Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2019
Володихин Дмитрий Михайлович — историк, писатель, литературный критик. Доктор исторических наук. Автор ряда монографий по истории русского средневековья, литературных биографий и романов. Лауреат Патриаршей литературной премии (2019). Живет в Москве.
— Милый, я решила сократить время твоего пребывания в табернах. Сегодня, например, ты в таберну не пойдешь.
Павел Георгиевич особенно и не стремился к вину, чужой стряпне и шумным разговорам. Но если у тебя остался один единственный старый друг и с ним хочется вспомнить молодость, когда тот еще не был стратигом Смоленской фемы, а ты сам еще не принимал в Москве, на Ильинке, трепещущих растратчиков в высоких чинах, таберна — в самый раз.
— Рыбка, но у меня там назначена встреча…
— …с Кириллом Андреевичем. Знаю-знаю. Я его перехватила, чтобы пригласить прямо к нам в усадьбу. На природу. На собственное домашнее вино. На лимонный пирог, в конце концов! Хотя бы раз в жизни вы можете отдохнуть от этих дурацких чужих поваров, которые только и умеют, что портить людям желудки?
«Лимонный пирог! Значит, не отвертишься…»
— Не правда ли, милый, я здорово придумала?
«Было бы здорово, если б только не в этот день… Не в этот день… Надо как-то предупредить Киру. Обязательно предупредить, а то он как заладит…»
— Почему ты не отвечаешь? Или тебе не нравится моя затея?
— Все хорошо, Рыбка. — Павел Георгиевич обнял ее. — Просто я не ожидал. Но затея — отличная. Особенно с лимонным пирогом. Конечно, какой прок в злобных чудовищах, лишь по какой-то нелепости именующихся поварами? То ли дело ты!
Супруга довольно зарозовела.
Она и впрямь готовила превосходно.
У ворот раз-другой звякнул колокольчик.
— О, милый, он уже тут как тут! А у меня еще ничего не готово!
У Павла Георгиевича затеплилась надежда. «Авось, с Божьей помощью, успею сказать ему…»
— Ничего, Рыбка, у тебя легкая рука, так что все у тебя чудесным образом в мгновение ока приготовится. Иди! Я встречу сам.
Жена схватила его за руку.
— Нет-нет, что ты, милый. Это невежливо. Мы встретим Кирилла Андреевича вдвоем, как полагается порядочным хозяевам.
Надежда рассеялась сей же миг. Павел Георгиевич обреченно поплелся к воротам. Рыбка, улыбаясь, взяла его под руку.
* * *
Беда подкралась между рыжиками в сметане и говядиной с черносливом. Ну а как еще могло быть? В лучшем случае, она дождалась бы лимонного пирога.
Кира, отирая пот, обильно выступивший на лбу, разразился неизбежным:
— Ты помнишь ли, друг любезный, какой сегодня день?
«Ну, еще бы…»
— Помню. И кстати, с утра было солнечно. Жара, конечно, а сейчас вон ветерок…
Гость не понял намека.
— Вот и под Кандагаром, ровно тридцать пять лет назад, была жара. Только еще хуже, нестерпимая. Помнишь, ты нашел эту зелененькую звездочку там, в пыли, она была горячая, руку жгла…
«Вот оно! Все…»
Но семейная жизнь — это такое приключение, в котором надо уворачиваться до конца.
— Что за Кандагар, милый? — насторожилась Рыбка.
— Да так, одна командировка… Сто лет прошло.
Но Кира не только не сообразил, но еще и обиделся:
— Не сто, а ровно тридцать пять! Говорил — по-о-омнишь!
— Да помню я все прекрасно. Но дело давнее. Давай-ка лучше о том, как мы с тобой на Соловки плавали…
— Нет, позво-оль! Соловки — место дивное, но мне именно о Кандагаре сейчас хочется, — день такой!
— Да ну…
Кира возмущенно фыркнул.
— Никакое не «да ну»! Ты меня на себе полтора километра тащил, вся форма твоя моей кровью пропиталась. Если б не ты, так я бы остался там…
— О чем это Кирилл Андреевич? О чем это, милый? Какая кровь? — испуганно переспросила жена.
— Да какая… моя! А твой супруг когда-то был не просто боец, а герой, сила! Если бы ты видела, как он душманов…
— Довольно! — почти прикрикнул Павел Георгиевич. — Довольно. У Киры случаются такие изощренные шутки, что… я вот до сих пор привыкнуть не могу. Рыбка, накрой нам, пожалуйста, в саду.
Жена застыла в оторопении. Кажется, она даже упустила смысл слов «сад» и «накрыть».
— Вина белого, сыра и таврических персиков.
Чмокнул ее в лоб. Чмокнул в макушку.
Рыбка не без труда стряхнула с себя оцепенение и отправилась хлопотать.
* * *
— …Шутки?
Кира смотрел на него сердито.
«Слава Богу, Рыбка не стала любопытничать, оставила нас одних. Слава Богу!»
— Пойми меня правильно, Кирилл… У меня чудесная, любящая, заботливая супруга, три сына и две дочки, у нас в доме лад и мир. У нас очень хорошо в доме. Я люблю ее, а она меня… И… И… Как бы тебе правильно сказать, так, чтоб вежливо и точно в одном стакане… Никому из них не надо знать, что когда-то случилась дикая бойня, какой Империя не ведала с двадцатых годов, что погибло пятнадцать молодых парней, что муж… и отец… собственноручно убил трех человек. Никому не нужна эта кровь, Кира, никому.
Друг побелел от ярости:
— А тогда она была нужна? Ведь я не напрасно получил осколок в ногу, а ты не напрасно переболел тифом, когда вернулся из Афгана? Или все напрасно, ты ответь мне!
«Ох… Почему я ему раньше не рассказал, не объяснил. Ведь тысячу раз мог!»
— Да не кипятись, Кира… Конечно, тогда… кто-то в Приказе … скажем так, расслабился. Допустил, что князек из лимеса начал налаживать торговый путь в Империю для своего белого порошка… Говорят, тогда многих сняли…
— Самого друнгария! — перебил его Кира с выражением так-и-надо-его на лице
— Верно, и самого друнгария в том числе. Но за чью-то расслабленность пятнадцать парней заплатили жизнью, когда мы этого князька… убирали. А если бы не заплатили? Порошочек-то… это такой порошочек, что от него в Империи лишилось бы жизни намного больше народу. Ты ведь понимаешь…
Сам Павел Георгиевич все это продумал и через сердце пропустил многое множество раз. Но совсем другое дело — продуманное и прочувствованное выпускать наружу…
— Я-то как раз очень хорошо понимаю. Но почему об этом не следует говорить? Я был тогда воинским головой, ты — тайным дьяком в дружине серебряных щитов особого назначения, мы оба — государевы служильцы, мы дело делали… и мы не совершили ничего дурного.
«Ты прав, Кира. Но ты — холостяк».
— Все так… служильцы. Но… ты пойми, наше общество отвыкло от крови, смерти, ран, увечий. У нас все и повсюду так благоустроилось, как у меня в семье. И хорошо, и очень хорошо, и славно. Потому что кровопролитие и смертоубийство — это ведь дрянь, это от беса, это страшно и пакостно, даже если ты отечество защищаешь. Так нужно ли пугать людей всем этим? Подумай, Кира.
Друг погрузился в молчание. Вздохнул тяжко. Недовольно подергал щекой. Ухмыльнулся. Поди пойми — понял ли… Но даже если и не понял, то уж во всяком случае решил старому хитрецу Пашке простить и подыграть.
— Она хотя бы знает, что ты восемь лет прослужил в Приказе тайных дел? А про ранения? Про тиф?
— Нет. И надеюсь, не узнает никогда. Для нее я всего лишь благополучный чиновник из ведомства логофета дрома. Один из тысяч благополучных чиновников нашей милой благоутробной Эллинороссии. Таким и любит. Без крови и без геройства.
— Сейчас, вроде, пошли споры: не лучше ли говорить «Византороссия», а не «Эллинороссия».
«Слава Богу! Отошел, не сердится больше. Вот хорошо-то, вот хорошо!»
— Ну не знаю… с тех пор как Империя ромеев и Владимирская Русь слились воедино, сколько веков прошло? Все как-то устроилось, устоялось… К чему переигрывать? История-то от других названий не переменится, историю-то не переиграешь.
Кира налил себе и ему по полной.
— Ладно, Господь с ней, с историей. Давай помянем ребят… не чокаясь. Ты помнишь, как их…
— Всех помню… Игнат, Илья…
— Иван Рыжий, Иван Черный…
— Клим… то есть Климент…
— Лев.
— Пантелеймон… десятник.
— Алан… и еще Аслан.
— Григорий малой.
— И Григорий старшой, пловец был от Бога.
— Дмитрий… который по связи… помнишь?
— Ну а как же. Афоня… в смысле Афанасий.
— Бешлык… то есть, Мурад его звали.
— А как Ножа звали?.. я уже запамятовал.
— Андроник, я помню.
— Забывать начинаем…
— Ничего, не забудем.
И они помянули, не чокаясь. Помолчали.
— Ты прав, наверное, Пашка. Бог их знает поименно, мы их помним, в Управлении доска установлена… и все, и хватит. Жизнь должна быть розовощекой! Давай теперь за розовощекую жизнь… и закусим лимонным пирогом твоей благоверной… О! Хороший пирог! Отличный пирог! Жениться, что ли?
А потом Кира чаевничал с ними, был весел, брызгал шутками, словно игристое вино, сам смеялся, нахваливал стряпню Рыбки, даже ввел ее в некоторое смущение. А за прежние шутки извинился, мол, уж очень хотелось попугать хозяйку несуществующим боевым прошлым, ведь когда она пугается, у нее такие чудесные большие глаза, просто как у какой-нибудь сказочной девицы-красавицы… и вообще, жаль, что Пашка встретил такое чудо первым.
Павел Георгиевич проводил его до ворот усадьбы. Обнялись.
* * *
Поздно вечером, когда Рыбка уже спала, он достал из сундучка со старой мелочевкой, напоминавшей о молодости, сверток размером с крупный грецкий орех. Развернул. На ладонь легла эта странная… фитюлька. Пятилучевая звезда из мягкого металла, серовато-зеленоватая, почти оливковая, с изображением серпика и молоточка в середине. Горные какие-то войска? Но для чего серпик и почему звезда? Кто-то из афганцев обронил? У них символика другая… Странная вещь. Как будто пришелица из иного мира, который мог бы состояться здесь, в Империи, но почему-то не осуществился во плоти.
«Не приведи Бог, попадется жене на глаза… Не приведи Бог!»
И Павел Георгиевич выбросил звездочку.