиколониальный» ресентимент) имел место, например, в эпизоде с моими бывшими коллегами на фестивале «Баррикада на Тузле», описанном в главе 2. И именно он стал одним из главных факторов, повлиявших на решение многих крымчан в 2014 году.
Вопрос о том, легитимен ли крымский референдум, в этой работе не анализируется: не потому, что для обеих сторон ответ совершенно однозначен и переубедить никому никого не удастся, а потому, что фиксация на данном вопросе уводит исследователя от фундаментальных причин того, что произошло. Сейчас задача была рассмотреть не степень юридической оправданности тех или иных событий, а внутренние механизмы, этими событиями управляющие.
Мотивации, присутствующие в этом феномене, хорошо иллюстрирует, например, экспрессивный пассаж моего давнего друга, крымского поэта Андрея Полякова в эссе, написанном два десятилетия назад: «Если слово “патриотизм” и имеет какой-то не унизительный для меня смысл, то это утопический патриотизм моего языка и моего Крыма. Моего оболганного, гонимого, полузапрещенного языка и моего оболганного, униженного и преданного полуострова…»27 . Развернутый, уже не столь эмоциональный рассказ об этом явлении и породивших его причинах (без применения терминов «ресентимент» и «антиколониальный») дан Поляковым весной 2014 года в нашумевшем интервью для Colta.ru, одного из лучших российских сайтов о культуре.Часть читателей, однако, усмотрела в мотивациях автора ресентимент постимперский. На самом деле, конечно, разные модусы ресентимента могут сочетаться (и расслоить их бывает порой затруднительно), а иногда могут и переходить друг в друга.
10. КРУШЕНИЕ ЕВРОПОЦЕНТРИСТСКОЙ УТОПИИ
Ключевым, поворотным событием в истории постсоветской Украины — ставшим, возможно, одной из главных причин превращения постколониального ресентимента в доминирующий фактор исторических изменений в стране — я считаю демонтаж комплексного проекта развития Крыма, предпринятого в 1994 году Евгением Сабуровым, выдающимся российским ученым-экономистом и писателем, уроженцем Ялты. Его пригласил из Москвы возглавить крымское правительство Юрий Мешков — президент Республики Крым, рассчитывавший на поддержку им своей сепаратистской политики («курс на сближение с Россией, вплоть до полного присоединения»).
Однако Сабуров — антикоммунист и либерал, убежденный «западник» — выступил за сохранение полуострова в составе Украины, нарушив тем самым планы Мешкова. За первые же полгода в роли администратора-хозяйственника талантливый ученый сумел заметно поднять экономику региона и усовершенствовать местное законодательство в сторону современного западного. Знакомые бизнесмены из Союза предпринимателей Керчи говорили мне с большим воодушевлением, что, по их оценкам, Крым планомерно превращается в «украинскую Швейцарию».
Сабуровский проект был единственной известной мне государственной инициативой в Украине, ориентированной реально, а не на словах, на последовательную внутреннюю перестройку социально-экономической жизни по европейским принципам. И, разумеется, самим своим существованием он опрокидывал картину мира, выстраиваемую постколониальным ресентиментом. Если бы русскоязычный Крым под руководством россиянина28 стал экономическим форпостом Украины — и фактически самой «западной», самой европеизированной ее частью! — это разрушило бы всю мифологию о зловредных «москалях». Возможно, были другие причины, почему Киев не поддержал лояльного ему руководителя региона и допустил уход его с должности на пике успеха, но заботу о благе Украины среди возможных мотиваций я исключаю29 . Это произошло во второй половине того же 1994 года. А все достижения правительства Сабурова вскоре были успешно сведены к нулю его преемниками.
На основании всего вышеизложенного я предполагаю, что подлинное движение в Европу, основанное на внутренней работе по европеизации сознания населения, вопреки заявляемым публичным европоцентристским лозунгам так и не стало путеводной целью для украинских властей на протяжении большей части постсоветского периода30 . Если это так, то проект Сабурова выглядит просто наивно-утопическим, а его крушение — закономерным и неизбежным.
Более того, не исключено, что само государственное наступление на русскоязычную культуру в Украине стартовало поначалу именно как реакция на опасность лидирования Крымского региона в движении страны к Европе.
Разобраться в этом — еще одна важная задача для историков и архивистов будущего. Надеюсь, не слишком отдаленного…
11. СЦЕНАРИЙ ДЛЯ УКРАИНЫ.
ВАРИАНТ I: ЕВРОПЕЙСКИЙ, ИЛИ ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ
Чтобы понять, что можно было сделать для предотвращения украинской катастрофы (и, не исключено, еще можно будет сделать для преодоления ее последствий), имеет смысл проделать мысленный эксперимент: сравнить два основных возможных «сценария коллективной исторической судьбы» для страны Украина с момента распада СССР. Исполнители сценариев в обоих случаях — те, кто несет ответственность за совершаемый страной на каждом этапе выбор, т.е. национальная элита: политическая (государственная власть) и интеллектуальная (лидеры мнений).
Рассмотрим сценарий, оптимальный для реализации гуманистического государствостроительного замысла, заявленного украинской властью и интеллектуалами на старте независимой республики. Формулировку этого замысла — «европейская ориентация» — я понимаю прежде всего не как геополитический выбор («любой ценой и как можно скорее войти в ЕС»), а как готовность к тонкой и упорной работе по совершенствованию национальной ментальности в сторону того, что называют европейским мышлением. «Европейские ценности» важнее и первичнее, чем Европейский Союз. Страна с населением, не признающим этих ценностных ориентиров, по определению не готова к членству в таком альянсе.
Главный инструмент первого сценария — это (долженствующая овладеть национальной элитой) ключевая европейская идея равенства людей в правах, независимо от их происхождения, социальной, религиозной, иной принадлежности и их общественно-политических взглядов. Переформатирование фактически доминирующей вертикально структурированной идентичности в горизонтальную.
К осуществлению этого сценария есть единственный путь — преодоление в украинском обществе инерционного ресентимента в обоих его здешних разновидностях: постимперской и постколониальной.
Какие шаги необходимо предпринять на этом пути?
Во-первых, устранить языково-культурную дискриминацию в законодательстве. Изначально, при формировании Конституции родной страны, имеет смысл либо не указывать в ней государственный (официальный) язык, как это мудро сделано например в США, либо указать в таковом качестве все три языка, на которых говорят самые крупные языково-культурные группы страны: украинский, русский и крымскотатарский. Главный смысл этого конституционного шага — необходимый жест артикуляции равенства языковых культур в стране, демонстрация концептуального единства страны всем субъектам социально-политического противостояния. Практически все это должно означать всеобщее равенство культурных прав: свобода получения образования на любом из крупных языков, выбора рабочего языка для делопроизводства и т.д.
Во-вторых, необходимы мощные государственные программы по развитию в стране общественного диалога на культурно-языковые и социально-политические темы и максимально чуткие механизмы обратной связи по этим вопросам. Нация должна учиться рефлектировать, анализируя общественные мифы и избавляясь от ложных представлений. Необходима комплексная работа с прессой, в том числе борьба с «языком вражды», который, как сорняк, всегда прорастает на поле, лишенном ухода.
И в-третьих, государствостроительство в тесной связи с культуротворчеством. Необходимы работа по созданию у населения встречных позитивных образов «других» языковых культур и интеграция их в универсальный образ сограждан. Огромную роль в этом деле могут и должны сыграть писатели, художники, музыканты и их систематические, поддерживаемые государством поездки с выступлениями по стране. Речь не о «пропаганде», а о работе по раскрытию друг другу разных частей населения.
Подобных проектов нужны десятки и сотни. В реальной Украине в сфере литературы мне известны только два масштабных проекта с такой миссией.
Упомянутый выше фестиваль «Последняя баррикада» проводился тандемом «оранжевого» политика Олеся Дония и ведущего поэта Украины Сергея Жадана поочередно в разных городах страны с участием поэтов и бардов, работающих на украинском, белорусском и иногда на русском языках. При проведении «Баррикады на Тузле» (крымский этап проекта в 2008 году, куда я был приглашен как соорганизатор) был приглашен также ряд крымскотатарских поэтов. Проект имел симпатичную концепцию, связанную с уникальной историей анархистского движения на территории Украины31.
Проводившийся с 2006 года в столице поэтический фестиваль Александра Кабанова «Киевские лавры» изначально, наоборот, более широко презентовал русскую поэзию — как из Украины, так и из России, откуда приезжала значительная часть участников. На всякий случай заявляю как свидетель (один из десятков или даже сотен участников проекта), что литература на русском языке, и в частности современная поэзия, не представляла и не представляет ни малейшей опасности для украиноязычной культуры в Украине.
Представленность двух основных литератур Украины на «Киевских лаврах» постепенно выравнивалась. На этом фестивале царил дух равенства языковых культур в стране. В этом, как я понимаю, заключалось главное отличие от «Последней баррикады», где русскоязычные авторы приглашались в основном из России.
Итак, главным результатом первого варианта сценария является новый человек: новый украинец как европеец, независимо от языка, на котором он говорит. Усилий одного поколения для этого, наверное, недостаточно. Необходимо терпение и постоянство усилий. Страна, население которой консолидировано на таких основах, готова к сближению с Европой и вступлению в ЕС.
И само собой, никакая антиукраинская пропаганда извне неспособна расколоть такое общество и такую страну.
Однако, принципиально важно следующее. До тех пор, пока сторонниками единения с Европой не станет добровольно большинство населения, те из граждан Украины, кто уже мыслят по-европейски и являются подлинными демократами, не станут требовать вступления страны в ЕС во что бы то ни стало. То, что я наблюдал в Украине все годы — категорические требования одних сближаться только с Европой, а других только с Россией, что в обоих случаях означало необходимость насилия над огромной инакомыслящей частью населения, — печально напоминает мне дух «раскулачивания» и насильственной коллективизации 1930-х годов в СССР. Это то же ясно выраженное сталинистское мышление, которое мы видим и критикуем почему-то только в России.
12. СЦЕНАРИЙ ДЛЯ УКРАИНЫ.
ВАРИАНТ 2: ИНЕРЦИОННЫЙ, ИЛИ ВИКТИМНЫЙ
Как видим, реальный исторический маршрут, пройденный независимой Украиной за четверть века ее существования, пока пролегал в каких-то иных семантических пространствах. Заявленный гуманистический концепт почему-то не сработал. Рассмотрим альтернативный маршрут, который, по моим наблюдениям, сложился в реальности. Его итогом стало разделение страны на несколько частей — сперва ментальное, а под конец и физическое — и болезненная неопределенность ее будущего.
Чтобы этот сценарий стал возможен, ведущей мотивацией в деятельности элиты страны должна быть не европейская идея, а ресентимент — в той или иной его разновидности. Кто оказывается у руля — «прозападные» или «пророссийские» силы — не столь важно. Важно, чтобы эти люди упорно подогревали в обществе градус ресентимента.
Имела ли место тайная договоренность между лидерами «жертвенной стороны» и лидерами стороны «агрессивной» — не имеет принципиального значения. Синергическое взаимодействие вполне могло быть неосознанным с обеих сторон: «договоренность коллективных подсознаний»?.. От этого оно не стало менее эффективным.
Этот второй сценарий я называю «инерционным» не только потому, что его основой в случае постсоветской Украины является инерционный ресентимент, но и потому, что главное условие его реализации — отсутствие (либо, при их возникновении, саботирование) любых конструктивных идей и усилий в области государствостроительства. Выше я упоминал торпедированный крымский проект Сабурова, здесь же приведу слова моего близкого друга, крымскотатарского художника Исмета Шейх-Задэ, сказанные в мини-интервью украинскому журналу «Фокус» накануне крымского референдума:
«Освоение Крыма Украиной провалено. Чтобы Крым оставался с Украиной, украинским властям нужно было лучше, чем в России, пытаться понять русскую цивилизацию. Киев относился к полуострову не как к перекрестку — геополитическому, культурному, — а как к даче. В числе причин этого провала — дефицит креативности. Провинциальное мышление. Патологическое желание быть при ком-то. Уверенность, что проблемами Украины должны заниматься все, кроме самих украинцев, — ООН, США, НАТО, Россия…»
Итак, делать ничего не надо, усилия излишни: система ресентиментов сделает все за вас. Общество, одна часть которого дискриминирована, а другая привилегирована, но, что важно, не ощущает или не признает своих привилегий, а к дискриминированной относится как к безнадежно отсталой, неизбежно со временем поляризуется до экстремума.
Однако данный сценарий имеет еще одну важную особенность: он состоит из двух внешне очень разных этапов: долгого подготовительного, латентного, «неочевидного», когда элита, пользуясь распространенностью ресентимента, провоцирует его для углубления раскола в обществе (divide et impera!), — и стремительно развивающегося «очевидного» этапа, который может очень долго не наступать. Для перехода к этому этапу необходимо дождаться ситуации резкого ослабления центральной власти в стране. И разумеется, необходимо наличие соседней страны или стран, которые будут готовы к силовому вмешательству для поддержки одной из противостоящих сторон. Украине в этом плане «посчастливилось» на все 100%.
Конечно, властной элите еще очень важно в определенные моменты не предпринимать определенных активных действий. Как известно, пророссийские митинги после победы Евромайдана проходили не только в Донецкой и Луганской области, но и в нескольких соседних областях. В последних сепаратистское движение было без особого труда купировано. Такое, разумеется, вполне могло произойти и в Донбассе: государство обязано проявлять волю к самосохранению, законно применяя насилие, и это достаточно простая задача. Однако две восточные области оказались предоставлены сами себе, и ход событий, как и следовало ожидать, перешел в «очевидный», виктимный сценарий.
Наконец, важнейшим фактором развития второго, инерционного, сценария является максимальное насаждение и воспроизведение мифа о том, что на самом деле страна якобы идет по первому, гуманистическому, пути. Человеку всегда трудно ощутить дискриминацию в обществе, когда ее объектом является не он, а тем более, когда дискриминированы его оппоненты: ведь такая дискриминация не может быть несправедливой!
Убежденность решающей части интеллектуальной элиты Украины в том, что общество и государство все эти годы развиваются по правильному, европейскому пути, что дискриминация — это очень европейский инструмент, — вот главная, на мой взгляд, гуманитарная катастрофа страны и главная гарантия перманентного разрушения страны в ближайшем будущем.
13.БАНАЛЬНОСТЬ РЕСЕНТИМЕНТА
Итак, на сегодня ресентимент в Украине тотально восторжествовал во всех его вариантах. Конец 2016-го и весь 2017 год отмечены небывалым размахом идеологической и административно-юридической кампании против русского языка — идущей пока с переменным успехом. «Идет война с участием России, поэтому русский язык должен быть максимально поражен в правах», — слышится отовсюду. Я поверил бы в связь первого тезиса со вторым, если бы не слышал те же самые призывы к дискриминации от тех же людей за много лет до начала конфликта. Очевидно, в сознании этих людей война шла всегда. И значит, ничему происходящему сегодня можно не удивляться.
Постимперская и «антиколониальная» разновидности ресентимента вернули России Крым, постколониальная избавилась и от Крыма, и — фактически — от Донбасса, а также продемонстрировала миру экспансионистские намерения России. Благодаря синергически согласованным действиям получили желаемое все модусы: очевидный и блестящий результат «win — win»32 … Внешне выглядящие заклятыми врагами, «противоположные» разновидности ресентимента на самом деле необходимы друг другу и продуцируют весьма сходную картину мира — правда, описываемую из полярных друг другу (в плане моральных оценок) точек.
Аналогично, бесконечное продолжение конфликта в Донбассе устраивает обе его стороны — точнее, власть по обе стороны государственной границы: свидетельство тому — систематические нарушения Минских соглашений обеими сторонами. Российская власть получает надежную подконтрольную ей буферную зону на своей границе со все более враждебным к ней (в реальности или в ее представлении — не так важно) Западом, украинская власть — поддержание своего народа в состоянии болевого стресса, отвлекающего его от растущих внутренних социально-экономических проблем, и моральный карт-бланш в глазах западной общественности для дальнейшего закручивания гаек украинизации русскоязычного населения.
Незаинтересованность нынешней украинской политической и интеллектуальной элиты в мирном процессе в Донбассе и в возвращении Крыма в Украину очевидна. Об этом свидетельствуют прежде всего сеющие раздор месседжи, которые Киев регулярно посылает разным частям страны, например, о том, что «Украина никогда не станет федеративной». В неменьшей степени об этом свидетельствует дружное молчание интеллектуальных лидеров по поводу этих провокаций. И угроза дальнейшего развития унитаризма побуждает тех, кто не хочет, чтобы ему «улучшили» его культурную идентичность по единому шаблону, к дальнейшим протестным и конфликтным действиям.
Я хочу обратить внимание читателя, например, на публичное заявление президента Порошенко в феврале 2015 года о жителях Галиции как государствообразующей для Украины группе населения33 . Это достаточно ясное послание жителям Востока и Юга: «Вы — худшие, неполноценные украинцы! Какой станет в будущем ваша страна, решать не вам».
Как фантастически это ни звучит в контексте «ориентации на Европу», но за прошедшие три года это откровенно дискриминациионное заявление не было осуждено или оспорено ни кем-либо из украинских политиков, ни, например, деятелями культуры. Все выглядит так, что жителей Галиции устраивает статус людей первого сорта в своей стране, возвышающий их над жителями других регионов.
Одного этого примера достаточно, чтобы получить ясное представление о глубинных причинах и механизмах происходящих событий и о ближайшем будущем прекрасной многострадальной страны.
И еще раз повторю: какой именно из двух синергических модусов ресентимента в Украине привлекался властями для раскола страны на длительном первом этапе виктимного сценария, не имеет большого значения. Важна сама готовность властей, не решая актуальных внутренних проблем государства, это государство активно разрушать — внятно артикулированной дискриминацией одной из частей населения, провокационным стиранием различий между разными частями… О подобных действиях, например, первого президента Украины вспоминал известный российский правозащитник, сооснователь и генеральный директор Русского ПЕН-центра Александр Ткаченко (1945–2007): «…Известна история о том, как крымские татары, прибыв в Киев на встречу с Кравчуком, были встречены им следующими словами: “Татары? Какие вы татары? Вы — украинцы”. И это — не байка, это конституционная норма. Мне кажется, что унитаризм разорвет Украину»34 .
Если бы власти независимой Украины все годы ее существования поддерживали морально и подкрепляли привилегиями не Запад, а Восток страны, не постколониальный, а постимперский ресентимент, и пытались русифицировать украиноязычное население, а не наоборот — результат сегодня был бы приблизительно тот же. Отсоединиться захотел бы не Восток, а Запад, но в итоге страна так или иначе оказалась бы расколота физически, и государственная пресса точно так же писала бы о прибывающих извне на помощь внутреннему врагу интервентах — только не о военных и добровольцах из России, а о «наймитах Запада». Теоретическая возможность отделения, например, Галиции, — в случае если киевская власть примет ориентацию на Россию, — в свое время всерьез обсуждалась в украинской прессе.
Здесь упомяну небольшой эпизод, имеющий для меня символическое значение. В декабре 2010 года я написал двум украиноязычным киевским журналистам, которые специализировались по социокультурным темам и которых я считал своими друзьями, срочный е-мейл о варварском решении мэрии Керчи — закрыть половину городских библиотек. Крымские журналисты против всесильного керченского мэра были беспомощны, а публикация на общеукраинском уровне могла бы стать спасением. Однако на мой сигнал SOS один коллега просто не ответил (и на этом наше общение, до того всегда очень теплое, вообще прекратилось), а второй после долгой паузы сообщил, что был очень занят и поэтому переслал мое письмо другим авторам, а те не посчитали тему интересной. Вскоре половина библиотек действительно была закрыта, а у меня осталось тяжелое чувство, что мои авторитетные коллеги посчитали недостойным делом (роняющим их репутацию в Киеве?) публично защищать русскоязычные библиотеки Крыма.
И мне хочется задать риторический вопрос: «Не произошло ли отсоединение Крыма от Украины сперва на тонком уровне — в головах и сердцах, например, этих моих друзей, а уже потом — на грубом уровне политики?.. Не они ли осознанно оттолкнули Крым, оставив его тогда в беде, сняв в себя ответственность за его судьбу?»
Суммируя все вышесказанное, я хочу сказать, что основная суть происходившего на «неочевидном» этапе виктимного сценария — это раскол страны на тонком уровне, работа властной и отчасти интеллектуальной элиты по нагнетанию противостояния и разрыву важнейших внутренних связей в украинском обществе. Доведенный до предела, этот невидимый раскол был, по сути, приглашением к внешней агрессивной силе: вмешаться и сделать разделение страны видимым для всего мира. А тем самым — снять ответственность за все произошедшие и за дальнейшие события с тех внутренних сил в стране, которые долго и упорно эти события подготавливали.
14. ОСНОВАНИЯ ДЛЯ НАДЕЖДЫ
К счастью, далеко не все лидеры мнений в Украине мотивированы ресентиментом.
В декабре 2014 года премия Би-би-си за лучшую книгу десятилетия была присуждена выдающемуся украинскому писателю и поэту Сергею Жадану за роман «Ворошиловград». Выступая по скайпу перед собравшимися, лауреат «сказал, что пора допустить к участию в конкурсе книги, написанные на русском языке. Тут половина зала словно ежа проглотила», — написал в тот же день в Фейсбуке присутствовавший при церемонии литературный критик Юрий Володарский (между прочим, известный сторонник и Майдана-2004, и Евромайдана-2014).
Насколько я знаю, эта абсолютно европейская идея Жадана организаторами премии — европейцами — «не услышана» до сих пор. Добавит ли патриотизма украинскому писателю, пишущему на одном из основных языков Украины, премия, которую он никогда не сможет получить, каким бы патриотом своей страны и каким бы гением он ни был?
И здесь — один из поводов задуматься о реалистическом распределении исторической ответственности за раскол Украины. Акторов в этом процессе может оказаться гораздо больше, чем кажется при поверхностном взгляде.
В конце 2016 года Жадан произнес в интервью следующее: «Если мы действительно хотим сохранить ту страну, которая у нас есть, нам следует быть осторожными, выбирая героем того или иного персонажа. Нельзя одну тоталитарную матрицу заменять другой только потому, что она построена на патриотических основах»35 . Имена не названы, но вряд ли писатель мог иметь в виду что-то иное, кроме упоминавшихся выше указов о статусе героя Украины для Бандеры и Шухевича. Из этого высказывания следует логичный вывод — в нынешней Украине сохраняется тоталитарная матрица. И существование страны остается под угрозой до тех пор, пока не отменены разрушительные указы.
Еще пример гуманистической позиции. Один из самых авторитетных украиноязычных прозаиков Тарас Прохасько в интервью еженедельнику «Новое Время» в августе 2016 высказался так: «Я понимаю, что это неправильно, но Донбасс нужно отпустить. Неправильно, потому что это нарушение территориальной целостности. Но я до сих пор думаю, что так лучше. Я предпочитаю не заставлять кого-то меня любить, а просто не быть с тем, кто меня не любит…»36. «Я пытаюсь понять обе стороны конфликта, сепаратистов тоже», — говорит львовский прозаик Любко Дереш в октябре 2017 года в интервью известному украинскому телеведущему Остапу Дроздову.
Возвращаясь к упомянутой церемонии Би-би-си и акцентируя внимание на моменте «идея не услышана», предположу, что в основе конфликта в Украине лежит, в значительной степени, коммуникационная катастрофа. Стороны конфликта развивают противонаправленные мифы друг о друге и категорически отказываются корректировать свои представления. Причем мифы эти тесно (и синергически) взаимосвязаны — как и лежащие в их основе постколониальный и постимперский ресентименты, — а во многом даже совпадают.
Воля к поиску взаимопонимания в Украине существует, но ее носители пока что остаются в слабой позиции. Когда Сергей Жадан «пригласил на литературную встречу в Харькове поэтессу из Донбасса Елену Заславскую, на него обрушился шквал критики» (обвинения в предательстве и заигрывании с врагом. — И.С.), — пишет в августе 2016-го украинская газета «Зеркало Недели»37 . Голоса в пользу поиска взаимопонимания с оппонентами и мирного решения конфликта, принадлежащие цвету украинской нации, заглушены хором тех, кто требует крови врага. Но я уверен, что темные для Украины времена рано или поздно закончатся и европейские принципы жизнеустройства восторжествуют во всех областях жизни. На самом деле мне кажется, что нежелание слышать Другого сейчас стало общемировой болезнью, некоей дурной модой на упорную неадекватность и взаимную глухоту. Но это — тема для отдельного исследования.
Негативные процессы, идущие в последние годы как в России, так и в Украине, ни в том, ни в другом случае не кажутся мне необратимыми. В перспективе я склонен смотреть с оптимизмом даже на ближайшее десятилетие. Но сейчас оба государства в той или иной степени движутся в направлении от Европы — что бы ни заявляли нам политические или интеллектуальные лидеры.
Продолжит ли Украина двигаться по инерционному сценарию или ее граждане найдут в себе силы для изменения ситуации — покажет время.
Здесь специально отмечу, что отсутствие у одного из основных языков страны государственного статуса — само по себе не проблема. Страшной проблемой этот вопрос становится, когда в стране начинает торжествовать инерционный ресентимент в разных своих видах, требующий унижения для оппонентов, и конституционный рычаг начинают использовать как палку для битья. В контексте же подлинно европейском этот статус имел бы скорее орнаментальное значение.
Но чтобы что-то изменить, нужно прежде всего помочь завязыванию диалога между противоборствующими сторонами. И здесь, не дожидаясь, пока представители власти осознают необходимость начать движение к Европе на деле, а не на словах, огромную роль могут сыграть лидеры мнений, интеллектуальная элита страны. Главное — отказаться от культа презрения, от вертикального структурирования идентичностей. Я верю, что хотя бы некоторые из нынешних интеллектуальных лидеров — писатели, публицисты, авторы популярных блогов — когда-нибудь, перечитывая свои высказывания, полные унизительных определений в стилистике «языка вражды» и призывов к неравноправию по этнокультурному признаку, скажут себе: то, чего мы тогда хотели, не имеет отношения к Европе. И мы получили тогда именно то, чего хотели.
Напоследок хотелось бы процитировать лауреата Нобелевской премии поэта Иосифа Бродского, очень четко сформулировавшего, как важна в современном мире «узнаваемая любым членом демократического общества тональность — отдельного человека, не позволяющего навязать себе статус жертвы, свободного от комплекса исключительности. Этот человек говорит как равный с равными о равных: он смотрит на людей не снизу вверх, не сверху вниз, но как бы со стороны»38 . Как мы знаем, сам мэтр не всегда, увы, был верен этому принципу — и за это в Украине многие его не любят. Но это отнюдь не означает, что мы, желая себя воспитать, имеем моральное право не следовать этому принципу.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Это эссе было опубликовано в немецком переводе в научном сборнике «Sirenen des Krieges Diskursive und affektive Dimensionen des Ukraine-Konflikts» («Сирены войны. Дискурсивные и аффективные аспекты конфликта в Украине»), вышедшем в берлинском издательстве Kulturverlag Kadmos. Текст писался два с половиной года и отправлен в редакцию в августе 2018-го, книга вышла в декабре 2019-го. Очевидно, задача трудно давалась всем. Мне — мучительно. Каждый смысловой узел сочинения стягивает и кусок биографии автора. Но каждый очередной рывок продвижения в тексте давал некое небольшое просветление, шаг наружу из непроглядной темноты, в которой я начинал.
Дело не в чувстве вины: «да, я один из тех, кто раскалывал Украину», — или: «опомнившись, я поленился кричать, не захотел докричаться до тех, кто продолжал раскол». Дело в тихом (экзистенциальном, как принято говорить) ужасе осознания пропасти между моими, да и, пожалуй, всеобщими представлениями о человеческой и межчеловеческой реальности — и открывающейся постепенно, благодаря этим рывкам, реальности как таковой.
Люди идут на войну, на лишения и смерть зачастую не ради того, что кажется им самим священной жертвой, а ради чего-то совершенно иррационального, познанию и обезвреживанию чего, на мой взгляд, следует посвящать теперь исследования и, как ни странно, душевные усилия.
Именно так. Объективный научный взгляд, свободный от нравственных оценок, сейчас равен нравственному служению. Антропологии как науки, позволяющей прикладное применение знаний, все еще практически не существует, — ровно в меру ее беспомощности перед задачей постижения природы (а тем самым и приближения к излечению) горячих конфликтов.
Что изменилось со времени написания эссе? Главное — это уход президента Петра Порошенко, насчет мотиваций которого я не питал никаких иллюзий и для себя называл «президентом войны». 73% проголосовавших за другого кандидата означают, что прозрение может быть массовым. Но пришел новичок в политике, пока что труднопредсказуемый. Постсоветский интеллигент с парадоксальным сочетанием амплуа актера-комика и делового человека, прошедший еще в тинейджерском возрасте (родился в 1978-м) закалку эпохи перемен. Последний по времени значимый месседж миру от Владимира Зеленского — гражданственное по посылу «новогоднее поздравление» — все еще не дает однозначного ответа, куда вырулит его курс: в Европу, в смысле примата гражданского общества и преодоления сталинистской идеи о неравноправии этнокультурных групп, или в наращивание внутреннего конфликта как ресурса власти, куда тянули страну Ющенко, Янукович, Порошенко? Тревожит в тексте инерционная формулировка «защищающий страну на Востоке», возвращающая к мифологеме об исключительно внешнем враге. Надеюсь, что героическая риторика здесь — лишь тактическое средство нового лидера, усыпляющее бдительность патриотов войны.
И.С., февраль 2020
ПРИМЕЧАНИЯ
1 «…враги среди нас появляются лишь после того,/ когда мы сами ведем себя, как враги». Сергей Жадан, «Наші діти, Маріє, ростуть ніби трава…» Первопубликация — на официальной странице С. Жадана в Фейсбуке от 25 апреля 2014 г.
2 Александр Ткаченко (1945–2007) — советский и российский поэт, правозащитник, сооснователь и первый генеральный директор Русского ПЕН-центра: «Крым — это колоссальная модель того, как можно жить вместе». Интервью для альманаха «Остров Крым», № 3, апрель, 1999.
3 «Кое-кто считает, что эта война родилась третьего марта. Если так, то она быстро повзрослела. Война-акселерат», — так начинается рассказ западноукраинского писателя Владимира Ешкилева «Однообразие диких гусей», датируемый июлем 2014 года (перевод Евгении Чуприной).
4 Возможно, здесь имеет место неосознанная реминисценция на неологизм «врэвакуанты» (аббревиатура от «временные эвакуанты») в знаменитом романе Василия Аксёнова 1979 года «Остров Крым». По сюжету книги, термин для беженцев от наступающего большевизма, осевших в Крыму после гражданской войны в России, закрепился на десятилетия и стал этнонимом.
5 Игорь Сид. «Остановить войну мифов». Интервью Ольге Михайловой. Политик HALL, №42, 2008.
6 Игорь Сид. Очерк «Масаи Крыма и Галиции» // Газета «24», 31 мая 2008.
7 Игорь Сид. «Instrumente for eine neue Anthropologie». Интервью Татьяне Хофманн. Сайт novinki.de, март 2009.
8 Краткая версия названия проекта «Крымский клуб» является прежде всего отсылкой к «Римскому клубу» и подразумевает унаследованные от него приоритет гуманистических принципов, глобальность мышления и озабоченность будущим.
9 Так, мне посчастливилось стать переводчиком первых книг Юрия Андруховича и Сергея Жадана, вышедших на русском языке (Андрухович Ю. Перверзия. Роман. / Пер. с укр. А.Бражкиной и И.Сида. — М.: Новое литературное обозрение, 2002; Жадан С. История культуры начала столетия. Поэтический сборник. / Пер. с укр. И.Сида. — М.: KOLONNA Publications, АРГО-РИСК, 2003.).
10 Василий Аксёнов. «Открыть Крым миру». Интервью Игорю Сиду. «Гуманитарный Фонд», 01.11.1993.
11 Александр Гаврилов. «Русская литература и государство в новом веке». Интервью Игорю Сиду. «Со-Общение» №6, 2004.
12 Нем.: неполноценный человек; представитель низшей расы; «недочеловек» (на жаргоне германских фашистов).
13 Игорь Сид. Сквозь фильтры мифа (Durch den Mythos gefiltert). Tageszeitung, 08.03.2014.
14 Игорь Сид. Раскрась карту // «Русский Журнал», 28.06.2012.
15 Тем, кто искренне хочет разобраться, что происходит, я рекомендую широко общаться с крымчанами — причем, представляющими обе позиции по отношению к статусу. В том числе имеет смысл посетить Крым. Это единственный достоверный способ узнать настроения на полуострове и роль украинской внутренней политики в их формировании.
16 В дискуссии на сайте русской редакции Би-Би-Си.
17 Тот факт, что папку в компьютере, куда я в 2000-е годы складывал электронные письма моего живущего в Украине близкого друга, возмущавшегося национальной политикой Киева, я назвал тогда (при всем теплом к нему отношении) словом-синонимом к термину «идиот», был настолько характерен для тогдашнего меня, насколько и психологически типичен. Я узнаю себя тогдашнего во всех тех, кто по-прежнему провозглашает: «В стране Украина может быть только один язык — украинский!».
18 Ресентимент (фр. Ressentiment — противочувствование, злопамятность, озлобление») — чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач.
19 «1991 год: Дневник помощника Президента СССР». — М.: Терра, 1997.
20 Станислав Минаков. «Кафе “Третій Рім”. Зимний вечер в Ялте».
21 Юрий Андрухович. Московиада: Роман. — М.: Новое литературное обозрение, 2001 / Пер. с украинского А.Бражкиной.
22 Журнал «Знамя», №12, 2001.
23 Игорь Клех. «t° карта Галиции (Письма из Ясенева)» // Русский Журнал, 22.12.1998.
24 Синергия — усиливающий эффект взаимодействия двух или более факторов, характеризующийся тем, что совместное действие этих факторов существенно превосходит простую сумму действий каждого.
25 Андрей Сахаров. Интервью Григорию Цитриняку для журнала «Огонек», июнь 1989.
26 Фрактал — структура, состоящая из частей, которые в некотором смысле подобны целому.
27 Андрей Поляков. Поэт в провинции: Эссе // Независимая газета, 16.10.1998.
28 Красноречивая деталь. В этот свой «крымский» период Сабуров, не отказываясь от российского гражданства, попросил и вскоре получил гражданство украинское (хотя украинские законы двойное гражданство запрещали), — которое, живя потом в Москве, с гордостью сохранял до самой своей смерти в 2009 году.
29 Сам Сабуров, впоследствии долго сохранявший лояльность по отношению к украинскому руководству, политкорректно объяснял свой уход конфликтными взаимоотношениями с Мешковым, непониманием ситуации со стороны украинской прессы и международного сообщества (предпочитавших трактовать его деятельность через стереотип «российского империалистического проекта») и отстраненностью российского руководства, не приложившего усилий для разъяснения ситуации: см. мое интервью с ним для журнала «Со-Общение» (№ 2, 2005).
30 Исключением в этом ряду может служить как минимум часть команды президента Кучмы, как бы парадоксально это ни звучало для тех, кто когда-то требовал его отставки. Впрочем, я не располагаю достаточной информацией, чтобы делать однозначные выводы.
31 Правда, эпатажная ретростилистика фестиваля могла вызывать неоднозначную реакцию у неподготовленных слушателей: черные знамена, настоящий старинный пулемет, выкатываемый на сцену перед выступающими. Для ясности: как зритель двух и со-организатор одного фестиваля под этим брендом уверенно могу сказать — проект не был агрессивным. Главной его эмоцией был позитивный пафос нациетворчества: то, о чем я рассказывал в первой главе.
32 От англ. win — победа: победа без поражения, со взаимной выгодой.
33 «Порошенко: Галичане — основа государственности Украины». // Корреспондент.net, 11.02.2015.
34 Александр Ткаченко: «Крым — это колоссальная модель того, как можно жить вместе». Интервью Андрею Кавадееву. // Журнал «Остров Крым», № 3, апрель 1999.
35 Интервью с С.Жаданом для украинского журнала «Платформа», 19.12.2016.
36 Интервью с Т.Прохасько для журнала The New Times, №31 от 28.08.2015.
37 Юрий Володарский: «Не нужно смотреть на мир сквозь розовые очки!» // «Зеркало недели», 27.08.2016.
38 Иосиф Бродский. О Серёже Довлатове. // Звезда, № 2, 1992.