Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2020
Как мы попали в ловушку перепроизводства контента и как найти из нее выход
В начале декабря прошлого года меня поразил пост в соцсетях одного независимого книжного магазина из Питера. Его совладельцы выкладывали на стенд на ярмарке «Нон-фикшн» книги, и с одной из посетительниц ярмарки произошел такой диалог:
— Это же старая книга, верно?
— Нет, новая.
— Но я же в октябре видела ее в продаже в Питере.
— То есть два месяца — это для вас уже старая?
— А как же!
Звучит как анекдот, достойный маленького эпизода в ситкоме из жизни книгопродавцев, но проблема в том, что такое отношение к текстам распространяется все больше и затрагивает не только поведение потребителя. Вот цитата из прошлогодней дискуссии владельцев издательств, специализирующихся на нон-фикшн литературе: «Проблема для издательств, выпускающих серьезный нон-фикшн, состоит в том, что эти книги должны продаваться долго, а в России глубина рынка максимум два года. То есть, если книга не продалась за этот период, ее магазины больше не берут на продажу».
Если книги, которые подчас пишутся несколько лет, «живут» на отечественном рынке всего два года, легко представить, что происходит с книгами художественными.
Но литература в этом смысле идет в хвосте всех медиаиндустрий. Контента стало слишком много, его потребление занимает все больше времени. По последним подсчетам медиаэкспертов, в среднем в 2020 году человек тратит на цифровое чтение, видеоигры, просмотр роликов, сериалов и фильмов и т.д. не меньше двенадцати часов в сутки, при этом период бодрствования длится в среднем шестнадцать часов в сутки[1] . То есть технологии уже приблизились к тому, чтобы занять не только все свободное время человека — но и все время вообще. Только сон пока остается естественным периодом медиа-«детокса», но и то — лишь условно: количество материалов и лекций о том, почему на самом деле важно спать семь-девять часов в день, сигнализирует о том, что проблема уже назрела. Да и легко вообразить себе технологию, которая захватывает сон: в мире далекого будущего из комикса «Трансметрополитен» Уоррена Эллиса и Дерика Робертсона медиакомпании научились «заражать» мозг телезрителя рекламой, которую он потом смотрит во сне.
Проблему вроде бы должны были решить алгоритмы нейросетей, которые отбирают для пользователя контент в ленте соцсетей, исходя из истории запросов и кликов. Но, во-первых, проблему перепроизводства это не решило, а во-вторых, потребители начали дробиться на непересекающиеся группы — так называемые «информационные пузыри», пользователи которых потребляют значимый только для них контент и «сужают» свое потребление. В результате происходит радикализация мнений и поляризация групп в соцсетях: уверен, вы уже сталкивались с потребностью отписаться от знакомого просто потому, что он высказал мнение, резко отличающееся от вашего, и вы понимали, что переубедить его не удастся.
Кроме того, алгоритмы не появляются сами по себе — их тоже кто-то пишет, и это стало особенно очевидно после скандалов с Facebook и Тиндером, где алгоритм основан на глубоко патриархальном противопоставлении статусных белых мужчин и меньшинств.
При этом медиа все еще функционируют по старой модели, где журналисту нужно «побывать» (коронавирус, конечно, делает содержание глагола «побывать» весьма условным) всюду одновременно и рассказать об этом читателям — отсюда и появляются кликбейтные заголовки вроде «вы должны послушать это немедленно», «прочитайте прямо сейчас» и длинные колонки с анализом стиля одежды героев из свежего сезона нашумевшего сериала.
Люди при этом от такого количества информации устают, и речь не только о блогерах и «микроинфлюэнсерах», то есть собственно производителях контента, выгоранию которых были посвящены сотни статей. По данным Pew Research Center, две трети американцев чувствуют усталость от обилия новостей[2] . По подсчетам медиа аналитиков, 70 % граждан США также недовольны обилием стриминговых сервисов и платформ онлайн-подписки[3]. Понятно, что сопоставлять российскую аудиторию с американской можно лишь с определенной долей условности, но полагаю, что цифры выглядели бы аналогично с поправкой на отдельные факторы.
В знаменитом рассказе Борхеса «Фунес, чудо памяти» Иринео Фунес, упав с лошади, приобретает сверхъестественную способность запоминать все, что происходит с ним в течение дня, тогда как до инцидента Фунес «жил как человек во сне: смотрел не видя, слушал не слыша, забывал все — почти все». В нашем случае возникает странная ситуация: платформы самопубликации и СМИ относятся к потребителю как к «чуду памяти», способному уследить одновременно за сотнями трендов и держать руку на пульсе политической ситуации, тогда как в реальности он скорее напоминает Фунеса до падения с лошади: детали стираются, ненужная информация забывается, и вот уже трехнедельной давности взрыв в порту Бейрута (на минуточку, самый мощный неядерный взрыв новейшей эпохи) кажется российскому читателю далеким и неприятным сном.
В этих условиях литература как медиа, за которым, по данным Deloitte, следят примерно столько же процентов населения, сколько и за видеоиграми, пытается усидеть сразу на двух стульях. С одной стороны, некоторые авторы и издатели пытаются сохранить хорошую мину при плохой игре и показать, что литература — это про «настоящее», про «вечные ценности», тогда как прочие источники медиапотребления внимания не заслуживают. В результате литераторы такого вида как будто начисто лишаются самоиронии и воспроизводят знакомые по литературе доинтернетных времен приемы: упор на рефлексию и философские размышления, вялые сюжеты, острое недоверие к современности и ее приметам. В отдельности в этих приемах нет ничего плохого, но в сумме они рождают литературу, замкнутую саму на себе и малоинтересную кому-либо за пределами узкого круга причастных.
Но, с другой стороны, литература пытается угнаться за поездом и быть в русле последних тем и трендов, и совершенно неслучайно спустя два месяца после дела Ивана Голунова слышались недоуменные возгласы, мол, почему о деле не написано еще ни одной книги — как будто наскоро испеченная литература сможет оказаться проницательней юристов и политических аналитиков. В результате появляются книги на актуальные темы: война в Донбассе, жизнь в гей-парах, карантин, домашнее насилие, — написанные кричаще архаическим языком, с использованием давно отработанных сюжетных штампов. Стремление поспеть за тематическим паровозом рождает выхолощенные, лишенные содержательного нарративного размышления тексты.
Все это не означает, конечно, что об актуальных проблемах не надо говорить — вовсе даже наоборот; азбучная истина: тематическая актуальность должна сочетаться со свежестью взгляда, которую обеспечивает журналистская оптика — фактчекинг, умение анализировать информацию и подавать в удобном для читателя виде. Но, возможно, именно поэтому самые удачные книги последнего времени об актуальных событиях писали журналисты: Анна Немзер, Шамиль Идиатуллин и Дмитрий Захаров.
Отсюда и понятная ситуация, когда книги, как и сериалы, почему-то «устаревают» уже через два месяца, и от каждой мало-мальски удачной книги ожидают потенциала экранизации — как будто книги сами по себе лишились ценности, и от них теперь принято требовать либо радикального эскапизма, либо откровений.
Что делать с перепроизводством контента, не очень ясно. Попросту начать «производить меньше» можно лишь коллективными усилиями, потому что трудно представить себе блогера или СМИ, которые решились бы на это в одиночку в ущерб кликам и доходам. Эксперты предлагают разные модели поведения, помимо очевидного «детокса» (то есть сознательного отключения соцсетей на некоторое время) и смены читательских практик (от экрана к бумаге, например), я же сосредоточусь на литературе.
Дэвид Микикс в книге «Slow Reading in a Hurried Age»[4] («Медленное чтение в суетливую эпоху») напоминал об иудейской традиции «мидраша», то есть традиции устного толкования текстов Торы на основе медленного, вдумчивого чтения. Отталкиваясь от малейших деталей, словосочетаний и фраз, раввины-толкователи пытались обнаружить новые, ранее не замеченные и при этом более точные смыслы в словах, дарованных Богом. Практика эта была коллективной. Сейчас, конечно, трудно себе представить такое «медленное чтение», но, возможно, проблема как раз не в практике, а в нас самих, отвыкших от медленного потребления информации. Возможно, к нему стоит вернуться: отказ от индивидуальной «достигаторской» практики увеличения количества прочитанных книг в пользу коллективной практики медленного чтения позволит с большей осознанностью относиться к миру вокруг. В какой-то мере это направление уже реализуется: становится больше читательских клубов, отдельные подкасты практикуют медленное чтение и обсуждение текстов. Кажется, чтобы не выгореть самим и не встраиваться в конвейерный поток производства новостей, блогерам также стоит сосредоточиться на расширении коллективных практик и челленджей медленного чтения.
Решения возможны и со стороны производителя контента. В 2016 году на презентации книги «Вся кремлевская рать» о политической жизни страны в нулевые-десятые годы, рассказанной от лица людей из близкого окружения Владимира Путина, ее автор Михаил Зыгарь объяснял, почему из журналистики подался в литературу: в какой-то момент на посту шеф-редактора он задумался о том, какой процент новостей, оказывающихся в ленте, останется актуальным еще через месяц. Ему стало ясно, что процент этот — мизерный. Чтобы отделить важное от неважного, требуется время — и в смысле хронологической дистанции, и в смысле недель и месяцев, потраченных на вдумчивый анализ имеющихся данных.
Примерно такой мне и видится модель писательской работы с современностью в эпоху «текучести», как ее называл Зигмунт Бауман: наблюдения, которые подвергаются тщательному анализу на предмет выявления вопросов, действительно важных в мире 2020 года (а не 1920, 1945 или 1989-го, в которых многие до сих пор, кажется, пребывают), с последующей обработкой — либо стилистической и сюжетной, в случае художественных жанров, либо формальной, в случае нон-фикшн.
Отказавшись от скорости в пользу факт-чекинга и критического анализа новой реальности, мы получим по-настоящему острую литературу, не лишенную смысловой глубины.
Но пойдут ли литература и ее потребитель по этому маршруту, покажет время.
[1] Конец истории и the LAST Big Thing. — Медиаболь: https://andrey.substack.com/p/-the-last-big-thing?utm_source=telegram.me&utm_medium=social&utm_campaign=andrey-boborykin-pishet-o-vozmozhnoy-evol&utm_content=41937450
[2] https://www.pewresearch.org/fact-tank/2020/02/26/almost-seven-in-ten-americans-have-news-fatigue-more-among-republicans/
[3] https://www.afisha.ru/article/news-ustalost-ot-podpiski-polzovatelyam-uzhe-nadoeli-strimingovye-servisy/
[4] https://www.pewresearch.org/fact-tank/2020/02/26/almost-seven-in-ten-americans-have-news-fatigue-more-among-republicans/