Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2019
Куллэ Виктор Альфредович — поэт, переводчик, эссеист, сценарист, кандидат филологических наук, комментатор собрания сочинений Иосифа Бродского. Родился в 1962 году на Урале. Учился в Ленинградском институте точной механики и оптики, окончил Литературный институт им.А.М.Горького. Автор поэтических книг «Палимпсест» (2001), «Всё всерьёз» (2011), «Стойкость и свет» (2018). Лауреат многих литературных премий. Живет в Москве и Санкт-Петербурге.
* * *
Если надо — пронзи мя…
По пути прирастая,
в сером небе предзимья
вязнет чёрная стая.
Оттого и пристрастна
дальнозоркая птица
к равнодушью пространства,
где охотник таится.
Вспоминаешь устало,
как — в стремленье к покою —
это всё оседало,
становилось тобою.
После смерти как птаха
упорхнёшь из неволи.
Жаль, отсутствие страха
не спасает от боли.
Накопившимся ядом
проступая наружу,
время учит утратам
и смирению душу.
Памяти мамы
1
Силюсь осознать вослед,
что тебя на свете нет.
Мама, милая, зачем?
Чтоб не создавать проблем
детям немощью своею?
Думать далее не смею.
Видно ли тебе оттуда,
где предел земным делам:
от порядка и уюта
остаётся мёртвый хлам.
От налаженного быта —
лишь разбитое корыто.
Больше не спасают осто-
надоевшие дела.
Как бессмысленно и просто
жизнь прошла.
Вот и щурюсь близоруко,
глядя в световой проём.
Люди мучают друг друга,
чтоб оплакивать потом.
2
Мама копила пластиковые бутылки,
молочные пакеты (пригодятся на даче),
коробочки из-под лекарств, сухие обмылки,
любую порожнюю тару. А как иначе?
В этом была вековая крестьянская мудрость:
каждой шаминочке в доме найдётся место.
Так городскую квартиру заполнил мусор.
Она его охраняла: по дурости? Из протеста
против того, что старость пойдёт на свалку?
Для неё это было исполнено высшего смысла.
Полжизни ушло на нашу с ней перепалку
про ненужные вещи. Со временем я смирился.
После смерти отца, пустоту заполняя,
в дом волокла с помойки ценную рухлядь:
«Почти не надёвано, а ведь, видать, привозная…
Вот подрастут внучата…» Порядок рухнул
вместе с нехитрым уютом — и стал синдромом
Плюшкина, с поправкой на стариковскую шалость:
«Старый — что малый». Дом перестал быть домом.
Тщетно к себе выманивал — не соглашалась.
После смерти отца раз по пять и чаще
за день звонил по межгороду — ждал ответа,
чтобы услышать голосом шелестящим:
«Сынок, для меня ты — словно глоточек света».
Почитай каждый месяц садился в поезд,
понимая, что это уже ничего не изменит.
А она пыталась представить, что будет после.
Вчитывалась в Брянчанинова, в отца Александра Меня.
Мама, прости — порой не хватало терпенья.
Безумие истончает самые прочные звенья —
кроме любви. И от кого теперь я
снова услышу: «Сил тебе и разуменья»?
3
Думала: в дому, во сне —
умерла в больнице,
хоть на чистой простыне.
Пробовал молиться,
в вере, что врачи спасут —
вовсе не тверденек.
Оставался самосуд,
добыванье денег.
Сколь есть сил — держал древко
призрачной надежде (ы).
Умирать не так легко,
как я думал прежде.
4
Рукавицею ежовой,
жертвой, строгостью, трудом —
в роли Вассы Железновой
ты держать пыталась дом.
Но стареющим актрисам
образ с возрастом — немил.
Потакал твоим капризам
(хоть с ума от них сходил),
что нельзя стирать простынок,
лишний мусор убирать…
Мама, мамочка, прости нас —
нам ведь тоже умирать.
5
Уход всё обнуляет — кроме
прощенья, памяти, вины.
Растерянные вещи в доме
отныне смысла лишены.
Но нежность из-за амальгамы
хранит вернее, чем броня.
У смерти взгляд ушедшей мамы:
ей горько прибирать меня.
* * *
Больше ничто не неволит
помнить тебя наизусть.
Ранен любовью навылет —
тупо подёнкой займусь.
Кажется, выжил, дурила?
Дальше — без поводыря,
боль, что тебя сотворила,
издали благодаря.
* * *
Сказать «люблю» легко. Любить —
довольно тяжкая работа.
Любви всегда мешает что-то:
неважно — дурость или быт.
Под старость снова ослепил
свет из полураскрытой двери.
Им объясняет Алигьери
движенье солнца и светил,
произрастание листвы
и обречённое круженье.
Закон земного притяженья —
всего лишь следствие любви.