Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2020
Шакиров Ален Аскарович родился в Алма-Ате в 1983 году. Окончил Казахский Национальный университет им. аль-Фараби по специальности «Ихтиология и рыбное хозяйство», занимается изучением фауны Каспийского моря (морская биология). Участник Открытой Литературной Школы Алма-Аты. Проживает в Алма-Ате. Это первая его публикация в литературном журнале.
1
Олег стоял на потрескавшейся, высохшей земле. Перед ним раскачивалась высокая, в два человеческих роста, стена камыша. По пушистым головкам соцветий, подсвеченным косым закатным солнцем, пробегал ветер.
В бледном, чуть розоватом небе рассыпалось высокое, будто гора, облако; остатки его как бы развеяло по сторонам, затем эти обрывки стали стягиваться к невидимой точке в центре небосклона.
Олег вдруг понял, что не может двинуться с места. Он посмотрел вниз и увидел, что подошвы его ботинок стекли в трещины такыра1 , словно расплавленый воск, и, похоже, уже застыли где-то под землей. Стоя у беснующегося океана растительности, он увидел, как что-то невидимое, но определенно живое, двигалось наперекор золотящимся волнам.
Упав на колени, Олег рванул ворот рубашки, не сводя глаз с шелестящей стены камыша, из которой что-то выходило, — нелепое, безглазое… Он закричал, задыхаясь от страха; и вдруг существо, начавшее было оборачиваться на звук его голоса, побледнело и растаяло.
…Он полежал в кровати пару минут, силясь забыть увиденный сон. Скинул с себя сырое, липкое одеяло и прошел к стоявшему у окна бидону. На подоконнике громко тикал зеленый будильник, доставшийся ему от прошлых жильцов. Олег чуть подержал воду во рту, прежде чем глотнуть, и все равно горло обожгло холодом.
Остатки жара покидали голое тело испаряющимся потом. Он взял со спинки стула штаны, ниже колен сплошь усеянные цепкими колючками, и тяжелую военную куртку.
Снаружи было теплее, чем в остывшем за ночь доме. Высокое солнце припекало.
К обшарпанной стене льнул холодильник, — шумный, но пока рабочий «ЗиЛ». Он распахнул его зачем-то; внутри было по-прежнему пусто. Ледяная шуба вскрыла дверцу морозильника и спускалась сталактитами, почти касаясь нижней полки.
Олег вернулся в полумрак дома, нащупал под столом опрокинутую бутыль и вылил остатки в стакан. Получилось «с горкой». Газета потемнела, сквозь нее проступила неровная, исцарапанная поверхность стола.
Он снова вышел на улицу, бережно неся стакан. Сев на неудобный школьный стул, Олег уставился в объеденные верблюдом кушары2 тамариска, плывущие за кривым забором; выпил разом полстакана, ткнулся носом в пахучий рукав. Затем достал сигарету. Он потихоньку начал привыкать к местным «Медео».
Вот, другое дело! Все вокруг понемногу начало выравниваться, сделалось контрастным, а кое-где даже обозначились скудные полутона осенней степи.
А где же животное? Все лето тощий верблюд провел здесь на привязи, но сегодня его нигде не видно.
«Сожрали, — подумалось Олегу. — Надо бы сходить в магазин, помянуть закадычного друга… может, ее увижу по пути». Сунув руку в карман, он порадовался хрустнувшим банкнотам и минуту спустя уже шагал по центральной улице.
Впервые Олег увидел новые деньги прошлой зимой, и не успел опомниться, как привычных «деревянных» след простыл. Несмотря на контрастный рисунок и приятные цвета, вид местных купюр посеял в нем тревогу, — их появление лишний раз подчеркивало, насколько далекой была теперь Родина.
Магазин, глинобитный уродец без вывески, высунувшийся из подворья на дорогу, был закрыт. На стук никто не торопился.
— Хозяева! — громко крикнул Олег. — Есть кто?
В доме скрипнуло. С трудом проковыляв через двор, сморщенная старуха наконец отворила оконце магазина изнутри.
— Апай3 , мне «Талас»4, — сказал он.
Старуха исчезла, поскреблась с минуту в полумраке комнатушки и протянула ему бутыль с незнакомой этикеткой.
— А «Талас» чего, — кончился? — удивился Олег, разглядывая сомнительную жидкость на просвет. Со дна накренившейся бутылки взметнулись бледные густые хлопья.
Выцветшие голубоватые глаза зыркнули на Олега из темноты комнатенки, и старуха замотала головой, протягивая руку за бутылкой.
— Жаксы-жаксы5, — спешно сказал он, распрямляя двухсотенную купюру, — пусть «Кайсар» будет, хрен с ним… апай, а пирожки с чем?
Не разобрав ни слова из ее ответа, он все же взял два пирожка и поплелся по дороге. От магазина до дома Есбола — рукой подать. Олег оглянулся, — улица была пуста, — и, свинтив крышку, сделал пару жадных глотков.
— Ну не курится «на сухую», хоть ты тресни, — пояснил он своей тени и показал большой палец. Тень ответила тем же и затянулась сигаретой.
Вот и он. Саманный6 дом, ничем не примечательный, все равно казался ему самым красивым во всем поселке.
Около дома девушки не оказалось, но он не огорчился, увидев на веревке белье, — кажется, уже просохшее. Олег устроился в развалинах дома напротив, снова приложился к горлышку; сжевал безвкусный пирожок, так и не поняв, что же было внутри. Обрадовался потянувшемуся сквозь тело теплу, затем улегся поудобней и стал ждать.
Где-то наверху в ствол вяза ударил дятел. Олег посмотрел вверх и сквозь остов крыши увидел его — пестрого, неуместно контрастного в этой жухлой степи, в приметной алой шапочке.
В последний раз он видел дятла на Можайском море, куда они с Викой ездили на его «опеле» пару лет назад. Он забыл тогда палатку в отцовском гараже; вспоминая усилия, которые они приложили, чтобы устроиться в неудобном салоне машины, Олег улыбнулся.
От воспоминаний в груди стало совсем тепло, и он скрутил крышку.
Но вот Умит выскочила из дома, в блеклом платье в зеленый цветочек, и в два шага очутилась у белья; потрогала, растянула на ветру отцовский свитер. Укрытый среди разбитых саманных стен, Олег жадно рассматривал ее, пока она складывала вещи в таз, и работал правой рукой. Черт, до чего хороша… и эти ее веснушки, которых он не видел ни у одной здешней девчонки, и фигура, которой, пожалуй, позавидовала бы и Вика…
Над головой снова застучал дятел, громче прежнего, и Олег в ужасе пригнулся, увидев, как она повернула голову на резкий звук; застыл, переводя дыхание. Пульсация в висках понемногу затихла, как отпустило и желание.
Он снова приподнялся на локтях, — возле дома никого не было.
В несколько глотков добив портвейн, Олег отряхнулся, спрыгнул с подоконника и побрел по пустынной улице.
Слева и справа на поселок наступали пески, едва сдерживаемые чахлым кустарником. Ходили ходуном в сумерках бледно-лиловые верхушки тамариска, в барханах заунывно свистел подвижный воздух.
Кутаясь в куртку и пряча сигарету от ветра, Олег разглядывал занесенную песком улицу и думал: да, надежно отец его упрятал… в самой дикой, чужой стороне. Долго еще здесь загнивать? Да и вообще, — отпустит ли его это захолустье?..
К дому, стоявшему в самом конце улицы, он шел долго, до самой темноты, а подойдя, увидел, что опять забыл включить свет, и окно единственной жилой комнаты сейчас было таким же черным, как октябрьское небо наверху. Заходить в этот дом ему не хотелось.
Дверь качнулась и захлопнулась прямо перед его лицом. Тогда он развернулся, тяжело опустился на жесткий стул и закрыл глаза. Где-то совсем рядом проскулил шакал.
Олег спал и не чувствовал ночного холода.
2
Как-то раз, еще по лету, у старика-соседа забарахлила моторашка, облезлый «Муравей». Вдвоем они оттолкали заупрямившуюся технику к нему во двор и Олег — он сам от себя не ожидал — всего за пару дней перебрал карбюратор ремкомплектом, настроил зажигание, промыл топливную систему. «Муравей» забегал словно новый, и к Олегу стали обращаться — понемногу, раз-другой в месяц; но все же внимание, пусть только и такое, было ему приятно. И хотя его прежний опыт обращения с техникой сводился к школьным занятиям по труду, получалось у него неожиданно хорошо.
Вот и сейчас он ковырялся под капотом «москвича», доверенного ему Есболом, отцом Умит. Проблему слабой печки он решить сумел, но выяснил попутно, что подтекает шланг отопителя, и тут он ничего не мог поделать, — нужно было заказывать новый. Он захлопнул капот и увидел Есбола, шедшего к калитке с сумкой в руках.
— Здравствуйте, дядь, — сказал Олег, тщетно пытаясь оттереть ладони от грязи.
— Да не надо, — прекратил Есбол потуги Олега, поймав того за руку. — Салам. Чё, как там мой тулпар7 поживает?
— Теперь не замерзнете, — Ташкент. Только вам бы по-хорошему и шланг махнуть, — Олег развел руками. — Этот не пойдет, высох совсем. В общем, до райцентра надо, дядь.
— А, шланг? Так у меня были где-то запасные, — обрадовался Есбол. — Я вечером принесу.
Они немного постояли под солнцем, выкурили по одной. В небе курлыкали журавли.
— Слушай, Олежка, — оживился Есбол, — который раз забываю сказать. Тут прошлой весной «Урал» в соре8 потонул, — геодезисты ночью в магазин погнали, напрямки, — ну и впухли. Тот год как раз река разливалась хорошо, не подберешься, — вроде сухо на поверхности, а чуть наступишь, — вода подымается, и так на километры кругом. Трактором лезть побоялись — вдруг тоже засосет. Ну, сейчас-то вроде подсохло чуток, можно попробовать трактором дернуть. Только сперва копать надо, много, потом ждать, когда подсохнет, потом опять копать. Ну и собирать, — аккумулятор, генератор со стартером мы с председателем сняли сразу от греха подальше, — возьмешь потом у меня. А то вон кто-то фары по весне скрутил… ну фары-то я тебе потом найду, если что. Попробуешь?
— Ну, давайте посмотрим, — неуверенно сказал Олег. — А чего сами не заберут?
— Да собирались всё технику прислать. А потом в Москве началось это самое, и как-то позабыли. В Алма-Ате, кажись, тоже своих дел хватает, не до того сейчас всем. А так у свояка в Желторанге «дэтэшка» есть, на гусеничном…
«Про меня, похоже, тоже позабыли», — подумал Олег.
Последняя телеграмма от отца пришла чуть ли не полгода назад. Прежде телеграммы и остальное привозил ему участковый из райцентра, видимо, попутно проверяя, как он здесь; а раз перестал проверять, значит, у отца и без него хватает забот. А может, стало вовсе плевать на непутевого сынка.
— Ну хорошо. Где его искать-то, «Урал» этот?
Опустившись на корты, Есбол подобрал с земли палочку:
— Тут не сильно далеко, как тебе объяснить… в общем, от дома Джангазы, — знаешь же, где он живет? Нет? Да найдешь, смотри, — по главной до школы, оттуда направо, потом через канал пройдешь. Тут вот столбы увидишь, по ним до… раз, два, три, — принялся считать Есбол, — четвертого поворота налево… или нет, это к Касыму на фазенду… — Ай, — бросил он палочку, взглянув на сосредоточенно слушавшего Олега. — Я сейчас лучше дочку пришлю, пусть покажет. Заодно шланг передаст, а то мне машина нужна… ладно, Олежка, бывай!
Есбол повернулся и пошел прочь; и не увидел, как округлились глаза Олега.
«Вот черт, — подумал тот, — неужто и вправду придет?»
Ноги его сделались ватными, но тем не менее поволокли его в дом; он схватил полотенце, какие-то нехитрые банные принадлежности и, закрывшись в обшитой жестью будке, сполоснулся дождевой водой из бака на крыше. Воды было немного, но ему хватило.
После длиннеющих ночей, каждая из которых оказывалась холоднее предыдущей, вода в баке теперь не нагревалась и к полудню. Озябший, Олег поскреб щетину старой бритвой и посмотрел на себя в зеркало: «М-да, халтура…»
Ему повезло — в его гардеробе, сваленном в оставленный прежними хозяевами сундук, нашлась последняя чистая футболка. Он надел ее, натянул джинсы, настоящие «левайсы»; перенюхав груду носков возле продавленной кровати, все же выбрал пару пусть уже и «светящихся», но вроде бы свежих.
Обувшись в кеды, он вышел на улицу и примостился на неудобном своем стуле, закурил. Затем неспешно завязал шнурки «двойным скользящим», чтобы можно было подолгу гулять по колючкам.
Стрельнув окурком в запыленную траву, Олег прошел к забору и, глядя на пляшущее над дорогой пятнышко платья вдалеке, прислонился к калитке; затем решил, что так выглядит чересчур вызывающе и встал рядом, — прямой, руки в брюки. Но и в этом положении ему не стоялось, и он зашагал навстречу девушке.
…Они неспешно шли по центральной улице. Понемногу завязался разговор, и Олег удивился, насколько сильным оказался ее акцент. Впрочем, в отличие от отца, Умит еще не успела пожить в городе.
День был солнечный и безветренный, в такое время поселок обычно вымирал; но настоящей жары уже не было. К заборам по привычке жались ищущие тени животные.
— …Нет, про зиму не надо, — сказала Умит. — У нас у самих зимой холодно.
Подумав немного, она все же спросила:
— А девушки в Москве красивые шубы носят?
— Ну, не прям-таки у всех красивые, конечно. Красивые у нас в ГУМе продаются, — правда, там дорого всё. Соболь, норка, чернобурка… аргентинская шиншилла даже есть, — добавил он, наблюдая за реакцией собеседницы.
Последнее замечание не произвело на нее никакого впечатления, и Олег отчего-то засмеялся. Заулыбалась и девушка.
— Смешное слово — «шиншилла». Кто это? — спросила Умит.
Олег замялся.
— Ну… в общем, это такая белка, которая в Америке живет, — сказал он без особой уверенности.
Пробитая скотиной тропинка тем временем сузилась, вильнув между кустов, и он пропустил Умит вперед, радуясь возможности полюбоваться ее загорелыми ногами. Маленькие ступни девушки были обуты в стоптанные китайские кроссовки.
Вокруг была степь с редкими возвышающимися над ней островками тамариска и чингиля9. Между деревцами начал вдруг зарождаться пылевой вихрь, — он вытягивался, вбирал в себя частицы земли, быстро становясь непрозрачным; и вдруг скукожился, приник к степи и бесследно исчез.
Среди блеклой растительности взгляд Олега выхватил вытянутый силуэт оливкового цвета — ни дать ни взять крокодил. Даже ушедший в солончак по брюхо, «Урал» был огромным. Кабина грузовика возвышалась над степью на добрые два метра.
— На мосты лег. Тяжко вытащить будет, — пробормотал Олег, обращаясь, скорее, к самому себе, чем к девушке.
Умит молча стояла рядом. Она видела грузовик не в первый раз, и не в первый раз не находила в нем ничего интересного. Олег забрался в кабину, примостился на нагретом солнцем кожзаме; постучал зачем-то пальцем по оконцам приборов. И заулыбался — машина ему нравилась.
На полу со стороны пассажира белели припорошенные пылью бумаги. Нагнувшись, он подобрал помятую книжицу и топографическую карту. Пробежав глазами название, Олег положил книжицу в бардачок; карту же развернул на сиденье и какое-то время водил по ней пальцем, отыскивая их поселок. Это было нетрудно, — на огромной местности, подписанной как «пески Таукум»10, оказалось всего несколько поселений.
Он выбрался наружу, откинул капот и присвистнул.
Двигатель выглядел совсем новым. Наверное, это была одна из последних таких машин, выпущенных в Союзе, — несмотря на многомесячный простой и наносы песка по углам моторного отсека, достаточно было провести ладонью по коллектору, чтобы тот засиял.
Громыхнув капотом, Олег спрыгнул на землю к ожидавшей его Умит.
— А хорош, чертяка! — радостно закричал он. — Вот вытащу, подшаманю, — как новый будет!
Он нашел в кабине какую-то плоскую железку и, орудуя ею, словно лопатой, выкопал рядом с машиной яму в полметра глубиной. Верхние пять-шесть сантиметров под солевой коркой были сухими, затем почва понемногу темнела, а еще ниже начинала выступать черная вода, — маслянистая, с резким запахом растительного тлена.
— Ничего, все равно вытащим, — пробормотал он, но уверенности в его голосе поубавилось.
Обратно шли, болтая о всяком. Ей было интересно всё: а какая Москва ночью? какую музыку у них слушали позапрошлым летом? был ли Олег в Ленинграде?
— А как «Таукум» переводится? — спросил он в свою очередь, вспомнив найденную карту.
Умит взглянула на него удивленно и ненадолго задумалась, прежде чем ответить:
— «Песочная гора».
Гор поблизости Олег не припоминал и подумал, что песчаную, пожалуй, запросто могло и сдуть.
Чем ниже к горизонту клонилось солнце, тем чаще тени их соприкасались; те почти уже прильнули друг к дружке, когда Умит вдруг оступилась и запрыгала на одной ноге: «Ай, ай!»
Олег увидел, что растоптанная кроссовка застряла в старой сусличьей норе, отчего девушка оказалась разутой посреди колючего кустарника. Он высвободил кроссовку из норы, отряхнул от песка и подал ей, но заметил, что узел сильно ослаб.
— Давай сюда, завяжу фирменным способом.
Присев, Олег выставил колено вперед, чтобы она могла поставить на него ступню. Чуть помедлив, Умит взялась рукой за его плечо и позволила ему надеть кроссовку на ее голую ногу.
— А чего на босу ногу носишь? Вон натерла все себе.
Девушка молчала и лишь внимательно наблюдала, как он вяжет свой «двойной скользящий». Внезапно сумерки, пахучие и сладкие от близости застойной воды, опьянили его.
— Вот так, — он затянул узел и, слегка придерживая ее за щиколотку, поднял голову. — Не туго?
— Нет, — улыбнулась Умит, глядя ему в глаза, — и он, обнадеженный, взволнованный, вдруг поцеловал ее чуть выше колена, неожиданно для них обоих.
— Ну ты чего! — возмутилась она, отдергивая ногу. — Жынды ма?11
— Извини, — улыбнувшись, Олег развел руками. — Не знаю, что на меня нашло. Ну, не злись.
Насупившись, Умит ускорила шаг. Он следовал за ней, злой на себя за невольный порыв. В спины им светило уходящее солнце, сухо шуршали на ветру плоды-коробочки чингиля.
И только когда он застыл у ее крыльца — раздосадованный, поникший, — она все же посмотрела на него; контур ее губ чуть смягчился, и Олег услышал: «Пока».
— Пока, Умит! — радостно крикнул он в закрывшуюся дверь. — Пока! — и зашагал по улице в осенних сумерках, мечтательно улыбающийся и впервые за многие месяцы — счастливый.
По левую руку от него начиналась тополевая роща. Огороженная низким забором, роща была единственным местом поблизости, где можно было накопать червей — тонких и красных, вроде навозных, но только живших в песке среди корневищ под жидкой подстилкой перегноя. Руки после них оставались чистыми.
«Надо бы сгонять разок, что ль — самые погоды начинаются, — подумал Олег. — Жерех жирный ходит, мухи разбежались… самое оно для балыка».
Роща кончилась и потянулись заборы. Белой краской на одном из них было выведено: «Уй сатылады».
«Дом продают, — догадался Олег. — Да кто бы купил…»
— Друг, погоди-ка, — окликнули его откуда-то справа.
От забора отделились две фигуры, прежде, видимо, сидевшие на кортах. Одного Олег узнал — кажется, Марат — не то одноклассник Умит, не то бывший ухажер. Ему было в общем-то плевать.
— Как дела, Олежка? — вполне миролюбиво спросили его.
Но он понимал, к чему шел разговор — руки ему никто не подавал. Олег ничего не ответил, и второй парень повысил голос:
— Ты чего молчишь? Тебя же нормально спрашивают.
Марат чуть осадил приятеля: «Э, Сека, койши»12, — и снова повернулся к нему, нехорошо улыбаясь:
— Чё, уже домой провожаешь?
— Колышет тебя, что ли? — мгновенно рассвирепел Олег, надвигаясь на того.
Олег почувствовал, что парень стушевался; но Марат все равно сделал шаг в его сторону и довольно ровным голосом сказал:
— Сестренка она наша. Последний раз предупреждаю, — больше чтоб не видел тебя здесь.
Улыбнувшись ему в лицо, Олег повернулся и пошел по дороге. Он был уверен, что его остановят, ждал хотя бы привычного казахского ругательства вдогонку. Но, к его удивлению, ничего такого не случилось.
3
Лежа под машиной, он бил пешней в ссохшуюся грязь, временами отворачиваясь от летевшей в глаза соленой пыли. Верхний слой почвы снимался легко, но, когда Олег принялся откапывать раму грузовика, выяснилось, что пробить спрессованный слой очень непросто. Штыковую лопату постоянно приходилось править, и даже здорово выручавшая его пешня, одолженная у рыбаков, уже чуть затупилась.
В первый день он окопал машину по периметру, затем поднырнул под передок и начал отстукивать мост. Поначалу дело спорилось, но чем дальше Олег залезал под машину, тем труднее приходилось. Силы быстро иссякали.
Раз в полчаса он выползал на солнцепек и выволакивал следом из-под днища старый ковер с наваленными на него комьями грязи. Олег ссыпал мусор в стороне, затем садился на ковер, закуривал и долго и бездумно смотрел в раскинувшуюся вокруг степь — высоленную, кое-где потрескавшуюся и вздыбленную коркой такыра, похожей на изнанку рыбьей чешуи.
После первого дня работ, вернувшись домой, Олег уснул без капли спиртного и спал как убитый.
Наутро ему стало жаль времени, уходящего на дорогу в два конца, — он рассчитывал управиться до начала настоящих дождей, покуда почва не раскисла. Олег закупил кое-какую снедь: консервы, макароны, мешок лука, — захватил из дому котелок, канистру воды, спальный мешок. Все это он свез на соседском «Муравье» к грузовику и отогнал моторашку обратно.
Думал даже обойтись без алкоголя, но все ж не выдержал, — на обратном пути ноги сами свернули к магазину, где Олег обменял пеструю купюру нового образца на четыре бутылки крепленого вина.
…Степь потемнела, невидимое солнце просвечивало красным из-за черноты закатных туч. Олег выбрался за границу сора, нарвал высохшей травы поодаль, примостил в ямке хворост. Сверху легли тонкие ветви тамариска.
Над притихшей степью потянулся дымок. Странно, но он совсем не резал глаза, — сколько Олег себя помнил, в походах и выездах на природу ему больше всего досаждал дым костров, от которого приходилось то и дело отсаживаться, отодвигаться прочь от тепла, такого желанного в межсезонье.
Деревья тут были особенные, непохожие на привычные породы средней
полосы, — твердый, как камень, саксаул и изящный тамариск, и толстоствольная туранга… И дымили здешние растения совсем по-другому, и жар давали другой, не прогорая быстро и дотла, а то тлея, то просыпаясь средь глубокой ночи язычками пламени. Даже хлипкие на вид поленца могли согревать часами.
Олег невольно вспомнил, как Есбол угощал его шашлыком на саксауле, вспомнил сочные, кипящие изнутри кусочки бараньего мяса; и немедленно почувствовал, как съеживается его желудок.
Ночь тем временем совсем сгустилась. Над степью вдруг заплакал, завыл проснувшийся шакал, и к нему тут же стали присоединяться другие голоса, — и со стороны, от реки, и чуть ли не из-за Олеговой спины, отчего тот резко повернулся на локте и уставился в черноту за границей света.
— Вот сукины дети, — выругался он, дернув плечами. Дождавшись, когда нытье и скулеж на секунду прекратились, он громко буркнул в темноту пару раз, подражая собаке. Но концерт продолжился снова.
Тогда Олег принес из кабины бутылку «Таласа» и уселся поверх спальника, глядя на пламя.
Вспомнился пятничный вечер, когда пацаны собрались на Славкином дне рождения, и как какой-то подвыпивший парнишка, Олегу незнакомый, пролил немного пива на Викино платье. Казалось бы — пустяк. Но несколько минут спустя они уже неслись домой в пахучем салоне «Волги», несмотря на извинения и на всеобщие уговоры остаться. За окнами такси тянулось Садовое кольцо и шумно волновались верхушки тополей в рыжеватой темноте над фонарями. В такие вечера ему хотелось уехать далеко-далеко — к морю, Чёрному или Каспийскому, пускай даже к Можайскому; затем — к горам, чтобы пешком подняться на тот «Кавказ», о котором писал Лермонтов, и дальше — на край света…
Ему хотелось спросить Вику, чувствует ли она то же самое, но в такси она не проронила ни слова, и Олег тоже молчал.
Сейчас, сидя в ночной степи, Олег уже не мог поверить, чтобы такой чудесный летний вечер мог быть испорчен кружкой пива. Значит, было что-то еще…
«Ты ж моя Вика-Викуля, дитя Мещерской стороны, генеральская дочка…» Какими еще прозвищами он звал ее?..
Пошел дождь, и чешуйки такыра вокруг зашелестели под ударами капель. Вслушиваясь в волшебную, шуршащую степь Олег улыбался, прикуривал от костра сигареты одну за другой, что-то вспоминал и радовался, что память его была еще цепкой и многое из того, что он любил когда-то, все еще оставалось при нем.
Вслед за приятными воспоминаниями пришли другие, — полустертый вечер в ресторане, когда он достал табельный «макаров» и принялся палить в потолок; лицо отца, глядевшего на него с ненавистью наутро: «Досалютовался, мерзавец…»
Олег не успел промокнуть, дождь стал стихать. Зато к этому времени он порядком захмелел и, скурив напоследок сигарету, укутался в толстенный спальник и заснул.
…Олег не понимал, каким образом он держится в воздухе, но он летел. Летел над бесконечной степью, кое-где отмеченной белоснежными полями высолов с вишневыми ободками низкой травы вокруг. Местами под ярким солнцем блестела вода, вблизи оказывающаяся мелководными лужами, наполненными желтой, будто ржавеющей, мутью. Он немного удивился, не увидев в них своего отражения; не находил он и своей тени на земле.
Олег чувствовал: мышцы натянуты так сильно, что он не может шевельнуть конечностями, лишь двигались немного ладони раскинутых рук, вверх-вниз, — словно оперение у планера. Он и ощущал себя планером, легковесным и послушным, готовым занырнуть на дно самой глубокой воздушной ямы, и способным с такой же легкостью выскочить из нее под безумно прямым углом.
Пошевелив ладонями, будто рулями, он начал замедляться, одновременно снижаясь. Вскоре быстрый воздух перестал сушить глаза, и тогда Олег сложил руки и спрыгнул на зыбкую верхушку высокого бархана, не сумев дождаться, когда снизится до благоразумной высоты.
Он посмотрел на свои руки, повернул их ладонями кверху — самые обычные, человеческие. Олег счастливо засмеялся, поняв, что овладел искусством, позабытым людьми.
Взглядом зацепился за группу раскидистых деревьев и направился к ним, проваливаясь в гребень бархана едва ли не по колено. Волны струились по песчаному склону, золотясь.
На фоне безбрежного неба будто заплясали желтокрылые бабочки — это азиатские тополя, туранги, теряли листву в задумчивом безветрии. Под ярким солнцем бархан начал стаивать и вскоре закончился тропинкой, проторенной сквозь заросли камыша. Олег смело шагнул туда и тут же порезал щеку острой листвой. Пришлось прикрыть глаза рукой.
Он спустился на дно старого речного русла, где заросли поредели и идти стало легче. Покрутив головой, Олег увидел одно из деревьев совсем рядом, на другой стороне. Нужно было пройти чуть ниже по течению.
Но дойти до деревьев он не успел.
Олег услышал легкий треск и поначалу не обратил на него внимания: в камышовом море прячется много живности. Но треск усилился, стал громче, упрямее, и он в беспокойстве замер, — а ну как кабан? Он слышал разные истории от охотников, столкнувшихся с рассерженным зверем.
— У! — заорал он, с силой топая ногой по податливому дну протоки. — Кыш, твою мать!
И тут же, словно в ответ на его выкрик, из стены камыша что-то начало подниматься. Олег застыл, с открытым ртом глядя на вздыбленное над ним зеленое бревно, которое росло и в стороны, и вытягивалось ввысь.
Основание исполинской камышины было уже больше метра в обхвате, когда верхушка ее, едва заколосившаяся, вдруг обломилась с громким треском. Следом не выдержала собственного веса и нижняя часть ствола, и тот стал заваливаться, словно подрубленная сосна.
В небо поднялось облако иловой пыли; промелькнула над степью стая испуганных пичуг, и стало тихо. Олег в ужасе смотрел на заросли, позабыв дышать.
Но тишина была недолгой.
Бревно над его головой поднималось снова, теперь уже параллельно земле.
От ствола отпочковались новые ростки и, упершись в землю, удлинялись, поднимая материнский побег ввысь, выше растущей рядом туранги… Их было шесть, шесть суставчатых ног, худых и длиннющих.
Чудище поочередно приподняло каждую ногу над желтой степью и посгибало их, словно разминая после спячки. Что-то рвалось с сухим треском. Существо начало разворачиваться на месте, пока передняя часть его туловища не оказалась направлена в сторону, откуда пришел Олег. Тогда оно замерло и протянуло вперед одну из сегментированных конечностей.
Существо, с виду напрочь лишенное головы, нависло над Олегом. Он закричал, пытаясь если не улететь прочь, то хотя бы убежать вверх по руслу; но оставался недвижим, словно вросший в сухое дно.
Но существо его даже не заметило. Мелькнули высоко над головой последние метры нескладного тела, и оно зашагало прочь. Олег видел, как падают с неба сухие обломки камыша и чудище, теряющее растительный чехол, будто старую кожу, карабкается вверх по крутому берегу. В местах, где оболочка существа отставала, туловище поблескивало зеленоватым лаком.
Наконец оно перевалило через берег и исчезло на противоположной стороне протоки. Олег же опустился на высохший ил и неумело перекрестился. Попробовал даже вспомнить слова какой-то молитвы, когда взглянул на возвышавшуюся над ним турангу и обмер.
На дереве, минуту назад усыпанном ярко-желтой листвой, не осталось и листка; но оно не просто облетело, и Олег знал это наверняка. Туранга была мертва, мертва и обезвожена, как русло реки, на дне которой он сейчас стоял на коленях и кричал.
…Упершись в землю локтем, Олег тупо смотрел в пламенеющие угли костра. Одежда была липкой от пота. Во рту пересохло, и он присосался к чайнику, жадно глотая холодную заварку; затем сделал большой глоток «Таласа». Только сунув в рот сигарету, чуть успокоился и начал приходить в себя.
«Черт, ну и сон, — подумал он. — Кому расскажешь — ведь не поверят…»
Вдруг из костра — так ему показалось — что-то выскочило, рыжее, чуть ли не в две ладони шириной, похожее на паука с непомерно большими челюстями.
Олег было сделал слабое движение рукой, пытаясь отогнать очередную кошмарную тварь, но та с готовностью приняла боевую стойку и бросилась на него.
Он дернулся назад, перекатываясь в пыли вместе со спальником, затем выскочил наружу и закричал, чуть не плача:
— Да вашу мать, что ж вам всем надо-то?!
Рыжей твари нигде не было видно. Олег сгреб в охапку спальный мешок и швырнул его в кабину грузовика; залез следом, хлопнув жесткой дверцей, и в пару судорожных глотков добил бутыль. Застучал в крышу ливень, по ветровому стеклу побежали ручейки.
Но сон к нему не шел еще долго.
4
Олег понял, что с самого начала принялся копать неверно: слишком долго возился у переднего моста, сходу начав рыть вглубь. Вскоре оказалось, что он лежит в глубокой яме, наполненной сочащейся снизу болотной жижей, и, несмотря на удивительную для середины октября теплынь, весь продрог.
Стало ясно, что почву следовало снимать постепенно, пласт за пластом, неспешно продвигаясь от передней части машины к задней. Таким образом к моменту, когда Олег возвращался бы к передней оси, поверхность грунта на дне прямоугольной ямы уже немного подсушивалась бы. Только сейчас он вспомнил, что именно это ему советовал Есбол.
«Да, полезно все-таки иногда старших слушать», — подумал Олег.
Лежа на спине, он вгонял лопату в плотный, спрессованный грунт под мостом и, в очередной раз переводя дыхание, думал, — как чудесно было бы, приди Умит к нему снова.
Она навестила его два дня назад, принесла отварной баранины в котелке — отец овцу зарезал — и его любимых воздушных баурсаков13. С каким аппетитом он уплетал их после неизменных макарон с килькой!
Однако его расстраивала отстраненность девушки, казалось, совершенно игнорировавшей его осторожные попытки ухаживания.
Зря, конечно, он назвал ее Надей, пусть и шутя. Умит обиделась, а его нелепые объяснения сделали только хуже, — само собой, она и прежде знала, как звучит ее имя на русском.
Олег представлял себе, как снова появляются в поле зрения ее кроссовки и как он, щурясь, выползает к ней на свет. И плевать, что сейчас из-под днища проглядывались лишь груды грунта, наваленные по обе стороны машины, такие высокие, что за ними не видно степи, — он почти уже слышит ее шаги.
Вот Умит становится на колени и высыпает из подола платья на пыльную скатерку, служившую ему столом, золотистую россыпь баурсаков. Она терпеливо ждет, пока он поест, а затем Олег кладет голову на вытянутые ноги Умит, уткнувшись носом в ее живот, чудесно пахнущий хлебом. На этот раз приметы девичьей благосклонности проступают яснее, и она шепчет что-то очень ласковое, поглаживая его взъерошенные волосы…
От мечтаний Олега отвлекло грубое прикосновение металла к груди. Повернув голову, он скосил глаза и увидел перед собой толстенную балку, покрытую засохшей грязью. Странно, подумалось ему, отчего это она стала такой близкой? Олег посмотрел туда, где находился передний бампер грузовика, но привычного просвета меж металлом и землей не обнаружил.
Зато увидел, как колеса погружаются в мягкий грунт, на глазах, — медленно, но неуклонно. Олег было дернулся, но его держало уже крепко и продолжало вжимать в поверхность сора.
«Вот дебил, — с тоской подумал он. — Размечтался-то, чугунная голова…»
Но для настоящей злости на себя времени не оставалось. Он вцепился руками в мост, напряг мускулы, засучил ногами, пятками пытаясь вгрызться в землю, — ничего.
С каждой секундой балка прибавляла в весе. Олег закричал, пока мог, — испугался, что помрет беззвучно, словно безголосая тварь.
— Помогите! — и воздух в легких кончился. Он с хрипом всосал в себя еще полглотка: «Помоги…» Но и теряя сознание в навалившейся фиолетовой мгле, от тяжести которой шумело и стучало в ушах, он понимал, что на километры кругом никого нет. И даже окажись здесь половина жителей поселка, вряд ли они смогли бы хоть чуточку приподнять «Урал».
Осознав, что другой возможности не представится, Олег рванулся из-под балки — на выдохе, с рычанием, до отчетливого хруста в груди.
Балка вдруг проскребла по ребрам и перестала вдавливать спину в холод сора.
С трудом перевернувшись на живот, он ползком обогнул мост, протиснулся под рамой, обдирая кожу, и скорчился на потрескавшейся корке такыра — окровавленный, обессиленный, но живой.
Он глядел ввысь и то ли скалился, то ли улыбался солнцу, и стонал от боли. Каким-то чудом удалось подняться на ноги; он тут же едва не упал, и ему пришлось сделать пару шагов, чтобы восстановить равновесие… и ноги потащили его вслед кривляющейся тени — по такыру, по пожухлой траве сквозь колючий кустарник…
Кровь быстро пропитала рубашку, и он стал замерзать на дующем в спину ветру. Порой ему казалось, что он заблудился, но всякий раз, вскидывая голову, Олег тут же находил ориентир — стройные тополя поселка.
Он споткнулся и упал, какое-то время лежал на солнцепеке без движения, дрожа в ознобе; затем долго полз на карачках… наконец ему удалось приподнять голову и разлепить слезящиеся глаза, и тогда Олег увидел закопченную печную трубу поверх знакомых кушаров тамариска.
…Он дернул рассохшиеся дверцы шкафчика, едва не сорвав его со стены; рассыпал содержимое аптечки на столе. К счастью, и вата, и бинты оказались на месте.
Собственно, только это в аптечке и было. Из валявшихся под столом бутылок Олег выбрал несколько с остатками на дне, смочил вату и изогнулся, осторожно проведя ею по спине. Он стоял в центре комнаты, вспотевший, с перекошенным от боли лицом, и бросал покрасневшие комья ваты себе под ноги.
Водка кончилась. Тогда он обмотал торс бинтом, не слишком туго, боясь пережать покалеченные ребра. Поставив на печурку чайник, нарыл в буфете черствых пряников; чуть посидел, таращась в непроницаемое от пыли окно. Попробовал устроиться в кровати, ставшей вконец неудобной.
На следующий день ребра заболели по-настоящему. Он поднялся зачерпнуть кружку воды; почти доковылял обратно до кровати, но подумал, что дверь лучше оставить открытой — на случай, если кто-нибудь будет проходить мимо. Тогда станет понятно, что он вернулся и, быть может, этот кто-то сумеет как-нибудь помочь.
Неужто в доме не осталось спиртного? Превозмогая боль, он принялся хлопать дверцами, звенеть пустыми бутылками; и вдруг в одном из шкафчиков увидел пару пузырьков темного стекла с поблекшими этикетками. Сердце его ёкнуло, он поднес пузырек к глазам и подумал обрадованно: «Живем! Напополам разведу — ровная чекушка выйдет».
Он вылил содержимое пузырьков в одну из бутылок, зачерпнул воды из бидона, потряс, смешивая жидкости. Наполнил стакан и судорожно, в несколько глотков, осушил. Нутро свело спазмом, и Олег замер, пытаясь удержать смесь в животе. Мелькнула мысль, что по ошибке он выпил ацетона.
— Фу ты, — выдохнул Олег, — ну и отрава…
Кривясь от тошноты, попробовал закусить твердой, будто пластмассовой, курагой. На всякий случай он снова взглянул на этикетку — препарат оказался просроченным почти на десятилетие, но все же в основе это был этиловый спирт, к тому же потихоньку начавший действовать.
Олег откинулся на стуле, чиркнув спичкой, и снова наполнил стакан.
По комнате поплыл тяжелый дым «Медео».
Вторая пошла уже гладко.
Олег снова лег, укрылся пахучим одеялом.
«Сдалась же мне эта махина, — думал он, глядя в потолок. — Ее ведь и ротой солдат не вызволишь, а коли и вызволишь — на кой она нужна? Здоровья сколько положил на чертов грузовик…»
Впервые за много дней Олегу было нечем себя занять; в голову полезли тяжелые мысли, и ему стало тоскливо оттого, что молодость его догорает в безвестности, в безнадежной, глухой степи.
Еще и ее где-то носило, — зашла бы, что ли, посидела рядом маленько…
Впрочем, Олег тут же порадовался, что в комнате больше никого нет, — слишком явным в его углу был запах давно нестиранной одежды.
Из щелей промеж беленых досок потолка торчали солома, птичий пух, блестящие нитки новогодней мишуры. По углам комнаты подрагивали на сквозняке обрывки серой паутины. За отклеившимися обоями что-то куда-то ползло, беспрестанно шуршало маленькими ножками; откуда-то из стен слышалось тихое, но четкое постукивание: тук-тук, тук, туку-туку-тук… Снаружи дома жалобно замычала забредшая на двор корова.
Но самым ясным звуком было тиканье зеленого будильника, раздающееся, казалось, внутри его головы. И он понял, что не может вспомнить, чтобы хоть раз его заводил. Вот ведь странно…
Он поворочался еще чуток, почувствовал, как мысли расползаются, и едва успел порадоваться нарождающейся дремоте.
…Он был, наверное, пустой бутылкой. Степь просматривалась от силы на пару метров — дальше начинались какие-то кустики, низкорослые, но все равно заслонявшие от него большую часть мира. Из их тени на него надвигалась маленькая черепаха, вяло перебирая ногами.
Олег лежал, укрытый песчаным перемётом, а ветер дул в него, издавая мелодичный, объемный гул. Он наблюдал за приближающейся черепашкой и чувствовал удивительное умиротворение, — оттого, должно быть, что воздух внутри него был нагрет ласковым солнцем.
В песок прямо перед ним воткнулась толстая суставчатая палка; затем такая же врезалась в землю чуть поодаль. На Олега упала движущаяся тень, и вот существо, видимое целиком теперь, уже удаляется от него, шатаясь, словно пьяное, но не отклоняясь с намеченной траектории.
Чудовищная медлительность и в то же время настойчивость существа, ковылявшего по явно непривычному для него миру, приводили Олега в ужас. Низкорослые кустарники под брюхом чудища на глазах съеживались и опадали, будто сожженные многолетней засухой.
Ветер тем временем все дул и дул и вокруг, и внутрь него; и, покоряясь ему, Олег тихонько завывал. А прямо перед ним лежал черепаший панцирь — потрескавшийся, выбеленный солнцем и степными ливнями, — пустой.
…Снаружи дома тарахтел движок. Олег узнал стрёкот дизеля, попробовал приподняться на локтях.
— Хозяева! — донеслось от порога, совсем без акцента, и постучали по дверному косяку.
— Погодьте там, выхожу! — испуганно закричал Олег, выпрямляясь на кровати; и скривился от боли.
Он кое-как натянул на себя несвежее трико, тщетно попробовал выдавить из умывальника хоть каплю; окунул платок в бидон и отер лицо от липкой корки грязи и пота. Посмотревшись в мутное зеркало, корявыми пальцами попытался привести волосы в порядок. Его трясло.
За забором урчала иномарка, бежевый японский внедорожник. Рядом с машиной прохаживались три фигуры, одна — несомненно женская. Олег машинально провел рукой промеж штанин, напрасно ища молнию.
На его жестком стуле примостился мужчина лет шестидесяти, в очках и в жилете с добрым десятком карманов. Олег встретил его взгляд, прозрачный и открытый, и сразу проникся к нему симпатией.
— Борис Леонидович, институт Зоологии Российской академии наук, — улыбаясь, представился гость. Олег удивленно приподнял брови.
— Олег, — назвался он. — Чем обязан?
Троица тем временем двинулась в их сторону. Девушка, на вид его ровесница, перешептывалась о чем-то со своими спутниками, глядя на него.
«Понятное дело — со своей физиономией я в этих краях как белая ворона», — подумал было Олег. А потом вспомнил свое отражение в зеркале минуту назад и понял: нет, он совсем уже слился со степью и мало походит на прежнего себя, холеного жителя столицы.
Он пожал потянувшиеся к нему руки, последнюю — бережнее прочих. Зеленые глаза девушки, Марины, смотрели на Олега с пытливым любопытством, немало его смутившим. Парни, молодой коллега Бориса Леонидовича, Вадим и водитель Рамиль оказались алмаатинцами. Вадим, кажется, был привычным к русским лицам всюду по степи; водителю же как будто не было дела ни до чего, кроме вверенной ему машины.
— Зарядка не идет, — изложил он Олегу суть проблемы. — Предохранители уже смотрел. Как бы не генератор…
— Погодьте, — сказал Олег, — а кто ко мне послал?
— Так этот, сосед твой, как же его… — попытался было вспомнить Рамиль. Олег кивнул, пощупал какие-то неведомые ему провода под капотом.
— А это что такое? — ткнул он пальцем в плоскую коробочку за фарой.
Рамиль нагнулся, поглядел: «А черт его знает, вот только недавно машину получили. До нас еще арабы сто тысяч накатали…»
— Понятно, — ответил Олег, вскрывая крышку плоской отверткой. Под нею обнаружились три провода в матерчатой оплетке, один — оплавленный.
— Ух ты, — обрадовался за их спиной Вадим, — неужто так просто?
— Может, просто, а может, и нет, — проворчал Олег, в нынешнем своем состоянии не могущий чему-либо радоваться, тем более — прежде времени. Принеся из сеней комок спутанных проводов, он вытянул один подходящего сечения и, обжав старыми контактами, приладил на место.
— А ну, пускай, что ли, — махнул он водителю. Обрадованный, тот полез за руль; зашумел мотор, и Олег увидел, как улыбка исчезает с лица Рамиля.
Олег прошел к водительской двери и заглянул внутрь автомобиля. На приборной панели светилась гирлянда контрольных ламп.
— Ну, по крайней мере, «контрольки» все исправны, — попробовал улыбнуться Олег. — Глуши давай.
— Слышь, а чё ж делать-то? — испуганно спросил Рамиль.
— А чего тут поделать, — видать, и впрямь «гена» подох. Может, мост диодный, может, «таблетка». Тут запчастей на вашу технику все равно нет… Вы вот что, — обратился Олег к Вадиму. — Ручка с бумажкой у вас имеется?
— Да, вот даже фломастер есть.
— Давайте, — Олег взял красный фломастер и крупно вывел на бумаге два слова.
— «Не глушить», — прочитала Марина, встав на цыпочки позади собравшихся у машины мужчин. — А это зачем?
— На руль наклеите, чтобы не забыть. А то не запустится потом. Это «бензинка» без генератора далеко не уедет, — пояснил он, глядя на недоумевающих полевиков. — А дизелёк потянет, лишь бы наутро запустился. Правда, без фар ползти придется… и да, радио с печкой тоже не включайте.
— Точно, — снова заулыбался водитель, — а я ведь знал, что так можно, да запамятовал.
Борис Леонидович посмотрел на Рамиля лукаво, но ничего не сказал.
— Сегодня здесь переспите, а то стемнеет через пару часиков, — предложил
Олег. — Тут у меня и вода питьевая, и дров вон куча лежит, пользуйтесь на здоровье. Рано утром выедете — в Алма-Ате после обеда будете. А то полпятого уже, куда вы сейчас.
— Спасибо за приглашение, — ответил Борис Леонидович. — Мы с вашего позволения где-нибудь в сторонке, под небом. Нам Таукумы — словно дом родной.
У нас и палатки, и вся кухня полевая наличествует. Вы нам дайте только с полчаса, а там и сами пожалуйте — будем знакомиться да чаи гонять.
Олег кивнул, глядя на рыжеволосую Марину, и та отчего-то покраснела, улыбнулась смущенно. Он почувствовал, как, несмотря на травмы, забурлила кровь, спешно отвернулся и пошел к дому.
Превозмогая боль, он распахнул окна, прогоняя запах болезни, вывалил угольную крошку под чахлую яблоню. Чуть подмел, прибрал бутылки, удивившись их количеству. Затем умылся по-настоящему, переоделся в лучшее из того, что оставалось, и даже почистил зубы порошком, — кажется, впервые за неделю.
5
Они разбили лагерь неподалеку, за забором среди кустов тамариска, где когда-то пасся верблюд. Олег помогал Марине поставить ее отдельную палатку.
— Хорошие у вас палатки, — похвалил Олег. — Польские?
Но его вопрос остался без ответа.
— Что с вами? — спросила Марина, увидев, как дернулось от боли лицо Олега, — он наклонился вбить колышек, бинты натянулись и рубашка начала мокнуть. Марина всплеснула руками.
— Что же вы все это время молчали? — спросила она сердито. — Вот ведь какой… У нас же все есть в машине!
Она заставила его раздеться по пояс, поохала, но мужественно отлепила от спины старые бинты, промыла и перевязала раны. От прикосновения ее рук Олегу стало хорошо и спокойно; он сел рядом с Вадимом и Борисом Леонидовичем и прикрыл глаза. Рамиль тем временем вылавливал из бака, наполненного колодезной водой, огромный, едва-едва зеленоватый арбуз, совершенно лишенный полос.
…Ну а все-таки, про пеликана расскажите, дядь Борь, — упрашивал Вадим.
— Полно про пеликана, Вадим. Ты эту историю слышал не раз… как самочувствие, молодой человек? — поинтересовался Борис Леонидович у Олега. — Вы словно прямиком с войны.
— Мелочи, — ему не хотелось рассказывать, как нелепо он чуть было не сгинул под грузовиком, и поэтому Олег спешно спросил. — А что за пеликан?
Вадим придвинулся поближе, а зоолог вздохнул.
— Ох уж этот пеликан… ну да ладно.
— Стояли раз отрядом на Алакуле14. А лето, жара… Ну, упросили меня мои студенты съездить искупаться на новый бережок — то ли галька там помельче, то ль водица потеплее — уже не вспомню. Приехали, значит, на берег, — полный «пазик» практикантов. Они, ясное дело, разом в воду все, а я уже не в том статусе был, чтоб с ними плескаться. Взял удилишко, устроился у впадения ручья. Ловлю, значит. А пескарь там сами знаете, какой — во! Вообще-то по науке губачом именуется, да кому до этого дело… прямо базельский сервелат, а не пескарь, короче говоря. Уха из него превосходная…
Ну так вот, наловил я их с десятка два, сижу да на ребятишек своих поглядываю. И тут удилишко мое, стеклопластиковое, с рогульки как сиганет — только-только успел за комель схватить. И так его гнет, и эдак, — едва успеваю леску с катушки стравливать. Метров десять отдал, должно быть, а рыба все не уймется никак. Кое-как завел ее в ручей, аки субмарину в мокрые доки, — вода в ручье премутненькая, рыба и успокоилась.
Смотрю, — маринка! Я ее за холку едва взять смог, толстенная! В ведро бросил, — так она в него кое-как поместилась… Ага, думаю, — попёрло! Червяка свежего цепляю, кидаю туда же, жду. И вдруг краем уха слышу, — стук какой-то за спиной. Поворачиваюсь и вижу, — ведро на боку лежит, а рядом — пеликан, и рыбину мою заглатывает. Хвост изо рта едва торчит. А пеликан этот на берегу будто прописался, — то ли подранок был, то ль еще что, да только к людям крепко привязался. Я ведь ему пескарей поначалу бросал, — так не брал, шельма. Я к нему — а тот пасть захлопнул и хотел было стрекача задать, да рыбина тяжелая, перевешивает… В общем, упал пеликан на гальку и лежит, а маринка моя в мешке у него бьется. А тот все одним глазом на меня таращится — глуповато, дружелюбно так…
Ну, думаю, амба. У меня уже было план выработался: маринку эту подсолить да на лозу в теньке подвесить, чтоб потом с Палычем под «текелийское»15 оприходовать, как ребятишки по палаткам расползутся, а тут такая напасть.
В общем, сгреб я этого пеликана в охапку и давай трясти, — а вдруг маринка моя вывалится. Не пускает, ни в какую… И тут позади меня голос: «А чем это вы здесь, Борис Леонидович, занимаетесь?» Поворачиваюсь, — хуже не придумаешь. Студент мой, притом из самых бестолковых, — все-то ему реликтовая чайка в каждом молодом хохотуне мерещилась, — стоит и зыркает так нагло. И пеликан мой на него с надеждою косится.
«Санька, — говорю, — тут какое дело», — и объясняю ситуацию. А ну, думаю, как подсобит, — парень он сноровистый, даром что в науке бестолочь. Не-а. «Вы птицу-то мучать перестаньте, — говорит. — Для специалиста вашей величины подобное поведение просто недопустимо». Я аж опешил от такой наглости. «Да ты чего, Санька, — говорю, — совсем нюх потерял? Подсобил бы лучше!» А тот мне: «Умейте проигрывать, товарищ Левинскас. Вам ли не знать, что доброе имя дороже любой рыбины стоит».
Ну и что мне оставалось делать? Оставил я этого пеликана и красный, как рак — еще бы, от такого-то молокососа по морде отхватить, — потопал со своим ведерком восвояси. Маринку на том месте я больше ни разу не поймал, хоть и пробовал неоднократно; ну а Николай Павлович разбился в следующем году на мотоцикле. Короче говоря, так мы с ним «законной закусью» и не закусили…
— Что-то совсем грустно вы закончили сегодня, — сказал Вадим.
Присутствующие помолчали. Солнце клонилось все ниже, почти спрятавшись в ветвях чингиля. Хрустнул арбуз, развалившись на две половинки.
— Арбуз разбирайте, пока холодный, — проговорил Рамиль с набитым ртом.
Олег снова попросил листок бумаги и начал сосредоточенно сопеть, скрипя фломастером.
— Тише, тише, — засмеялся Вадим. — Единственный фломастер нам угробишь.
Закончив, Олег передал листок зоологу и спросил:
— А это кто такой, Борис Леонидович?
Тот разложил рисунок на коленях.
— Ну, врать не буду, — художник из вас не ахти, — но общие черты вы передали верно. Несомненно, это представитель отряда привиденьевых, иначе говоря, —
какой-то из палочников.
— Палочник? — теперь Олег вспомнил, где видел изображение этого существа, — в одном из школьных учебников. — А какого размера они бывают?
— Это одно из самых крупных насекомых на планете, — ответил ученый, и сердце Олега забилось чаще. — Иные тропические виды могут достигать в длину до тридцати сантиметров, а то и того больше… а что такое? — удивился Борис Леонидович, увидев, как разочарованно вытянулось лицо собеседника. — Да вы никак ожидали, что они ростом с теленка вымахивают?
— И что, они других насекомых жрут?
— Да нет же. Самих бы не трогали, потому и активны они в темное время суток. Вся жизнь палочников — кстати, в старину их еще страшилками звали — связана с растительностью, — на ней они живут, ей подражают, ею же и питаются: листьями, мягкими частями побегов…
Марина наконец закончила налаживать походный быт и появилась из палатки, переодевшись в узкие джинсы и рубашку хаки с короткими рукавами. Подойдя к дымящемуся самовару, возле которого собрались мужчины, она села на походный стульчик. Олег не успел отвести глаз, когда Марина взглянула на него. Он спешно уставился на самовар, в блестящем боку которого отражался свет разгорающегося костра.
Она поправила волосы, медные в закатном свете; обкусывая толстенный арбузный ломоть, поймала языком струйку ягодного сока, побежавшую было по ее загорелому запястью.
Олег незаметно поерзал на стульчике. «Ну, чертовка, что творит…»
— А вы откуда, Марина? — спросил он.
— Из Москвы, как и папа, — улыбнулась Марина, и Олег подумал: «Вот те раз». Но тут же успокоился: насколько он помнил, ни откровенного флирта, ни предосудительных замечаний в адрес девушки при Борисе Леонидовиче он себе не позволял.
«Покамест».
Олег вздохнул, собираясь с духом.
— Я ведь тоже в Москве родился.
— Правда? — оживилась девушка. — А где жили? Мы вот на Ломоносовском обретаемся.
— Да вы шутите, — улыбнулся Олег. — Мы с вами вдвойне земляки, выходит. Там и я жил когда-то. На Гарибальди…
— Не может быть! — обрадовалась Марина. — Слышал, пап? А до какого года у нас жил? — перешла она на «ты», придвигаясь к собеседнику.
Олег хотел было ответить, но услышал позади шаги и обернулся.
За спиной стояла Умит: в голубом платье, в серых туфельках на каблуке, невысоком; в подвижном свете костра ее ноги выглядели неправдоподобно длинными. Олег поразился, до чего жестким стало ее лицо.
Он хотел что-то сказать, но со стула поднялся, будто проглотив язык. Разница в их росте теперь была совсем незаметной.
— Добрый вечер, — благодушно поприветствовал Борис Леонидович за всех, но ответа не получил.
Умит взяла Олега за руку — запястье словно перетянуло проволокой, — и потянула за собой в серый сумрак тамариска. Но прежде чем увести его прочь, она до того выразительно посмотрела на Марину, что даже Олегу стало не по себе; взгляд Умит яснее слов говорил: «Не сметь, это — мое».
Он шагал за нею бессловесно и покорно, словно ведомый на заклание. Сидевшие у костра застыли, провожая их взглядами, и только водитель тихо хохотнул.
6
Когда они подошли к грузовику, сумерки совсем сгустились. Затянутое тучами небо алело лишь на горизонте, выделяясь медною закатной полосой.
— Влюбился? — спросила она.
— Влюбился, — сознался Олег.
— В меня хоть? Или в эту свою… — Умит замолчала, подыскивая колкое
слово. — Русскую! — чуть ли не выкрикнула девушка, так и не сумев придумать
ничего обидного.
Оторопь, вызванная неожиданным появлением Умит, прошла, и Олег не сумел удержаться от улыбки. Они расположились возле машины, она — на его спальнике,
он — на худом бревнышке по другую сторону костра.
— Ничего смешного! — недовольная его реакцией, сказала она. — Как ее там?
— Марина. Это значит — море, — добавил он невпопад, и тут же поспешил добавить: — Да я ведь не в нее влюбился. Ты лучше меня это знаешь.
Умит помолчала, затем тихо произнесла:
— Здесь нет никакого моря.
Она легла на спальник и, чуть разведя ноги, стала медленно подбирать подол платья тонкими пальцами, оголяя живот. У него перехватило дыхание.
— Целуй, — властно сказала девушка.
Но его и так уже тащило к ней; он принялся целовать ее шею, широкие скулы, виски…
Она позволила поцеловать себя по-настоящему, и Олег стал задыхаться и от страсти, и от нехватки воздуха. Он потянулся губами к ее грудям, будоражащим, все еще скрытым под платьем, но вдруг почувствовал на темени ладонь Умит, бесцеремонно толкавшую его дальше, мимо ее плоского живота, и подчинился.
После долго сидел у ее ног, всматриваясь в безмятежное лицо девушки, подсвеченное полыхающими углями. Она вдруг приоткрыла глаза и спросила шепотом:
— А ты?
— А что я? — улыбнулся Олег.
— Я хочу, чтобы тебе тоже хорошо было, — сонно пробормотала она.
— Мне и было хорошо, — сказал он и слегка сжал ее ступню сквозь спальник.
Это было правдой. Он наслаждался ею, словно родниковой водой, — после судорожных первых глотков пригубляя уже неторопливо, проникаясь неявной сладостью источника.
Теперь она спала, а он курил и пытался угадать, как дальше пойдет его жизнь.
Вскоре Олега потянуло в сон. Осторожно забравшись в спальник к Умит, он приобнял ее и закрыл было глаза; но, прижавшись к девичьим ягодицам, понял, что уснуть теперь не сможет.
Олег потянул за краешек подола, поднимая ткань платья по ее бедру и расстегнул джинсы. Не открывая глаз, Умит, вроде бы до этого спавшая, рукой скользнула ему за спину, с неожиданной силой прижав к себе.
Он двигался, стиснув зубы, словно вырываясь из-под стягивавших спину бинтов, снова намокших, прочь из израненного тела, — и, наконец, сдавленно закричал в темноту, пахнущую подступавшими холодами.
Порывом ветра взметнуло огонек, и саксаул загудел, разгораясь в полную силу.
…Они подошли к ее дому в предрассветной мгле. Умит на цыпочках юркнула в дверь, помахав ему на прощание. Дома в поселке были мрачными, с уже стылыми трубами, с еще темными окнами. Непогода заволокла небо над степью целиком, обещая обложные дожди.
Дойдя до окраины поселка, Олег увидел, что полевики собирают лагерь. Тарахтел прогреваемый автомобиль.
Он подождал в стороне, наблюдая, как забрасывают снаряжение в багажник. Подумать только: впервые за эти годы он встречает земляков и вдруг прячется, и ждет не дождется, когда те уйдут…
Ему было стыдно и тошно. Но вот пыль, поднятая машиной, осела, и Олег прошел к соседским воротам.
— Хозяева! — крикнул он, сложив руки в рупор. — Уйде ким бар?16
Он постоял с минуту. В доме не раздавалось ни звука. Где-то за поселком урчал разгоняющийся внедорожник.
— Дядь Жапаргали! — снова закричал Олег, отворяя калитку и заходя вглубь подворья. Внутри дома послышались сперва шарканье, затем настойчивое мяуканье и беззлобное ругательство.
— Здрасьте, дядь, — сказал он, завидев старика, высунувшегося в дверь в одной майке. — «Муравья» дадите?
…По сторонам от моторашки ползла степь, начавшая уже потихоньку увядать. Над исцарапанным пластмассовым козырьком замаячили кроны туранг, и на следующем полевом перекрестке Олег свернул в их сторону.
Он оставил моторашку и пошел средь толстых стволов, выбирая подходящее дерево. Наконец остановился у старой туранги, в которую когда-то давно ударила молния. В метре от земли расщепленный ствол раздваивался, и одна половина дерева накренилась и умерла, в то время как другая покуда шелестела листвой.
«Вот это, — подумал Олег. — Раз-другой рубану — само завалится».
Он побрел было обратно к «Муравью», когда заметил что-то смутно знакомое и обмер.
Неподалеку виднелась группа молодых деревьев: два пышных, волнующихся золотом на фоне синюшных туч, и стоявшее особняком третье, молчаливое и совершенно голое, как мертвая половина выбранной им туранги.
Олег направил моторашку к облетевшему стволу, стараясь ни о чем не думать; но подреберье вовсю холодило тревогой. Зачахшая туранга высилась на краю пересохшей протоки с крутым соседним берегом.
Под ногами захрустели опавшие ветви. Олег подошел вплотную, провел рукой по вспученной коре; неровная поверхность подалась, обнажая выбеленный временем ствол, сплошь прободенный ходами насекомых.
«Вот ведь дурацкое совпадение», — подумал Олег. Но тут же понял: нет, не совпадение.
От дерева к протоке уходила полоса погибшей растительности: жухлой обесцвеченной травы и поникшего кустарника. При виде скрюченных веток у Олега сжалось сердце.
Он снова уселся за руль и, найдя брод через высохшую речку — более-менее пологий спуск с выходом на соседний берег — медленно поехал вдоль удивительно ровной полосы, уходящей в зазубренный саксаульниками горизонт. «Муравей» скрипел, шатался и подпрыгивал, вихлял на кочках скользкой травы. Иногда борта моторашки задевали мертвые ветви, и тогда те беззвучно осыпались, обращаясь в пепел.
Полоса круто свернула в сторону под прямым, чуждым природе углом. Слева вдалеке уже маячили ряды стройных тополей, указывая на близость поселка, и он уже начинал догадываться, куда попадет, двигаясь новым курсом.
След оборвался, совсем чуть-чуть не дойдя до высоленной пустоши. Но Олег все равно протянул вперед еще немного. Затем закурил, облокотившись о руль. Стрекотал на холостых двигатель.
Он вдруг почувствовал, что рот наполнился слюной, сплюнул и отбросил сигарету, но все равно согнулся в рвотном позыве. Ноги его подкосились. Упершись руками в сухую почву, Олег кашлял и отплевывался, не сводя слезящихся глаз с темного пятна перед собой.
Он смотрел на свой «Урал».
7
…Олег принес из кузова моторашки туранговые пни и кувалдой забил их под раму грузовика. Порой приходилось стёсывать почву лопатой, чтобы пни загнать в зазор.
После он залез под машину и снова принялся высвобождать мосты, не опасаясь уже, что его придавит.
Вечером открыл последнюю банку кильки, вывалил в макароны.
Разминаясь после ужина, Олег прогулялся в сторону от машины, в полосу пожухлой травы. Конечно же, он нашел и бутылку, и маленький панцирь, напоминающий кусок мыла, что лежит на его уличном рукомойнике третий год подряд. Он подержал бутылку вспотевшими руками, поглядел зачем-то внутрь. Затем поводил ею по сторонам, пытаясь поймать ветер. Но заштилевшая степь молчала.
Теперь он знал наверняка, что времени у них осталось совсем мало.
…Вылезать из спальника наутро не хотелось. В кабине стоял холод. Сквозь запотевшие стекла машины Олег увидел, что вокруг лежит иней.
Весь день он выбивал затвердевшую грязь из-под мостов, злой на себя оттого, что не управился до заморозков. Казалось, хмурое небо вот-вот разродится снегом, но пока степь лежала непокрытой.
Наконец Олег придирчиво осмотрел днище машины, для очистки совести ударил в паре мест лопатой и понял — готово. Валящийся с ног от усталости, он не смог даже порадоваться тому, что эта часть работы была позади.
Он завел «Муравья» и двинулся к поселку, выискивая слипающимися глазами грунтовку в степи, подсвеченной закатным багрянцем. Олег мечтал о продавленной своей постели; но еще сильнее ему хотелось увидеться с Умит.
«На полчасика из дома выйдет — и то хорошо», — подумал он, пропуская свой поворот.
Олег был уверен, что им двоим теперь и целой жизни будет мало.
…Ожидая друзей, Олег глазел на гулявших девчонок, и все ему в них нравилось: и звонкие голоса, и отчаянные, бесшабашные призывы к официантам «повторить», и платья, умеренно длинные…
Потом появилась она: среднего роста, коротко стриженая, в строгих очках, — он думал раньше, что такие девушки вообще не в его вкусе.
Она забегала в их зал всего дважды и всякий раз на пару минут, но этого было достаточно, чтобы он влюбился. Олег напрасно старался перехватить ее взгляд, скользящий по столикам, зачем-то вслушивался в ее короткие замечания официантам. Работы, похоже, было невпроворот, так как едва он успевал отметить ее профиль под приглушенным светом абажуров, как она тут же исчезала вновь.
Тем временем подтянулись строгинские — он, несмотря на недавнее свое назначение, никого из друзей не чурался, позвал всех.
Надо же, даже ботаник-Славка, вечно щеголяющий густой шевелюрой, сделался таким же неприметным, как остальные пацаны. Славка приехал сегодня на «бьюике-ривьера».
Раньше тот ездил на «шестерке», которую затем сожгли прямо в их общем дворе после каких-то разборок. Кажется, этот «бьюик», подаренный ему строгинскими взамен «шестерки», и перевесил чашу весов, окончательно решив Славкину судьбу. Олегу стало жаль, что вчерашний отличник теперь мало отличается от прочих ребят, ну, разве что осталась еще некоторая робость в Славкином взгляде, ощупывавшем здешних девчонок слишком уж бегло…
Он мало запомнил из того, что говорили парни тем вечером: помнил нескончаемые тосты «за комитетчика», помнил себя, едва ли не бегущего вслед за нею, и ее исчезновение в глубинах кухни, куда не пустил его охранник.
Тогда Олегу пришлось пригласить администратора, и вот она стоит перед ним, приветливо улыбаясь. И он, вроде бы только что дерзкий и пьяный, готовый разбить голову охраннику, чувствует, как краснеет; а до того успевает сказать, спотыкаясь через слово, что «человечеству завидует хотя бы потому, что человечество имеет счастье наслаждаться подлинной женской красотой хотя бы в ее смену». И потом, когда она произнесет благословенные цифры, он запишет их на подкладке своего пиджака, и уже снаружи на радостях поочередно обнимет пацанов — и своих, и каких-то еще, левых…
Вот они уже идут вдвоем вдоль широкой реки в ноябрьских сумерках, и в ледяной глади отражаются рыжие фонари проспекта. Провожая ее после смены, он много шутит и совершенно трезв.
Но что-то происходит, — вмиг светает, и замерзшие берега вдруг вспучиваются блеклой зеленью, которая стремительно прорастает отовсюду: и из гладкого льда, в котором только что отражались огни, и из асфальта по обеим сторонам Москвы-реки; секунду спустя все тонет в чащобе, сквозь которую пробита полевая дорога, освещенная полуденным солнцем.
Олег чувствует на своей руке тонкие пальцы Вики. Она просит его сбросить скорость, но, распаленный алкоголем, он все мчит по проселку, по верхушке холма, под которым ходят взад-вперед камышовые стебли. Колеса бесшумно скользят по глубокой, будто бы мучной, дорожной пыли.
Что-то огромное возникает из камышового моря, нелепое, похожее на чудовищного палочника, существо, виденное им когда-то в книге по природоведению. Силясь преодолеть гравитацию, на неимоверно тонких ногах палочник двигается какими-то рывками, словно шагая против шквального ветра.
Существо нависает над дорогой, будто бы в задумчивости, и Олегу кажется, что их «опель» сумеет пролететь между ногами палочника, если взять чуть левее. Он крутит рулевое колесо — несильно, буквально вполоборота, тут же возвращая руль назад, — но этого оказывается достаточно, чтобы машину занесло.
«Опель» разворачивает поперек проселка, и в следующую секунду движущаяся навстречу сегментированная конечность с треском врезается в пассажирскую стойку машины.
…Кричат птицы. Пыль, поднятая слетевшим с дороги «опелем», улеглась. Он повернул голову к пассажирскому сиденью, но ее не увидел. Ему удалось выбраться из машины, вывалиться из бокового окна в высокий июньский травостой. С волос в траву посыпались квадратики разбитого стекла.
Олег пополз было вперед, но что-то торчало из разорванной ладони, мешало. Он зубами вытянул из раны кусок пластмассы, и выплюнул его — это был осколок рамки от магнитолы «блаупункт».
Откуда-то со стороны трассы, через поле, к нему неслось голубое пятно Славкиного «бьюика».
Он поднял глаза и увидел рядом с собой стайку тощих березок, единственную на сотни метров вокруг. Между тонких светлых стволов съежился изуродованный кузов «опеля».
— Вика, — позвал он. — Родная! — он кричал и не понимал, отчего это вдруг стало так холодно. Рванулся назад, к машине, но чьи-то руки вцепились в него, и кто-то прокричал в самое ухо: «Все, все, братан, хорош… да держите же его! Нечего ему туда смотреть…»
Олег кричал, сопротивлялся, но его все равно куда-то тащили. Носки кроссовок скребли по высохшей земле.
— Славка, — простонал он, — мне к ней надо, слышишь? Пусти…
— Какой еще Славка, котакбас?17 — голос был враждебным, но знакомым. — Мя саган18 …
— Марат?! Ты-то откуда? — прохрипел Олег, вяло пытаясь отбиться от тащивших его темных фигур. Ему не ответили, только коротко ругнулись на казахском.
Олег вяло перебирал ногами, троица то и дело спотыкалась. Где-то в середине улицы его уронили, и пару минут он просто лежал и смотрел в темноту, в которой поочередно вспыхивали сигаретные огоньки. Промеж плотных облаков из морозного неба пробивался полумесяц.
Наконец Олега бросили на пол в его комнате; кто-то звонко отряхнул ладони. Он поворочал высохшим языком, ощупывая зубы. Передние на месте — уже нехудо…
— Еще к ней подойдешь, — закопаю, понял?
Олег не понял и протестующе что-то промычал. Тогда ему врезали еще раз, ногой, но уже вполсилы, без души; затем двое вышли, прикрыв за собой дверь.
Он хотел встать, оперся было на руку, но передумал и снова прильнул щекой к липким доскам.
«А молодцы все-таки — донесли ведь…» — подумал Олег, закрывая глаза. На этот раз, к счастью, в его голове была сплошная темнота.
8
Есбол сидел на скамье снаружи дома, курил и смотрел на облетающие тополя. По поселку растекалась дымка с привкусом сырой листвы. Увидев бредущего по дороге Олега, Есбол встал, собираясь зайти в дом.
— Ты чего притащился? — окрикнул Олега. — Нет ее здесь.
Поняв, что отношение к нему изменилось, Олег в свою очередь решил пренебречь приветствием и сходу выпалил:
— Чтоб вы знали, дядь Есбол, — я ее люблю.
Лицо Есбола скривилось, и он топнул, закричал:
— Молчи, твою мать! Ты в зеркало себя видел? Вот она, твоя одна любовь!
Стоя с разбитым, опухшим лицом, Олег промолчал. Пусть вчера его и подловили нетрезвого, это мало что меняло.
— Я брошу… нан урсын19, — вспомнил он.
Есбол ухмыльнулся, но тут же вновь прикрикнул:
— Сам-то понял, что сказал? Поди «поправился» уже с утра?
Тот покачал головой.
— Что, нет? — нарочито удивился Есбол. — Зря. Как там говорят — «утром выпил — целый день свободен»?
Олег против воли засмеялся.
— Мне, правда, работать надо.
— А чего тогда здесь ошиваешься? — снова нахмурился Есбол.
— Вы говорили, с трактором подсобите, как копать закончу. Вот я и пришел…
…Трактор вновь загрохотал, задергался на месте. Сидя за рулем грузовика, Олег подрабатывал педалью газа, пытаясь помочь надрывавшейся впереди «дэтэшке».
В воздух полетели пластины грязи, сорванной гусеницами, но «Урал» не сдвинулся ни на сантиметр. С неба падал шелестящий мелкий снег. Олег увидел, что тракторист выбрался из кабины и идет к нему.
«Все, — обреченно подумал он, — без толку».
День догорал. Сейчас Ергали отцепит трос и укатит в свою Желтурангу, а Олегов грузовик останется ждать следующей весны, наверняка полноводной; да так и сгинет в соленой грязи.
До обеда Олег провозился под капотом машины, устанавливая отсутствовавшие детали. Приладил на место аккумулятор, проверил жидкости и, покрутив с минуту стартер, улыбнулся, заслышав, как чихает большой мотор, пробуждавшийся от двухлетней спячки. Поначалу тот грохотал и сотрясался так, будто вот-вот собирается выпрыгнуть из-под капота; потянув на себя ручку подсоса, Олег немного выровнял работу двигателя. Машина успела поработать с полчаса на прогревочных оборотах, когда над побелевшей степью завиднелся квадратный силуэт «дэтэшки».
И вот они попытались, но тщетно.
— Братишка, у тебя блокировки-то включены? — спросил его подошедший Ергали. — Ага, вижу… ну чё, может, тогда колеса потравим?
— А смысл? Он даже не подвинулся. Его бы только с места сдернуть, — может, с рывка попробуем?
Тракторист поскреб затылок:
— Опасно. Тросом прилетит в «лобовуху» — костей не соберешь.
— Ну хоть потихоньку, — упрашивал Олег. — Не сорвем… Всё, до весны опять, а то и до лета, если вода вообще сойдет.
— Ну ладно, — сжалился Ергали. — Была не была…
Глядя, как трактор пятится назад, отдавая тросу слабину, Олег включил передачу, чуть отпустил сцепление и дал отмашку трактористу — готов! Трактор покатился вперед, и Олег втянул голову в плечи, со страхом ожидая звука лопающегося троса. От волнения чуть было не забыл про педаль газа, спохватился в последний момент; грузовик заворчал, затрясся.
Трактор выбрал трос, и машину рвануло, вдавив Олега в спинку. Снаружи из-под колес раздались страшный скрежет и свист, и Олег, не обращая внимания на ушибленную спину, с восторгом увидел, как по сторонам поплыла, опускаясь вниз, блеклая степь.
Ревя, грузовик выбрался из колеи и, медленно набирая скорость, двинулся к полосе кустарника, прочь с поверхности сора. Они заранее уговорились не останавливаться, если «Урал» вдруг стронется с места. Трактор впереди дымил, словно поезд.
Наконец они встали на проселочной дороге, выбрались из кабин под хмурое вечернее небо и расцепили машины.
— Нормально, с Есакой мы сами сочтемся, — сказал Ергали Олегу, который понятия не имел, как благодарить своего спасителя; он только и мог сейчас, что угостить того сигаретой.
Они пожали друг другу руки, хлопнули дверьми, и машины расползлись в разные стороны. А сверху все сыпало мелкой снежною крупой, уже не спешившей таять.
На следующее утро в поселке топили сильнее прежнего, и школьник, громко бивший каблуком, не смог заставить лужу треснуть.
9
Спалось ему плохо. В этих снах не существо являлось к нему, но что-то страшное случалось с машиной. Проворочавшись ночь напролет, он дождался наконец рассвета и вышел на холод.
Грузовик по-прежнему стоял во дворе: он никуда не делся, не продавил огромными колесами подмерзшую почву двора, не сгорел. В синюшном полумраке, с выкрученными фарами, автомобиль снова напомнил ему спящего крокодила.
Олег понемногу успокоился, но сна не было. Он поставил на огонь кастрюлю воды, соскоблил с крышки банки из-под тушенки, открытой им к ужину, остатки жира.
Дождавшись, когда вода согреется, первым делом оттер стекла машины от инея и пыли. После помыл капот и крылья, ополоснул кабину. Затем ломом попробовал отстучать тормозные механизмы от набившейся в них грязи. На землю просыпалось немало комьев земли, но Олег был уверен, что еще больше оставалось внутри. По-хорошему нужно было снимать колеса, поочередно, но грузового домкрата у него не было.
Управившись, Олег долго стоял у плиты с блаженной улыбкой, отогревая замерзшие руки в горячей воде: «Вот кайф…» Затем он перекусил перловой кашей, в которую для вкуса была замешана ложка жира; проглотил пару пиалушек чая и вышел наружу.
Грузовик к тому времени полностью прогрелся, от техники веяло теплом. Забравшись за руль, Олег осторожно провел машину через ворота и медленно покатил по главной улице. Ему казалось, что «Урал», вымытый и вычищенный, поехал значительно веселее.
Миновав тополиную рощу, он остановил машину посреди улицы, не глуша: наверняка ей нравилось жечь топливо после стольких месяцев простоя. Глухо рокотал мотор. В домах вокруг дрожали стекла. К автомобилю понемногу стягивались люди.
Вышел Есбол, остановился на пороге и, не сводя с машины глаз, что-то крикнул внутрь дома.
— Салам, Олег, — произнес кто-то совсем рядом.
Он повернул голову влево и вниз и увидел стоявшего у подножки Марата.
— Салам, — Олег пожал протянутую руку.
— Все-таки вытащил?
Олег чуть помедлил, но все же ответил:
— Вытащил.
— Считается, — одобрил собеседник.
Они помолчали немного.
— На вот, держи, — Олег принял в окно протянутый ему сверток и заглянул внутрь. В промасленной бумаге оказалась новая поворотная фара-искатель, грузовая, на двадцать четыре вольта, с проводкой.
— Рахмет, Марат, — сказал Олег, взглянув парню в глаза. — Хорошая вещь, — я как раз искал такую.
Тот опустил взгляд, для порядка ударил носком по приспущенному колесу и произнес:
— Ты там это, не обессудь если чё.
Олег кивнул, затем перебрался на пассажирское сиденье и подал руку Умит, помогая ей взобраться наверх.
— Маскара20, какой огромный, — сказала девушка, устроившись рядом с ним. — Привет.
Она увидела его лицо и, поднеся руку ко рту, прошептала снова: «Маскара…»
Не обращая внимания на Есбола, наблюдавшего за ними с крыльца, Олег поцеловал ее в щеку. Затем грузовик двинулся вперед.
…Конечно же, она не поверила ему.
— Жуки уже не ходят. Здесь никто уже не ходит, тем более по ночам, — произнесла Умит, отворачиваясь. — Вон какой холод стоит.
Они сидели в нагретой кабине грузовика, вслушиваясь в утробное урчание мотора. Олег вздохнул, взглянул на солнце, плывшее в клочьях тумана над широким капотом «Урала», тусклое, едва просвечивающее сквозь хмарь.
Он рассказал ей обо всем: и о существе из его кошмаров, и о том, что случается со всем живым при встрече с ним. Не рассказал только про Вику.
Наконец он взглянул на девушку, впервые с начала разговора, и попросил ее ответить начистоту.
Умит долго смотрела в боковое стекло. Полоса погибшей травы терялась во мгле перед машиной.
— Может, верю. Может, нет — пока не знаю. Но я останусь с тобой, если я нужна тебе.
Волосы, чуть растрепанные у висков, загорелая длинная шея и сложенные на коленях изящные руки, сейчас сжавшиеся отчего-то в кулачки… Глядя на девушку, Олег понял, что никогда в жизни не сумеет полюбить кого-то так же сильно. Он попробовал было приобнять ее, но по сомкнутым губам понял — Умит опять отдалилась. Тогда Олег отсел на свое сиденье и кивнул, грустно улыбнувшись.
«Ну, хотя бы эта ночь у нас есть», — подумал он.
Олег нашел эту книжицу в день, когда Умит впервые привела его к грузовику, — помятую, лежавшую в пыли вниз страницами. По-видимому, кто-то достал ее из бардачка, бегло пролистнул и бросил под ноги.
Пока Умит прутиком чертила квадратики на припорошенной снегом земле, он еще раз перечитал книжицу и решил, что можно попробовать. Раскрыв инструкцию на крыле машины, придавил ее гаечным ключом, чтобы ветер не заигрывал со страницами.
Книжица с длинным названием «Руководство по эксплуатации УРБ-2А-2 и ее модификаций на шасси “Урал-4320”» для Олега была сегодня бесценной.
Следуя указаниям «Руководства», он стравил воздух из подъемного цилиндра, приподняв и опустив мачту. Затем поднял мачту полностью и закрепил установку, выдвинув по сторонам от «Урала» лапы опорных домкратов. Раскрасневшаяся Умит, в валенках, в теплых колготках и в овчинной безрукавке поверх вылинявшего свитера, подошла к нему.
Шнек буровой установки коснулся почвы и легко пошел вниз, выталкивая на поверхность комья: поначалу светлые, рассыпчатые, затем влажные темные. Через минуту на поверхность и вовсе стали выползать упругие колбаски глины.
Умит взяла один из таких кусков, похожих на пластилин, и быстро, пока пальцы не замерзли, слепила безрогую коровку.
— А где же рожки? — спросил Олег, выбирая шнек из пробитой лунки.
— Да вот же! — Умит снова сняла варежку и ткнула ногтем в пару бугорков на голове животного, почти незаметных.
— Ну, нет, — засомневался Олег, — по мне, больше на ушки похоже.
Умит деланно рассердилась, пихнула его в плечо: «Рожки, и все тут!»
Олег улыбнулся, радуясь, что она оттаивает.
К сумеркам они успели пробурить несколько десятков лунок диаметром около полуметра и глубиной по три-четыре.
Олег наконец улегся на стелющийся по земле кустарник, расслабляя натруженную спину, закурил. Выпрямленная мачта буровой установки подпирала близкое серое небо. Присутствие этой громадины, высившейся над степью тотемным столбом, успокаивало.
Он был уверен, что место выбрано правильно, — почва здесь была не твердая и не мягкая, лунки в ней бурились легко, не обваливаясь, если неуклюжий грузовик наезжал на них колесом. Расположенные в шахматном порядке, лунки растянулись в густом саксаульнике на добрые полсотни метров.
Деревья, росшие в полосе жухлой травы, были словно опаленными. Олегу показалось, что одна из безжизненных ветвей, чуть отклонившаяся в сторону от прочих, похожа на скрюченную девичью фигуру. Он мотнул головой, отгоняя тревогу.
Ему не было известно, верно ли он прикинул расстояние между точками бурения. Огляделся, посчитал, — оставалось с полтора десятка квадратиков, намеченных рукой Умит. Он подумал, что до темноты успеет сделать еще с десяток, да и ладно. Ему хотелось погреться у костра, хотелось выпить горячего чая и поесть баурсаков с соленым маслом. Хотелось скинуть тяжелую куртку и обнять Умит в натопленной кабине грузовика, — если она позволит.
Впервые за степные свои годы Олег начинал верить, что жизнь и впрямь расщедрилась на еще один шанс.
…Умит спала, положив голову ему на колени и вытянув длинные ноги через всю кабину, так что он уже который час мог поглядывать на них с восхищением.
Стрелка часов почти подтянулась к четырем утра, когда Олег перевел будильник еще на полчаса вперед. Затем снова поставил его на приборную панель, долго смотрел на циферблат, размеченный скругленными арабскими цифрами, и вдруг вспомнил, что на их заброшенной даче в Жуковке был точно такой же будильник в зеленом корпусе. В детстве его волновала таинственная надпись «4 камня» в нижней части циферблата; прошло столько лет, а он до сих пор не знает, что она означает.
Название марки всегда казалось ему странным, мало подходящим для часов. Оно напоминало о застывших в смоле доисторических насекомых, виденных им в музее на школьной экскурсии. Была ли тут какая-то связь со временем, с часами и с минутами?..
Зафыркал, затрясся двигатель. Увидев стрелку, замершую у «ноля», Олег повернул кран, задействовав маленький запасной бак. Еще несколько часов на холостых
с работающей печкой, и двигатель заглохнет окончательно.
Умит приоткрыла глаза и сонно потянулась, ступнями упираясь в противо-положную дверь.
— Как душно, — пожаловалась она, выпрямляясь на сиденье.
Олег чуть опустил стекло, и в салон потек холодный воздух. Он снова повернулся к Умит, и в рыжих отсветах костра увидел, что ее глаза широко раскрыты, — не то от удивления, не то от ужаса. Но проследив за ее взглядом, Олег разглядел лишь ветви кустарников, тянущиеся к огню из темноты.
— Что ты увидела?
Не дождавшись ответа, он переспросил, но Умит, неотрывно смотрящая в лобовое стекло, будто окаменела. Ухватив за плечи, Олег повернул девушку к себе и легонько встряхнул:
— Да не молчи же!
Умит потрясенно посмотрела на него. В глазах заблестели слезы.
— Я… я не успела разглядеть. Может, это сова над огнем пролетела…
Девушка прижалась к Олегу, всхлипывая, и он крепко обнял ее.
— Олежик, что происходит?
— Мне нужно, чтобы ты сейчас же побежала домой, со всех ног. И оставайся с отцом, пока я не вернусь.
Умит молча кивнула.
— Поклянись, — настойчиво повторил он, отстраняясь и глядя ей в глаза, — хлебом.
— Нан урсын, — обиженно прошептала девушка.
Олег достал из кармана «бесконечный» фонарь и протянул ей.
— Хорошо. Вот «жучок», — помнишь, как им пользоваться?
Умит несколько раз нажала на рукоятку, и «жучок» зажужжал, потихоньку разгораясь теплым светом. Девушка быстро обулась и застегнула безрукавку.
— Ну все, родная.
Она прильнула к нему, и на этот раз поцелуй был таким, каким и должен быть, — настойчивым, долгим.
Олег посмотрел в лобовое стекло.
На этот раз он успел. Света второго костра едва хватило, чтобы осветить нижнюю часть тела существа, проплывшую высоко над огнем.
— Пора! — закричал он, толкая пассажирскую дверь.
Едва спрыгнув на землю, Умит рванулась вперед и тут же врезалась в колючие кустарники. Но вот заверещал «жучок», и бледное пятнышко света в зеркале заднего вида стало быстро удаляться от него. Осознав, что она уже выбралась на проселок, Олег чуть успокоился.
Включив передачу, он снова попробовал найти свет ее фонарика за окном, ничего не увидел и тогда повернул голову в другую сторону — на движение.
Он впервые мог видеть его воочию, и снова поразился тому, как странно шагает существо — оно было сродни героям пластилиновых мультфильмов из детства. Чудище двигалось судорожно, будто оступаясь через шаг, бестолково суча ногами по сторонам, но при этом умудрялось перемещаться по совершенно прямой линии, никак не вяжущейся с манерой его ходьбы.
Конечности палочника были сложены из сегментов, похожих на вытянутые человеческие кости. Олег увидел, что подобие головы у того все же имелось: едва заметное утолщение в передней части туловища. Оно не испугалось огня, расшвыряв угли по сторонам и, кажется, даже не почувствовав, что ступило в костер, существо побрело дальше.
Вот оно добралось до края «минного поля», как окрестили их ловушку, и сходу провалилось передними конечностями в лунки. Сердце Олега радостно ёкнуло.
Будь у палочника только две пары ног, их задумка могла бы осуществиться.
Но ног у того — шесть. Без видимых усилий восстановив равновесие, палочник
вытянул конечности из лунок и снова зашагал на Олега, вцепившегося в руль «Урала».
«Вот же черт, — обреченно подумал Олег. — Не выгорело…»
Вздохнув, нащупал педаль газа. Его бил озноб, больше всего сейчас хотелось гнать отсюда прочь, в какое-нибудь очень людное место, но он тут же напомнил себе, что выбора нет, и отпустил сцепление. Дремавший двигатель зарокотал, махина стронулась с места.
10
Разгонялся «Урал» неимоверно медленно. Пусть Олег и развернул световой пучок на максимум, освещения сильно не хватало, поэтому приходилось и подруливать, и корректировать направление фары-искателя.
Дважды выжав сцепление, он переключился на третью передачу и нацелил центр капота в сегментированные конечности, шагавшие на него. Стрелка спидометра металась между двадцатью и сорока километрами в час. Понять истинную скорость машины было невозможно, и Олег на всякий случай утопил педаль акселератора до упора, приготовившись к удару.
Капот грузовика врезался в гладкую ногу существа, вздыбившись бугром. Подпрыгнув, луч фары-искателя уперся в землю; грудную клетку ударило о руль, но Олег упрямо продолжал вдавливать педаль газа в пол. Уже не успевая наверстать скорость, погашенную столкновением, «Урал» вяло ткнулся покореженным носом в следующую сегментированную конечность, едва различимую в тусклом свете габаритных огней.
Но чудище успело оторвать ногу от земли, и та взмыла ввысь; машину сотряс удар, пусть и не такой сильный, как первый. В следующую секунду «Урал» влетел в саксаульник, с грохотом подминая жесткую растительность.
Он навалился на руль, пытаясь развернуть грузовик, попутно поправляя сбившийся луч фары-искателя. Круша ветки и вздымая фонтаны песка, грузовик начал разворачиваться по огромному радиусу. Олег завертел головой, высматривая отсветы костров по сторонам, но снаружи была непроглядная темнота. Он было испугался, что заплутал средь барханов, когда в лобовом замаячили рыжие огоньки, обозначавшие «минное поле».
Олег удивился, как далеко они оказались.
Ему было слышно, как трут по кузову покрышки, зажатые покореженным металлом. Машина едва ползла, хоть двигатель и ревел на предельных оборотах.
К загоревшейся на приборном щитке россыпи контрольных ламп он добавил еще одну, подоткнув рычаг блокировки дифференциала.
«Урал» рванул вперед. Стрелка датчика температуры уперлась в ограничитель, внутри двигателя булькало и лязгало, и из-за вздыбленного капота, из-за пара, бившего в лобовое стекло, Олег не видел, куда направлял машину. Тогда он высунулся наружу по грудь, положив руку на торец окна.
Ночь пахла полынью и жженым сцеплением.
В свете костров он разглядел палочника, завалившегося вперед так, что задняя часть туловища его смотрела в черное небо. Одна из средней пары ног, следующая за раздробленной, была целиком выдернута. Оторванная конечность и на земле продолжала сгибаться и разгибаться, двигаясь со все тем же пугающим упрямством.
«Кажись, мачтой зацепило», — обрадованно подумал Олег. Впрочем, времени на осмысление произошедшего у него не было. Почти лишенный конечностей с левого бока, палочник силился подняться, упираясь в землю головой; но уцелевшие ноги его, елозящие вокруг туловища, соскальзывали в лунки.
Олег занырнул обратно в кабину перед самым столкновением.
Передок машины взвился вверх, словно грузовик оттолкнулся от трамплина. Оглушительный треск и скрежет металла на мгновенье перекрыли рев мотора; Олег вцепился в руль, втягивая голову в плечи, и почувствовал, как ноги его отрываются от педалей, летя навстречу подбородку. Перевернувшись в воздухе, «Урал» врезался в землю, вминая мачту внутрь кабины, затем завалился на бок и, пропахав степь водительским бортом, замер.
Лежа в искореженной кабине, Олег удивлялся, что остался жив. Лицом он упирался в холодный песок, набившийся в салон, и во рту его были песок и кровь. Жгло болью стопу — сломанную или просто вывихнутую? — выяснять Олег не спешил. Ему хотелось одного — закрыть глаза и на пару дней уснуть в кабине грузовика, с которым он будто сросся. Он и начинал засыпать, понемногу убаюкиваемый журчанием тосола, льющегося из пробитого радиатора.
В остывающем моторе что-то безостановочно шелестело и поцокивало.
Ему привиделась Умит, какой запомнил ее при первой встрече: загорелая девчушка, она стоит у распахнутых ворот и считает барашков, с раздутыми от травы и воды боками, заходящих на подворье. Запустив животных в загон, она улыбается и наклоняется приласкать отставшего ягненка.
Сколько ей было лет: четырнадцать? пятнадцать?
Она закрывает ворота и видит его, идущего мимо с оттянутой авоськой.
Их взгляды пересекаются, и девочка внимательно рассматривает его круглыми
карими глазами, очень светлыми. Ее губы шевелятся, и с некоторым запозданием голос Умит звучит у него в голове: «Еще чуть-чуть».
Разлепив глаза, он поморгал, пытаясь сориентироваться в опрокинутой кабине. Затем уперся в рулевую колонку здоровой ногой, потянулся вверх и тыльной стороной ладони ударил в дверь, уверенный, что ее намертво заклинило в искривленном проеме; но та вдруг подалась, выпуская его из перегретой кабины в октябрьскую ночь. Ухватившись за водосток скрюченными пальцами, Олег попытался нащупать почву носками кроссовок. Ему это не удалось, но он все равно разжал ладони и припал к земле, скорчившись от боли.
Чуть приглушенный светом костров, над степью протянулся Млечный Путь, сейчас казавшийся столь близким, что тусклый огонек спутника двигался словно по другую его сторону.
Подволакивая ногу, Олег пополз на животе к ближайшему костру: по жесткой траве, по осколкам стекла, светящимся в отблесках огня. До него не сразу дошло, что он ползет на месте.
Он обернулся. Фара по-прежнему разгоняла темноту перед грузовиком, слепя Олега, и поэтому он не сразу разглядел кость, торчащую из подвернутой ноги. Странно, но он совсем не видел крови. Олег изумленно уставился на кость, удивительно длинную, и понял, что растет она откуда-то из мрака, сгустившегося под опрокинутой машиной.
Царапая металл, что-то рвалось к нему оттуда, придвигалось все ближе, поблескивая в отсветах костра.
Голова палочника исчезла вместе с частью туловища. Отверстие, уходящее внутрь него, казалось Олегу наставленным дулом; он осознал, что внутри ничего не было: ни внутренностей, ни желтых сгустков, обычно приходившихся кровью раздавленным жукам, ни даже какой-либо сердцевины, — только невозможная пустота.
Палочник изогнулся и, выворачивая суставы пришпиленной к степи ноги, повернулся на бок. Шатаясь на обрубках конечностей, он приближался, и Олег подумал, что сейчас он дотянется до него, вберет внутрь себя и тогда, быть может, издохнет, наконец.
Чернота зева нависла над ним, словно угольный тоннель. Олег почувствовал легкое движение воздуха, и кожа на лице вдруг съежилась и натянулась, словно бы на него полыхнуло из горнила. Олег задергался, зашарил руками по земле; неожиданно почувствовал холод металла и, сжав нащупанный предмет, что было сил метнул
в круглую дыру перед собой.
— Да сдохни же, падла! — выкрикнул он с ненавистью и удивился эху,
вернувшемуся к нему из нутра палочника.
Со стуком отскакивая от стенок, снаряд полетел в глубину наставленного на Олега зева. Он не успел понять, что же бросил, и лишь когда услышал нарождающийся механический звон, сообразил.
«Стало быть, половина пятого».
Нависавшее над ним чудище замерло, попятилось в темноту и вдруг вспучилось где-то посередке туловища и расшеперилось, и взорвалось, разлетясь во все стороны сухими клочьями.
Отразившись от барханов где-то вдалеке, отголоски взрыва пронеслись над землей. Вздохнула испуганно степь, заскулила. Заметались и исчезли в ночи искры костров и налетевшие откуда-то камышовые пушинки.
Он медленно отнял от лица руку, утыканную щепками. Израненную ногу теперь ничто не держало, и Олег стал отползать от «Урала» на локтях, пока не уперся ногой в жар костра. Он перевалился на живот, уткнувшись лицом в соленую и теплую землю, и только тогда его сознание начало меркнуть.
…Небосклон уже был посеревшим, осветленным зарей пасмурного дня.
Разлепив глаза, он увидел несколько полевых цветков, дрожащих на ветру перед его лицом. Кострища вокруг уже не дымились, но в неподвижном воздухе еще чувствовались и запах, и тепло саксаула.
Рыжий глаз грузовика едва светился. Олег прикоснулся к разбитой переносице и ребром ладони ощутил окладистую бороду. Сколько дней уже он не брился?
Ощупав занемевшую ногу, он выдернул из нее толстый, словно ствол бамбука, обломок камышины и пополз по убеленной поземкой траве, срывая цветы в надежде, что их хватит на букет. Но их было совсем мало.
Олег привстал на коленях, оглядываясь вокруг.
Голубизна полоски снега посреди серо-желтых песков, редкие кошары в отдалении, пятнышки пасущегося скота. Нет нужды ломать голову над чем-то: все типично для Средней Азии, все просто. Земля кругом очень скудна, она не оправдала стараний людей, хотя и обезображена была бороздами там и тут.
Но люди живут здесь. Есбол, Жапаргали, остальные знакомые ему люди.
Умит.
Что будет с ними, когда степь укроет первым снегопадом, когда ударят настоящие морозы?
Что будет с ним?
Глядя на степь, застывшую в ожидании зимы, ему не хотелось думать ни о чем. Кривясь от боли, он поднялся на ноги и как можно быстрее, — покуда цветы
не завяли, — заковылял к виднеющемуся на горизонте поселку.
1 Форма рельефа, образуемая при высыхании засоленных (такырных) почв в пустынях и полупустынях.
2.Глухие заросли.
3. Обращение к старшей по возрасту женщине (каз.).
4. Сорт дешевого крепленого вина, производимого в Казахстане.
5. Хорошо (каз.).
6. Кирпич-сырец из глинистого грунта с добавлением соломы.
7.Крылатый конь в кыпчакской (башкирской, казахской, татарской, кыргызской) мифологии.
8. Мелководный бессточный солончак с выраженной береговой линией, характерный для пустынь Казахстана.
9.Засухоустойчивый колючий кустарник.
10.Песчаный массив в Казахстане.
11. С ума сошел? (каз.)
12. Хватит (каз.).
13. Выпечка казахской кухни.
14. Горько-соленое бессточное озеро в Казахстане.
15. Марка казахстанского пива.
16 Есть кто дома? (каз.)
17. Членоголовый (ругательство, каз.).
18. Получай (каз.).
19. Хлебом клянусь (каз.).
20. Ужас (каз.).