(Е.Елагина. «Зимнее окно»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2019
Елена Елагина. Зимнее окно. — С.-Пб: Союз писателей Санкт-Петербурга, 2017.
В моем детстве проезд на городском автотранспорте стоил пять копеек. Зимой контролеры почти не ходили. Было холодно. Поэтому зажимал пятачок в ладони, забегал в автобус и, пробираясь сквозь толпу, норовил усесться к окну. К пронырливости ребенка окружающие относились снисходительно. Никто не ругался. Устроишься в уголке, приложишь нагретую монетку к оледеневшему стеклу, обождешь пару минут и готово — можно смотреть на улицу через образовавшуюся на морозных узорах пятикопеечную проталину: «Куда меня везёт «двенадцатый» трамвай? // Опомнюсь, оглянусь — к Некрасовскому рынку…»
Еще на зимнем окне удобно было рисовать всякие домики, человечков, писать дорогие и близкие имена, а потом, выйдя из автобуса, понимать, что вот этот мир, который ты придумал и оставил там — на окне, поехал своей дорогой. Пассажиры заходят в автобус, смотрят на него, будто книгу читают, улыбаются, должно быть, думают о чем-то своем, и так становится хорошо и спокойно.
Важно было записать именно такое вступление перед тем, как начну рассказывать о книге стихотворений питерского поэта Елены Елагиной «Зимнее окно», чтобы читатель смог поймать атмосферу живого небытия — хоть и трагической, но романтики, ту самую, которую почувствовал я — во время чтения.
«И геометрия стального классицизма // Спрямляет гласные, согласные чеканит // Подобно профилям на памятных медалях, // Где волосок прилеплен к волоску».
Елена Елагина удерживается в пограничном состоянии между сном и реальностью, между миром настоящим и миром выдуманным (кое-где с перебором «книжным»). Даже если уходит в воспоминания — в прошлое, то будто заглядывает в будущее, оценивает его, примеряя на себя: удобно ли в нем существовать — может что-то перекроить, переделать на скорую руку или же все-таки оставить таким, какое получилось? (Женщина перед зеркалом?)
Автор охватывает две прямо противоположные вселенные — условно назову их «ад» и «рай» («Где маятник скользит бесстрастно: к раю — к аду») — при этом сознательно остается между ними (как тот маятник). Одновременно спит и бодрствует, но не потому что охвачен легкой дремотой — от усталости. Ему просто необходимо видеть две грани существования человека (точнее, женщины) разом. Эти грани внутри авторских текстов становятся единым целым. («Сон имеет форму сна»). Такое прочтение стихотворений вызвано частым упоминанием снов при описании реальности. Не правда ли, есть в этом что-то от того самой узорчатой наледи на «зимнем окне», которая объединяет две стороны — улицу и внутреннее пространство автобуса, но при этом не становится частью ни одной из них.
Начитанность — один из признаков женского одиночества — дает о себе знать. Человечки на «зимнем окне» — герои литературных произведений, причем разномасштабных: доктор Джекил и мистер Хайд, Урфин Джюс и Пьеро, Бедный Йорик и Мистер Твистер. Их много и все они настолько не похожи друг на друга, что героями не назовешь — так, общий культурный фон — узоры. Сюда же можно отнести поэтические посвящения классикам и современникам: Александру Блоку и Осипу Мандельштаму, Светлане Кековой и Александру Кабанову. Амплитуда персонажей — от маленьких, кукольных человечков до живых людей. Чуть отстраняясь от книги, будто от окна, понимаешь, что «нарисованные» люди и куклы для автора равноценны и равнозначны. Они переполняют внутренний мир, смешиваются и почти не отличаются друг от друга.
Цвета чистые, без примесей. Стихи почти лишены полутонов. Но это связано с тем самым пограничным состоянием, в котором находится сам автор — авторское «я». То есть, он — автор — связывает между собой, допустим, черное и белое, красное и синее, становясь чем-то вроде точки соприкосновения этих цветов: «И мажорно звенит красный цвет: // в светофорах, // в тюльпанах, // в одеждах!» Как в детском рисунке цветика-семицветика, где каждый лепесток имеет свой конкретный оттенок, но берет начало из сердцевины — соцветия — одного какого-то нейтрального цвета: «И вдруг понимаешь, // откуда этот набор // разноцветных кубиков // на их полотнах — // ведь наверняка тоже // от отсутствия любви…»
Надо отметить, что практический весь вещественный (материальный) мир Елены Елагиной — лирической героини — имеет хорошо прописанные резкие черты. Он статичен и подробен, проработан до мелочей, не расплывается и не размазывается по текстам широкой кистью, даже если описывается в процессе движения. Мысли, чувства, эмоции, напротив, как противовес вещественному миру, напоминают, скорее, чернильные пятна на промокашке. Они по большей мере случайны и неожиданны. Хотя не сказал бы, что автор (лг) испытывает неловкость перед ними. Здесь, скорее, процесс четкой фиксации того, что есть: вот, например, дом, и он такой, а вот, например, мои переживания, и они такие. Мне было плохо, я бедовала, но спустя годы поняла, что была счастлива: «В промёрзшем Купчине я столько бедовала // с больным ребёнком, а потом с двумя… // (…) // А оказалось — счастлива была.»
Елена Елагина, воспитанная на классической литературе, уходя в женскую лирику, придерживается хрестоматийных традиций, разделяя свою сущность на три составляющие: тело, душа и дух. Тело — как часть вещественного мира («Вещи у меня, // в отличие от родных и друзей, // патологические долгожители») — призвано испытывать боль, душа — нечто нематериальное — страдать, а дух — сердцевина, стержень, на который нанизаны тело и душа, — расти. Можно сказать, основной массив текстов книги «Зимнее окно» написан с позиции духа. Автор (лг) преодолевает боль и страдания, возвышаясь над ними: «Благословенно вечное усилие…» Есть в этом некая архаичность женского образа, известная нам еще по некрасовским стихотворениям, дескать, посмотрите, ей больно, она страдает, но как же гордо вздымается у нее грудь!
Несмотря на стародавность подобного образа, в современном литературном контексте он кажется непривычным, почти новаторским. По формуле: новое — это хорошо забытое старое. Никаких, прошу прощения, бабских истерик, закатывания глаз, хитро выдуманных и витиевато поданных симптомов болезни головы, которые в читателе (во мне, по крайней мере) вызывают исключительно жалость: «На поводке любви, безжалостном, саднящем, // Коротком и немом, как первое кино».
Книга «Зимнее окно» разбита на три главы: «На поводке любви», «Линия горизонта» и «Сумма движений». Многие стихотворения объединены в циклы. Мне показалось это неуместным. Они вполне могли бы оставаться самодостаточными единицами — без объединения. В данном же случа, идет подавление массой особняком стоящих текстов — к слову сказать, хороших стихотворных текстов.
Что интересно, названия глав непроизвольно образуют отдельное стихотворение в жанре японской лирической поэзии — хайку. Мешает всего лишь один лишний слог в названии первой главы. Пустяковина, право слово. Впрочем, можно было бы не заострять на этом внимание читателя, если бы… Уж очень красиво перекликаются названия глав и вот именно, что вкратце, буквально в трех строках рассказывают о содержании «Зимнего окна».
Когда прочитаете книгу, вспомните мои слова. Вспомните и согласитесь:
на поводке любви
линия горизонта
сумма движений