Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2020
Салимон Владимир Иванович — поэт, автор 25 книг стихов. Родился в 1952 году в Москве. Главный редактор журнала «Золотой век» (1991—2001). Лауреат премий журналов «Октябрь», «Арион», Европейской поэтической премии Римской академии (1995). Лауреат Новой Пушкинской премии (2012), премии «Венец» (2017) и др. Живет в Москве. Постоянный автор «Дружбы народов».
* * *
Ленинские горы называть
странно мне горами Воробьёвыми,
будто бы слепому прозревать
и сверкать глазами бирюзовыми
на друзей своих и на подруг,
вдруг заметив, что на башне каменной
стрелки описали жизни круг,
ландыш вырос на могиле маминой,
что лежит теперь в густом лесу,
а не на погосте тесном.
Голуби
прилетают пить туда росу,
словно воду чистую из проруби.
Прежде не любил я этих птиц,
но потом привык к ним окончательно,
принимая за больших синиц,
пропитанье ищущих старательно.
* * *
Я ждал прилёта птиц весной.
А что ещё от жизни ждать,
когда ты слабый и больной
на целый месяц слёг в кровать?
— Эй, женщина, открой окно,
скажи, не видно ли кого,
иль за окном темным-темно,
и никого, и ничего?
И вот она глядит в туман,
что ночью пал на стольный град,
что поглотил весь Тёплый стан,
Беляево, Коньково, МКАД,
глядит она в бинокль морской
на сухопутный наш район.
И вдруг — скворцы:
один, другой!
Кричат, летят со всех сторон!
* * *
Кремлёвские стены,
зубчатые тени
от ёлок у стен крепостных,
где ленинцем юным и я на колени
вставал между тысяч других.
И я приносил в жертву мёртвому богу
бессмертную душу свою.
И я со страной умирал понемногу,
по капле в родимом краю.
Не знаю, как выжил я,
как не сломался,
как не оступился тогда,
как в бездну разверзшуюся не сорвался
с вершины сверкающей, словно звезда.
* * *
Буря на море,
морские сраженья,
рыбой и зверем на пристани торг —
маринистические измышленья
с детства меня приводили в восторг.
Климат умеренно континентальный,
но в отдаленье видны облака,
как корабли, те, что в гавани дальней
в кровь ободрали на рейде бока.
Эта иллюзия столь совершенна,
что отличить невозможно порой
всё вплоть — до качки,
до лёгкого крена.
Склянок на баке так явственен бой.
Столь достоверны матросские шутки.
Слышится, как караульный идёт.
Трели доносятся боцманской дудки.
Будто в Москве,
возле Красных ворот
в будке серебряной регулировщик,
словно соловушка в клетке свистит.
Катит тележку на сквер газировщик,
а лимонад и шипит, и шипит.
* * *
Только встав посередине
поля,
башенки Кремля
разглядишь в небесной сини,
жажду знаний утоля.
Есть ли Кремль на самом деле,
или это — только миф?
Мы стояли и смотрели,
широко глаза открыв.
Столь разнились наши взгляды,
что, не зная, как нам быть,
на картофельные гряды
мы присели покурить.
Кто-то вынул сигареты.
Я достал бутыль вина.
С виду мы — интеллигенты,
а по сути мы — шпана.
* * *
Широко расставив ноги,
шли по шпалам, по путям,
по просёлочной дороге
бабы утром в Божий храм.
Лесом. Полем. Диким лугом.
Невозможно не признать,
что взаправду русским духом
пахла эта благодать.
На дороге были лужи.
В лужах были — острова
небольшие части суши,
где с весны росла трава.
В зарослях её бескрайних,
когда смотришь сверху вниз,
видишь массу тропок тайных,
как за сценой средь кулис.
Иллюзорный, нереальный
существует там мирок,
в нём народец театральный:
хрущ, кобылка, мотылёк.
* * *
Овраг глубокий был водоразделом.
Как будто разорвали пополам
многометровый сросток глины с мелом
и под ноги его швырнули нам.
Расщелина с неровными краями
образовалась не сама собой,
её источник пробивал годами,
родник, как червь холодный и слепой.
Тут мужичок пахать заставил Змея,
когда они решили Русь делить.
Змей был наивней, чище, но глупее —
дал обмануть себя и погубить.
* * *
В Больших и Малых переулках
душа моя плутает ныне,
вздыхает о московских булках:
о сайках, бубликах в корзине.
Такая, право, ностальгия!
Но что поделать, коль пампушки
и калачи, и пироги я
любил в кондитерской на Пушке.
Любил морозец, но не крепкий —
не больше двадцати —
погоду
портвейную,
поскольку кепки
и шапки не носил я сроду.
* * *
Хорошо понимая, кому
на руку темнота больше всех,
я уверен, что сядет в тюрьму
не повинный ни в чем человек.
Я уверен, что вор и злодей
избежит наказанья,
хотя
вижу, как полноводный ручей
моет улицы после дождя.
Слышу, как он с подземной рекой
воедино сливаясь, журчит
на Пречистенке под мостовой
Чертороем средь каменных плит.
Черторой, чёртов зуб, чёртов клык,
словно зверь, непокорный Судьбе,
напролом, напрямки, напрямик
пробивает дорогу себе.
* * *
В осеннем свете — боковом неярком —
лучей последних отблески ловлю,
и жизнь моя мне кажется подарком,
поскольку я и верю, и люблю.
Я верю, что есть Бог, и Бога славлю,
что сбудутся надежды и мечты
я верю,
видя, как по разнотравью
ведут гнедых коней вдоль борозды.
Что мне рисунки в каменной пустыне,
когда над нами чертит самолет
такие знаки в поднебесной сини,
что их не всякий светлый ум поймёт!
Не это ли чудесные скрижали,
ниспосланные свыше нам с тобой,
рисунки, что дожди нарисовали,
а на реке — буксир с большой трубой?
Люблю следить за тем, как он неспешно,
бухтя себе под нос,
день ото дня
ход набирает, как поет утешно
его гудок, гремит его броня.
Люблю воображать себя матросом —
весёлым, сильным, смелым моряком,
пилотом в лётной куртке,
с красным носом,
что в холод душу греет коньяком.
Я жизнь люблю в трудах, заботах, битвах
в полях бескрайних и на площадях
в сраженьях за свободу,
и в молитвах
в уединенье тихом при свечах.