Вспоминая Владимира Шарова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2019
«Ленка, привет! Я только что проснулся».
А мне не спится. У меня — скарлатина. Лежу, закутанная до подбородка, разбираю шаровские каракули.
«Несколько дней назад переехали на новое место (Замахшир)…»
«Замахшир» — так и написано. Нет такого. Может, вымысел, вроде фолкнеровской «Йокнапатофы»?
«Здесь наблюдается обилие (в высшей степени) мух, слепней, мух с красной головой, усеянной черными и белыми пятнышками, которые тоже пребольно кусаются, клещей (к счастью, неэнцефалитных), жары, варанов (к счастью не кусающихся), такыров (тоже вполне безобидных), песков, имеющих один недостаток, по ним нельзя ступать (такие горячие), керамики, по которой, если она с острыми краями, тоже нельзя ходить».
Все вполне реально, даже буднично. Порылась еще, нашла Измукшир, или Замакшар, древний город-крепость.
«Вообще я сегодня здорово спал, никогда не думал, что отпускать бороду такое трудное занятие».
Мы познакомились с Володей в интернате, в четырнадцать лет. Ни о какой бороде тогда и речи не было. Высокий, прыщавый альбинос, одна бровь светлая, другая — темная, и такие же разноцветные ресницы. Наверное, от этого и глаза казались разными, один — зеленоватый, другой — коричневатый.
Учились мы лежа — это был особый интернат, для детей, больных сколиозом, — а на переменах резались в пинг-понг. Однажды Володя случайно треснул ракеткой Наташу Кузнецову, после чего извинялся два часа. В другой раз он подписал все учебники своим именем. Приходим в класс — какой учебник ни возьмем, все — Шарова. Оказывается, накануне ему не достался учебник по алгебре, и он решил положить конец этому безобразию.
На субботу-воскресенье я часто ездила к Шаровым. Анна Михайловна была заботлива, а с Шерой-сказочником, отцом Володи, мы засиживались на кухне по ночам.
В этом доме я впервые прочла «Котлован» Платонова, 3-й экземпляр на просвечивающей бумаге. Буквы расплывались. Володя придумал патент — подкладывать под каждую страницу чистый лист. Мы сидели на диване в большой комнате, Володя опережал меня на десяток страниц и постоянно мне мешал, зачитывая вслух «потрясающие предложения»: «Зубов у инвалида не было никаких, он их сработал начисто на пищу». Еда — это работа, понимаешь? Я понимала. И боялась Жачева, который выезжал из слов-ям на тележке, безногий, «с тоской скопившейся страсти». Что такое страсть? Где она скапливается? Причем тут тоска? От волнения у меня поднялась температура. Кроме нее, никаких признаков болезни не было, и мудрая Анна Михайловна — ах, какой она была нежной при голосе чуть скрипучем, — посоветовала временно отложить чтение. Нет, только не это. Все же она уложила меня в постель, и теперь Володя сидел в кресле рядом и читал вслух с того места, где я остановилась. «Чуть потише», — попросила Анна Михайловна и указала на потолок. «Чтобы бог не услышал?», — спросила я, и Анна Михайловна рассмеялась. У нее было много седых прядей, а у моей мамы — ни одного седого волоса.
«КГБ», — написал Володя на бумажке и тотчас ее скомкал.
Позже я узнала, что в квартире установлена прослушка, что в доме живут опальные писатели. Здесь устраивались вечера Галича, Войнович носил из своей квартиры стулья, приходили званые и, возможно, незваные гости, — кто-то ведь должен стучать, — Галич, вальяжный, сбрасывал пепел с ароматной закордонной сигареты на блюдечко…
Поздней ночью мы дочитали с Володей «Котлован». Я плакала, когда умерла девочка Настя. То, что Жачев из-за этого разочаровался в коммунизме, не примиряло меня с горем, сколько бы ни убеждал меня Володя в том, что это — литература идей, а не судеб.
«Между прочим, эту фразу я начал три дня назад, но так как местная история не блещет бурными эпохальными событиями, то я надеюсь, что мое повествование не шибко пострадает».
Эпохальные события остались за спиной. Володю исключили из Плехановского института, кажется, за какой-то бунт против отправки студентов на сбор картошки, потом он смог поступить в Воронежский университет, пока же подвизался в экспедиции в Средней Азии.
До экспедиции Володя часто бывал у меня в Химках. Я не могла отлучаться из дому — ко мне приехал из Баку смертельно больной дедушка. С чемоданом консервов и бутылкой самодельного вина — на свадьбу. Он лежал в постели, а Володя наворачивал вокруг него круги, расспрашивал про царя Давида — дед-иудей родом из местечка Радомышль знал библию наизусть. Дед отвечал Шарову невпопад, он думал свое: как бы еще при его жизни выдать внучку замуж.
«Университет, это хорошо, но ты же останешься старой девочкой, — говорил дед и подмигивал Володе. — Присаживайтесь, молодой человек». Володя сказал деду, что никогда не сидит.
«Приятный молодой человек, — вздыхал дед. — Но мишуге. Ходит и ходит, почему он никогда не сидит? Но лучше такой, чем никакой, Ленки. Иначе останешься старой девочкой».
Одну из своих повестей Володя так и назвал — «Старая девочка».
Смерть близилась, а жених все не являлся. Что стало с консервами, не помню, а вино мы выпили в ноябре 1974 года, через полгода после смерти дедушки. В Химкинском ЗАГСе, на подступах в церемониальный зал, на высоком плинтусе стояли маленькие горшочки с кактусами, и Володя, выступавший в роли свидетеля, Володя, который «никогда не садился», сел на кактус. И это единственное, что осталось в памяти от величественной церемонии бракосочетания.
«Это письмо в противоположность предыдущему, которое носило сугубо описательный характер, будет разбито на ряд подпунктов и подразделов в целях дать возможность желающим посерьезнее изучить и поглубже проникнуть в суть современной и (нрзбр) Средней Азии, и будет посвящено разрешению ряда сложных и даже во многих случаях спорных вопросов.
Вопрос 1 и далеко не последний
Подраздел 1 — «– «– «
Подпункт 1 –«– «– «
К вопросу о Скарлатине*
- Вопрос доброжелательного характера:
А) Ленка, как ты себя чувствуешь, мама написала, что тебе уже лучше.
Б) Замечание познавательного характера, имеющего прямое отношение к подпункту а):
Вообще, старушка, ты впадаешь в детство, если бы я написал книгу «Когда я снова стану маленьким», я начал бы именно со скарлатины.
В) Вопросы, по ошибке редактора не попавшие в предыдущие пункты:
Какая у тебя температура? Пишу со свойственной мне самонадеянностью, сообщаю, что и у нас около сорока, и по этому поводу я усиленно испаряю воду, лимит которой строго ограничен.
*Подчеркнуто мною (автор)»
Мы с Володей с юности любили историю, любили раскопки.
Я раскапывала истории погибших еврейских художников, Володя — русскую историю с древних времен до наших дней, моя задача была скромной — рассказать об уничтоженных и забытых, Володина — куда амбициозней — найти ключ к пониманию русской истории через бунты и революции.
Я уехала в Израиль, чтобы продолжать свои раскопки на месте, Володя остался в Москве. Встречались мы редко. Однажды он пригласил меня в квартиру, которую он снял, чтобы сочинять в тишине. Какая роскошь, я никогда ничего не сочиняла в тишине. К тому же он не пользовался компьютером, все — от руки.
«К вопросу о почерке *
Я считаю свой почерк замечательным, красивым, оригинальным, и, в конце концов, у каждого могут быть
*Смотри страницу №2
Свои недостатки».
По поводу недостатков согласна. На самом деле почерк у Володи был нечитабельным, скорее всего, он или диктовал текст жене Оле, или она научилась разбирать его.
Из Средней Азии Володя писал внятно.
К вопросу о такырах*
А) Замечание первое извинительное. Клянусь!!! Я совершенно не помню, что написал (или соврал) — вставка недруга — тебе раньше, потому, если я начну повторяться, прошу на меня не обижаться. Видимо, получились стихи. Повторяться и обижаться — богатая рифма (это лучший вариант — опять вставка недруга), и кажется даже у Пушкина не встречается.
Вопрос о такырах и их классификации вызвал в нашей строго научной среде массу бурных, грубых, но плодотворных споров. Пока решен один из целого ряда вопросов (все решается тайным голосованием, каждый имеет по 9,17 голоса и делит их произвольно между всеми теориями). Решенным оказался вопрос, что такое такыр. Суша или море. Суша набрала 50,17% голосов — абсолютное большинство.
Смотри страницу №2»
А что на странице №2?
Еще одно письмо!
«Мама, перешли Лене Лиснянской!
Ленка, привет. У меня все в порядке, ты знаешь, мне даже как-то страшно спрашивать у тебя, как дела, настолько Москва не вяжется с моим нынешним окружением, настолько кажется нереальной.
Я живу сейчас в какой-то поразительной стране, никаких аналогий, ничего знакомого, привычного совершенно. Плоская страна, горизонт в километрах (нрзбр) и во все стороны одно и то же. Такыры, чередующиеся с кусками рыхловатой земли, поросшей небольшими зелеными кустиками и, кое-где, саксаулом такой же величины, узловатым, сухим. Изредка встречаются небольшие барханчики, тоже поросшие кустами. По песку от всех кустов тянутся длинные тонкие нитевидные корни, которые потом, через метр, а то и через три, исчезают в песке. Эти корни совершенно ровные и необычайно похожи на натянутые нити, иногда машинально наклоняешься и удивленно их рассматриваешь.
Наше хозяйство расположено на такыре, ничего необычней я не видел. Ровное, как стол, пространство, выложенное небольшой асимметричной плиткой, все куски аккуратно подогнаны друг к другу, а между ними тонкий ровный слой какого-то скрепляющего вещества. Такие такыры тянутся на сотни метров и, как мне рассказали, кое-где и километров. Перед глазами одна картина — серовато-коричневатый такыр, тонкая полоска земли и небо, сегодня ровно серое, обычно голубое. Особенно красиво здесь ночью. Небо почти черное, чуть-чуть подсвеченное изнутри луной, — и яркие, крупные, невероятно четкие звезды.
В первые дни было ночью довольно холодно, в спальный мешок я не помещался и почти не спал; низ палатки был поднят, и я высовывал голову во «двор».
Еще раз о такырах. Все они буквально усеяны керамикой, на каждом такыре десятки тысяч кусков, правда, в основном, это малоинтересная и некрасивая керамика первых веков нашей эры, но встречаются куски и цветной — золотоордынской».
В январе 2017 года Володя приехал в Хайфу. Отобедав и выпив винца за кухонным столом, как это бывало в доме Шарова при жизни Шеры и Анны Михайловны, мы направились проведать Илью-пророка. На месте мифологической пещеры теперь располагалась постройка, разделенная внутри на женский и мужской отделы. Володя прикрыл макушку кипой, я косынку надевать не стала, и мы оказались по разные стороны. Илья-пророк давно покинул дивное укрытие в горе напротив моря, но дух его, судя по запискам в стене и молящимся евреям, здесь витал. На разделительной фанерной стене с моей стороны было что-то вроде выставки, повествующей о деяниях Ильи-пророка, на иврите — Элиягу ха-Нави, — на полках пылились сидуры и прочие божественные издания.
Покинув убежище пророка, мы спустились с горы, перешли через мост над железной дорогой и оказались на берегу моря. После недавнего шторма оно казалось белесым. Володя шел быстро, я еле за ним поспевала. Мы миновали Институт моря, вышли на прогулочную дорогу и вскоре свернули на тропинку.
Меж зеленых холмов, похожих на курганы, были глубокие впадины с византийской мозаикой, останки мраморных колонн поросли высокой травой.
Тель-Шикмона.
Провалы времен.
Я объяснила Володе, что «шикма» — это сикомора, а «тель» — холм. То есть холм сикоморов, фикусов, по-нашему. Народ, поселившийся здесь предположительно в XIV веке до н.э., назвал это место Шикмоной. В древности сюда изредка заплывали египтяне, а в середине I тысячелетия до нашей эры сюда забрели персы и построили крепость. Самый верхний, византийский слой, скорее всего, VI века.
— Судя по орнаменту, — Володя шел вдоль мозаичных крученых стеблей, — это была парадная комната… Представь, утром они просыпаются и видят дикое море, наверняка здесь были ураганы, волны выбрасывали на берег огромных морских черепах…
— Да, так и есть. Ураган был совсем недавно, и я, гуляя по берегу в поисках редких ракушек, наткнулась на панцирь огромной черепахи.
— Помнишь, как мы читали с тобой «Котлован»? Тогда-то мы и угодили с тобой в провал, только меня интересовала морфология провалов, а тебя те, кого выбросил на берег ураган истории, мертвых, как эта твоя черепаха… Прости за дурацкую метафору. Помнишь, как ты плакала из-за девочки, как там ее звали…
— Настя.
— Условно говоря, ты посвятила себя той девочке, а я — чему-то совсем иному. Осмысленной бессмыслице. Мы родились на руинах, и сколько бы мы ни пытались, нам не отремонтировать провалы. Но мы знаем, где они, и можем упредить об этом человечество. Прости за пафос.
С этими словами Володя двинулся вперед, к морю, а я осталась в византийских руинах. Он долго бродил и вернулся с горстью ракушек — на память.
«У нашей стоянки видно много останков домов XVIII и XIX веков. Часто они почти целые, и в какую сторону ни повернись, гигантские останки дворов и стен, аккуратно подточенных ветром. Вокруг этих домов на километры протянулись (нрзбр) сохранившегося поля; видны четкие борозды и арыки между ними, иногда машина пересекает и большие (нрзбр), по два-три метра. Машину тогда трясет нещадно.
Ленка, ты меня извини, но мне надо закругляться: уходит машина. Времени здесь не хватает жутко!»
Темнело. Оля ждала Володю в Тель-Авиве.
— Нам никогда не хватает времени, — вздохнул Володя. — Вот только что-то нахлынет, и уже пора закругляться. Кстати, мне очень понравилась твоя квартира, по ней можно ходить кругами. Из твоей комнаты на балкон, с балкона в другую комнату, оттуда в коридор, из коридора опять в твою комнату… И в каждом окне море. Может, если ты не будешь возражать, я приеду еще раз и попробую у тебя дописать одну вещь. Хотя я буду ходить туда-сюда… Это будет тебе мешать.
— Нет. Это только моему деду мешало. Он мечтал выдать меня замуж, готов был и за тебя, но испугался твоего заявления о том, что никогда не сидишь.
— То-то он так на меня смотрел… Мне бы и в голову такое не пришло. Зато я удостоился быть свидетелем на твоей свадьбе… И сел на кактус!
— А какую вещь ты хочешь у меня дописать?
— Начну рассказывать, до Тель-Авива не доеду. В двух словах — это советская история, разыгранная как древнегреческая трагедия. Агамемнон. Печальная судьба и роковой конец.
— А кто у тебя Агамемнон?
— Ленка, не искушай, лови такси.
Мы не успели попрощаться. Машина тотчас прибыла и увезла Володю. И правда, времени здесь не хватает жутко.