Пьеса
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2019
Ярослава Пулинович — драматург, сценарист. Родилась в 1987 году в г. Омске в семье журналистов. Окончила Екатеринбургский Театральный Институт (2009 г., отделение драматургии, мастер — Николай Коляда). Пьесы идут в театрах России, Англии, США, Польши, Румынии, Болгарии. Лауреат премий «Голос поколения», «Дебют», «Евразия», «Новая пьеса» (в рамках «Золотой маски»), «Арлекин», «Текстура», «Долг. Честь. Достоинство» и др. Живет в Екатеринбурге.
Где ты, моя боль, мой бемоль?
Где же ты, мой crazy диез?
Ночью я забрался на солнце,
А утром распёкся и вниз с него слез.
Как бы всё могло это быть,
Но тому не быть никогда,
Губы твои — лето, лето,
А глаза — зима, зима, зима….
Группа «Ундервуд»
1
1987 год. Девятнадцатилетняя Вера сидит в своей квартире за столом у окна и печатает на машинке. Квартира старенькая, местами совсем обшарпанная. Окно открыто, за окном — вечер, июнь, жара. Из магнитофона «Легенда» льется музыка. Поет Пугачёва. «Миллион, миллион, миллион алых роз…»
Вера допечатывает фразу, трет нос. Идет на кухню, ставит чайник на плиту. Громко подпевает Пугачёвой. Останавливается перед зеркалом, задирает халат, подвязывает его как топик, встает на цыпочки, танцует, изгибается, изображает из себя звезду эстрады. Противно дребезжит звонок. Вера испуганно поправляет халат, бежит открывать дверь. На пороге стоит Пётр. У этого человека будет еще много разных имен, но мы будем называть его именем, данным ему при рождении. Вера с интересом рассматривает гостя. Гость выглядит примерно ее ровесником и не похож ни на одного Вериного знакомого. На Петре распахнутая кожаная куртка с нашивками «анархия», под курткой черная майка, на которой масляными красками нарисован оскалившийся тигр. Обут Пётр в военные ботинки, в простонародье «гады». Образ его завершает сине-зеленый ирокез, который топорщится на плохо выбритой голове незнакомца в разные стороны.
ПЁТР. Вера?
ВЕРА. Вера.
ПЁТР. Привет, сестренка, мне твой адрес дал Кочегар, знаешь такого?
ВЕРА. Нет.
ПЁТР. Ну, Вася Топкин, Кочегар…
ВЕРА. А, я поняла, я его сестру, Катю Топкину, знаю, только она говорила, что он на филфаке учится, а никакой не кочегар.
ПЁТР. Это у него погоняло такое.
ВЕРА. Что?
ПЁТР. Неважно. Короче, мне сказали, что ты перепечатывать самиздат берешься?
ВЕРА. Бывает.
ПЁТР. Пустишь в квартиру?
ВЕРА. Да, конечно, проходите.
Пётр проходит в квартиру, осматривается.
ВЕРА. Чаю?
ПЁТР. А кофе нет у тебя?
ВЕРА. Есть цикорий.
ПЁТР. Ладно, давай.
Вера и Пётр проходят на кухню. Вера снимает кипящий чайник с плиты. Заваривает себе и гостю цикорий.
ВЕРА. Осторожно, горячий. А вас как зовут?
ПЁТР. Анархист.
ВЕРА. Как-как?
ПЁТР. Анархист.
ВЕРА. Это прямо имя такое?
ПЁТР. Ну, это мое системное имя, а настоящее никто уже не помнит.
ВЕРА. Что значит — системное?
ПЁТР. Вот ты, Вера, в какой системе живешь?
ВЕРА. Я в мире вообще-то живу.
ПЁТР. Ну, называй это миром. Ты в каком мире живешь?
ВЕРА. В нормальном.
ПЁТР. Вот ты живешь в нормальном, а мы в ненормальном. Между собой мы называем это системой. Так что для системы я Анархист, а для всех прочих я — никто, дрянь, сволочь, позор страны.
ВЕРА. А почему ты — позор страны?
ПЁТР. Потому что я живу, как хочу.
ВЕРА. А разве это плохо?
ПЁТР. Многие считают, что да.
ВЕРА. Почему?
ПЁТР. Потому что мы счастливы, а они нет. Ты вообще замечала, что счастливые люди обычно живут своей жизнью и никого не трогают, в то время как несчастные бесконечно делятся опытом своего несчастья, гордятся прожитыми годами и зорко следят за тем, чтобы никто из их окружения не дай бог не стал счастливым?
Пауза.
ВЕРА. У меня мама такая. Понимаешь, мне эта трешка досталась от бабушки по отцовской линии. Отец с нами не жил, а бабушка завещала мне эту квартиру. В знак извинения за папу. А мама теперь говорит, что нужно сдать это жилье квартирантам, а жить с ней, в однушке. Но я не хочу с ней жить. Ты не представляешь, что это было, когда мы жили вдвоем. Вот сейчас я живу одна и все совсем по-другому. Я теперь спокойная. Мне денег на все хватает. У нас в библиотеке платят мало, но мне правда на все хватает. Я сама себе платья шью. На машинке вот печатаю. А мама говорит, что я тунеядка, потому что «сижу на попе ровно», а не на заводе вкалываю.
ПЁТР. Просто твоя мама не хочет, чтобы ты была свободной. Она боится, понимаешь? Потому что быть свободным — это значит научиться летать. А научиться летать очень тяжело. Можно упасть и удариться, можно и вовсе разбиться. Но зато когда ты научишься летать, ты поймешь, что никогда и ни на что не променяешь это чувство свободы.
ВЕРА. Анархист, скажи, а как научиться летать?
ПЁТР. Вера, а можно я свою кассету поставлю?
ВЕРА. Да, конечно.
Пётр идет в комнату, Вера идет за ним. Пётр выключает магнитофон. Пугачёва замолкает на полуслове. Пётр ставит свою кассету. Звучит «The Doors».
ПЁТР. Это, Вера, группа «The Doors». Ее основатель, ныне почивший, Джим Моррисон, умел летать. И если ты научишься слушать «The Doors», ты тоже будешь летать, Вера.
ВЕРА. Необычная такая музыка.
ПЁТР. Это не музыка, Вера, это божественное откровение. Он знал, как нужно жить, понимаешь? И если ты будешь слушать Джима Моррисона, Вера, ты тоже поймешь, как надо жить, и больше не будешь задаваться глупыми вопросами и мучиться всякой ерундой.
ВЕРА. А что мне делать, чтобы понять? Просто слушать?
ПЁТР. Танцуй.
ВЕРА. Я не умею. Меня даже в садике на концертах ставили в уголке, чтобы я не портила общую картину.
ПЁТР. Все умеют танцевать. Просто начни танцевать для себя. Не для воспитательницы из детсада, не для мамы, не для соседки, а для себя.
ВЕРА. Ладно, я попробую. Только ты не смейся.
ПЁТР. Закрой глаза. И подумай о том, о чем бы ты хотела станцевать.
ВЕРА. Хорошо. Но тогда и ты закрой.
ПЁТР. А я уже закрыл. Видишь, я танцую…
Пётр танцует.
ПЁТР. Я танцую о бабочке, прилетевшей на цветок в раскаленный полдень. Она не знает, что она смертна, она не знает, что жить ей осталось меньше одного дня, и потому она ни на что не сетует, ни о чем не заботится, она просто летает над лугом и знает, что ее создал Бог, а если ее создал Бог, это значит, что она просто охренительно, невероятно красива.
Вера смотрит на Петра, а затем закрывает глаза и тоже начинает танцевать.
ВЕРА. А я танцую о маленькой девочке, которую в школе обижали одноклассники. Свою спортивную форму она нередко находила в школьном туалете. Ей плевали в волосы, ее обзывали «потной ботаничкой», на перемене она уходила в самый дальний коридор, чтобы никто ее не нашел и не смог обидеть. Обидеть… За десять лет она сама превратилась в комок, состоящий из одной лишь обиды. И вот прозвучал последний звонок и….
ПЁТР. Come on baby light my fire!
ВЕРА. Come on baby light my fire! Девочка вышла из школы и дала себе слово:
она больше никогда и ни на кого не обидится. Потому что смешно обижаться на тех, кто глуп и не свободен!
Вера и Пётр танцуют.
ВЕРА. Ты живешь в нашем городе?
ПЁТР. Да. Я живу на одной улице с тобой.
ВЕРА. Странно. Я никогда раньше тебя не встречала.
ПЁТР. А я никогда раньше здесь и не жил. Но вчера я зашел к одному из своих братьев. Он живет в двух домах от тебя. И он вписал меня до понедельника.
ВЕРА. А потом?
ПЁТР. А потом с дачи вернутся его родители, и я переселюсь жить на другую улицу.
ВЕРА. На какую?
ПЁТР. Это мне пока неизвестно.
Музыка обрывается. Из магнитофона раздается шипение. Вера подбегает к магнитофону.
ВЕРА. Блин, блин, блин! Зажевал!
Вера возится с кассетой.
ВЕРА. Анархист, а переезжай жить ко мне? Я живу совсем одна.
ПЁТР. Все может быть.
ВЕРА. Ты не хочешь?
ПЁТР. Я никогда ничего не хочу, но от подарков судьбы отказываться нельзя, иначе можно ее разозлить.
ВЕРА. А ты веришь в судьбу?
ПЁТР. Я верю только в то, что я есть. И пока я верен себе, Бог не оставит меня.
ВЕРА. Значит, ты веришь в Бога?
ПЁТР. Мой Бог — свобода, моя мать — анархия, что это такое, я и сам не знаю. Мне только предстоит это узнать. А сейчас я голоден и устал. Вера, у тебя есть что-нибудь пожрать?
ВЕРА. Конечно! Есть макароны по-флотски и корзиночки из кулинарии.
ПЁТР. Отлично! Судьба мне снова благоволит! Веди меня в свои райские кущи!
ВЕРА. Но у меня нет никаких кущ, Анархист.
ПЁТР. Ну что ж, за неимением кущ придется обойтись обычной кухней.
Вера и Пётр возвращаются на кухню. Вера суетится у плиты: разогревает макароны, достает пирожные из холодильника.
ВЕРА. Кстати, Анархист, а что ты хотел перепечатать?
ПЁТР (поедая макароны). А, да! Но для начала я должен задать тебе меркантильный вопрос: сколько ты берешь? Во мне много свободы и огня, но с деньгами у меня не то чтобы очень.
ВЕРА. Я беру по двадцать копеек за страницу… Но тебе я перепечатаю бесплатно. Если тебе это, конечно, удобно…
ПЁТР. Не переживай, мне это очень даже удобно, сестренка. Смотри!
Пётр достает из своей холщовой сумки аккуратную папку, разворачивает ее. В папке лежит стопка желтоватых листов.
ПЁТР. Это роман Джека Керуака «На дороге». К тому моменту, как ты закончишь перепечатывать последнюю страницу, ты будешь уже совсем другим человеком, это я тебе обещаю, сестренка.
ВЕРА. Анархист, скажи… Только честно. Это подсудное дело?
ПЁТР. Это роман, написанный великим человеком, и никто в мире не может осудить нас за то, что мы тянемся к великому.
ВЕРА. Я все понимаю, но… Просто понимаешь, у меня правило: я не перепечатываю запрещенных книг. То есть тех, за которые можно получить от двух до шести.
ПЁТР (забирает папку). То есть ты отказываешься?
ВЕРА. Нет, я просто спрашиваю: можно ли за нее сесть в тюрьму?
ПЁТР. Если честно, сестренка, я не в курсе. Вполне возможно, что да. Но знай, что лучше прочесть эту книгу и сесть в тюрьму свободным человеком, чем жить на свободе и не знать, кто такой Керуак.
Пауза.
ВЕРА. Подожди… Мне нужно собраться с мыслями. (Начинает считать.) Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе галить.
Счет падает на Петра.
ВЕРА. Ладно, я согласна. В понедельник будет готово.
ПЁТР. Сестренка!
Пётр хочет обнять Веру, но от резкого взмаха руки Петра Вера испуганно сжимается, будто бы ожидая удара.
ПЁТР. Сестренка, ты чего?
Пауза.
ВЕРА (указывая на стол). Корзиночки.
ПЁТР (уплетает пирожные). А ты знаешь английский, Вера?
ВЕРА. Нет.
ПЁТР. Тебе обязательно нужно выучить английский. Я слишком свободен для всей этой зубрежки, а вот ты, сестренка, обязательно справишься. Английский — это язык мира. Язык Джима Моррисона, Джека Керуака и еще целой кучи хороших парней.
ВЕРА. Анархист, я хотела у тебя спросить, можно?
ПЁТР. Да не вопрос!
Вера куда-то уходит, возвращается с неумело накрашенными губами и в платье.
ВЕРА. Я на работе через коллегу помаду достала. Тут на ней тоже по-английски написано. Мне идет?
ПЁТР. Глупый вопрос. Тебе идет все то, что ты сама решила, что тебе идет.
ВЕРА. А-а-а. Понятно. (Пауза) Так значит, мне идет этот цвет?
ПЁТР. Твои губы прекрасны в любом цвете.
ВЕРА. Хочешь сказать, у меня красивые губы?
ПЁТР. Я хочу сказать, что ты — очуменная девушка, сестренка.
Вера улыбается.
ВЕРА. Я — очуменная девушка?
ПЁТР. Вполне.
ВЕРА. Так необычно. Я — очуменная девушка. Я — очуменная девушка. Я просто очуменная девушка. Анархист, а давай еще раз послушаем Джима Моррисона?
Вера бежит в комнату, Пётр идет следом за ней. Вера включает музыку.
ВЕРА. Я буду танцевать об одной очуменной девушке. Она столько лет жила и не знала, что она очуменная. Она столько лет жила и не думала, что ей идет ярко-розовая помада. Она даже на выпускной не стала надевать туфли на каблуках. Потому что мама ей сказала, что она — каланча, а бабушка, что она — корова. А одноклассники сказали ей, что она тощая, низкая и прыщавая. А почтальон ничего не сказал, но посмотрел так, что она все поняла. А учительница сказала, что она слишком высокого мнения о себе, а начальница, что она — копуша. И вот она слушала, слушала их всех, пока не сказала себе однажды: «А не пойти бы им всем в баню? Ведь я просто очуменная!»
Анархист, я теперь буду делать все, что захочу!
ПЁТР. Осталось только понять, чего ты на самом деле хочешь.
Вера целует Петра.
ПЁТР. Ого! Мы же вроде еще не пили!
ВЕРА. А ты хочешь? У меня есть бутылка сухого красного.
ПЁТР. Да. Хочу. Но только потом.
ВЕРА. Когда потом?
ПЁТР. Когда-нибудь потом.
Пётр тянется к Вере.
ВЕРА. Анархист, подожди, я хотела тебе сказать, что у меня еще никогда…
ПЁТР. Что?
ВЕРА. Нет, ничего. Как хорошо, что завтра выходной.
Пётр обнимает и целует Веру. Гаснет свет.
Позднее утро. Вера просыпается в своей постели голая, озирается. Встает с кровати, накидывает на себя халат.
ВЕРА. Анархист? Анархист, ты где?
Вера идет по квартире. Анархиста нигде нет. Он ушел и не оставил даже записки. Вера заглядывает в комнату и в другую комнату, и на кухню. Затем дергает ручку входной двери — дверь не заперта. Вера закрывает дверь, снова идет на кухню. Достает из холодильника бутылку вина, не без труда открывает ее, наливает вино в бокал. С бокалом в руке Вера возвращается в большую комнату, садится за стол, открывает оставленную тут же папку с романом Керуака. Читает. Пьет. Улыбается.
2
Прошло пять лет. Верина квартира не то чтобы сильно изменилась. Все та же старенькая мебель, все то же открытое окно. Но на диванах появились разномастные яркие покрывала, сшитые из лоскутов, по стенам вперемешку развешаны разные причудливые вещи — рукодельные ловцы снов, деревянные маски, аляповатая картина неизвестного художника, изображающая космос, вырезанный из цветной бумаги пацифик — куриная лапка в круге, афиша какого-то рок-концерта, гитара и т.д.
Вера сидит за все тем же столом и что-то бубнит себе под нос, глядя в тетрадь. Сама Вера тоже ничуть не изменилась внешне, но теперь вместо халата на ней длинная разноцветная юбка, в ее волосы вплетены цветные косички, а руки по локоть увешаны фенечками и браслетами.
Из магнитофона раздается голос Дженис Джоплин.
Звенит звонок.
ВЕРА. Эльф, ты? Открыто!
Звонок не успокаивается. Вера выключает музыку, идет открывать дверь.
ВЕРА. Эльф, ты чего трезвонишь? (Открывая дверь.) Ой!
На пороге стоит Пётр. Впрочем, в отличие от Веры, Пётр изменился до неузноваемости. Теперь он брит под ноль, брутален, его правую щеку украшает едва заметный, но довольно длинный шрам. Весь его облик — кожаная «блатная» куртка, совсем не похожая на прежнюю, штаны и кроссовки «Адидас», футболка от «Гуччи», золотая цепь на груди выдают в нем то ли бандита, то ли бизнесмена новой эпохи.
ПЁТР. Здорово, сестренка! Узнала?
Вера молча уходит в глубь квартиры. Дверь, впрочем, не закрывает. Пётр идет за ней.
ПЁТР. Это же я! Ну, Керуак, Джим Моррисон, все дела… Что, совсем не узнаешь? Я, конечно, изменился малехо…
ВЕРА. Я прекрасно тебя помню, Анархист.
ПЁТР. А чего нерадостная такая?
ВЕРА. Зачем ты пришел? За Керуаком? Так я его перепечатала. Еще пять лет назад. Отдать?
ПЁТР. Ладно, ладно, не кипятись. Помнишь, ты говорила, у тебя вино есть. Красное, сухое. Обещала налить.
ВЕРА. А я его все выпила. Пока тебя ждала.
ПЁТР. Ну нет так нет. У меня зато есть.
Пётр начинает выкладывать из своего черного кожаного кейса банки с красной икрой, бутылки с вином, нарезки сыра и копченой колбасы, хлеб, фрукты.
ВЕРА. Денег что ли много стало?
ПЁТР. Стало. Сейчас, если деньги есть, можно все, сестренка. С деньгами ты — бог и царь, а без денег так, мелкая сошка. Выпьем? Я сегодня весь день на ногах. Столько дел в этом городе накопилось.
Вера смотрит на Петра, а затем молча и остервенело принимается его колотить. Пётр замирает, стоит с каменным лицом, как истукан.
ВЕРА. Вина тебе захотелось выпить? Какого хрена? Что тебе от меня нужно вообще?!
ПЁТР. Вера…. Ну ты чего, сестренка? Да мне из города пришлось уехать просто. Вообще-то я о тебе думал.
ВЕРА. Думал обо мне, говоришь? Отлично ты обо мне думал!
ПЁТР. А ты обо мне думала?
Вера перестает бить Петра.
ВЕРА. Нет, не думала. Вообще не думала.
ПЁТР. Ну а чего дерешься тогда?
ВЕРА. Переволновалась.
ПЁТР. А чего волновалась?
ВЕРА. Не знаю…
Вера достает из шкафа фужеры.
ВЕРА. Ладно, наливай.
Пётр принимается открывать бутылку, раскладывает снедь на столе.
ПЁТР. У тебя тарелки плоские есть?
ВЕРА. В буфете.
Пётр достает из буфета тарелки. Моет фрукты.
ВЕРА. У меня вообще-то госэкзамен завтра.
ПЁТР. Это где это?
ВЕРА. В университете.
ПЁТР. Что сдаешь?
ВЕРА. Синхронный перевод.
ПЁТР. Это еще что за зверь?
ВЕРА. Садишься в кабинку, надеваешь наушники и пятнадцать минут синхронно переводишь с английского. Синхронно — это значит параллельно, не дожидаясь конца фразы говорящего.
ПЁТР. То есть типа за него все додумываешь?
ВЕРА. Ну типа того. Не додумываешь, а предугадываешь.
ПЁТР. А ты молодец, сестренка. Ну, давай. За тебя. За то, что в люди выбилась.
Вера и Пётр чокаются, пьют.
ВЕРА. Еще не выбилась. Да и вообще — какие люди? Я просто делаю то, что мне нравится, живу, как хочу, общаюсь с теми, кто мне интересен. На фиг мне в твои люди выбиваться?
ПЁТР. А вот ты и не права. Сейчас, Вера, время такое. Многое изменилось. Это раньше мы жили за железным занавесом, играли в свои цацки и грезили свободой. А сейчас все по-другому. Сейчас полный «американ дрим»! Сейчас деньги можно из воздуха делать. Если есть голова на плечах и немного фарта, то с нуля можно подняться, из самой вонючей дыры вылезти и стать королем.
ВЕРА. Анархист…
ПЁТР. Меня теперь все Лордом зовут. Анархист — так, детское прозвище.
ВЕРА. И с каких это кровей ты вдруг стал Лордом?
ПЁТР. Пацаны говорят, у меня манеры изысканные. Мол, чисто лорд. Но тебе можно и Анархистом.
ВЕРА. Спасибо, лорд. Ничего, что без реверанса?
ПЁТР. Ничего, продолжай.
ВЕРА. В общем, ты же сам говорил, что деньги — это ничто, что главная ценность — это свобода…
ПЁТР. Смотри, сестренка. Я этого и не отрицаю. Просто сама подумай: что
такое свобода?
ВЕРА. Свобода — это возможность самому выбирать свой путь в жизни.
ПЁТР. Это все слова. Ну выберешь ты свой путь и дальше что? Захочешь, например, стать путешественником, а денег на путешествия у тебя нет.
ВЕРА. Можно автостопом поехать.
ПЁТР. И каждую минуту трястись, чтобы тебя не убили и не изнасиловали по дороге?
ВЕРА. Мы в Питер ездили, и все нормально было.
ПЁТР. Ты так говоришь, пока молодая. А что будет в тридцать лет? в сорок?
в пятьдесят? Все также автостопом будешь ездить?
ВЕРА. Нет, но…
ПЁТР. В том-то все и дело. Деньги — это возможности. А возможности — это свобода. Значит деньги — это и есть свобода.
ВЕРА. Это все хорошо, конечно. Но где их взять, если ты, допустим, честный человек и не готов ни под кого прогибаться? У нас вон пол-университета преподов на рынок торговать ушло. А я так не хочу и не буду. Уж лучше автостопом ездить.
В комнате звонит телефон.
ВЕРА. Извини.
Вера идет в комнату, берет трубку.
ВЕРА. Алло? Привет. Выдвигаешься? Слушай, не нужно пока ко мне приезжать. Я готовлюсь, да. Эльф, я перезвоню, ладно? Пока.
Вера кладет трубку. В комнату заходит Пётр с бокалом в руках.
ПЁТР. Хороший парень?
ВЕРА. Нормальный.
ПЁТР. А почему эльф?
ВЕРА. Толкина читал?
ПЁТР. Ну помню что-то такое…
ВЕРА. Уши у него красивые.
ПЁТР. Это уже немало.
Пауза.
ВЕРА. Ты какой-то неправильный стал, Анархист.
ПЁТР. Что значит неправильный?
ВЕРА. Все деньги да деньги.
ПЁТР. Может, и неправильный. Только я поднялся, Вера. Хорошо так поднялся. Бизнес у меня, акции людям продаю. Покупаю по дешевке, а продаю уже по нормальной цене. Завод вот решил прикупить у государства. А что? Дело прибыльное, чистый навар. В Тайланд съездил, в Турцию. Ты была в Тайланде, точно, Вера? Нет? И почти никто из русских не был. А я вот был. А что, мне понравилось. Чудно так, все не по-нашему. Тайки мне массаж делали. Я себя совсем по-другому чувствовать стал. Люди меня уважают. Я в магазин захожу, а продавщицы меня с ног до головы облизывают.
ВЕРА. И что? Приятно тебе их унижение?! Приятно, что тебя облизывают?!
ПЁТР. Почему унижение? Я им деньги плачу. Им потом премия за это идет.
ВЕРА. Господи, неужели ты себя совсем не слышишь?!
ПЁТР. Да ладно, не кипятись ты, сестренка. Я ведь зла никому не желаю. На меня вот люди работают, у них у всех зарплаты хорошие, я никого не обманываю. А так бы они с голоду померли. Я, можно сказать, экономику страны поднимаю, вношу свои пять копеек в развитие нового капиталистического общества.
ВЕРА. А шрам у тебя откуда, капиталистическое общество?
ПЁТР. Да так. Левша пьяный ножом махать начал.
ВЕРА. Кто?
ПЁТР. Левша, браток один.
ВЕРА. Братки какие-то.
ПЁТР. Ну а что? Жизнь есть жизнь. Я со всеми нормально общаюсь, Вера.
Ни под кого не прогибаюсь, ни перед кем не встаю на цыпочки. Со всеми ровно. Меня даже блатные уважают.
ВЕРА. А говоришь — свобода. Общаться с бандитами — это твоя свобода?
Снова звонит телефон. Вера срывается со своего места, отвечает на звонок.
ВЕРА. Алло! Эльф, нет, ничего не нужно, я же сказала, перезвоню.
ПЁТР. Вера, а поехали на Кипр?
ВЕРА. Что, прямо сейчас?
ПЁТР. Прямо сейчас.
ВЕРА. Я не могу, у меня экзамен завтра.
ПЁТР. Ну, сдашь свой экзамен, и поедем. Отметим по-человечески.
ВЕРА. Где этот твой Кипр хоть находится?
ПЁТР. На Кипре.
ВЕРА. У меня загранпаспорта нет.
ПЁТР. Я людям своим позвоню, они тебе за два часа сделают загран.
ВЕРА. То есть с тобой на Кипр?
ПЁТР. Ну а с кем? Не с ушастым же твоим. Ты английский знаешь, все профит!
ВЕРА. Там же вроде на греческом говорят.
ПЁТР. Одна караганда. Главное, что на иностранном.
Пауза.
ВЕРА. Слушай, Анархист, кто ты такой вообще?
ПЁТР. В смысле?
ВЕРА. Я ведь тебя совсем не знаю.
ПЁТР. Я — человек, Вера.
ВЕРА. Странный ты человек.
ПЁТР. Ты — тоже странная, и что? Косички себе какие-то наплела.
ВЕРА. Это мне Злата сделала. Мы когда с Марфой к ней в гости пришли…
ПЁТР. Злата, Марфа — древняя Русь какая-то.
ВЕРА. Ну, это не совсем настоящие их имена. Это их имена в системе…
ПЁТР. В какой системе, Вера?
ВЕРА. Как в какой? В неформальной.
ПЁТР. Вы живете в каком-то придуманном мире. Косички, Толкин, рок-концертики! А вокруг жизнь, Вера. Реальная такая невыдуманная жизнь. И вы боитесь посмотреть этой жизни в глаза. Потому что боитесь сами себе признаться, что на самом деле вы ничего в ней не добились. Что нет такой области, в которой вы бы стали асами. Так, немножко живописи, немножко музыки, немного философии. Этакий разбавленный компот.
ВЕРА. Неправда! Я вот Джойса перевела!
ПЁТР. Его же вроде до тебя перевели? Я года четыре назад в «Иностранке» видел.
ВЕРА. Неважно. Я для себя переводила. Хоть и не полностью. И вообще — какое ты право имеешь судить моих друзей и мою жизнь? Я, между прочим, не только с неформалами, я с разными людьми общаюсь. С писателями, с художникам. Ты Горяева читал?
ПЁТР. Нет.
ВЕРА. А он вообще-то — новое слово. И он мне свои романы одной из первых дает читать. Я ему ошибки, между прочим, исправляю.
ПЁТР. Ну и какая тебе от этого выгода?
ВЕРА. Никакой. И что?
ПЁТР. А ты подумай.
ВЕРА. Я даже думать не хочу. Выгода, выгода! Наверное, кроме выгоды что-то еще в жизни существует, правда? Простое человеческое общение там, прогулки, пьянки, я не знаю…
ПЁТР. А он действительно хороший или так?
ВЕРА. Хороший. У него в Москве одна книжка вышла, потом вторая, а потом издательство разорилось…
ПЁТР. Если хороший, значит, подумай.
ВЕРА. О чем?
ПЁТР. Едешь ты на Кипр или нет.
ВЕРА. Нет.
ПЁТР. Уверена?
Пауза.
ВЕРА. Ну, почти… Хорошо, допустим, это все правда, новая жизнь и все такое, тогда скажи мне: я с тобой в каком качестве еду?
ПЁТР. В качестве человека.
ВЕРА. Нет, меня это не устраивает.
ПЁТР. А ты в каком качестве хочешь?
ВЕРА. А ты догадайся.
ПЁТР. Не знаю.
ВЕРА. В качестве твоей девушки.
ПЁТР. Ты же хиппи, Вера, зачем тебе эти дурацкие качества?
ВЕРА. Я не просто хиппи, я — женщина вообще-то.
ПЁТР. Ну поехали в качестве девушки, какая разница?
ВЕРА. Нет, ты серьезно?
ПЁТР. Ну да. Я вообще очень серьезный и деловой человек.
ВЕРА. Я тебе не верю.
Звонит телефон. Вера берет трубку.
ВЕРА. Алло! Нет, не надо завтра за мной заезжать! Вообще никогда больше
за мной заезжать не нужно! Да!
Вера бросает трубку.
ПЁТР. У вас с ним все серьезно или так?
ВЕРА. Так…
Пётр делает шаг навстречу Вере. Вера стоит, опустив руки, не шелохнувшись. Темнота.
Ночь. Пётр чуть слышно с кем-то разговаривает по телефону.
ПЁТР. Пацаны! Не надо никуда приезжать и никого решать. Кого вы по кругу собрались пускать? Бабу мою? Да я ее знать не знаю, я с ней вчера только познакомился. Она проститутка из местных… Все, я сказал, бабу не трогайте, я сейчас сам приеду. Все, пацаны, выезжаю, диктуйте адрес… Будут деньги!
Пётр встает, целует Веру в щеку и уходит.
3
Прошло еще около пяти лет. Квартира Веры из старой, маленькой и облупившейся трешки превратилась в просторную двушку с хорошим ремонтом.
Из маленькой комнаты доносится голос Веры.
ВЕРА. Золушка простила сестер от всего сердца — ведь она была не только хороша собой, но и добра. Ее отвезли во дворец к молодому принцу, который нашел, что она стала еще прелестнее, чем была прежде. А через несколько дней сыграли веселую свадьбу. И жили они долго и счастливо. Все, спи. Давай, я тебе ночник оставлю, закрывай глазки.
В дверь звонят. Вера спешно выходит из комнаты. Она поправилась, подстриглась
и теперь выглядит уже не девочкой, а молодой женщиной.
ВЕРА (приглушенно). Кто там?
Голос Петра. Вера, это я. Открой, пожалуйста.
ВЕРА. О! Сразу до свидания!
Голос Петра. Вера, открой! Мне поговорить с тобой надо.
Пётр стучит в дверь. Вера, помедлив, открывает.
ВЕРА. Тихо ты! Чего долбишься?
Вера видит Петра и замирает. Пётр заходит в квартиру. Он облачен в монашескую рясу, длинные волосы собраны сзади в хвост.
ПЁТР. Ну, здравствуй что ли, сестренка?
ВЕРА. Здравствуй, Анархист. Давно не виделись.
ПЁТР. Меня теперь Серафимом зовут. В честь Серафима Саровского имя дали.
ВЕРА. Да какая уже разница…
ПЁТР. Я ведь в иноки, сестренка, постриг принял.
ВЕРА. Поздравляю.
ПЁТР. Чаю нальешь?
ВЕРА. Чаю налью.
Вера идет на кухню, Пётр разувается, идет следом.
ВЕРА. Черный, зеленый, с бергамотом?
ПЁТР. Черный. (Садится за стол, осматривается.) Красиво у тебя стало.
ВЕРА. Год назад сделала ремонт. Недавно только въехали. До этого полгода
с дочкой у мамы жили.
ПЁТР. Сразу видно, что у хозяйки есть вкус.
ВЕРА. Да. Вкус есть. И ребенок есть.
ПЁТР. Дочка?
ВЕРА (с издевкой). А как ты догадался?
ПЁТР. Не знаю. Просто подумал, что у тебя должна быть девочка.
Пауза.
ВЕРА. Да. Девочка. Соня.
ПЁТР. Грудная?
ВЕРА. Нет. Четыре года.
ПЁТР. А где она?
ВЕРА. В той комнате спит. Твой чай.
Вера ставит кружку с чаем перед Петром.
ВЕРА. Вот тут еще конфеты бери.
ПЁТР. Спасибо. А я тогда, понимаешь…
ВЕРА. Так! Все, проехали. Мне совершенно до лампочки, что случилось тогда.
ПЁТР. Там правда такая ситуация сложилась…
ВЕРА. Сложилась и сложилась. Анархист, мне это неинтересно!
ПЁТР. Серафим.
ВЕРА. Да хоть святой Викентий!
ПЁТР. Вера, я прощения пришел попросить. Я знаю, я тогда сильно тебя обидел. Я себя как очень плохой человек повел. Я об этом все время думаю.
ВЕРА. Считай, что я тебя простила.
Пауза.
ПЁТР. Но ведь ты меня не простила.
ВЕРА. Зачем ты явился?
ПЁТР. Мучился сильно. Я когда к вере пришел, я очень много про себя понял. Я вот раньше жил и думал, что я хороший. Может, не хороший, но точно не плохой. А в монастыре мне вся моя подноготная открылась. Вся гниль моя, все несовершенства, скольких я хороших людей подвел, скольких подставил. Это такие страдания, Вера.
Я каждый день молюсь и каждый день думаю: «Господи, за что? Зачем ты открылся мне и обрек меня на такие мучения?»
Пауза.
ВЕРА. Ладно, не мучайся. Я тебя ни в чем не виню.
ПЁТР. Я себя виню.
ВЕРА. Все давно уже в прошлом. Я другая стала, ты — другой…
ПЁТР. Ты изменилась.
ВЕРА. Я знаю. Как во время беременности десять лишних килограмм набрала, так до сих пор не могу сбросить. Гормоны, наверное.
ПЁТР. Дело не в килограммах. У тебя взгляд другой.
ВЕРА. Какой?
ПЁТР. Стальной какой-то.
ВЕРА. Слушай, роди ребенка в одиночку, без денег, без ничего, открой свой бизнес с нуля, подними его, я посмотрю, какой у тебя взгляд будет!
Пауза.
ПЁТР. У тебя бизнес свой?
ВЕРА. Издательство.
ПЁТР. Что издаешь?
ВЕРА. В основном переводную литературу. Мы на этот рынок вовремя пришли. Книги по психологии, по аэробике, по эзотерике. В Союзе же раньше ничего такого не было, для наших людей это все в новинку. Сейчас вот художественными переводами начали заниматься. Потом я за свой счет, можно сказать, трех наших местных писателей издала… Ну так, барахтаюсь, что-то получается, что-то не очень.
ПЁТР. Чудны твои дела, Господи!
Пётр крестится.
ВЕРА. Кстати, ты голодный? А то курица есть…
ПЁТР. У меня пост.
ВЕРА. Ну давай хоть картошки пожарю. А то худой такой стал, без слез не взглянешь.
ПЁТР. Вера, подожди. Скажи, ты меня и вправду простила?
ВЕРА. Не знаю, Серафим. Я не думала об этом, мне некогда было думать. Так пожарить?
ПЁТР. Я ведь испугался тогда, Вера. Смалодушничал. Вот за это мне теперь у Бога всю жизнь прощения просить.
ВЕРА. Хочешь на дочку посмотреть?
Пётр кивает.
ВЕРА. Пойдем, только тихо.
Вера ведет Петра в маленькую комнату. Оба склоняются над кроваткой. В свете ночника Пётр пытается разглядеть ребенка.
ПЁТР. Красивая. Но на тебя не похожа.
ВЕРА. Не похожа.
ПЁТР. А на кого похожа?
ВЕРА. А ты сам как думаешь?
Пауза.
ПЁТР. На маму твою, да?
ВЕРА. На маму. Пошли.
Вера и Пётр возвращаются на кухню.
ПЁТР. Ты ее крестила?
ВЕРА. Нет.
ПЁТР. Надо крестить.
ВЕРА. Кому надо?
ПЁТР. Некрещеный ребенок — это ребенок без ангела.
ВЕРА. Серафим, когда ты успел так поглупеть?
ПЁТР. А это не глупость, Вера. Если логически к этому подходить, то да, наверное, звучит примитивно, да и вообще — какие ангелы в двадцатом веке? А если принять это, просто взять и принять, как дети принимают слова матери или отца, то поймешь, что в одном церковном таинстве больше мудрости, чем в ста томах советской энциклопедии. Я ведь тоже в церковь пришел Фомой неверующим, весь такой замороченный, мол, я лучше всех тут все знаю. А настоятель, отец Алексей, мне тогда и сказал: «Много в тебе взрослой шелухи. Выбрось ее из головы. Стань ребенком!» Я сначала не понял, что это он мне такое говорит, а когда уже в монастырь к братии жить пришел, тогда и обрел истинное осознание…
ВЕРА. Хорошо вашей братии быть детьми! Ни ребенка тебе, ни работы, ни налоговых, живи да Богу молись, авось услышит! Даже алименты платить не нужно! Зашибись!
ПЁТР. Ты не права, Вера. Мы много работаем.
ВЕРА. И что? Я тоже много работаю! И я не могу быть ребенком, у меня у самой ребенок маленький на руках! У меня не жизнь, а сплошная нервотрепка — с этими договорись, этим дай, тем, и в голове одни деньги. Цифры, цифры, цифры! Я устала, я не могу так больше!
ПЁТР. Ну зачем ты Бога гневишь, Вера? У тебя ребенок есть, работа, крыша над головой. А многим и этого Бог не дал.
ВЕРА. Да пошел ты! Что ты понимаешь вообще?
ПЁТР. Тебе о мире надо чаще думать, сестренка. Что он? Кто ты в нем? Зачем пришла в него?
ВЕРА. А обо мне? Обо мне кто подумает?
ПЁТР. Бог. Без его ведома с твоей головы и волос не упадет.
ВЕРА. Ага, Бог. Может, он еще кредит за меня выплатит?
ПЁТР. И выплатит. Ты не сомневайся даже. Просто доверься ему. Ты ведь очень хорошая женщина, Вера. Таких, как ты, Бог не оставляет.
Пауза.
ВЕРА. А ты чего из бизнесменов-то в монахи вдруг подался?
ПЁТР. А я, Вера, очень злым тогда стал. Летел я как-то в самолете. В Шри-Ланку с дозаправкой в Дубае. Ну, приземлились в Дубае, часть людей осталась там, а мы, транзитные, дальше полетели. И в дороге нас начало трясти. Причем так сильно трясло, что кислородные маски повылетали. И вот веришь, нет, я в кресло вцепился, меня мотает, а я на тех, которые вышли, злюсь. Как так? Ведь несправедливость же! Вместе летели! А теперь они вышли, а мы тут помирать должны? Слава Господу, приземлились мы в итоге. А когда уже из самолета выходили, тут-то я и понял, как сильно у меня душа прогнила. Заплакал, как маленький. А по возвращении к батюшке пошел. Тот меня крестил. И с тех пор началась у меня новая жизнь. А дальше — больше. Сначала просто по святым местам ездил, потом к братии послушником жить пришел. Сейчас вот в иноках, малый постриг готовлюсь принять.
ВЕРА. Интересная у тебя жизнь, Анархист.
ПЁТР. Серафим. Анархист — все равно что антихрист. Анархисты Бога не признают, для них царство Божие — пустой звук.
ВЕРА. Но ты же сам таким был! И сам утверждал, что самое главное в жизни — это свобода и анархия!
ПЁТР. Дурак тот, кто не меняет своих убеждений, Вера. Я изменился. Слава Господу, хватило ума понять, где истина, а где так — пустословие и подмена понятий. Я когда к Господу пришел, я очень многое понял про свою жизнь. Я даже сюда приехал перед постригом прощения у людей попросить.
ВЕРА. А у вас из монастыря отпускают или как?
ПЁТР. У нас не тюрьма, сестренка. Выход свободный. Меня настоятель благословил.
ВЕРА. Ладно… Рада, что ты нашел себя. Я тебя прощаю.
ПЁТР. Спасибо, сестра. Храни тебя Господь.
ВЕРА. Так пожарить картошки?
ПЁТР. Нет. Пойду я.
ВЕРА. Далеко до твоего монастыря?
ПЁТР. Двести километров. Там, за Знаменкой.
ВЕРА. Ого! И как ты доберешься среди ночи?
ПЁТР. Выйду на дорогу да пойду себе пешочком. Может, кто подберет. Добрых людей много на земле.
ВЕРА. Не боишься?
ПЁТР. Кто? Я? На все воля Божья, Вера. Без его ведома…
ВЕРА. Это я уже слышала.
Пауза.
ВЕРА. Может, останешься? Куда ты на ночь глядя пойдешь?
ПЁТР. Не могу.
ВЕРА. Почему это?
ПЁТР. Соблазны замучают. Ты — красивая женщина. Не хочу такой грех
на душу брать.
ВЕРА. Да нужен ты мне триста лет!
ПЁТР. Тебе я, может быть, и не нужен. А ты мне нужна.
ВЕРА. Я по предыдущим нашим встречам это заметила.
ПЁТР. Я — подлец, я знаю.
ВЕРА. Ой, все! Проехали.
Пауза.
ВЕРА. Значит, не увидимся больше?
ПЁТР. На все воля Божья.
ВЕРА. Значит, не увидимся. Ладно. Хорошей тебе монашеской жизни.
Вера смотрит на Петра.
ВЕРА. Ой, у тебя родинка на лбу?
ПЁТР. А что?
ВЕРА. Я раньше не замечала. Слушай… А можно я тебя сфотографирую?
ПЁТР. Зачем?
ВЕРА. Соньке покажу, когда вырастет. У нее такая же. Я сейчас!
Вера убегает в комнату, возвращается с фотоаппаратом.
ВЕРА. Улыбочку!
Пётр не улыбается.
ВЕРА. Все. Спасибо.
ПЁТР. Я пойду.
ВЕРА. Может быть, блинов испечь, если картошку не хочешь?
ПЁТР. Пойду. Обещал настоятелю завтра быть в монастыре.
ВЕРА. Господи, это десять минут!
ПЁТР. Пойду.
Пётр встает, идет в коридор. Вера за ним.
ВЕРА. Ну что? Прощай, Серафим.
ПЁТР. Прощай, Вера.
ВЕРА. Давай хоть обнимемся на прощание?
ПЁТР. Не могу.
ВЕРА. Не хочешь?
ПЁТР. Я еще духом не настолько окреп.
ВЕРА. Худой ты какой стал…
Пётр пожимает плечами.
ПЁТР. Ну! С Богом!
Пётр крестится.
ВЕРА. Серафим! Подожди!
Пётр вопросительно смотрит на Веру. Вера идет на кухню, приносит оттуда горсть конфет.
ВЕРА. Возьми конфет на дорожку? В пути погрызешь.
Пётр берет у Веры конфеты.
ПЁТР. Храни тебя Господь.
Пётр выходит из Вериной квартиры и, не оглядываясь, уходит. Вера закрывает дверь, возвращается в комнату, ложится на диван, утыкается в подушку и беззвучно плачет.
4
И еще пять лет пролетело. Вера еще больше поправилась, но выглядит хорошо, бодро. Расхаживает по квартире с сотовым телефоном в руках. У Веры модная прическа, на Вере обтягивающие брючки, строгая блузка, туфли на каблуках.
ВЕРА (говорит по телефону). Значит так, Кирюш, если гуманитарка раньше придет, везите ее ко мне. А завтра скажи Денису, пусть он к девяти своих парней-волонтеров подтягивает, и уже тогда по машинам расфасуем и повезем. Нет, я не знала, что они раньше приедут. Я сама только в квартиру зашла, и мне Таня позвонила… Все, отбой, у меня вторая линия. Алло! Сонечка, как ты? Как соревнования прошли? Поздравляю! Зайчик, третье место — тоже результат! Не расстраивайся, ты чего? Вас там хорошо кормят? Вожатые не обижают? Ты сказала им об аллергии? У тебя деньги еще остались? Ну все, звони мне, я на связи. Давай, птенчик, люблю тебя.
Вера сбрасывает звонок, снимает туфли, идет к холодильнику, достает оттуда бутылку, жадно ест печенье из вазочки, запивая его йогуртом. На кухню заходит Пётр. Он в обычных джинсах и заношенной рубашке. Вера замечает боковым зрением Петра, вскрикивает, давится печеньем, кашляет. Пётр бросается к Вере, стучит ей по спине. Вера откашливается.
ВЕРА. Ты?!
ПЁТР. У тебя дверь была открыта. Я зашел, подумал, вдруг что случилось.
ВЕРА. А где твое монашеское одеяние?
Пауза.
ПЁТР. Да я это… Завязал с монастырем. Нет там правды.
ВЕРА. А где есть?
ПЁТР. Не знаю. Но там ее точно нет. Они думают, что если отгородились от всего мира, то непременно спасутся. А спастись можно только в миру.
ВЕРА. Где живешь?
ПЁТР. В Знаменке.
ВЕРА. Недалеко уехал.
ПЁТР. Там история одна получилась… Я ведь с Настенькой своей в монастыре еще познакомился. Она из местных, из Знаменских, на Пасху к нам стоять приходила. Та Пасхальная ночь для меня решающей стала. Всю ночь я на Настеньку смотрел не отрываясь, а к утру понял — вот оно, спасение. В женщине, в семье, в доме с видом на реку. Через месяц ушел из монастыря к Настеньке моей. Она меня со всей подноготной приняла. Так и живем уж пятый год.
ВЕРА. Ну а ко мне ты чего пришел?
ПЁТР. Да я тут в город по делам приехал. Ну и вспомнил. Ты говорила, у тебя издательство свое? Может, книги какие-нибудь детские завалялись? А то у нас в Знаменке ни одного книжного магазина. А дети растут. Хочется их образовывать как-то…
ВЕРА. У тебя дети?
ПЁТР. Да. Иван да Марья. Ванечке четыре, Марусе два.
ВЕРА. Поздравляю.
ПЁТР. Хочешь, я тебе их фотографию покажу?
Пётр достает из сумки фото, показывает его Вере.
ПЁТР. Вот это Ванюша, а это Маруся. Здесь они, правда, чуть помладше. А вот это Настенька моя. Это мы у нашего дома сидим, Настеньке он еще от прадеда достался. А вон там, видишь, речка? Бобруйка называется.
Вера сухо возвращает фотографию Петру.
ВЕРА. Красивая у тебя жена.
ПЁТР. Да. Она у меня золото.
ВЕРА. Сейчас книжки поищу.
Вера идет в комнату, подходит к книжным полкам, ищет книги. Возвращается на кухню со стопкой книг в руках.
ВЕРА. Вот. Это Сонькины старые… Она тут кое-где накалякала, но это нестрашно, я думаю. Книжки все хорошие. Вообще, жалко что ты сегодня, а не завтра приехал.
У нас завтра как раз благотворительный фестиваль детской книги…
ПЁТР. Ну а ты как живешь, Вера?
ВЕРА. Я? Да нормально живу. Сонька третий класс закончила. Вот издательство раскрутила, мы сейчас одни из топовых в городе.
ПЁТР. Замуж не вышла?
ВЕРА. А ты с какой целью интересуешься?
ПЁТР. Женщине без семьи тяжело. Женщина за мужем, как за Христом.
ВЕРА. У меня есть семья, Серафим. Я и моя дочь.
ПЁТР. Меня теперь в деревне все Батькой кличут.
ВЕРА. Поздравляю.
ПЁТР. Муж тебе, Вера, нужен.
ВЕРА. А ты откуда знаешь, кто мне нужен, а кто нет?
ПЁТР. По глазам вижу. В тебе энергии стало много мужской. Это для женщины неправильно. Такая энергия женщину разрушает.
ВЕРА. Знаешь что, Батька?! Вот Бог, а вот порог!
ПЁТР. Ты даже сердиться по-мужски стала, сестренка.
ВЕРА. Я на тебя не сержусь. Просто… Кто ты такой? Кто ты, блин, такой, чтобы рассказывать мне, какой я стала и что мне надо с этим делать?!
ПЁТР. Я тебе добра желаю, Вера.
ВЕРА. Себе добра пожелай!
Пауза.
ПЁТР. Я тобой очень горжусь на самом деле. Настеньке своей все время про тебя рассказываю. Какая ты замечательная. На переводчика выучилась, издательство открыла, дочку ростит и всего добилась сама.
ВЕРА. Бедная твоя Настенька.
ПЁТР. Настенька у меня чудо. Только выучиться у нее не получилось. Девять классов закончила и два курса поварского училища. Ну а там я нарисовался. Потом дети у нас пошли. Вижу, что переживает она из-за этого. Но теперь ведь уже никуда не денешься. Какое ей теперь образование?
ВЕРА. Господи, бедная девушка. А на что вы живете?
ПЁТР. Да я вот в бригаду тут подвязался. Бани людям строим на заказ. Но это летом… А зимой как придется. Тут дрова разгрузить поможешь, там двор старухе расчистишь. Иногда Настины родители помогают. Так и вертимся.
ВЕРА. Хоть не голодаете?
ПЁТР. У нас же огород свой! А свой огород — это, считай, полдела. С ним никогда с голоду не помрешь.
ВЕРА. У тебя дочка какого роста, не помнишь?
ПЁТР. Ну вот такая где-то…
ВЕРА. Подожди.
Вера идет в комнату, подходит к шкафу, ставит табуретку, достает с верхней полки какие-то пакеты и сумки. Пётр подходит к Вере.
ПЁТР. Помочь?
ВЕРА. Да не, я сама. (Передает Петру пакеты.) Лови.
Вера слезает с табуретки.
ВЕРА. Это Сонькины вещи. Я часть раздала, а эти остались. Тут как раз на два года, на три, ну и на вырост кое-что… Сейчас еще игрушки соберу.
Вера заходит в комнату дочери, достает из комода игрушки.
ВЕРА. Так, этими она точно уже не играет. Слушай, тут одни куклы…
ПЁТР (заглядывает в комнату). Вот Маруська обрадуется.
ВЕРА. А мальчику что?
ПЁТР. Ну, мальчику, значит, в следующий раз.
ВЕРА. Нет, так не пойдет.
ПЁТР. Куда не пойдет?
ВЕРА. Хочешь травму ребенку нанести?
ПЁТР. Да Вера, все он поймет, он уже взрослый.
ВЕРА. Четыре года! Офигеть какой взрослый! Какой у него размер, не знаешь?
ПЁТР. Нет, не помню.
ВЕРА. Слушай, а ты не хочешь остаться? У нас завтра фестиваль, там как раз малообеспеченным семьям гуманитарную помощь будут раздавать.
ПЁТР. Не могу. Настенька заволнуется.
ВЕРА. Вот я дура! Ребята всю гуманитарку сегодня ближе к ночи ко мне привезут. Останься на пару часов, а там выберем что-нибудь для твоего сына. Там из Германии вещи.
ПЁТР. Последний автобус на Знаменку в девять двадцать отходит.
ВЕРА. Я тебя на машине потом увезу.
ПЁТР. Меня Настенька не поймет.
ВЕРА. Настенька не поймет. Даже не верится, что это ты.
ПЁТР. Это я, Вера. Ты можешь смеяться надо мной, но, видимо, такой у меня путь — окольный. Кто-то к пониманию, что есть жизнь и в чем ее смысл, к двадцати годам приходит, а кто-то, как я — в тридцать пять, через шишки, через колдобины. Но я счастлив, что наконец-то до меня дошло.
ВЕРА. А ты не выглядишь счастливым.
ПЁТР. Потому что настоящее счастье, оно непросто дается. Тут тебе и тяжелый физический труд, и горечь оттого, что столько всего упущено, и болезни детей. Но это все равно счастье, Вера. Ты, когда это почувствуешь, сразу поймешь — оно.
ВЕРА. Я, наверное, этого никогда уже не почувствую. Не мое это.
ПЁТР. С чего ты взяла?
ВЕРА. Так. Мне не везет с мужчинами. Раньше я из-за этого переживала, а сейчас как-то отпустило. Ну нет и нет. Дочь есть. Дело есть. Что еще нужно?
ПЁТР. Это все потому, что ты никому, кроме себя, не веришь.
ВЕРА. А как верить, если…
ПЁТР. А ты поверь. И будь что будет. Не отталкивай, не смотри зверем. Предлагают помощь — прими. Не критикуй, не пытайся сделать все сама…
ВЕРА. Да в том-то и дело, что мне давно уже проще самой!
ПЁТР. Вот видишь, ты опять разражаешься…
ВЕРА. Потому что ты меня поучаешь. Тоже мне, учитель жизни выискался.
ПЁТР. А ты попробуй. Хотя бы день.
ВЕРА. Ладно… Давай я тебе все упакую. И поедешь.
Вера суетится, находит «икеевскую» сумку, упаковывает в нее вещи, книги, игрушки.
ПЁТР. А я теперь на лошади езжу, Вера.
ВЕРА. Здорово. Я только на машине.
ПЁТР. Ты приезжай ко мне как-нибудь в деревню, я тебя научу. Это такая свобода, словами не передать!
ВЕРА. А Настенька твоя что скажет?
ПЁТР. Настенька поймет. Она ведь замужем за мной. Понимаешь смысл? Замужем — значит за мужем. Куда я, туда и она. Как я скажу, так и будет.
ВЕРА. Средневековье какое-то.
ПЁТР. Это не средневековье, Вера, а естественный порядок жизни.
ВЕРА. К счастью, мне этого естественного порядка жизни никогда не узнать. Батька, или как там тебя сейчас называют, можно тебя попросить?
ПЁТР. Да.
ВЕРА. Не приезжай больше ко мне никогда. Просто уйди из моей жизни! Не на пять лет, не на десять, а навсегда! Живи со своей Настенькой, рожай детей, уходи в монастыри, только отстань от меня, не нужно ко мне приходить, не нужно меня ни в чем убеждать. Просто — отвали! Все, что ты говоришь, — это детский лепет!
ПЁТР. Почему детский лепет?
ВЕРА. Да потому что ты живешь не реальной жизнью, а какими-то идиотскими идеями, абсолютно банальными, я тебе скажу! Какие кони, какая деревня, какая семья?! У меня больная мама, у меня маленький ребенок, я пашу как лошадь с утра до вечера! Кому мне верить? От кого принимать помощь, если мне ее никто не предлагает?!
ПЁТР. В тебе очень много огня, Вера.
ВЕРА. Ага… Только никому он не нужен, этот огонь.
ПЁТР. Вера, Вера… Глупая ты, сестренка. Без огня мы бы все умерли.
ВЕРА. Ты же вон как-то жив, без моего огня.
ПЁТР. Потому что я знаю, что он есть. И у него всегда можно погреться.
Вера обнимает Петра.
ВЕРА. Дурак. Дурак дурацкий… Идиотский человек.
ПЁТР. Я по тебе соскучился, сестренка.
ВЕРА. И я по тебе… Тоже соскучилась. Помнишь, мы танцевали под Джима Моррисона?
ПЁТР. Еще бы!
ВЕРА. Иногда я думаю по утрам: «Вот сейчас открою глаза, а рядом лежишь ты». Я знаю, что так не может быть. Но я представляю. Представляю, что бы ты сказал, если бы увидел, какой стала Сонька, что бы случилось, если бы мы поехали вместе в отпуск. Прошлым летом я была в Венеции, ходила по городу и жалела — почему здесь нет тебя? Почему я не могу пережить эти улочки, эти дворцы и каналы вместе с тобой?
ПЁТР. Ты совсем не изменилась, сестренка. Только прическа другая…
ВЕРА. Нет. Это так кажется. Я постарела. У меня десять килограммов лишнего веса, морщины, растяжки на животе… У меня завтра фестиваль, а ничего еще
не готово.
ПЁТР. Это все такие глупости, Вера.
ВЕРА. Значит, я живу в плену глупостей.
ПЁТР. А ты приезжай к нам в деревню, правда, приезжай.
Вера качает головой.
ВЕРА. У меня дела… (Смотрит на часы.) Тебе пора.
ПЁТР. Ну что, бывай, сестренка…
Вера подходит к Петру. Пётр прижимает к себе Веру. Целуются.
ВЕРА. Приходи иногда. Хотя бы раз в год. Раз в столетье. Просто приходи, ладно?
ПЁТР. Хорошо. Я скоро приду.
ВЕРА. Когда?
ПЁТР. Через неделю.
ВЕРА. Опять обманешь?
Пётр пожимает плечами.
ВЕРА. Значит, обманешь.
Пётр берет в руки сумку, которую ему собрала Вера.
ВЕРА. А волосы чего состриг?
ПЁТР. Их расчесывать надо.
Вера роется в сумочке, протягивает Петру деньги.
ВЕРА. Вот, возьми, Ване подарок купишь.
ПЁТР (берет деньги). Спасибо. Скажу, от тети Веры.
ВЕРА. Ничего не говори.
Пётр выходит из квартиры.
ВЕРА. Слушай, у тебя дети — аллергики?
ПЁТР. У Маруси аллергия на мед. А что?
ВЕРА. Так. Счастливо тебе добраться!
Вера закрывает дверь.
5
2012 год. Квартира Веры преобразилась до неузнаваемости. Новая кухня, новые обои, новый паркет на полу. Все подобрано в тон, все говорит об обеспеченности и хорошем вкусе хозяйки.
Вера сидит за столом. Пётр напротив. Пётр выглядит этаким московским хипстером — он отпустил бороду, приоделся, на руке модные часы в деревянной оправе. Вера отрастила волосы и сделала химзавивку. На Вере черное платье необычного кроя, на руках массивные яркие браслеты. А еще она теперь носит очки. Оправа — кошачий глаз. Стильно, дорого, молодежно. Несмотря на полноту, в Вере чувствуется ухоженность. Пётр и Вера пьют вино.
ВЕРА. Ну и как тебя зовут на этот раз?
ПЁТР. Палыч.
ВЕРА. Это почему так?
ПЁТР. По отчеству.
ВЕРА. Ясно. Ты где сейчас? Все там же, в Знаменке?
ПЁТР. Да не. Я в Москву три года как перебрался.
ВЕРА. О как! А семья с тобой?
ПЁТР. Семья в Знаменке осталась.
ВЕРА. Развелся?
ПЁТР. Ну официально еще нет. А так — уже почти четыре года вместе не живем. Не задалось у нас. Не мое это.
ВЕРА. А дети как же?
ПЁТР. Дети растут. Я им помогаю по мере возможностей.
ВЕРА. А говорил: «Моя Настенька, моя Настенька».
ПЁТР. Настеньке телевизор все мозги промыл. Вот что значит отсутствие образования.
ВЕРА. Ты же сам ей учиться запретил!
ПЁТР. Я? Я не запрещал. Я все эти годы ей твердил: иди, учись, окончи хотя бы вечерку, потом на заочку поступай… Но нет, там же думать надо. «Первый канал» и «Рен ТВ» куда проще посмотреть.
ВЕРА. А в Москве ты чем занимаешься?
ПЁТР. Я, Вера, в политику пошел.
ВЕРА. Депутатом что ли заделался?
ПЁТР. Нет, не депутатом. Я оппозиционер теперь.
ВЕРА. Мать твою!
ПЁТР. Потому что нельзя, Вера, просто так смотреть на то, как разворовывают твою страну, и ничего не делать!
ВЕРА. А ты что предлагаешь делать?
ПЁТР. Для начала, как Лёша правильно говорит, объединяться. Не бояться выражать свой протест, заявлять о своих требованиях. Нас гораздо больше, чем им кажется.
ВЕРА. И против чего ты протестуешь?
ПЁТР. Против коррупции, Вера! У нас богатейшая страна, но при этом простые люди по всем показателям — по благосостоянию, по продолжительности жизни — находятся где-то в конце мирового списка, между Угандой и Ботсваной! Ты знаешь, сколько стоят часы патриарха Кирилла?
ВЕРА. Нет.
ПЁТР. Тридцать шесть тысяч евро!
ВЕРА. Не хило.
ПЁТР. Вот! О том и речь! Пока чиновники жируют, страна голодает, народ загибается от несправедливости судов, от коррумпированности власти. Наши
«слуги народа» во главе с сама знаешь кем забрали у нас наше право, данное нам конституцией, — самим выбирать себе президента. Они украли наши голоса, понимаешь?
ВЕРА. Болотная площадь, да? Люди в Москве вышли, я знаю.
ПЁТР. Да. И не только. Во всех городах были митинги.
ВЕРА. Да. И у нас был. Мне Сонька рассказывала.
ПЁТР. Она ходила?
ВЕРА. Подруга ее вроде бы ходила.
ПЁТР. А ты почему не пошла?
ВЕРА. Да я не умею протестовать…
ПЁТР. Все ты умеешь! Ты просто не хочешь. Ты боишься выйти из зоны комфорта, боишься проявить свою гражданскую позицию, потому что за годы власти этой преступной шайки людям внушили одну простую и в корне неверную мысль: выходи — не выходи, от тебя все равно ничего не зависит.
ВЕРА. Я как раз считаю, что от меня многое зависит. У меня фонд, мы многим помогаем. И я вижу, что мы действительно помогаем, к нам приходят наши девочки спустя два-три года…
ПЁТР. Вера, ты за кого голосовала?
ВЕРА. А какая разница?
ПЁТР. Нет, ты скажи.
ВЕРА. Ни за кого. Я на выборы давным-давно не хожу.
ПЁТР. А почему не ходишь?
ВЕРА. Времени нет.
ПЁТР. Вера, как говорит Лёша, — это все детские отмазки. Так вот, знай, хочу тебя поздравить — не проголосовав, ты подарила свой голос партии жуликов и воров!
ВЕРА. Слушай, мне вообще неинтересно, кому я там что подарила. У меня фонд помощи матерям-одиночкам, у меня шестьдесят девчонок только в приюте на попечении, из них четырнадцать несовершеннолетних и семь вич-инфицированных…
ПЁТР. Ну вот, ты же сама все это видишь! Тогда почему не мыслишь шире? Просто задай себе один простой вопрос: почему матерям-одиночкам помогаешь ты, а не государство?
ВЕРА. Потому что… Потому что… Не знаю… Потому что я.
ПЁТР. Потому что государству на них наплевать. У власть имущих на матерей-одиночек нет денег. На яхты есть, на дорогие курорты есть, на дома в Испании, а на матерей-одиночек и их детей денег нет.
ВЕРА. Да я все это знаю, что ты мне рассказываешь! Просто я не вижу смысла выходить на ваши митинги! Если государство не может помочь этим девочкам, значит, им буду помогать я! И мне плевать, кто там у власти, какая партия, десять коробок памперсов на днях привезли — и на том спасибо! Главное, чтобы не мешали.
ПЁТР. То есть ты веришь в теорию малых дел?
ВЕРА. Да, верю. Я не могу изменить ход истории, не могу свергнуть президента, но я могу помочь нескольким десяткам женщин, которые оказались на улице с маленькими детьми на руках. Я могу дать им кров, еду и помочь с поиском работы. Большего я сделать не могу, но все, что я могу, я делаю. В этом моя совесть чиста.
ПЁТР. Вера, ты подумай глобально! Хорошо, ты спасла сто матерей-одиночек, а еще двадцать тысяч не спасла. Потому что ни один человек не может заменить собой государственную систему. Нужно менять систему, понимаешь, а не принимать с благодарностями вшивые десять коробок памперсов!
ВЕРА. Я не знаю, как менять систему, Палыч. Зато я хорошо знаю, что такое остаться одной с маленьким ребенком на руках — без работы, без денег, без мужа. Эту школу жизни я прошла от и до. А система, черт с ней, с системой, кто знает, как ее менять. Главное, люди…
ПЁТР. А я тебе расскажу, как менять систему. Выходить на улицы. Открыто заявлять о своем протесте.
ВЕРА. Ага. Сегодня я открыто заявлю о своем протесте, а завтра придут вежливые люди из госструктур и закроют наш фонд.
ПЁТР. То есть ты боишься?
ВЕРА. Я ничего не боюсь, Палыч. Только я не знаю, как я потом нашим девчонкам буду в глаза смотреть.
ПЁТР. Нормально будешь смотреть. Потому что если каждый в открытую заявит о своем несогласии со сложившейся политической ситуацией в стране, то правительство вынуждено будет услышать народ и подать в отставку… А там придут новые люди, которые позаботятся о твоих девочках и их детях.
ВЕРА. Господи, ты с какой планеты свалился? Кто придет? Куда придет? Какие новые люди? Кто их туда пустит, этих новых людей?
ПЁТР. Их никто не пустит, их граждане сами выберут. Честным всенародным голосованием.
ВЕРА. Ты — романтик, Палыч.
ПЁТР. Я просто рассказываю тебе, как будет, если не бояться. Вот и Лёша так считает.
ВЕРА. Лёша — это твой друг?
ПЁТР. Ну Навальный же… Ты что, не следишь в интернете за новостями?
ВЕРА. Да не особо, если честно.
ПЁТР. Мы вот по его заданию приехали. Митинг проводить. Представляешь, все согласовали, так эти суки в последний момент перенесли нам место проведения. Типа мы будем идти по проезжей части и мешать движению. Но мы в итоге все равно вышли. Троих из наших менты скрутили. Их крутят, а я вдруг понимаю, что напротив твоего дома стою. Ну вот, зашел… Сейчас поеду гавриков своих выручать.
ВЕРА. Так это вы полдня под окнами орали?
ПЁТР. Мы не орали. Мы требовали справедливости.
ВЕРА. Ясно.
Пауза.
ВЕРА. А бороду чего отрастил? Это так модно сейчас?
ПЁТР (улыбается). Ага.
ВЕРА (морщится). Сейчас.
Вера встает, подходит к комоду, роется в домашней аптечке. Находит нужное лекарство, выпивает таблетку.
ПЁТР. Болит что-то?
ВЕРА. Да, желудок прихватило… У меня бывает. До больницы никак не могу дойти.
ПЁТР. А Соня твоя где?
ВЕРА. На бабушкиной квартире с подружками ночует. У меня же мама умерла два года назад…
ПЁТР. Сочувствую. (Пауза.) А я свою даже не знал. Она в моих пять лет умерла.
ВЕРА. А с кем ты жил?
ПЁТР. С бабушкой. Отец бухал, поэтому с бабушкой.
ВЕРА. А бабушка жива?
ПЁТР. Нет. У меня никого в живых уже не осталось, все умерли. И отец, и брат…
ВЕРА. Как жалко!
ПЁТР. Да нормально. Я уже давно привык, что никого… Вот, дети только.
Не знаю, правда, чему их там моя бывшая жена научит.
Пётр замечает кольцо на Верином безымянном пальце.
ПЁТР. Вера, а ты что, замуж вышла?
ВЕРА. Вышла.
ПЁТР. А чего молчишь?
ВЕРА. Ты не спрашивал.
ПЁТР. Ну вот, спрашиваю. Рассказывай.
ВЕРА. Что рассказывать?
ПЁТР. Как звать, кто такой.
ВЕРА. Звать Сергеем. Маркетолог. Познакомились в Турции. Разговорились, оказалось, из одного города.
ПЁТР. Ну ничего себе!
ВЕРА. Что, одному тебе семьи создавать?
ПЁТР. Да нет, просто…
ВЕРА. Что просто? Думал, не посмотрит никто?
ПЁТР. Нет, я так не думал. Хороший он человек?
ВЕРА (задумавшись). Хороший. Спокойный.
ПЁТР. Не обижает тебя?
ВЕРА. Что за вопросы дурацкие? Я похожа на человека, который позволит себя обидеть?
ПЁТР. Да.
ВЕРА. С чего ты взял?
ПЁТР. Это ты с виду такая непробиваемая. А душа у тебя нежная, ранимая.
ВЕРА. Это тебе так кажется. За эти годы я броню кое-какую нарастила, уж поверь.
ПЁТР. Нет у тебя никакой брони.
ВЕРА. Нет, есть.
ПЁТР. Ну где она, покажи!
Вера надувает живот.
ВЕРА. Вот.
Пётр и Вера смеются.
ПЁТР. А где сейчас твой муж? (Смотрит на часы.) Восьмой час уже…
ВЕРА. В командировке.
ПЁТР. Часто летает?
Вера прячет глаза.
ВЕРА. Да, часто.
ПЁТР. Я теперь тоже часто летаю. В Хабаровске вот был, во Владике, на Камчатке… Много в нашей стране несогласных людей. Только им рты затыкают, Вера.
Пауза.
ВЕРА. А Сонька уже совсем большая стала. Метр семьдесят пять. В музыкалку ходит. На артистку хочет учиться. Или на журналиста.
ПЁТР. У нас в стране нет свободной журналистики! То же «Эхо Москвы», знаешь, на чьи деньги они живут?
Пауза.
ВЕРА. Странно, почему-то я думала, что тебе будет интересно про Соньку.
С чего я это взяла?
ПЁТР. Мне интересно про Соньку, просто если говорить о журналистике, о свободной журналистике, о профессии, а не о пропаганде, то ее в России почти не осталось. Остались какие-то островки, типа «Дождя»…
ВЕРА. Да пошел ты в задницу со своей журналистикой и со своими протестами!
Пауза.
ПЁТР. Вер, ты чего?
ВЕРА (смотрит перед собой). Я никому не нужна со своим ребенком. Совсем никому.
ПЁТР. С чего ты это взяла?
ВЕРА. «Я не обязан дарить ей подарки на день рождения! Твой ребенок, ты и дари!» — это дословно. Он сказал.
ПЁТР. Ну и на фиг он тебе тогда нужен?
Вера пожимает плечами.
ПЁТР. Может быть, вам стоит развестись?
ВЕРА. Может быть…
ПЁТР. Я бы тебе посоветовал…
ВЕРА. Я в твоих советах не нуждаюсь.
Пауза.
ПЁТР. Я пойду тогда…
ВЕРА. Иди.
ПЁТР. Проводишь?
ВЕРА. Не-а.
ПЁТР. А что так?
ВЕРА. Не хочу.
ПЁТР. Вер… Я же скучал по тебе.
ВЕРА. А я нет.
ПЁТР. Неправда.
ВЕРА. Правда.
ПЁТР. То есть я тебе совсем не нужен?
Вера отрицательно качает головой.
ПЁТР. Можно я тогда завтра приду к тебе?
ВЕРА (пожимает плечами). Приходи, если хочешь.
ПЁТР. А послезавтра?
ВЕРА. А послезавтра мы с Сонькой в Грецию улетаем. Без никого.
Пётр подходит к Вере, хочет обнять ее. Вера отстраняется.
ВЕРА. Не надо.
Пётр пожимает плечами, уходит. Хлопнула дверь. Вера встает, открывает окно. За окном кипит жизнь: менты крутят зазевавшихся протестующих, молодежь требует свободы…
6
2018 год. Вера лежит на диване в окружении ноутбука и каких-то бумаг. Что-то редактирует, правит. Она очень сильно похудела и осунулась. На ней пижама и какая-то странная косынка, повязанная на манер банданы. Звонок. Вера встает, идет в коридор, открывает дверь. Молча запускает Петра в квартиру. Пётр оброс, выглядит запущенно и дико. На нем цветастая очень грязная рубашка, на шее ожерелья из перьев, костей и бусин. На плече большая дорожная сумка.
ВЕРА. Я почему-то так и подумала, что это ты.
ПЁТР. Вера…
ВЕРА. Я — Вера. А ты?
ПЁТР. Энкудэбооау.
Вера хохочет.
ВЕРА. Кто?!
ПЁТР. Энкудэбооау.
ВЕРА. Это что за имя?
ПЁТР. Это индейское имя. Переводится, как «тот, кто живет один».
ВЕРА. Ты что — индейцем заделался?
ПЁТР. Нет. Я — шаман.
ВЕРА. О, Господи!
ПЁТР. Не смейся. У меня дар открылся.
ВЕРА. Какой еще дар?
ПЁТР. Будущее предсказываю. На картах гадаю. Астрологические прогнозы составляю.
ВЕРА. Офигеть! Есть хочешь, шаман?
ПЁТР. Хочу. Только я мясо не ем.
ВЕРА. Это мы уже проходили. Пошли.
Вера и Пётр заходят на кухню. Вера открывает холодильник, достает оттуда продукты, принимается что-то готовить.
ВЕРА. Это ты в Москве астрологические прогнозы составляешь?
ПЁТР. Нет. Я же вернулся, Вера.
ВЕРА. Вот как? А что твои протесты?
ПЁТР. Протесты себя не оправдали. Болотную слили…
ВЕРА. Куда слили?
ПЁТР. В канализацию. Все переругались между собой. Как пауки в банке.
И никто не понимает, что власть только этого и ждала… Ай! Даже говорить об этом не хочу.
ВЕРА. Значит, ты сейчас в городе?
ПЁТР. Не совсем. Я, Вера, в юрте живу. В степи.
ВЕРА. Чего?
ПЁТР. Да я в Москве еще с людьми познакомился… С особенной философией, что ли. Ну, в общем, они проповедуют уход из системы. Отшельничество в своем роде. Типа — живи один, слейся с природой, и тогда тебе все откроется. И вот я прошлым летом решился. Уехал в степь. Ребята местные мне юрту помогли поставить. Уже год живу один. Один и перезимовал. Ничего, жить можно… Со связью только плохо.
ВЕРА. А почему твои друзья сами не живут в юртах?
ПЁТР. Так у них квартиры в Москве… А у меня ничего. Я в Москве снимал поначалу, потом ушел из всей этой протестной тусовки. Потом с работой не заладилось. Жил по друзьям. Потом и с друзьями проблемы начались… Ну вот, теперь я в юрте. А что, там даже электричество есть…
Вера ставит перед Петром тарелку с едой. Пётр жадно ест.
ПЁТР. Вкусно. Я сегодня весь день ничего не ел. С шести утра на ногах.
ВЕРА. По делам приехал или просто так?
ПЁТР. По делам. Я без дел в город не приезжаю. Автобус почти семьдесят рублей стоит, какое просто так… И до остановки пять километров пилить. Я бубны делаю.
И на всяких этнофестивалях продаю.
ВЕРА. Бубны?
ПЁТР. Ага. Шаманские. Да там не фиг делать… Скупаешь за копейки козьи шкуры у местных в деревнях. Потом вымачиваешь их. Потом на деревянный каркас натягиваешь, сушишь… Ну а дальше масляными красками разрисовываешь, тут уж на что фантазии хватит… Подожди! Я сейчас покажу!
Пётр срывается со своего места, открывает дорожную сумку, достает из нее большой аляповато разрисованный рунами неизвестного народа бубен.
ПЁТР. Вот! Один не продался… Все маленькие разошлись, а этот уже в пятый раз не могу продать. Я за него шесть тысяч прошу, дорого, наверное, потому и не берут.
Вера берет у Петра бубен, рассматривает его, бьет по нему несколько раз.
ПЁТР. Слышишь, как резонирует? Вот что значит — правильно натянутая кожа.
Пётр возвращается к столу, вновь принимается за еду.
ПЁТР. Такой звук хороший, а никто не берет…
ВЕРА. Грустно, наверное, жить в степи одному?
ПЁТР. Нормально. Мне многое открылось за этот год.
ВЕРА. Например?
ПЁТР. Видения всякие. Будущее вижу. И прошлое тоже… С духами связь налаживаю. Вот, на картах научился. Обо мне даже слух пошел. Люди из города приезжать стали.
ВЕРА. Ты им судьбу предсказываешь?
ПЁТР. Кому-то предсказываю. Кому-то астрологическую карту составляю.
ВЕРА. Разве шаманы занимаются астрологией?
ПЁТР. Современные шаманы чем только не занимаются.
ВЕРА. А мне судьбу предскажешь?
ПЁТР. У меня карт с собой нет. Но могу по руке.
Вера протягивает руку Петру.
ВЕРА. Давай.
Пётр рассматривает Верину руку.
ПЁТР. Ты будешь жить долго… У тебя будет два мужа. Ну, то есть один уже был, я так понимаю.
ВЕРА. Был.
ПЁТР. Вот… Будет еще второй. Лет, я так вижу, в пятьдесят. Вообще, у тебя после пятидесяти жизнь круто изменится. Какое-то новое дело придет.
ВЕРА (отдергивает руку). Здорово. Чаю хочешь?
ПЁТР. А кофе есть?
ВЕРА. Есть. Сейчас сварю.
ПЁТР. Тебе в идеале, конечно, надо астрологическую карту сделать.
Посмотреть — где у тебя луна на момент рождения была, где солнце. От этого ведь очень многое зависит.
ВЕРА. Слушай… А ты действительно во все это веришь?
ПЁТР. Конечно, верю. А иначе как, Вер?
ВЕРА. Ты же умный человек. Мне всегда казалось, что всей этой эзотерической мутью занимаются либо очень недалекие люди, либо шарлатаны.
ПЁТР. Но это и вправду работает! Я иногда будущее целых народов вижу…
ВЕРА. Ну и что там в будущем у народов?
ПЁТР. В Гватемале скоро наводнение случится…
Вера пристально смотрит на Петра. Грустно улыбается ему.
ПЁТР. Думаешь, я тебя обманываю?
ВЕРА. Нет. Ты никогда не обманываешь.
Пауза.
ПЁТР. Вер… Я че пришел? У тебя помыться можно?
ВЕРА. Конечно.
ПЁТР. Я быстро! А то у нас такая холодрыга уже вторую неделю стоит… Я обычно в речке там моюсь… А тут…
Вера находит в комоде полотенце, протягивает его Петру.
ВЕРА. Вот. Шампунь там, все найдешь…
ПЁТР. Ага.
Пётр уходит в ванную. Вера варит кофе. Затем берет в руки бубен, рассматривает его.
На кухню заходит Пётр с мокрыми волосами.
ПЁТР. Ну вот… Я все!
ВЕРА. Кофе!
ПЁТР (пьет кофе). Ага, спасибо…
ВЕРА. Красивый бубен…
ПЁТР. Вот я тоже так думаю. А не берет никто. Даже странно… Может, я за него слишком дорого прошу?
ВЕРА. А давай я его у тебя куплю?
ПЁТР. Ты чего, сестренка? Я тебе его так подарю.
ВЕРА. Мне эти шесть тысяч погоды не сделают.
ПЁТР. Нет. Я не крохобор. Возьми. Это тебе от меня. На память.
ВЕРА. А что на нем написано?
ПЁТР. На нем написано: «Моя сестренка будет жить долго и счастливо, у моей сестренки все будет хорошо».
Пауза.
ВЕРА. Слушай… А как тебя по-настоящему зовут?
ПЁТР. По-настоящему это как?
ВЕРА. По паспорту.
ПЁТР. По паспорту Петром. Только паспорт утерян.
ВЕРА. Так ты бомж?
ПЁТР. Почему сразу бомж? Я — шаман.
Вера усмехается.
ПЁТР. Я ведь не всегда, Вера, так уверен… Бывает, и отчаянье накатывает. А если мне все это кажется? Если я все это сам себе придумал? Что я — шаман, что я могу видеть? И зачем мне тогда жить, если вся жизнь была иллюзией, если на самом деле ничего такого нет?
ВЕРА. Не переживай… В Гватемале и вправду наводнение. По телевизору говорили.
ПЁТР. Правда?
ВЕРА. Конечно.
ПЁТР. Ты не шутишь?
Вера качает головой.
ПЁТР. Ну вот! У меня же телевизора нет! Вот откуда мне было это знать? А я еще две недели назад увидел! Представляешь?
ВЕРА. Здорово…
ПЁТР. Ну я пойду?
ВЕРА. Конечно…
Пётр идет в коридор, Вера за ним. Пётр обувается.
ПЁТР. Я приду скоро. Можно?
ВЕРА. Приходи, когда захочешь.
ПЁТР. Ты это… До сих в фонде своем?
ВЕРА. Нет… Я все дела помощникам передала.
ПЁТР. А чего так?
ВЕРА. А вот так.
Вера снимает косынку. Она лысая.
ПЁТР. Ого! Ты налысо побрилась?
ВЕРА. Ага.
ПЁТР. Тебе идет!
ВЕРА. Спасибо…
ПЁТР. Я через неделю приеду. Тут еще один фестиваль будет.
ВЕРА. Конечно, приезжай!
ПЁТР. Ну, сестренка, до встречи что ли?
ВЕРА. Скажи! А для чего мы все были?
Пётр пожимает плечами.
ПЁТР. Просто так… Чтобы быть.
ВЕРА. А-а-а…
ПЁТР. Вера, ты думаешь, я ничего не понимаю? Что дочь от меня, что ты меня всю жизнь прождала… Я все понимаю, Вера. Просто ты такая, а я другой. И я так не могу. Не могу все эти квартиры-машины-работы-рутины… У меня свой путь. Свой путь, слышишь?
Вера грустно улыбается.
Пётр уходит. Он уходит навсегда, не оборачиваясь, в нелепой рубашке, обросший и худой, вечно чего-то ищущий и не находящий, глупый, безумный, смешной, он так ничего и не понял и ничего не заметил…
Вера закрывает дверь за Петром. Возвращается на кухню. Звонит телефон. Вера отвечает на звонок.
ВЕРА. Алло! Соня, привет! Нет, сегодня колоть не надо, сегодня болей нет. Не приходи. Если будут боли, позвоню… Ага, целую. Мужу привет.
Вера кладет телефон на стол. Берет в руки бубен. Бьет по нему три раза. И еще. И еще… И еще… Кружится в странном танце, смеется, плачет, кричит…
Темнота.