Григорий Стариковский — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1971 г. в Москве. В США с 1992 г. Окончил Колумбийский университет. Докторская степень по классической филологии. Много переводит с английского, французского, немецкого. Перевел «Пифийские оды» Пиндара (2009). Автор сборника стихов «На углу» (М., 2005). Живет в пригороде Нью-Йорка.

 

 

* * *

клио ходит с толстой книгой

и велит, — вскопаешь память

и культурами засеешь,

чтоб всходило и гудело

 

злачным гулом… помню звенья

дней и кривизну взросленья,

но не помню, как темнело

и светало по утрам.

 

я скормил все фотоснимки

мусорным зелёным бакам,

засекретил лица близких,

не оставил ничего.

 

как цыган цыплёнку, крикну, —

цыц, зарёванная муза,

нафталиновая клио,

ты одна на поле снимка,

 

где ни улицы не видно,

ни домов, не прерываешь

комариный зуд распада,

песню злачною свою.

 

 

* * *

так голоса плывут,

как тишина в ведре,

и серый день скользит

по ободу его.

 

по образу его

над бельевой доской,

здесь тоже всюду жизнь,

и рукава чадят.

 

здесь тоже мятый воск

пустых воротников,

а пена — это песнь,

и баратынский — бог,

 

и нет других богов,

которые себя

вместили бы в себе

и выстояли над

 

зрачком слепой воды,

как этот талый снег,

выслаиваясь вслух

и вечерея вдаль.

 

 

* * *

что прирастает дрожью дождевой,

ожёг асфальта или вроде ваты

за гаражами воздух неживой,

между ладоней сжатый?

 

кто крысится на здание суда,

и в облаке находит смесь уродства

и правоты, и между «нет» и «да»

теряет сходство,

 

и наполняет певчее ведро

чернильным льдом, и землю рвёт лопатой,

стоит теперь истошно и светло,

и говорит себе — не падай.

 

 

* * *

фигурные арочки стульев,

ореховый стол и буфет,

и полупрозрачные ульи

фужеров, и хлебницы склеп.

 

все эти подставочки, плошки,

и чайник с охрипшим свистком,

на свадьбу немецкие чашки

с развинченным пастушком,

 

и скатерть, расшитая пенной

сиреневой веткой куста,

куда это всё исчезает,

в какие уходит места?

 

 

* * *

она торгует рыбьим кормом

и красит чёлку в рыжий цвет,

лицо проточное, в котором

изюминки как будто нет.

 

на ней сиреневая юбка

и магазина логотип,

ещё вполне себе голубка,

и даже сдобная на вид,

 

она покусывает ногти

и смотрит в зеркальце своё,

как будто нет её на свете,

а есть другое существо —

 

пустая чашка, стынь в гортани,

одна из пепельных вещей;

зелёные глаза туманит

не о своём, а вообще,

 

и улыбается некстати,

и притворяется живой,

когда уносит покупатель

свеченье рыбки золотой.

 

 

* * *

солнце выгорит дочиста,

но припомнится запах,

тонкий воздух пунктирный,

простреленный птицей случайной.

 

доски снегом облеплены, но

нарушилось важное что-то;

бриз, его толстогубый порыв

отдаёт хрусталём или хрустом.

 

замечательно всё, что не мы,

а другое, делимое взглядом

на белёсую пеночку льда

и скупое свеченье проталин.

 

 

* * *

— где, дорога, остались твои колеи?

— на цветочном газоне, извивом змеи.

— голова, где твоя бескозырка гниёт?

— под водою, дырявая, воду жуёт.

 

— где весна, от которой чесались глаза?

— где вчерашняя бродит гроза.

— а холодное небо куда истекло?

— здесь без неба как будто светло.

 

— где теперь обретается сломанный дом?

— я не знаю, как помнить о нём.

— а больная душа, что в том доме жила?

— уплыла, далеко уплыла.