Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2020
Я пришел в Московский ТЮЗ на спектакль «Кошка на раскалённой крыше», как бы это сказать, с неким подавленным предубеждением.
«Кошка на раскалённой крыше» — не только пьеса американского классика Тенесси Уильямса, но и знаменитый фильм «золотой» эпохи Голливуда с Элизабет Тейлор и Полом Ньюманом. Фильм 1958 года, в памяти — почему-то черно-белый (а на самом деле цветной). Хотя с чего бы ему быть черно-белым?
Просто та эпоха кино, она действительно осталась в памяти черно-белой, как бы укрупняющей — по контрасту — яркие эмоции, исполинские характеры, душераздирающие драмы, ну и так далее. Черно-белая (или монохромная, или локально-цветная) гамма лишь подчеркивала тогда, что реальный мир, со всеми его деталями, горизонтом, деревьями или мебелью — только сцена, условная декорация для жизни человеческого духа.
Так вот, когда шел в театр, то думал — зачем все это смотреть снова, сейчас, в 2020-м нашем году?
Впрочем, кое-какой опыт у меня уже был — «Нюрнберг» в РАМТе, «Кроличья нора» на Малой Бронной вроде бы доказали мне, что театральная версия старого кино вполне возможна — но вопрос все равно оставался.
Советским цензорам было трудно угодить, но Теннесси Уильямса все-таки ставили в СССР, и ставили широко — в 60-е, 70-е, 80-е годы — чего стоит только знаменитая постановка в театре Маяковского, затем ставшая телефильмом, с Джигарханяном и Аллой Балтер…
Советские версии старых и новых западных пьес — при всей их талантливости — объединяло одно: «ужасы капитализма» должны были быть на первом плане. Они, ужасы, и были главным героем, непременным фоном, очевидным подтекстом.
Но вот и эта эпоха закончилась, наступила и в самом деле новая, абсолютно новая.
Как наложить ту матрицу — на эту реальность? Пришел, сел в кресло, закрыл глаза — и снова открыл.
Брик в исполнении Андрея Максимова — совсем молодого, 20-летнего актера, который только в прошлом сезоне дебютировал на сцене московского ТЮЗа — это, собственно, и есть ответ на мой вопрос: зачем? Сам типаж выбранного режиссером Камой Гинкасом на главную роль актера, вся его психофизика, весь его облик — говорят нам о том, что предыдущее знание о «Кошке…» и ее героях обнуляется и приходит новое.
Пол Ньюман — несмотря на свою молодость, уже тогда, в 1958 году, красавец-мужчина, собственно, ничем не выделялся на фоне поколения. Достаточно взглянуть на фотографии — выпускники наших школ или американских колледжей середины ХХ века — это молодые мужчины. Да, с румянцем и первым пушком на щеках, но по сути — крупные сильные ребята, которые и в армии могут служить, и жениться, и быть отцами, и, как говорится, избирать и быть избранными. Они уже готовы занять свою позицию в череде социальных ролей, которые предлагает им тогдашнее общество. Они ждут и даже весьма жаждут этого.
Таков и Брик Пола Ньюмана: красавец, романтик, бретер, разочарованный и сильно пьющий мужчина, — в сущности, мечта любой девушки этой планеты. (Что уж говорить о 40-летнем Джигарханяне.)
Тюзовский Брик — Андрей Максимов — принципиально не готов ни жить, ни взрослеть в том мире, который ему предлагается. Он и по виду, и по сути — подросток: хилый, худой, щуплый, отверженный, одинокий, несчастный, каким может быть только подросток. Костыли (Брик, как вы помните, прыгал ночью через барьеры на стадионе в пьяном виде) лишь подчеркивают это душевное состояние и эту душевную организацию. Этот Брик — «малыш», хромая утка, ребенок, ущербный по определению в мире взрослых. Есть, конечно, одно «но» — нынешний подросток, в начале ХХI века, вряд ли будет глушить виски (дорогой, буржуазный напиток) целыми бутылками, скорее предпочтет что-то другое. Что именно «другое» — лучше и не думать.
Но это — лишь условность, и театральный зритель способен ее понять.
В остальном — персонаж Максимова — тот самый щуплый «хипстер», хиппарь нового поколения, обитатель московских кафе и мессия уличных демонстраций, непохожий на свою страну даже внешне, отрицающий ее ценности одним своим видом — мы на таких ребят насмотрелись этим летом, когда они ходили по улицам и требовали справедливости, но точно такие же ребята — сидят в любой IT-конторе, в любом клубе, на любой тусовке художников и писателей, в любом «кластере», которые пооткрывались на месте прежних старых фабрик. Это поколение, выросшее и воспитанное на других привычках, на другой еде, на другом «материале», чем мы.
И как-то сразу становится понятно, зачем режиссер Кама Гинкас забросил этого персонажа туда, в ту патриархальную реальность 50-х.
А чтобы проверить. Проверить подлинность тех ценностей и тех конфликтов, на которых выросло нынешнее поколение бунтарей.
Ведь там, в 50-х, все по-другому, все по-настоящему. Там эти «ценности нового века» еще не обросли коммерцией, идеологией, модой, дизайном, пиаром, словом, золотым салом. И когда Брик вдруг открывает, что его покойный друг Скиппер, «Капитан», по мнению окружающих, проявлял к нему какой-то «неподобающий» интерес и, поняв это, он умер, покончил с собой — это для Брика потрясение. Настоящее потрясение. То, что сегодня выглядит всего лишь как штамп современной культуры («однополая любовь»), — там, в мире Теннесси Уильямса — настоящая буря, настоящий разряд тока. Кстати говоря, Теннесси Уильямс не был сильно доволен знаменитой экранизацией Брукса — то, что в пьесе звучит как чудовищно важный вопрос, не имеющий ответа («однополая любовь»), — в фильме (и, конечно же, вслед за ним и в советской теледраме) — уходит на второй план, затушевывается, стирается.
Но дело, конечно, не только в этом. Все темы, важные для всех поколений молодых бунтарей, — тогда звучат совсем иначе. Ну, скажем, основная тема — конфликт поколений, отцы и дети.
Мир, построенный отцом Брика, «большим Па»: его кровавый труд, его пот торгаша, по копейке сложившего состояние, его великие экономические достижения, — сегодня это просто счет в банке, стандартный набор образа жизни богатых людей. Тогда — это настоящее «большое наследство», из плоти и крови, выстраданное и выработанное первым поколением этих богатых «отцов», обладающее ценностью личного опыта, ореолом силы, это то, что нельзя потерять и нельзя не ценить, оно абсолютно уникально и неповторимо: дом, люди, власть, деньги, — все, от чего так легко отказывается Брик.
Так ли легко сегодняшние бунтари готовы отказаться от денег, от власти? Или — напротив — к ней стремятся? Важный вопрос.
Ну и, наконец, сама проблема бегства, эскапизма, ухода от реальности в «свой мир» — то, что теперь так привычно, так обыденно, чему теперь служат тысячи умных и дорогих сервисов, целая индустрия «ухода», от культуры дауншифтинга в далеких азиатских странах, на побережье теплых морей — до виртуальных «жизней», которые можно проживать, не выходя из комнаты, — а вот для Брика — это труднейшая, чудовищная схватка с живыми людьми, которые его не понимают. Каждодневная битва, в которой у него только один союзник — этот самый виски.
Готовы ли сегодняшние бунтари на конфликт такой классической силы?
Кама Гинкас смотрит на своего героя — и одновременно смотрит на самого себя, проверяя и свой жизненный путь, свои ценности, в этом подспудная сила спектакля, он, конечно, автобиографичен для поколения наших «шестидесятников» и «семидесятников», кем бы они ни были.
Герой Андрея Максимова — это своеобразный «апостол Брик», предтеча всех нынешних бунтарей с их комплексами и страданиями, но только если шестьдесят лет назад он появился на мировых экранах в образе невероятно красивом, очаровательном, привлекательном и даже слегка отлакированном — то сегодня мы смотрим на него (глазами режиссера) совсем иначе.
Он как будто придавлен этим страданием, он ментально разрушен, он — фактически пациент всемирно-исторической больницы.
Да, из него может выйти революционер, может выйти обыватель, но мы уже сегодня знаем, что эскапизм его и его бунт — упрутся в стену. И в шестидесятые, и в восьмидесятые, и в девяностые, и в нулевые, и сейчас — ничего из этого бунта не выйдет. Новый мир для Брика никак не желает выстроиться, новая реальность, в которой он хотел бы жить, невозможна, деньги и власть — как бы это ни было ему противно — по-прежнему в тупой кровавой связке.
Непросто понять сразу, какими средствами Кама Гинкас обновляет, или говоря более обтекаемо, «актуализирует» палитру идей Теннеси Уильямса. Конечно, не только с помощью одного Брика, его типажа и характера. Невероятная по мощи игра Валерия Баринова — отца Брика — это то, что нужно назвать прежде всего. Вообще, пожалуй, главное отличие этой театральной постановки от всех предыдущих версий — Брик как бы нарочито «ослаблен» (хотя, как оказывается в итоге, на поверку многократно усилен) как персонаж, а те персонажи, которые выглядели на его фоне мелко, пошло, слишком бытово, поверхностно, служили иллюстрацией советского тезиса о «мещанстве», — они нереально усилены и становятся мощной антитезой всей истории мирового бунтарства, воплощенной в Брике. Они живые, плотные, плотские, яркие, энергетически сильные — буквально все, от Мэгги (ее замечательно играет молодая звезда ТЮЗа Софья Сливина) до священника. В отличие от бесплотного Брика — это «живые люди», люди, которые хотят не исчезнуть, как он, а занять как можно больше места. Все они — правы в споре с Бриком, и трагически-мощный, умирающий «большой Па», который хочет оставить свой мир интересному, талантливому Брику, а не другой родне, поглощенной производством младенцев. Невероятно обаятельная Мэгги, которая прекрасно понимает, что только ее любовь и нежность способны спасти бунтаря. И даже Гупер и Мэй, с их пятью детьми, озабоченные получением наследства, идеей выживания, замкнутые в своем мире «наследства» и наследников, то есть младенцев, которые ничуть не оправдывают их пошлости и интриганства, — тоже по контрасту подчеркивают бесплотность и ментальную «бледность» Брика.
Однако их правота раз за разом разбивается обо что-то.
И это тоже показано в спектакле с какой-то подспудной, неяркой убедительностью. Идея Брика о том, что этот мир, несправедливо и подло забравший у него лучшего друга, обречен на умирание, на полный крах, — она оказывается все же более важной и более сильной. Эта идея о том, что возможен иной, более цельный и более чистый мир, несмотря ни на что, побеждает и утверждает себя. И все бунтари, которые во всех поколениях, раз за разом расшибают лбы об стену, — в этом Брике показаны как заколдованное племя победителей. Только в них есть правда. И только поэтому и отец, и Мэгги, и все прочие — склоняются перед этим сломленным, опустошенным алкоголиком. Он ведет человечество в очень правильном (или единственном?) направлении. Так выходит, так получается. Получается — несмотря на всю «красоту обреченных», которую уже в первой сцене замечает в любимом не только сексуальная, но и умная Мэгги.
Когда-то о «Дон-Кихоте» Мережковский писал, что роман Сервантеса принадлежит к тем произведениям, основные смыслы которых раскрываются постепенно, в будущем, в следующих поколениях. Не знаю, можно ли причислить к этому ряду «Кошку на раскалённой крыше», но мне так показалось.