Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2019
Свое первое стихотворение я написал, когда мне было шесть лет, и это было напрямую связано с издательской деятельностью. Мы с соседкой с верхнего этажа Ниной Вяткиной решили делать собственный журнал, наподобие «Мурзилки» и «Веселых картинок». Купили альбом, прицепили к нему обложку из картона, написали на ней «Диманин №1», соединив в названии наши имена. На обложку вынесли нарисованных снеговиков под радугой-дугой. С тех пор меня волнует вопрос: бывает ли радуга зимой? Композицию придумал я и упорно ее отстаивал. Нина говорила, что это невозможно по законам природы и предлагала заменить радугу на солнце или звезды. «Радуга красивее», — отвечал я. Искусство держится на вымысле и преувеличении. Нина предпочитала реализм. Она стирала радугу школьной резинкой и рисовала солнце. Я стирал солнце и рисовал радугу. Когда в картоне образовалась дыра, мы ее заклеили фотографией Натальи Варлей, вырезанной из журнала «Экран», и оба остались довольны. Пошли хвастаться «Диманином» к дедушке. Тот сказал, что название походит на «динамит», но для детского журнала сгодится. «Надо, чтоб ваши материалы были взрывными, как бомбы», — добавил дед. Мы обещали постараться. Номер по нашей задумке должен был открываться стихами. Яркой положительной нотой. Предисловия ни мне, ни Нинке писать не хотелось, поскольку концепции издания мы еще не придумали.
Стихи я взял на себя, сказку про автобусы решила писать Нина. Писали сразу на чистовик. С тех пор я так всегда и делаю. Я забрал журнал и через десять минут вернулся с текстом, украшенным кривоватой иллюстрацией.
На пути стоит мороженица.
Все любуются прохожие.
Тут пломбир и эскимо,
но холодное оно.
— Блеск, — сказала Нина. — А почему прохожие ей любуются, если они хотят есть? Напиши лучше «волнуются».
— Что им волноваться, когда им вот-вот купят эскимо или пломбир.
— Не купят, — с садистской уверенностью говорила Нина. — Холодное оно!
— Его можно принести домой и согреть, — искал я интерпретации стихотворения. — Тут описаны три чувства: восторг перед блеском эмалированной коробки, предвкушение блаженства и опасности, которое это блаженство в себе таит.
— Все равно не купят! Потому что у бабушки нет денег. Пока она дождется пенсии — мороженое растает.
— Как оно может растаять на бумаге? — говорил я и пририсовывал к руке продавщицы эскимо на палочке. — Видишь — теперь оно останется в веках.
На этом наша издательская деятельность закончилась. Нина пошла писать историю про приключения автобусов. По нашей улице ходил 19-й маршрут. По замыслу Нины он должен был заблудиться и уехать в другой город. Я принес на ее суд сказку «В стране тигров», где слово «превращается» писал через «ц», а в «жи-ши» предпочитал букву «ы».
— Кошмар! — сказала соседка. — Будем заниматься грамматикой.
И я послушно сел за стол писать диктант, как Буратино перед Мальвиной. В тот день мы побыли и писателями, и издателями. Пришла пора играть в школу. Нина была из семьи столбовых отличников. Ее сестра Ира была круглой отличницей. Ее сестра Лена была круглой отличницей. Нина тоже должна была стать лучшей. Держать марку. Так, между делом, соседка научила меня правилам грамматики и даже как-то поставила почерк. А большего мне и не надо было. Как только я пошел в школу, начал писать романы про одноклассников. Они становились у меня фантомасами, шерлоками холмсами, мушкетерами и ихтиандрами. В классе это всем нравилось — я с детства привык к бремени славы. Позже я стал писать стихи, но уже не с такими авангардными рифмами, как в самом первом своем стихотворении. А дальше — песни, рассказы и настоящие романы. Но славы теперь совсем не замечал. Может, и нет у меня никакой славы? И существует ли она вообще?