Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2019
Евгений Бабушкин — писатель, журналист. Родился в Ленинграде в 1983 году. Автор книги «Библия бедных» (АСТ, 2017). Лауреат премии «Дебют» за короткую прозу и премии Дмитрия Горчева. Рассказы переведены на финский, литовский, китайский и немецкий языки. Живет в Москве.
Картинка первая,
из которой мы узнаем об устройстве одной головы
На щеках у девчонки сверхмодный узор из фальшивой крови: типа мозг взорвался, из ушей потек. Мальчик обычен. Девчонке скучно.
— В мялк бдем.
— Да мал деньк.
— Бдем, ну бдем.
Время действия — завтра. Но не светлое завтра, а так себе завтречко. В этом рассказе люди говорят по-дурацки, потому что так и говорят в будущем. Берегут слова, чтобы лишнего в рот не налетело.
— А чомнут?
— «Нана Ня и ночь любви».
— А чотм?
— Дакбычно.
Мялка — это соматосенсорное кабаре. На сцене тетка, в башке у тетки штука. Тетку бьют — всем больно. Гладят — всем гладко. Жгут — все чувствуют, как с костей сползает мясо.
— Нуок. Нубдем. Чоттак мялклюшь?
— А я б сма мялс. Я тлант. Буду Лана Ля! Ок?
— Йе.
Мялка — от слова «мять». «Кристина Ку мнет себя» — самое первое шоу самой первой дивы. Так и повелось: мялка. И шоу, и место, и женщина, тело свое превратившая в телебашню. Все — мялка.
Ну а эта конкретная мялка мала, тускла и прокурена. На входе ребенок с алыми от наркоты глазами раздает пробки — съемные модули приема. Скользко и противно они крепятся к основанию черепа. Зрители как могут прячут дыру в затылке: кто гривой, кто шарфиком.
Свет гаснет, луч ползет по сцене, там — прозрачная ванна. Это типа море. Внутри Нана Ня — голая, старая, глупая баба. По сюжету она красавица. Но на сюжет плевать. Нана Ня сложно цокает языком — это логин — и штука в ее голове начинает стрим. Зал чувствует воду, окутавшую чужое тело, и пластик, упершийся в чужой зад. Стрим — полчаса. Ассистенты будут баловать Нану Ня так и эдак. Зрители платят за чужие переживания и намерены напереживаться. Плещется море. Мялка мнется. Всем хорошо.
Картинка вторая,
из которой мы узнаем об основах
соматосенсорного нейрочипирования, но скучно не будет
Место действия — город, какой хотите. Вечная вьюга среди небоскребов. Или: куча мусора на берегу гнилой реки. Или: стены кремля в рекламе сосисок. Вам декорацию выбирать. Все города одинаковы, впрочем. Родился — не заметили, пропал — забыли.
То ли дело мялка. Она мечта. Она — навечно.
Кастинг: суешь голову в бак с огоньками, а потом тебе говорят, годишься ли. Мужчины не мнутся, что-то не то в мозгу. Но у каждой стотысячной женщины мозг подходящий. Такую тестируют. Не дура ли будущая дива, не фригидна ли, хорошо ли понимает команды.
Потом идешь к мяснику, ставишь соматосенсорный передатчик (штуку, проще говоря) в третий желудочек мозга, прямо в таламус. Из черноты возвращаешься почти прежней, с парой незаметных шрамов.
Девчонка тоже побывала в баке. Прошла все тесты, успела даже дать по паре раз полезным людям. Ее выбрали. Но потом назвали цену. В этом фишка мялки и ее облом: штуку ставят за счет соискательницы. Не хочешь — вали, вас таких много.
Столько денег не скопишь, если даже продашь двадцать почек. А почка у девчонки и так уже одна.
Мялка жестока: очередь в зал длинна, а на сцену еще длинней. Особенно если ты из дальнего района.
Мялка консервативна: продюсеры торгуют чужим оргазмом, но на чужую боль спроса нет: мялка «Тара Туть татуируется» провалилась. Зря истыкав щеки, дива вернулась к офисной работе.
Мялка то, мялка се. Но — мечта.
Картинка третья, с мясом и музыкой
Девчонка скулит по ночам, объедается никудышной наркотой и отдается своему обычному мальчику молча и неподвижно. Ей хочется в мялку, на сцену, под луч, ей нужна штука в башке, продюсер и мировая слава, но для начала хотя бы штука.
— Да ты зае.
(девчонка плачет)
— Зае ты.
(девчонка хрюкает и тычется в подушку)
— Ну дам те чвека.
(слезы сохнут мгновенно — у нее гибкая психика, у девчонки-то)
— Мастер обвеса. Звать Голубь.
— А чо?
— Увишь.
Обвес — это штуки в твоей голове. Настоящий обвес — для богатых. Подвальный в двести раз дешевле, но если извилина лопнет, некого будет винить. Глупая и быстрая, девчонка не боится за извилины и идет на радиорынок.
Маме она говорит, что зависнет у подруги, но мама отработала очередную пятнадцатичасовую, и ей в общем плевать. Мальчику тоже. Дав контакты Голубя, он надолго пропадает из рассказа, мы встретим его еще лишь раз, прямо перед убийством.
И девчонка идет — сквозь дикую вьюгу или вонючий дождь, вам декорацию выбирать. Столько-то лет назад тут торговали транзисторами, и рынок пропах канифолью паяльных ламп. Столько-то лет спустя наступила эпоха нагретой пластмассы, и коробки с пиратскими дисками плавились на солнце. Столько-то лет прошло — диски исчезли, и над кучами китайских телефонов поплыл запах куриного жира: люди ели, торговали, ели.
А завтречка новые запахи. И девчонка идет, и толпа предлагает миллион удовольствий: вшитый шокер, чтобы покалечить пальцем, бикини-электрини для всяческих забав, радиоприемники антикварные, что-то странное из мяса, но с кнопками, старомодную стальную собаку с горелыми глазницами. Кричат торговцы, кричит товар — полутрупы без важных органов — кричат забинтованные покупатели. Тут можно вынуть все и вставить все, живое и неживое.
Из очередного подвала лезет музыка, и девчонка подпевает хиту:
а у нее во рту таблет-ка
пол-ная го-ре-чи
можно без одеж-ды
как на юууге
дееевочка хооодит
по чужому го-ро-ду
пьяные поют
и заглядыва-ют под юбку
горькая таблет-ка
ночь без о-кон
не ходи за девочкой
удааарит то-ком
дыр-ка в кееедах
бееелое нееебо
чёоорное небо
вдох-выдох иии нету.
Это литературный перевод с завтречкового на наш. Дальше припев, но там совсем непонятно, там что-то про ночь.
Картинка четвертая, в которой пахнет жженой кровью
Радиорынок почти бесконечен, но однажды параллельные мясные ряды сходятся и там — Свалка, хаос подвалов и лавок. Даже с окраины рынка можно вернуться без глаза, а на Свалке люди просто остаются навсегда. По частям.
В одном из подвалов сидит Голубь. Он не обычный мясник, а мастер обвеса, он работает только с мозгом, считает деньги, смывает кровь, считает деньги. Голубь улыбается.
— Здравствуй, милая. Чего ты хочешь?
— Хай. Штуку.
— Еще немного хлама в череп?
— Чо?
— Или какую-то конкретную штуку?
— Шно гришь.
— Это ты смешно говоришь, милая.
— А чо ты Голубь?
Голубь улыбается и сдирает с руки кожу. Это перчатка. Под ней настоящее тело — сизое с радужными разводами, как туловище птицы.
— Нейроэкзема. Побочка. Знаешь, что такое побочка?
— Не.
— Это когда в голове многовато. Так чего ты хочешь, милая?
Девчонка объясняет. Подвал как подвал, серые стены, ниже нуля, обычная нелегальная операционная. Девчонка дрожит и убеждает Голубя, что хорошо переносит обвес, проверялась не раз, а что пустая до сих пор — так не было денег поставить что-то стоящее. Голубь все улыбается, и девчонка понимает, что это вечная судорога, побочка, грустить он уже не будет.
— Вот тут у меня «глутамат», усилитель вкуса и вообще всего: кончишь от ветерка. Вот «швабра», «дрын», «писин». Обвес на любой вкус, хорошие, приятные штуки. А ты пришла за подвальной копией нейротранслятора последнего поколения. И даже с продюсером не договорилась.
Штуки в лотке похожи на льдинки, девчонке больше сказать нечего.
— Ну, давай свои деньги. Ковыряться в тебе недолго, вечер. День полежишь у меня в морозилке, неделю дома, поболит голова, старайся не есть это ваше говно и не думать о жизни. Вот и вся реабилитация, — говорит Голубь. Он слишком тщательно произносит слишком длинные слова, и девчонке кажется, что она в старом фильме.
Картинка пятая, в которой происходит маленькая накладка
Девчонка просыпается. Ей впервые за жизнь легко.
— Извини, милая, но ты хрустальная пуговица.
Голос Голубя. Больше ничего.
— Зрение я тебе скоро верну, голос пока не буду, а вкусы-запахи тебе и не нужны: тут, говорят, не очень вкусно пахнет.
Девчонка орет, но ее не слышно.
— Видишь ли, денег твоих не хватило. Надо поработать. Но ты ребенок и ничего не умеешь. Короче, я взял твою душу, вынул из тела, а тело сдам внаем.
На полке — девчонка себя не видит, но вы-то, бедный мой читатель, рассеянно наблюдаете со стороны — на полке сплюснутый кусочек чего-то мутного. В самом деле похоже на пуговицу.
Наоравшись, девчонка понимает: это прыг. Хит сезона, для богатых развлекуха. С тебя снимают как бы слепок и помещают в чужое тело, а предыдущего жильца — в пуговичное хранилище, ну или в другое тело, так можно сколько хочешь прыгать, но это дорого и мало кто умеет.
Мялка — для всех. Прыг — для лучших. Зачем наслаждаться чужой жизнью дистанционно, если можно — по-настоящему?
Обычно прыгуны договариваются друг с другом, тупо обмен телами. Но это (девчонка снова орет, и снова зря) нелегальный прыг.
Пуговица лежит на полке. Голубь трогает головы, тычет лучами в уши, вставляет и вынимает глаза, время идет, время, время, мя, ла-ла-ла, вре-ре-ре, трудно его ощутить, когда ты пуговица. Но однажды в дверях возникает особенный человек.
— Явс чен-чен до ска, — говорит он. Даже девчонка не сразу его понимает.
Думай быстро — говори быстро — живи быстро — умри попозже. Простые правила правящих классов завтречка.
— Я вас очень, очень давно искал, — говорит человек.
Он так спешит, что лучше сразу к сути: этот клиент достаточно богат, чтобы прыгнуть. Семь часов работы лазера, скальпеля или чем там Голубь ковыряется в людях, и вот уже тело клиента лежит в морозилке, а сам он осваивается в девчонке: глупо хохочет и щупает сиськи.
— Хьеть! Хьеть! — восхищается он.
— Не повреди ее.
Это странная тема: мужик средних лет в теле школьницы старших классов. Но Голубь смотрит на них с девчонкой с нежностью часовщика.
Картинка шестая,
в которой хрустальная пуговица путешествует
Ве-ве-ве, ре-ре-ре, мя-мя-мя, время контракта — неделя. В теле, конечно, датчики, и Голубь следит за всем и за всеми. Первый клиент лишь гуляет и целуется с кем попало, видимо, захотелось немного юности.
Голубя нет ни в каких сетях, вообще нигде, за него работают слухи, так надежней. Кто-то кому-то хвастается, что в сердце Свалки лежит пустая школьница. Теперь к ней очередь на прыг.
Второй клиент три дня трахается.
Третий арендует девчонкино тело на сутки и идет к матери — та двадцать четыре года каждый день говорила ему, что лучше бы аборт, в крайнем случае — дочка. Ну вот тебе дочка. Та гонит его — уродец, мол, уродец — и он досиживает срок и плачет в квартире с видом на выбранные вами декорации.
Пуговица лежит на полке. Пуговица лежит. Входит семнадцатый.
— Де на сма? Стъяща?
Это и без перевода понятно. Хочет знать, где она настоящая, где хозяйка тела. На ладони у Голубя пуговица. Это не хрусталь, конечно. Лишь несколько лабораторий режут эту стеклянную муть, и технически девчонка почти бессмертна, ее можно лишь уронить, потерять и забыть, и в моменты ясности она с удовольствием представляет, как ее потеряли.
— Хчу штна стре.
Хочет, чтобы она смотрела.
— Я даю людям жизнь, — говорит Голубь.— Новую, всякую, странную. Так что тебя не убьют. Но помни: это дорогой товар. Особенный. Потеряешь ее — тебя поломают. Попытаешься разобрать — поломают. Просрочишь контракт — поломают. И будешь так жить, поломанный.
Дело сделано, клиент в морозилке, душа его в теле девчонки, девчонка в пуговице, пуговица на цепочке.
Для начала клиент неумело закидывается наркотой. Плохо танцует, над ним смеются. Еще наркоты. Платит другой девчонке, почти такой же, за секс. Девчонка болтается на груди у себя же, ей ни хрена не видно. Снова танцы. В общем, его путешествие ценой с дом довольно уныло. Он, кажется, сам это понимает и идет в мялку. Девчонка с ним.
На сцене Нана Ня. Мнется четвертый раз за сутки и двадцать восьмой — за месяц. Фабричная дрочка, которую тысячи одиноких переживают как сказочный секс.
Клиенту наконец-то хорошо. Он потерялся в лабиринте. Внутри чужого чувствует чужое.
Девчонка болтается на цепочке и не чувствует ничего.
Картинка седьмая,
в которой девчонке ставят еще один синяк
На ночь Голубь пускает сквозь пуговицу ток какой-то там частоты, это вырубает девчонкину душу на пару часов, на сон не похоже, похоже на вкл-выкл.
Ей спать и не нужно, но это хоть какой-то ритм. Без ритма в бестелесном бессмертии можно тронуться (вот почему и в этом рассказе так ритмично).
После очередного вкл. девчонке снова больно.
Это она уже забыла.
Не сильно больно: там царапина, тут потертость, режет желудок, саднят колени, не сильно.
Девчонка молча трясет головой.
— Работа кончена. Ты ничего мне не должна.
Вскоре девчонка вспомнит, как говорить, а пока она просто трогает коленку и смотрит на незнакомые синяки.
— В голове у тебя все обещанное и даже больше. Лучший товар. Теперь скажи: зачем тебе мялка?
— Мь, — говорит девчонка. —Мь.
Голубь ждет.
— Мечта.
— Я видел много голов изнутри. Никакой мечты там нет, — говорит Голубь. Из-за улыбки кажется, что он шутит.
Потом девчонка возвращается домой. В свои вагончики, сараи, небоскребы выше неба или норы ниже магмы, это уж как там вы представляете завтречко.
Мама ей не рада. Что заначки нет, мама заметила почти сразу. Ну еще бы, не карманные же деньги девчонка отнесла Голубю. Заначки нет, и это значит, что четверть жизни мама работала зря.
Мама ревет:
— Де т, сука, бла семь месь?
Семь месяцев?
Мама бьет девчонку в лицо, промахивается, снова бьет, попадает. Синяк девчонку не волнует, ее волнует, чтобы штука была цела. Мама выражается в том смысле, чтоб девчонка поискала другое место жить, пусть валит к своим мясникам.
И девчонка валит. Обратно к Голубю, больше некуда. Завтречка, похоже, нет никакой близости, но вынувший тебя из тела человек — пожалуй, поближе прочих.
Картинка восьмая, из которой мы узнаем, что девчонка действительно особенная, как и подозревала
Есть мялка и мялка. В одной все сверкает, туда дорогие билеты, с них платят налоги. В другой дивы постарше, люди поплоше, в общем — трэш. Туда-то и возьмут поработать с подвальным обвесом.
У Голубя знакомые повсюду и в мялке-нелегалке тоже. На зов приходит Кока, маленький человек с ожогом от побочек на щеке. Кока — продюсер подпольных мялок. Он проверяет обвес, предлагает контракт и называет цифру.
Казавшийся неоновым и чудным, мир мялки состоит почему-то из крохотных грязных подвалов. Зрители заполняют один из них.
На входе ящик с пробками и чан с дезинфектором, чтобы не занести себе в затылок дряни.
Девчонка думает, что через мгновение все сбудется. Она Лана Ля. И сегодня — «Лана Ля ложится спать», ее первое шоу.
Она на сцене, еще не голая, но скоро зрители почувствуют, как шелк сползает с кожи. Ждет. Людей мало, мялка тесная, от ассистента пахнет пылью.
Девчонка думает, красива ли она. Кажется, красива. Но это неважно, поверхности не важны, важна только душа. Цокнув трижды об небо и пятикратно об левую щеку, девчонка превращает душу в передатчик, а ассистент без лишних слов кладет девчонку в койку.
Сценарий велит делать то да се, но без подробностей, в меру таланта. Это обычная порно-мялка с рудиментарным диалогом. Итак, девчонка начинает стрим, но зал реагирует странно.
Тут и не скажешь «в ту же секунду»: в мире дырявых мозгов все куда быстрей. Миг в миг люди в зале чувствуют, чего не ждали. Не чужие лапы на чужой жопе. А легкий стыд, и это чужой стыд. И бесконечную надежду — чужую. И застарелый страх — не их, но теперь он будет с ними. И вот уже один бросается к выходу, пугая девчонку до паралича, и зал в ответ заходится в панических корчах, все молча ломятся наружу, кроме парня, который блюет на заднем ряду, и еще пары ошалелых, которые остаются смотреть на плачущую девчонку в цветных шелках. Коку трясет за кулисами. Девчонка продолжает стримить всю себя, и Кока, вырвав пробку, бежит на сцену и бьет девчонку в горло, делая «выкл.» (в голову нельзя, она бесценна).
Очнувшись, девчонка плачет, но Кока доволен. Он трещит в три раза быстрей обычного, лучше сразу переведем.
— Ты поняла? Ты поняла? Сегодня мы с тобой нащупали. Много. Много денег. Много больше, чем соматосенсорная трансляция. Односторонняя телепатия. Слышала? Слышала? Ты, дорогая, единственный в мире прибор для стрима эмоций. Это что-то в тебе самой или что-то Голубь в тебе наковырял. Не знаю, но выясню. Я же ученый. Пришлось вот этой сранью жить, но я ученый. Ничего. Ничего.
Девчонке страшновато, но Кока похож на всех продюсеров мира. Он приятно бормочет приятные слова — «мечта» среди них — и девчонка успокаивается.
Кока ласково хлопает ее по заднице. Без эротики, это радость владения. Кока ее вообще не трогает, его интересуют только деньги, или не деньги даже, а что-то такое за ними, что он никогда не назовет, да и сам не знает, потому что тараторит.
Картинка девятая, в которой мы доламываем четвертую стену и наконец-то происходит убийство
Девчонка — первый цветной телевизор. Мобильник среди ЭВМ. Она как мялка, только лучше. Как прыг, но доступнее.
Это фантастический рассказ, а фантастика, говорят, для тупых. Надеюсь, бедный мой читатель, вы не такой. Но на всякий случай разжую. Вот мы… вот нам же часто надо побыть не собой. Кем-то другим конкретным. Или просто кем-то другим. Мы же все ради этого, все ради этого. Смотрим наши киношки, играем в игрушки, чтобы пожить чужое. Это же такая свобода, сбросить себя, как вонючую майку после часа в летнем метро (я пишу это душным июлем, но можете представить зиму).
В общем, девчонка — это чудо и задешево.
Сначала приходят ценители. Им секса взаймы уже мало, им нужно поглубже в мозг. Ценители трезвонят любителям. Любители всем.
Подвалы становятся больше. Билеты дороже. Девчонка стримит. Зал стонет, чувствуя чужое с утроенной силой. Упоенная, девчонка даже не замечает в зале своего бывшего обычного мальчика. Мальчик дрочит.
Все кончается быстро. На очередное шоу приходят не зрители, а четверо в черной броне. Трое солдат с идиотскими лицами и командир с искусственной рукой. Солдаты не были в гримерке настоящей звезды и ухмыляются.
— У тя бз выбора, — говорит командир. — Гришь, кто те ставьл, кто катал.
И так далее. В переводе с юридического на наш: девчонка должна сдать Голубя и Коку, и тогда ее отпустят, вынув подвальный обвес, всю нелегальщину. А если не сдаст, если упрется, то вынут без наркоза.
Мялка — большой бизнес, государство любит большой бизнес, а самый большой бизнес — это государство и есть, так что с его стороны это просто самозащита.
Девчонка вяло тычет локтем в подсобку, но даже не скажешь, что она успевает кого-то сдать, потому что Кока, обезумев и горя щекой, сам выбегает навстречу солдатам.
Командир сверхбыстро бубнит три строчки из уголовного кодекса. Это для порядка. Для закона он стреляет. Если бы девчонка прямо сейчас облизнула губы, она бы узнала мозг на вкус.
Коку уносят, пойдет на консервы для самых бедных, а девчонке теперь нужно явиться туда-то тогда-то, вынуть обвес в особой клинике — кровью поплачешь, и все пройдет, говорит командир.
Пошатавшись и повыв, она идет на Свалку.
Голубь улыбается.
Девчонка излагает ситуацию, как может. И пока говорит, понимает, что в общем и целом мечте конец.
— Пста ме смер.
— Что?
— Убей мя.
Это логично. От колес откачают, с крыши страшно, из пистолета стреляются только в кино. Но если просто лечь мяснику под нож, ничего не почувствуешь.
У этого рассказа три финала. Снова вам выбирать, но теперь уже насовсем.
Картинка десятая, с вариантами
Первый финал — затейливый и красивый.
— Я даю людям жизнь, — повторяет Голубь.— Новую, всякую, странную. Жгу людей, шью людей, рву людей, но не убиваю. Ты сама себя убьешь. Я поставлю тебе смерть. С секретом. Я люблю этот город, он сделал меня мной, и я хочу ему отплатить. Будет легко. Ложись.
Чернота; вскоре девчонка уходит с новым шрамом и новой льдинкой в мозгу. Склонная к драматизму, она ждет полуночи и врубает хит:
дыр-ка в кееедах
бееелое нееебо
чёоорное небо
вдох-выдох иии нету
Но не решается и шатается еще полчаса. Цокает наконец и ждет, пока тайная штука сработает, пока тихая темень хлынет в мозг. Поверх фальшивой крови из ушей течет настоящая. И тут вдруг оказывается (это красивый финал), что рядом со смертью в ее голове стоит усилок, ну, например, не простой, а предположим, военная какая-нибудь разработка, которую Голубь выменял у дряхлого генерала за чип в член. Да неважно, что именно. Важно, что Голубь — мастер обвеса, и вот чудо.
Девчонка в агонии — Голубь опять соврал — и усилок разносит ее боль на тысячу квадратных километров. Тут и не скажешь «в ту же секунду»: в мире дырявых мозгов все куда быстрей. Миг в миг миллионы мялочников цепенеют, чувствуя девчонкину смерть в затылке. Свою смерть.
Второй финал попроще: Голубь не будет ее убивать. Он странно к ней относится, это любовь какая-то, но неправильная, голубиная. И потому он предлагает ей бессмертие в хрустале. Тело отправит гулять по Свалке, мало ли на него желающих, пусть его разорвут мясники и вышибут пустые мозги солдаты. А девчонка проведет вечность в хрустальной пуговице.
Нет, я бы не стал выбирать этот финал и вам не советую. Уж слишком это бессмертие — если, конечно, вовремя бить пуговицу током — похоже на обычную жизнь. А кому она нужна, обычная-то?
Третий финал. Он правдивей и противней. Ни смерти, ни бессмертия. Неважно, что там ей предлагает Голубь, людей вроде Голубя вообще, вероятно, нет. А вот девчонка совершенно реальна, а значит, как и мы с вами, она ничего не решает, лишь коченеет от ужаса, и так невольно выбирает жить дальше. Где-то работает, снимает какой-то угол, может, слегка продает себя по кусочкам, но без экстрима. О ней забывают. Это же не сраная тоталитарная антиутопия. В завтречке, как и сегодня, правят нажива и полный бардак. Слава бардаку, кто-то где-то потерял ее файл, и девчонка жива и свободна, но, конечно, никаких мялок, прочь мечту и так далее.
И девчонка ходит туда-сюда, и что-то такое делает, и подпевает новому хиту. А вьюга все сильней (если вы выбрали вьюгу), и над гниющей рекой поднимается пар (если вы выбрали южный пейзаж). Растворяется завтречко, и уж не разглядеть девчонкин силуэт (или как это назвать, когда кто-то тает во тьме).
И если вы слегка расстроены, что у девчонки не сложилось, так не расстраивайтесь. Вечность — для везунчиков. Чтобы туда попасть, нужно или сильно мучаться, или много денег. А девчонка — я-то буду с нежностью ее вспоминать, но и я не подарю ей вечности — а девчонка просто подергалась и растаяла. Как и вы, бедный мой читатель. Квы, бедны м чта. Квы.