Рассказ. С белорусского. Перевод автора
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2020
Садовский Владимир Артурович — белорусский писатель. Родился в 1987 г. в Куйбышеве. В 2009 году закончил энергетический факультет Белорусского национального технического университета в Минске. Печатался в белорусских литературных журналах «Маладосць», «Дзеяслоў», «Полымя» и др. Автор книги «1813» (2016; изд-во «Янушкевич»). Живет в Заславле (Минская область, Беларусь). Это первая публикация автора на русском языке.
Это был сон, это был сон, это был сон.
Бывает приснится что-нибудь неприятное, жуткое, и по ощущениям очень реальное, такое, что ты даже думаешь, что вот и все, конец, жизнь под откос. А потом просыпаешься, несколько мгновений не понимаешь, где ты, кто ты, и постепенно с большим облегчением начинаешь осознавать — это был сон. Только сон. То, что минуту назад казалось неизбежным злым роком, оказывалось всего-навсего предрассветным наваждением.
Это был сон, это был сон, это был сон.
Михась раскрыл глаза. Низкая металлическая крыша, деревянная скамья под боком и маленькое оконце, забранное решеткой. Это был не сон. Михась потянулся, привстал. Закололо в мышцах от неудобной позы. Котомка с вещами, собранная впопыхах, валялась в ногах.
Они пришли с утра. Нет, даже ночью. Грохот в дверь. Били кулаком в кожаной перчатке, затем сапогом с металлическими подбойками. Вся коммуналка вскочила. Заспанные лица выглядывали из комнат в коридор. Первой очухалась и подошла к дверям баба Стася.
— Кто там?
— Открывай, — подчинял голос с той стороны.
Их было двое. Высокий, в фуражке и синих бриджах, вытянулся как столб, так, что ремни на груди заскрипели. За спиной — солдат с винтовкой в руках. Оба глядят исподлобья. У высокого рука на кобуре.
— Петровский Михаил тут живет, — не вопрос, угроза.
— Да, — Михась робко откликнулся из-за двери своей комнаты.
— Пяць минут на зборы, урэмя пашло, — языковая русско-белорусская мешанка и властный тон говорящего как-то не вязались между собой. В другой ситуации Михась бы улыбнулся. Сейчас же было не до смеха.
Натянув брюки, он лихорадочно принялся собирать и заталкивать в котомку вещи, первое, что попадалось под руку: рубашка, белье, кусок сала, завернутый в бумагу. За каким-то чертом схватил со стола книгу — русско-белорусский словарь Александровича. Незастегнутым выскочил из комнаты в коридор, прямо в руки к конвоирам.
— На выхад, — бросил главный.
Процессия с Михасем в голове вышла из коммуналки. Только тут, за дверями, начал понимать, что происходит. Дыхание перехватило, ноги подкосились, Михась споткнулся на ровном месте и чуть было не упал.
— Без фокусов, — гаркнули из-за спины.
Во дворе ждал фургон. Неприметный грузовик с надписью «Хлеб». Еще один солдат стоял около открытой дверцы.
— Подымайся.
Михась забрался в кузов по неудобной лесенке.
Внутри были еще люди, человек семь, испуганные взгляды, затхлый воздух. Михась опустился на свободное место на скамье и уставился в пол. Вслед за ним в фургон поднялись солдаты. Дверцу закрыли снаружи. Бойцы молча уселись по обе стороны от выхода. Лязгнула дверь кабины, и фургон тронулся. Сквозь маленькое окошко пробивался внутрь электрический свет редких уличных фонарей.
Вскоре грузовик остановился. Скрипнули ворота, и фургон на малой скорости потянулся вперед, проехал немного и встал. Солдаты выпрыгнули на улицу и захлопнули двери. Из-за металлических створок доносились приглушенные приказы.
— Вывадзиць па аднаму.
— Так точно, — дверцы фургона распахнулись.
— Петкевич, на выход, — гаркнул солдат в образовавшийся проем.
Лысенький дяденька в пиджаке поверх майки поднялся со скамьи и неуклюже спрыгнул со ступенек. Следующего вызова ждали долго. В темноте и тишине. Время от времени вдалеке слышался рокот двигателей или лязг подкованных сапог по брусчатке.
— Апанасенко, — еще один временный житель фургона исчез за дверями.
Михась сражался со сном. Страх сменился чувством обреченности. Ничего не поделаешь, так хоть поспишь. Сквозь дремоту он слышал, как открывались и закрывались двери, слышал голоса с улицы и фразу, сказанную кому-то из солдат:
— Гэтава астау у машине, не сбяжиць. Там места уже нету.
Затем он все-таки уснул.
И вот теперь — сколько времени прошло, неизвестно — Михась сидит один в пустом фургоне и смотрит, как солнечный луч сквозь решетку рисует на поцарапанной металлической стенке полосатый прямоугольник.
Это был не сон.
Михась поднялся со скамьи, чтобы выглянуть наружу. В небольшой проем зарешеченного окошка был виден мощеный двор и часть глухой кирпичной стены дома. Ни одного человека в поле зрения не оказалось. Михась не сразу понял, что казалось ему неестественным в окружающей обстановке. Тишина. Когда он засыпал, двор был полон звуков и движения, теперь же было слышно лишь как чуть потрескивает жестяная обшивка фургона, разогретая утренним солнцем.
Осторожно ступая по доскам пола, словно боясь разрушить шумом шагов неожиданное утреннее спокойствие, Михась подошел к дверям фургона и прислушался. Ни звука. Михась толканул дверцу и та на удивление легко открылась. В кабину ворвался прохладный утренний воздух. Парень напряженно ждал, что чудо сейчас закончится, охранник гаркнет: «Куда?!», и ночной кошмар продолжится. Но ничего не произошло, дверца фургона уже минуту стояла открытой, и никто снаружи не собирался ее закрывать. Михась высунул голову наружу и осмотрелся. Пусто, ни души. Прихватив с пола котомку с вещами, выпрыгнул из фургона и отошел от машины на пару шагов. Эхо одиноко отразилось от стен внутреннего двора учреждения, куда привезли в фургоне с надписью «Хлеб». Минский НКВД. Михась даже в мыслях побаивался произносить эту аббревиатуру.
Он оглянулся и заметил, что за фургоном посреди двора возвышается небольшое строение — два кирпичных барабана разных диаметров: меньший в один этаж на большом двухэтажном. Внутренняя тюрьма НКВД. «Американка». Так полушепотом называли это место минчане, по крайней мере те немногие, кто осмеливался поднимать эту тему в разговорах. Михась поежился, словно в спину ударил ледяной ветер. По ощущениям именно в сторону тюрьмы отводили конвоиры ночью его попутчиков. Было неуютно находиться рядом с этим зданием, и он начал осматриваться в поисках выхода. Замощенная площадка, окруженная домами, глухие стены без окон. Казалось, что находишься внутри каменного ящика со снятой крышкой. Михась заметил в стене неподалеку от себя приоткрытую дверь и направился к ней. Металлическая створка легко поддалась, и он очутился в длинном коридоре, уходящем в глубь здания. Коридор был темный, светильники под потолком не горели. Михась поводил ладонью по стене, стараясь нащупать выключатель, но без толку. Он осторожно ступил вперед и сразу же, споткнувшись, свалился на пол. Нога зацепилась за предмет, лежащий посреди коридора. Это была винтовка. С такой же винтовкой к Михасю ночью приходил один из незваных гостей. Солдат-конвоир, который осуждающим взглядом следил за тем, как в спешке запихивает пожитки в котомку. Мол, доскакался вражина, с вещами на выход, вот и конец твой. Михась, стоя на коленях посреди черного коридора с винтовкой под руками, неожиданно для себя разрыдался. Все нервное напряжение предыдущей ночи, словно сработала взведенная пружина, выходило из него со всхлипами, слезами и соплями.
Через несколько минут истерики Михась немного успокоился и поднялся с пола. Переступил через винтовку и неровным шагом пошел дальше вдоль стены коридора к слабому источнику света вдалеке. Только сейчас он впервые подумал про то, куда же могли подеваться все его конвоиры. Срочное совещание у высокого начальства? Вызов на борьбу с бандитами? Или не дай бог война? Ответов не было. Михась добрался до массивной двери с небольшим зарешеченным окошком, из которого, как и в фургоне, лился свет. Дверь была заперта. Он дрожащими руками тянул ручку на себя, толкал двери плечом. Впустую. Сердце заколотилось, в глубине нарождался новый приступ истерики. Наконец ладонь нащупала под дверной ручкой ключ в замке. Поворот, и дверь открылась. За ней также был коридор, но широкий и светлый. Сквозь многочисленные окна в помещение с улицы лился солнечный свет. Застеленный ковровой дорожкой паркет, растения в кадках, картины c пасторальными сюжетами по стенам. Типичная атмосфера государственного учреждения, и если бы не обитые металлом двери и решетки на окнах, то и нельзя было бы сразу сказать, что находишься в наркомате внутренних дел.
Михась прищурился от яркого света и поглядел наружу. Окна коридора выходили на центральную улицу города, на Советскую. Он увидел вагон трамвая, который стоял посреди мостовой, также было видно несколько машин, оставленных на обочине или просто посреди дороги. Обычного транспортного движения не было. Не было на улице и людей. Сердце Михася опять бешено заколотилось. Неужели действительно война? Газовая атака, про которую так много рассказывали на занятиях Осоавиахима, выкосила всех жителей? Если так, то почему он, Михась, еще живой? И где тогда трупы с кровавыми нарывами на открытых участках тела, про которые так живописно рассказывал инструктор? Улица была пустынной и как всегда чистой.
Может, это все сон?
Михась осмотрелся вокруг в поисках выхода из коридора и пошел наугад. Вскоре коридор повернул вправо. Тут на углу стоял столик с толстым журналом посещений. За столиком должен был сидеть караульный и записывать данные из документов всех, кто проходил дальше. Но караульного не было. В здании по ощущениям Михася вообще никого не было. Тишина давила на барабанные перепонки не хуже, чем вода на глубине бассейна. За поворотом оказались холл и выход наружу. Напротив дверей у стены на черном гранитном пьедестале возвышался бюст Дзержинского. «Железный Феликс» пронзал бронзовым взором каждого, кто входил в учреждение через парадные двери. Михась с облегчением ускорил шаг, почти пробежал через помещение к дверям и вскоре уже был на улице.
Выход из здания НКВД находился на углу Советской и Урицкого. Михась стоял в лучах утреннего солнца среди пустой улицы и думал, не обозначить ли ему как-то свое присутствие. Крикнуть «Люди!», или «Ауууу!», как в лесу? Нет, лучше, не стоит. Не ощущалось присутствия хотя бы одного живого человека в окружающем пространстве. Удивительное чувство, которое нельзя объяснить рационально. Михась уже было собрался идти дальше, как вдруг замер — краем глаза он уловил мелькнувшую слева черную тень. Резко обернувшись, парень увидел собаку слева от себя посреди улицы. Она тоже заметила человека. Остановилась и уставилась на Михася. Он заметил, что в пасти собака держала целый батон колбасы. Фыркнув, она пошла прочь. Миновав трамвай, собака исчезла в тени домов на противоположной стороне улицы.
Невольно Михась потянулся вслед за собакой по Советской улице. Обошел трамвай и вышел к новому корпусу НКВД, построенному совсем недавно. Темно-серая бетонная громадина возвышалась над старыми каменными постройками центральной улицы на целых два этажа. За обманчиво открытыми большими панорамными окнами пряталась зловещая тьма. Многие проемы были завешены тяжелыми шторами, а в тех, где завесы были раздвинуты, все равно ничего нельзя было разглядеть. Утренний свет без следа исчезал в черных прямоугольниках окон. Совсем недалеко, через пару старых домов, находился новый универмаг. Точнее, универмаг тут открылся недавно, но само здание — это старый, какой-то дореволюционный банк. Михась не помнил подробностей. Около витрины с радиотоварами на улице была оставлена тумба на колесиках, на которой рядами стояли ведерки с цветами — уличная цветочная лавочка. Михась вскользь заметил, что в ведрах были исключительно одни тюльпаны.
Мысли роились в голове: почему он? Почему они пришли за ним? Михась не мог понять, как стал врагом. Это какая-то ошибка. Вот когда забрали дядю Шуру из соседнего дома, он сначала испугался. Весь двор испугался. Но потом в газетах написали про дело вредителей-железнодорожников — а дядя Шура работал на Московской станции, — тогда и стало понятно, что сосед действительно виноват. Вредители портили оборудование, затягивали ремонт локомотивов и всеми силами препятствовали социалистическому строительству в стране. Но он, Михась, ничего такого не делал. Да и не мог делать, он работал фотографом в ателье «Белсоюзфото» и никакого вреда государству принести не мог. Или мог? Может, там лучше разбираются, что к чему?
Если вернутся. Когда вернутся.
Михась шел дальше, озираясь по сторонам. Этот пустой безлюдный город, залитый солнечным светом, с каждым шагом казался ему все более и более незнакомым, хотя Михась и прожил тут уже почти половину жизни. То ощущение, когда присматриваешься к лицу старого знакомца и начинаешь замечать в нем какие-то новые неприметные раньше черты, новые морщины, волосок над губой, несимметричный нос. Этих черточек накапливается так много, что уже все лицо делается чужим и кажется, что видишь человека впервые. Да и этот Минск, пустой, стерильный, казался Михасю новым городом. Он шел вдоль главной улицы, заглядывал в окна, читал вывески. Обращал внимание на незамечаемые ранее детали: там-сям потрескавшаяся штукатурка, выщербленный кирпич в цоколе, заставленное фанерой вместо стекла окно. А вот тут, за воротами, находится интересный двор, в который никогда не заходил и даже не замечал, хотя сотни раз проходил рядом по дороге с работы домой. Михася развлекали эти маленькие городские открытия, но напряжение и тревога в душе нарастали. Куда бы ни заглянул он, повсюду было пусто. Ни одного следа человека, словно все жители одновременно исчезли. Та собака на перекрестке была единственным живым существом, которое увидел Михась. Даже птиц не было. Когда он осознал это, то его пробрало холодом.
Может, это сон?
Михась не ел с пробуждения, и во время похода по городу голод стал давать о себе знать. Парень припомнил про шматок сала, который тягал с собой в котомке, но есть его на сухую было тяжеловато. На счастье, рядом нашелся магазин «Минпитторга». Михась немного замялся перед тем, как пройти за прилавок и самому взять необходимое. Ему было непривычно брать задаром и потому Михась оставил около кассы горсть монет — все, что было в карманах. Когда продавцы вернутся, то почти не будут иметь недостачи. Если вернутся.
Михась присел перекусить в сквере у фонтана. Долгое хождение по городу, теплое дневное солнце, еда и бутылка «Бархатного» производства минского пивзавода «Беларусь» — клонили в сон. Михась устроился на скамейке и задремал. Когда он проснулся, солнце уже опускалось к горизонту. Больше ничего во внешнем мире не изменилось, Минск все так же был безлюдным и беззвучным. Михась поднялся, поправил одежду, смятую неудобной позой сна. Взглянул в сторону фонтана с фигурой мальчика и лебедя в центре. Обычно в сквере повсюду вились стайки голубей и воробьев, но сейчас парковые дорожки были пусты. Отсутствие птиц во всем городе опять озадачило Михася. Это должно было что-то значить, но что, он не мог понять.
Закат стал красить красным стены, и Михась решил возвратиться домой, в коммуналку. Куда же еще, если подумать, ему сейчас идти. Он подобрал со скамьи котомку и пошел из сквера в сторону Ляховки — рабочего района Минска. Михась прошел мимо театра, обошел забор большой стройки на углу Энгельса и Кирова, спустился на Леккерта, мимо школы и первой больницы вышел к мосту через Свислочь. Красное солнце уже наполовину спряталось за крышами домов, и от реки потягивало холодным ветерком. Идя по мосту, Михась видел, как над поверхностью воды начинает потихоньку собираться туманная дымка. Белый покров застилал реку. На мгновение показалось, что в тумане он различает отдельные силуэты и фигуры, словно по реке от одного берега к другому прямо по воде идут люди. Но наваждение скоро прошло. День в полном одиночестве дался нелегко. Михась шел знакомой дорогой по Ворошиловской улице между многочисленными фабричными корпусами. На разворотном кругу в конце дороги скучали три трамвая. Обойдя их, вышел к железной дороге.
Солнце спряталось за горизонтом. Фонари не включились, а окна домов остались черными. Минск заливала непривычная для большого города тьма. На улицу Фабричную Михась вышел уже в полумраке. Тут, в рабочем поселке, в одном из двухэтажных стандартных домов он проживал в коммуналке. Всегда шумный по вечерам поселок сейчас стоял тихим и мертвым. Шеренга одинаковых домов, идущих ровным шагом вдоль улицы, напоминала ряд могильных плит на кладбище. Дом Михася был на окраине поселка, около урочища Три Трактира — так называют этот район местные.
Размеренный шаг внезапно запнулся. Михась встал как вкопанный. Его глаза уставились в одну точку. Окно комнаты, где он жил, было освещено ярким электрическим светом. Прямоугольник света в окружающей тьме притягивал и не отпускал. Остолбеневший Михась заметил, как в окне промелькнула тень. Кто-то чужой был в его комнате. Ступор сменился лихорадочной деятельностью. Михась оторвал взгляд от окна и принялся озираться по сторонам. У дома, как показалось, он заметил темный силуэт легковой машины.
— Обыск. Они ищут меня. Они вернулись, — вихрь мыслей закрутился в голове. — Не пойду. Лучше я сам. Надо возвращаться. Чтобы не было хуже.
Михась резко развернулся и пошел скорым шагом в обратном направлении. Туда, откуда пришел. Он шел, почти бежал темными улицами. Один раз споткнулся об оставленный посреди мостовой велосипед. Не сориентировался в темноте и повернул не туда, прошел лишний квартал, но, наконец, вышел на угол Советской и Урицкого. Когда Михась проходил через темный холл НКВД, ему показалось, что бюст Дзержинского светится еле видимым внутренним светом. Таким светом, от какого все вокруг становится еще более темным. Михась мог побиться об заклад, что на бронзовом лице чекиста в тот момент зияла зловещая улыбка. Михась быстро нашел нужную металлическую дверь, прошел неосвещенным коридором, помня про винтовку на полу, и вышел во внутренний двор. Двери фургона с надписью «Хлеб» так и оставались открытыми. Михась забрался в кузов, захлопнул за собой дверцу, стянул с плеча котомку, лег на скамью и закрыл глаза.
Это был не сон.