Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2020
Арина Обух родилась в 1995 году в Санкт-Петербурге. Выпускница Художественно-промышленной академии им.А.Л.Штиглица. Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза художников России. Лауреат Молодёжной премии Правительства Санкт-Петербурга в области художественного творчества, премии журнала «Знамя», Международного конкурса «Волошинский сентябрь» и др. Предыдущая публикация в «ДН» — 2019,4.
Поэты стояли на Малой Конюшенной спиной к прозаику Гоголю и читали свои стихи. Слушал их один Гоголь. Стоял под дождем и слушал. Внимал. Нравилось, не нравилось — вопрос.
Поэтический фестиваль. Поэтов очень много. Но не столько у Гоголя, сколько в кафе рядом: прочитав стихи, поэты бегут туда пережидать дождь. А дождь не переждать.
— Мы умрем, а она о нас напишет! — сообщает Саша, указывая на меня.
Новость о смерти никого не воодушевляет. Тут все бессмертные.
— Вы красивая, — говорит одна из поэтесс.
— Спасибо.
— Что — «спасибо»? Я вам сочувствую.
Я смотрю на поэтессу: красивая. Значит, знает о чем говорит.
Рядом с памятником остался стоять лишь один поэт. Он беседует с Гоголем. Поэт распивает коньяк и доходит до той кондиции, когда оживает бронза.
— Нас много, а вы один, Николай Васильевич…
Сквозь серое волокно дождя я вижу рыже-фиолетовую птицу Асю. Ася подходит к поэту.
— Ася, ты чудо! — сообщает поэт.
У Аси стрекоза на безымянном пальце и осколок какого-то метеорита на указательном. Ее шею обнимает длинными руками какая-то плюшевая кукла-кулон. У Аси рыжее каре, фиолетовое платье из льна и абрикосовая сумочка из кожи, тонкий узор, авторская работа. Длинный ремешок сумки делит Асю пополам. И обе половины прекрасны.
— Ася, ты чудо, — повторяю я вслед за поэтом.
— Мне через два месяца пятьдесят, — отвечает Ася.
Нет-нет, пятьдесят ей исполнится лет через триста. Вероятно, возраст ищет ее где-то в Тарту, Суздале, Алма-Ате, Каире, но Ася так часто меняет свои координаты, что возраст вряд ли ее отследит.
Асю надо запоминать, фотографировать каждый день. Потому что она никогда не повторяет свои наряды, единичный выход.
Ася занимается антиквариатом. Скупает его по всему свету и продает. Ася — поэт, филолог, птица и антиквар.
Но я вижу так: на самом деле она просто приходит домой, открывает большую книгу сказок всех народов мира и проваливается в одну из иллюстраций. Там все эльфы, феи, драконы, кузнечики, лисы и шелкопряды отдают ей свои наряды и украшения. И Ася возвращается обратно в мир.
Отведав с поэтом по пятьдесят, Ася зовет меня в кафе, названное именем рыжего постимпрессиониста.
Мы раздвигаем дождь, как кулисы, и оказываемся за уютным столиком у окна. А в окне виднеется старинный дом, в котором когда-то обитали придворные музыканты, а в ленинградское время жили писатели.
Когда-то по этой улице ходили и Зощенко, и Шварц, и Форш… И теперь тоже ходят: призрачны и прозрачны.
— Ася, расскажи о себе.
И Ася рассказывает.
…На дворе средина 60-х. Физики и лирики. Мама Аси — лирик. Папа — астрофизик: в двадцать два года открыл комету. Понятно, молодой перспективный ученый. У лирика и астрофизика появилась астра-Ася
Когда ей исполнилось десять, родители развелись. Мама вышла замуж за московского режиссера и уехала вместе с ним и Асей в Москву.
…В 90-е Асе нужно было фиктивно выйти замуж. За бандита. Так сложилось, мать не возражала.
— А я вся в серебряном веке была, понимаешь, мне вообще не до того было, у меня диплом по Георгию Иванову…
Ася осталась верна Георгию Иванову.
А в 91-м Ася стояла у Белого дома. Ася была за мир. И в дула танков вставляла гвоздики. Потом даже в газетах появилась фотография с Асей, статья называлась «Девушка, целующая солдата Таманской дивизии, перешедшего на сторону защитников Белого дома».
Она днем и ночью раздавала гвоздики, мокла под дождем, ждала мира, и вдруг к ней подошел человек, снял с себя куртку и надел на нее.
— Я не очень красивая была, мокрая курица, не понимала почему он ко мне подошел. Уже потом спросила его: «Почему ты ко мне подошел тогда?» — а он говорит: «У тебя был самый несчастный вид, захотелось тебя обнять».
— А дальше?
— Обнимал четыре года. А потом я влюбилась, замуж вышла. И он женился, наверное, дети были…
Много всего было. Свобода была. Кто-то защищал Белый дом в 91-м, а кто-то в 93-м. Меня лично не было ни там, ни там. Я появилась только в 95-ом.
А Ася в 95-м уже разводилась с мужем в Лондоне. Муж предложил Асе составить завещание, мол, «всякое может случиться, мы не вечные». Асе было двадцать восемь, впереди была вечность — Ася решила, что муж торопится, и тут же развелась.
— И что потом?
— Он умер.
И вправду торопился, значит.
Папа любимый тоже умер. Астрофизик ушел на небо, звезды позвали. Маленькая астра-Ася осталась на Земле. Копия папы, кстати.
— А мама?
— А мама… знаешь, она всю жизнь говорила мне, что я худая. Худая и худая. Приходит и говорит: «Ты худая». «Ты такая худая». «Ты опять похудела». Только когда я забеременела, она не знала, как меня задеть и поэтому сказала: «У тебя кошка худая».
Говорят, что мать отняла у Аси дочь. То есть дочка теперь живет вместе с бабушкой в Израиле, встречи с Асей запрещены. Ася пытается вернуть дочку, долго и мучительно тянется эта история…
Но с другой стороны: Асе идет ее жизнь. Материнство осталось в сердце и на фотографиях — нежное, далекое, недостижимое. Есть и такое сказочное фото: Ася вместе с дочкой на закате солнца и даже их тени смотрят друг на друга.
Теперь не смотрят.
А вокруг Аси голоса, сплетни — жадные языки пламени неугасающих костров:
— Нет, ты представь: Ася прилетела на фестиваль в Коктебель с коляской! Купалась в море, парила над Кара-Дагом, вечно оставляла где-нибудь коляску, и весь фестиваль нянчил ее птенца.
— Кстати, отец ее ребенка тоже поэт.
— Нет, он ученый.
— Не знаю, кто он, но у него есть жена.
— Но он, кажется, хотел уйти из семьи…
— Наоборот, он только вернулся.
— Этот поэт уходит из семьи лет десять. Вечный двигатель.
…Мы все привыкаем к собственной жизни. Да что там к жизни, вот мой знакомый недавно купил себе новую куртку, замшевую, фирменную. И понес свою старую куртку, которую носил шесть лет, на помойку. По дороге достал ее из пакета и обнял. Старая куртка тоже обняла хозяина. Так они стояли у помойки не в силах расстаться.
Старая куртка была уютной, она все знала про своего хозяина, она его принимала и даже простила ему сломанную молнию. Новая куртка была хороша, но в ней не было этого уюта, хотя она была по фигуре, но немного жала.
В общем, мой знакомый до сих пор носит любимую старую куртку.
Мы все привыкаем к жизни. А жизнь привыкает лишь к некоторым. Вот к Николаю Васильевичу она привыкла. Возможно, он уже и не рад этому, но вечно стоит на Малой Конюшенной. А сверху идет вечный дождь.
Кстати, когда-то эта улица называлась именем Софьи Перовской. Именем цареубийцы. Но вечный и справедливый дождь смыл это название и вернул родное.
На вечную жизнь обречен и рыжий постимпрессионист, именем которого названо кафе на Малой Конюшенной, в котором мы сидим с Асей. Я думаю, что сейчас этот нидерландец рыжим духом носится по всему миру, залетает во все кафе и музеи своего имени…
— А знаешь, что перед смертью сказал Ван Гог? — спрашивает Ася и отвечает: — «Печаль будет длиться вечно».
Печаль длится вечно.
Жизнь идет какими-то зигзагами, неправильно и выстраивается в судьбу.
Ася смотрит в окно, а я на Асю. Ее профиль чудесным образом вписывается в невозможно прекрасные подсолнухи великого нидерландца, ее рыжие волосы вплетаются в этот букет и горят: кадмий оранжевый, неаполетанская желтая, сиена натуральная. И сережка-стрекоза Аси — изумрудная капля.
— Какая ты красивая, Ася.
— Спасибо.
— Что «спасибо»? Я сочувствую…
Я редко вижу Асю. В основном в Питере на фестивале поэтов. «Петербургские мосты» называется. Сезон белых ночей. Встреча наша обычно проходит так: мы стоим у памятника Гоголю и нас фотографируют.
— Нет, ну вы посмотрите на них! Вы посмотрите! Сфотографируйте меня с ними! — Саша старается перекричать выступающего на сцене поэта. К неудовольствию последнего.
Пока фотограф бежит на помощь, Саша успевает отснять пятнадцать кадров на свой телефон.
— Саша, нам нужна одна фотография, а не сто!
— Тихо! Не двигайтесь! Я компоную кадр! А то вы не все помещаетесь!
— Кто «не все», Саша?!
Видимо, Саша видит такую компанию: Гоголь, Зощенко, Шварц, Форш, невидимый небесно-рыжий постимпрессионист и мы с Асей с боку припека.
— Ну что? Получилось?
— Да!
— Покажи.
…Малая Конюшенная, ночь светла. Мы с Асей стоим у памятника. Очень сильный дождь.