(Т.Цхварадзе. «До и после»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2020
Тариэл Цхварадзе. До и после. — М.: Эксмо, 2020.
К тому времени, как в Москве (а несколько раньше под тем же названием — в Киеве) вышла книга Тариэла Цхварадзе «До и после», он был уже автором четырех стихотворных сборников, изданных в Батуми, Тбилиси и Москве.
«До и после» — проза в жанре нон-фикшн, рассказывающая о жизни поэта, дебютировавшего в весьма зрелом возрасте.
Незабвенный Александр Михайлович Ревич считал, что «поэзия дело седых» (так он назвал одну из своих последних статей). Тем не менее, поэтический дебют после 50 лет — случай редкий. Однако гораздо необычней позднего дебюта оказалась жизнь, поведанная читателю. Без эвфемизмов и словесных вуалей автор сообщает, что прожил жизнь вора. Слово «вор» он настойчиво пишет с заглавной буквы и посвящает сомнительному сообществу взволнованные монологи, призванные обелить эту прослойку криминального мира.
Строго говоря, криминальный стаж рассказчика больше тридцати лет. Он ступил на кривую дорожку десятилетним мальчишкой, когда вскрыл фомкой киоск «Союзпечати» и спёр альбом с марками. Не склонный к самоанализу, он вспомнит этот случай для объяснения принципов воровской жизни: старик-филателист, пристрастивший его к маркам, был рассеян и подслеповат, но мальчик ни разу не тронул его коллекцию.
Года через два вместе с ватагой ребят он растаскивает с продовольственного склада всё, что уцелело после ограбления бандитами, а еще лет через пять на заре туманной юности, оказавшись с ночью с дружком на Мцхетском вокзале, взламывает вокзальный буфет и пропивает добычу с сокурсниками по художественному училищу.
Но это всего лишь цветочки, шалости шалопая.
Первым серьезным «делом» стало ограбление супружеской пары в летней Гагре. В разгар бурного романа у рассказчика вышли деньги, и он решает простейшим способом исправить положение. Триггером (новомодное словцо) послужила золотая печатка на руке мужчины. Ограбление сорвалось. Курортный роман обернулся задержанием, следствием и первым сроком (родители горе-грабителя еле вымолили у незлопамятных супругов «химию», т.е. условный срок с принудительными работами).
Дальше криминальный сюжет «До и после» развивается по нарастающей. В нем есть всё: кражи, взломы, ограбления, угоны, хитроумные аферы, «тёрки», «разборки», «подставы» — все, что составляет беспокойную жизнь гангстера средней руки.
Я не любитель криминального чтива и скорее всего ограничился бы пролистыванием книги, но в жизни вора, преобразившегося в поэта, точнее, в атмосфере вокруг этой истории есть что-то необычно подлинное, сильное и интересное.
Прежде чем поделиться своими домыслами и догадками, еще два слова о пикантном опусе нон-фикшн.
Тональность повествования своеобразна; я назвал бы ее брутальной победностью, приправленной грузинским нарциссизмом, с явным перебором блатного жаргона. Другая характерная особенность — отсутствие рефлексии. Кажется, что характер рассказчика состоит из двух простейших половин: впечатление и действие. Такой характер редкость и в некоторых родах деятельности бесценен. Думаю, из рассказчика получился бы хороший воин, офицер старшего звена, а может, и повыше. Он решителен, смел, сообразителен, независим, жесток — с набором таких качеств в армии можно далеко пойти. Скажу больше: именно такие люди были нужны Грузии после обретения независимости. Но с воинским укладом будущий вор и поэт разминулся еще в пору службы в Советской Армии. К тому же, похоже, он принципиальный «пацифист».
Рассказу о жизни автора естественным образом предшествуют две новеллы о родителях. Первая — о знакомстве отца с матерью — удивительно трогательна и красива.
Вернувшийся из сталинских лагерей отец рассказчика пытается устроиться в жизни и с этой целью едет в Тбилиси. В дороге он встречает красивую женщину в ярком крепдешине. Из разговора выясняется, что красавица — вдова с четырьмя детьми — недавно переехала с Дона в Грузию в простодушной надежде прокормить и поднять деток в теплой благодатной стране. И вот она едет наниматься официанткой в привокзальный ресторан. Ее слушатель понимает, чем может обернуться для красавицы такая работа; он предлагает ей повременить, дождаться его возвращения с тем, чтобы сообща обдумать будущее. Через неделю он входит к ней в дом — не с вином и цветами, как заправский ухажер, а с подарками для детей, одежкой в маленьком чемоданчике.
Тронутая такой заботой, красавица выходит за него замуж; в благодарность она родит ему двух сыновей, двух будущих поэтов.
(Замечательные стихи Виктора Цхварадзе можно прочитать в антологии русского зарубежья «Освобожденный Улисс», изданной в Москве в 2004 году.)
Вторая родительская новелла не так благообразна. Она воспроизводит разговор с отцом, поведавшим, как в пору лагерной «сидки» воры спасли его от смертельной опасности. Эта история как бы служит рассказчику индульгенцией, объяснением сомнительного жизненного выбора.
Еще об одной особенности «До и после»: из-за многочисленности ли «подвигов» рассказчика или из-за победно-брутальной тональности рассказа у читателя создается впечатление, что перед ним крутой криминальный авторитет, которому и срок пристал бы соответствующий — этак лет десять-двенадцать. Я искренне порадовался за него, когда понял, что отсидка длилась всего три года.
Три года — и он на воле. А на воле — самое воровское время. Все табу сняты, угрызения смешны и нелепы. И заматеревший Вор берется за старое — ведь в этой грёбаной стране никто, кроме него, не позаботится о его семье и близких.
Ряд успешных «дел», перемещения по визам и без, и рассказчик оказывается в Хургаде. Он владелец небольшой недвижимости, проводящий дни в бесконечной сиесте, изредка отрывающийся с зачастившими в Хургаду соотечественниками и возненавидевший Гизу с ее сфинксом и пирамидами.
Первая часть книги, едва ли не девять десятых текста, перегруженного криминалом и «феней», побудила автора заменить кроткую фамилию анималистического корня (Цхварадзе в русском варианте соответствует Овечкин) на Мгеладзе — т.е. на Волкова. Жаль, что русский читатель не может оценить самоиронии этой игры и улыбнуться.
Здесь заканчивается «До» и начинается «После» — вторая часть книги, ее вторая тема и второй сюжет: урка, удачливый вор, отделавшийся малым сроком, превращается в поэта.
Ничего внятного, хоть как-то объясняющего превращение, от автора мы не услышим. Еще по первой части читатель знает, что автору чужды рефлексия и самоанализ. Тем более, он не силен в психологии творчества. Две-три случайные встречи с поэтами — в прошлой жизни — не вызвали у него к этой публике ни интереса, ни уважения.
По строгой закономерности, отмеченной историками и экономистами, разгулу криминала всегда сопутствует падение культуры. В России эта закономерность проявилась с особой наглядностью: телеэкраны заполонили полублатные песни, прилавки завалило низкопробное чтиво, интернет проложил русло для потоков рифмованной графомании. Возможность самого издания текстов окончательно размывает ценностную шкалу. В результате слово стремительно девальвирует: из драгоценного металла превращается в папье-маше.
К сожалению, киевское издание «До и после» демонстрирует аннотацию книги, составленную из «папье-маше». В ней автор назван «популярным поэтом», пришедшим из криминала в «большую поэзию». По всей видимости, сделано это в угоду рыночному маркетингу. Но чтобы вернуть словам подлинный смысл, придется сказать, что понятие «популярный поэт» умерло еще в конце прошлого столетия, а единственным, кто из криминала пришел в большую поэзию, был Франсуа Вийон. Уверен, что Т.Цхварадзе не причастен к аннотации. К его чести, он скромен в самооценке и считает, что «из написанных им сотен текстов с трудом наберётся десяток действительно чего-то стоящих».
И еще пример чудовищной девальвации слова. Уже в 2000-е на некоем важном совещании в Москве, которое вел один из высших чиновников государства, я высказал самоочевидную мысль о разнонаправленности векторов культуры и рынка. Высокий чиновник счел нужным возразить и в доказательство сослался на творчество двух дам, участвующих в совещании: одна из них сочиняла бойкие высокотиражные детективы, другая на досуге пописывала стишки, несколько из которых стали попсовыми песнями. Признаться, я был удручен тем, во что превратилось понятие «культура» в сознании одного из глав государства.
Вот в какое время приоткрыл дверь в поэзию автор честной исповеди «До и после».
Его первые стихи влились в русло, проложенное в интернете, и, в сущности, мало выделялись из безликого потока. Но что-то мучило немолодого дебютанта. Его томил комплекс утенка на птичьем дворе, он изо всех сил тянул шею и напрягал крылья.
Усилие продуктивно: на поэтическом фестивале он знакомится с четырьмя доброжелательными людьми и талантливыми поэтами — Звиадом Ратиани, Александром Кабановым, Бахытом Кенжеевым и Алексеем Цветковым. Я знал всех четверых; их стихи часто печатались в «Дружбе народов», журнале, который я возглавлял без малого четверть века.
Маленькая поэма Звиада Ратиани «Отцы», переведенная недавно ушедшим Володей Саришвили, по сей день волнует душу: это пронзительный, моментальный снимок отцов, полных сил молодых мужчин, жестоко перемолотых перестройкой; среди них я вижу и свою растерянную физиономию.
Александр Кабанов порой так раскручивает динамо-машину своего дарования, что с нее слетают искры ослепительной яркости. Тариэл Цхварадзе по достоинству восхищается собратом, но в «нокаут» его посылает вполне тривиальная находка: «Вначале богу душу отдаю, потом, опохмелившись, забираю»; скорее всего, наивное восхищение, отголосок бурной молодости.
Все четверо оказали благотворное влияние на неофита.
Бахыту Кенжееву пришлась по душе простота его стихов, он находит их народными.
А Кабанов емкой метафорой передает постоянное усилие поэта, «как Мюнхгаузен, вытаскивающего себя и свои тексты за волосы из рутинного болота бытия».
Звиад Ратиани, на которого «при первом знакомстве стихи не произвели никакого впечатления», отдает должное автору — он «пишет лучше и свободнее и за три-четыре года добивается того, к чему многие не смогли приблизиться за долгие годы».
Что же до Алексея Цветкова, он сделал больше других — помог начинающему поэту квалифицированным советом и профессиональной редактурой.
К сожалению, не могу вписать себя в этот достойный список: лет пять назад я просто отклонил присланную мне в журнал подборку стихов Тариэла Цхварадзе. Как узнал из книги, так же поступил редактор «Знамени» Сергей Чупринин: «толстые журналы» все еще считают себя оплотом культуры и «важничают» из последних сил. Но, может статься, наши отказы тоже стали своего рода уроком: творчество — загадка, а душа художника чутка и восприимчива.
Так или иначе, поэт обрел голос, его стих раскрепостился, прежнюю робость и угловатость сменила стать, в которой порой проступает лирическая грация.
Все это результат уроков, штудий и встреч на поэтических фестивалях, на которые охотно приглашают последнего русскоязычного грузина, пишущего стихи, человека с загадочной биографией и репутацией этакого Анри Руссо в поэзии.
На последней странице книги автор все-таки пробует объяснить природу своего превращения: «Когда в бурном водовороте событий я стал захлебываться, выручила поэзия, свалившаяся на голову, как спасательный круг».
Эту же мысль он облекает в форму стихотворной строфы:
Все то, что было «До» — прекрасно,
но «После» радует вдвойне.
Великий Доктор, как лекарство,
поэзию назначил мне.
Тариэл Цхварадзе разменял седьмой десяток, а его неудовлетворенная душа по-юношески волнуется и взыскует слова. Я не думаю, что он удивит нас стихами; удивляет его усилие, стремление к совершенству и преданность поэзии: в конце концов — «Что ему Гекуба!»
Но тут уже ведомство Великого Доктора, где все возможно.
И, может быть, прав незабвенный Варлам Шаламов — «Поэзия — дело седых».