Литературные итоги 2018 года
В этом номере — размышления Евгения АБДУЛЛАЕВА, Марии АНУФРИЕВОЙ, Ольги БАЛЛА, Ольги БРЕЙНИНГЕР, Ольги БУГОСЛАВСКОЙ, Ильи ДАНИШЕВСКОГО, Елены ИВАНИЦКОЙ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2019
Мы предложили участникам традиционного заочного «круглого стола» три вопроса для обсуждения:
1. Каковы для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров и объемов) и тенденции 2018 года?
2. Удалось ли прочитать кого-то из писателей «ближнего зарубежья»?
3. Контекст: кино-, теле- и театральные проекты, связанные с литературой.
Евгений Абдуллаев, поэт, позаик, литературный критик (г.Ташкент)
«Все написали ожидаемо хорошее…»
1. Тенденции? Юбилеем. В позапрошлом долго и старательно юбилеели Революцию. В прошлом отъюбилеели Солженицына. Кого будем в этот год? Придумают. Идет ползучая мемориализация литературы: все больше памятников, мемориальных досок, отцифрованных архивов… Дело само по себе хорошее. Плохо, когда в литературе начинает пахнуть, как в бабушкином гардеробе.
Ситуация чем-то напоминает начало прошлого века. «Мирискусничество», печаль по исчезающим усадьбам, вишневым садам и «домикам старой Москвы». Но тогда — для равновесия — были еще футуристы. Кто у нас сегодня в литературе за футуристов? Акционисты? Спасибо, не надо.
Еще тенденция: закрытие толстых журналов из плоскости печальных разговоров перешло в плоскость еще более печальной практики. Закрылся накануне своего 25-летия «Арион». Объявил о том, что не будет выходить полгода «Октябрь»… Да, накануне своего 95-летия. Нет, не черная юбилейная мистика, а банальное отсутствие средств — и сил эти средства постоянно добывать, выпрашивать, изыскивать… Уходят «бумажные» журналы, остается плескаться в сетевом бульоне.
И все же. Событием становится то, что идет перпендикуляром к тенденции. Встает поперек процесса, как кость. Художественного текста такого рода в этом году я не нашел. Все написали ожидаемо хорошее. Не заметил и литературного проекта, который бы как-то двинулся против течения.
Пожалуй, единственная микропопытка — пусть на уровне «заявления о намерениях» — статья Игоря Дуардовича «Под защитой медиахимеры» на «Текстуре». Резкая статья — о том, что происходит с толстыми журналами. Наговорил немало несправедливого; автора дружно обхмыкали. Но, по сути… Да, необходимо что-то менять — пока нас не поменяли. Либо разумно и осознанно «ложась» под рынок, либо столь же резко идя ему наперекор (вопрос только — куда).
2. Теперь меняю оптику с полемической — на более спокойную, вглядчивую. Не все удалось отследить-прочесть, но несколько пальцев все же загну.
Начну с Ташкента — вышла книга стихов Вики Осадченко «Другие звери». Самиздатом, с самопальными иллюстрациями и — хорошими, местами сильными стихами. Вспыхивающими. «Теперь сквозь все идет дыра сквозная. / В ней свет горит и вспыхивает стих». А в «НЛО» вышла книга бывшего узбекистанца Хамдама Закирова, живущего в Финляндии, — «Дословно».
Казахстанцы. «Выстрелила» тема сталинских депортаций. В «Дружбе народов» — повесть алмаатинца Юрия Серебрянского «Алтыншаш» о переселенных в Казахстан поляках; в «Волге» — «Плавильная лодочка» бывшей казахстанки Елены Зейферт о переселенных немцах. Повесть Зейферт ярче по стилю, у Серебрянского стиль «высушен» до скупого (но тем более убедительного) документализма, напоминающего «суровое письмо» Гранина, Адамовича, Алексиевич.
Из украинских новинок удалось прочесть только последнюю книгу Александра Кабанова, «Русский индеец», вышедшую в «Воймеге». Это скорее «избранное из избранного» — из последних книг, которые выходили у Кабанова в харьковском «Фолио», но до российского читателя не доходили. Вообще интерес русской и украинской литературы друг к другу сегодня огромный, постоянно что-то переводится: в основном поэзия, и в основном — в сети.
Ну и, наверное, Эстония. Таллинец Андрей Иванов, который давно уже перерос и Таллин, и тему русской диаспоры («Меня постоянно пытаются сделать голосом диаспоры, а я этим голосом быть не хочу», — как сказал в одном интервью). В этом году в «Эксмо» вышли его «Обитатели потешного кладбища» — о русской эмиграции во Франции (пока только начал читать, предвкушая нечто вроде продолжения его «Харбинских мотыльков»)…
Но, вообще, с исчезновением «Русской премии» стало сложновато отслеживать то, что происходит с руслитом вне России. Эх.
3. По третьему вопросу — о литературе в контексте кино и телевидения — боюсь, ничего путного не скажу. «Ящика» у меня последние лет двадцать нет. Что касается кино — экранизаций и проч… Периодически заставляю себя знакомиться с новинками, причем из разряда «серьезных», «оцененных» и «отмеченных». Зрительского терпения хватает минут на двадцать. Потом ухожу или выключаю. Тексты — «деревянные».
«Очень большие трудности у киношников», — как говаривал Жванецкий.
Касаемо экранизаций — то и «добрая классика» уже в зубах навязла, и глядеть, как ее трактуют, тоже не всегда выдерживаешь. А что до современной прозы… Нет, что-то редко, но экранизируется. Пелевин. Улицкая. Иванов. Осокин… Что-то раз в два-три года выходит. Для сравнения — в одном 1988-м вышло десять экранизаций современных (того времени) авторов: Искандера, Маканина, Зверева, Стругацких…
Впрочем, мне уже приходилось недавно писать об этом — в отклике на слабого «Довлатов» («Новая Юность», № 4).
Кино и телевидение — с одной стороны, и серьезная литература — с другой, сегодня вообще живут в разных плоскостях. Первые более-менее успешно коммерциализовались — может, только какие-то анклавы чего-то артахусного и высоколобого остались (но в них режиссеры предпочитают сами «творить», не заморачиваясь добротным литературным сценарием). Вторая — современная литература — еще как-то сопротивляется коммерциализации…
Хотя — все может и измениться. Вплоть до начала нулевых серьезная проза и крупным издателям была не нужна — кроме, разве что, «Вагриуса». А потом все очень быстро поменялось.
Мария Ануфриева, прозаик (г.Санкт-Петербург)
Другая реальность
1.Минувший год для меня был богат поездками по стране, поэтому так уж сложилось, что оценочное суждение года связано не с книгами, а скорее с их представленностью «от Москвы до самых до окраин» и с тем впечатлением о литературной жизни столиц — конечно же, субъективным — когда смотришь на нее издалека, откуда-нибудь с просторов Хакасии или Хабаровского края, из поселков Саган-Нур или Чегдомын, где заканчивается железная дорога и начинается тайга, или даже из вполне крупных городов — Владивостока и Уссурийска, Читы и Абакана.
Главные тексты 2018 года, лауреаты премий, тенденции и тренды современной прозы — все это осталось в европейской части России, в «Буквоедах» и Домах книги, где осененные лаврами премий авторы проводят презентации для немногочисленной искушенной аудитории, часто состоящей из друзей и знакомых, сжалось до пространства новостной ленты фейсбука, в которой важно, что критик N сказал в адрес писателя M, кто кого «лайкнул» и что при это имел в виду, и все знают, кто в прошлом сезоне получил «Большую книгу», а кто «Ясную Поляну». Но стоит выключить компьютер, и за окном — другая реальность. Кроме нескольких всем известных еще с 90-х имен на полках книжных магазинов не встретишь авторов из премиальных списков, а не вошедших в них — и подавно. В общем-то и книжные магазины не везде встретишь, в тех же, что попадались мне на пути, преобладали канцелярские товары, а книги продавались исключительно «разумные, добрые, вечные»: надо ли объяснять, что это была не интеллектуальная проза? Современная проза, если глядеть на нее из книжного магазина среднестатистического удаленного от столиц российского города, закончилась на Пастернаке, Солженицыне… и местами — не везде — имеет плодовитого наследника в лице Олега Роя, над книгами в мягких обложках которого парят патриархи продаж Акунин и Пелевин. Мужскую компанию разбавляют Маринина и Метлицкая. Собственно, все это факт общеизвестный, относящийся не только к отдаленным регионам, но там он проступает наиболее явственно: есть знакомая реальность литературного бытия Москвы и Санкт-Петербурга — с именами, событиями, мероприятиями, фестивалями — условно интересная для не такого уж большого числа авторов и читателей, а есть безусловно существующая реальность остального мира, в которой всего этого литературного процесса как бы и нет, а если и есть, то так он далек и непонятен, как звезды других галактик для смотрящего на них с Земли, со дна воздушного океана человека.
Если говорить об именах и текстах, то все же одно собственное читательское открытие я совершила, уже вернувшись в Петербург. Имя не громкое, не премиальное, не известное крупным издателям — Людмила Казакова. Ее романы «Стекольщик», «Сугробы» и «Голова клоуна», выпущенные издательством Санкт-Петербургского Союза писателей, прочитала на одном дыхании. Для меня они стали неким литературным продолжением совершенной поездки: место действия в них — российская глубинка, знакомая автору не понаслышке. Ее описание так хорошо, ненавязчиво, не избыточно и одновременно исчерпывающе в деталях, что именно глубинка становится еще одним полноправным персонажем. Что касается тенденций, то, увы, мне кажется, они тоже общеизвестны — прекративший существование «Русский Букер», закрывшийся «Журнальный Зал», теперь вот пишут про журнал «Октябрь». Но заканчивать на печальной ноте не будем, ведь невзирая на все сказанное выше, новые имена появляются, новые тексты пишутся, новые книги издаются и даже находят читателей. Вопреки, наперекор и на энтузиазме — в 2018-м тренд не изменился и вряд ли изменится, чем и живы.
2. Ближнее зарубежье в связи с дальними поездками по своей стране осталось практически неосвоенным. Удалось прочитать роман автора из Азербайджана Ширин Шафиевой. Недавно с большим удовольствием перечитала детскую повесть туркменской писательницы Огультэч Оразбердыевой «Утро моей жизни». Эта книга — моя ровесница, незамысловатая история о военном детстве маленькой девочки в туркменском ауле. Помню, в детстве она произвела на меня впечатление. Сейчас, познакомившись со сложностями перевода художественных произведений, написанных на национальных языках (около года я вела проект, включающий в себя публикацию якутских авторов — не только русскоязычных, но и пишущих на родном языке), подозреваю, что книга много потеряла в переводе… В наступившем году мне хотелось бы ближе познакомиться с современной узбекской литературой. Я вообще неровно дышу к Средней Азии. Думаю, я еще открою для себя новые страницы национальной литературы Узбекистана.
3. Отмечу театральную постановку независимого авторского театра Ad Liberum (Карелия) «Мой милый Дон-Жуан» по произведениям Марины Цветаевой с эксцентричным жанровым определением — хронометр отсутствия в одном действии, которую довелось посмотреть на сцене театра Дома Актера Союза театральных деятелей в Петрозаводске. Три актрисы в камерной атмосфере маленького зала — на расстоянии вытянутой руки от зрителей — буквально вытанцовывают строки Цветаевой:
Долго на заре туманной
Плакала метель.
Уложили Дон-Жуана
В снежную постель.
Отточенные движения, полная гармония музыки и слов, каждого жеста и взгляда. Режиссеру спектакля Снежане Савельевой удалось не только оживить строки Цветаевой, как сейчас модно говорить — визуализировать, она сумела создать из известного стихотворения нечто новое, еще одну историю — и не про лирического героя Дон-Жуана, а про саму Цветаеву.
Ольга Балла, литературный критик (г.Москва)
«К числу важных книг, несомненно, должны быть отнесены…»
1.Если бы надо было назвать главную книгу 2018-го (которая, допустим, сфокусировала бы вокруг себя читательскую жизнь этого года, резко выделившись среди всех остальных), я бы такой, пожалуй, не назвала, но сильные впечатления были.
Если говорить о русской литературе, делающейся сейчас, прежде всего стоит назвать вышедшую в начале года небольшую, но очень плотную книжечку Александра Ярина «Жизнь Алексея: Диалоги» (С.-Пб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2018). Автор, известный до сих пор как очень хороший переводчик драматургических, прозаических, философских, богословских текстов с английского и немецкого языков, занимаясь переводами, параллельно этим занятиям много лет не торопясь писал — и вот издал — текст поверх жанровых барьеров: житие Алексея, человека Божия, рассказанное в диалогической форме — как обмен репликами между персонажами (по существу же — трактат об устройстве мира, о его глубоких корнях). Словом, это была самая таинственная и сильно пережитая книга минувшего года.
К числу таинственных книг несомненно должен быть причтен и вышедший в первой половине года сборник прозы Игоря Вишневецкого «Неизбирательное сродство» (М.: Издательство «Э», 2018), включивший в себя «роман из 1935 года» с тем же названием и две повести — «венецианскую», «Острова в лагуне», и блокадную — «Ленинград». Объединяемые общим метасюжетом, общей темой отношений между человеком и его невозможностью, человеческим и нечеловеческим, жизнью и смертью — все эти тексты отличаются еще особенной работой с языком (кроме разве «Островов в лагуне» — повести, довольствующейся языком условно «нашего» времени) и с воплощенным в языке, растворенном в нем времени. «Неизбирательное сродство» целиком написано языком середины 1830-х (буквально: в нем нет ни единого слова, которое не вошло бы в словари того времени), «Ленинград» — языком начала 1940-х. Вишневецкий вплоть до мелочей — до интонаций, до психологических особенностей — воссоздает речь, свойственную другим историческим состояниям, а с ней — и отношение человека к миру, этим состояниям свойственное; но эта задача существенно шире стилизаторской, о чем мне уже случилось писать в другом месте. Скажу только, что, по моему разумению, он предпринял здесь — особенно в «Неизбирательном сродстве» — «альтернативно-историческую» попытку осуществить иной путь пост-пушкинского литературного развития (в 1835 году Пушкин еще жив, все может обернуться иначе, он еще может достичь глубокой, гармоничной, уравновешивающей и мудрой старости; Гоголь еще не обратился в проповедника; Толстой и Достоевский — еще дети и могут вырасти совсем другими…). Коротко говоря, это — русская литература до социальности и социального критицизма, до роли совести нации, не морализирующая, не проповедующая, не обвиняющая, не культивирующая вину перед народом, не зовущая к топору: чуткая к таинственности мира, занятая не переделкой его на более правильных основаниях, а изумлением перед ним. Литература, в которой мог бы возникнуть русский Борхес (один из образцов которой нам тут же и представлен: это и есть «Острова в лагуне»).
Из других прозаических впечатлений года не могу не отметить вышедший ранней весной сборник Александра Чанцева, которого я про себя называю «русским Чораном», с (да, опять же таинственным) названием «Желтый Ангус» (М.: ArsisBooks), вобравший в себя двадцатилетний опыт работы автора в прозе и представивший его эволюцию от сюжетных текстов к тому, что хочется назвать микроэссеистикой, а его миропонимание — в разных стадиях созревания.
Должна быть названа и небольшая внешне, но со многими внутренними ветвлениями книжечка Павла Гельмана «Правила философа Якова» (М.: Новое литературное обозрение, 2018), соединившая в себе много, казалось бы, несоединимого, в том числе в смысле жанровой принадлежности: это — роман, написанный (точнее — пишущийся, просто прерванный в некоторой произвольной точке для издания) в притчах, родственных дзэнским, притом представляющий собой принципиально разомкнутую структуру — текст, способный продолжаться хотя бы и до бесконечности.
Роман Линор Горалик «Все, способные дышать дыхание» (М: АСТ), сложный, тонкий, прекрасный, датирован 2019 годом, но вышел и был прочитан уже в этом, и не назвать его нельзя.
Из важных поэтических впечатлений года вспоминаются: сборник «Сон златоглазки» Елены Лапшиной (М.: Русский Гулливер), сборник очень интересного молодого поэта Карины Лукьяновой «Преломление света» (Нижний Новгород: Волго-Вятский филиал ГЦСИ в составе РОСИЗО, Free poetry), «Четыре года времени» Марии Галиной (Ozolnieki: Literature Without Borders), «Дословно» Хамдама Закирова (М.: НЛО), «Плач по Блейку» Андрея Таврова (М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы»), «Алеф Бет» Владимира Друка — поэтическая интерпретация еврейского алфавита (М.: НЛО); из написанного прежде и изданного только теперь — «Псалмы и фуги» поэта и переводчика Сергея Петрова (1911—1988) (М.: РИПОЛ классик; Пальмира), а также сборничек юношеской лирики Ильи Семененко-Басина «Ювенилиа» (М.: Водолей), в связи с которым, ярким и самим по себе, интересно было продумать культурную судьбу нашего с автором общего поколения.
К числу важных книг 2018-го, несомненно, должны быть отнесены и вышедшие в этом году издания написанного существенно раньше — более полувека назад. Это, прежде всего, — самый полный из возможных поэтический сборник Павла Когана (1918—1942), подготовленный к столетию поэта его внучкой Любовью Сумм и вобравший в себя все, что удалось найти из поэтического наследия Когана, включая факсимильные воспроизведения рукописей (М.: Совпадение). Был наконец издан и второй из больших, писавшихся всю жизнь и так и не законченных романов современника и почти ровесника Когана — Павла Зальцмана (1912—1985) «Средняя Азия в Средние века, или Средние века в Средней Азии» (М.: Ad Marginem).
И тут мне приходит на ум, что могло бы быть названо тенденцией 2018 литературного года, — не знаю, насколько главной, но для меня ощутимой. Это — рефлексия о другой русской литературе, которая в силу разных обстоятельств не сбылась, но была возможной. Из этой другой русской литературы к нам заглянул и текст Ярина об Алексее, и проза Вишневецкого; изданные наконец полный корпус текстов Когана и пролежавший в безвестности несколько исторических эпох роман Зальцмана заставили задуматься о том, как развивалась бы русская словесность, если бы Коган выжил и продолжал писать (несомненно, это был бы один из самых сильных голосов в ней), если бы роман Зальцмана был дописан, опубликован и прочитан — и наверняка изменил бы если не весь ее состав, то уж точно некоторые ее интонации, расширил бы диапазон ее возможностей. Кстати, из этой неосуществившейся литературы кое-что все-таки осуществилось — свидетельство чему, например, написанный в семидесятые и изданный только теперь роман Аркадия Драгомощенко «Расположение в домах и деревьях» (М.: РИПОЛ классик). Основная рефлексия о нем будет в 2019 году, которым он и датирован, но читался он уже в этом.
Если к читательским событиям года могут быть отнесены перечитывания (а я думаю, что, конечно, могут, потому что всякое перечитывание — это новый акт чтения; в известном смысле ничто не повторяется), я бы отнесла к ним прочитанную заново, во втором издании (переработанную, под новым названием) книгу Михаила Эпштейна о любви — в этом году она (выходившая в 2011-м в «ЭКСМО» как «Sola amore: любовь в пяти измерениях») была выпущена под названием «Любовь» издательством «РИПОЛ-Классик», и впервые прочитанный в русском облике, в переводе Майи Цесарской, роман одного из важнейших венгерских писателей, Антала Серба (1901—1945) «Путник и лунный свет» (М.: Водолей).
Я еще знаю, что в этом году готовились к изданию две книги, которые несомненно претендуют на статус если и не главных, то очень важных, — это большая книга интервью Ольги Седаковой за многие годы («Вещество человечности», М.: НЛО) и переписка ее с Владимиром Бибихиным за 1992—2004 годы («И слово слову отвечает», СПб.: Издательство Ивана Лимбаха). Последняя в мои руки к моменту написания этих строк еще не попала, но я читала части этой переписки, которые публиковались раньше, а к первой я имею некоторое отношение и читала ее pdf-версию. Таким образом, у меня есть все основания включить эти книги в число важнейших читательских событий года.
Что касается исследовательской литературы и нон-фикшн, список и разговор вообще мог бы быть недопустимо длинным. Из соображений краткости ограничимся самым ярким — тут прежде всего вспоминаются две книги. Первая — интереснейшее исследование Ирины Каспэ «В союзе с утопией: смысловые рубежи позднесоветской культуры», вторая — «Прошлое как область творчества» Владислава Дегтярева (обе — М.: НЛО); последняя, собственно, — сборник эссе, движущихся прихотливыми путями мысли, интуиции и воображения одновременно, но тем интереснее. Кроме того, далеко от столиц вышла — и счастливым случаем попала в мои руки — монография Веры Котелевской «Томас Бернхард и модернистский метароман» (Ростов-на-Дону; Таганрог: Издательство Южного федерального университета), и не назвать ее недопустимо, так же как и вышедший в переводе автора и с ее же комментариями дневник Райнера Мария Рильке «Ворпсведе» (М.: libra) в двух томах.
Очень хороша книга Галины Юзефович «О чем говорят бестселлеры: Как все устроено в книжном мире» (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной), позволяющая многое понять в видении автором своего предмета и своей работы в этой области.
Неизменно интересующий меня Кирилл Кобрин в этом году издал сразу три книги, объединяемые мыслью об историческом процессе и ситуации человека в нем: «Разговор в комнатах: Карамзин, Чаадаев, Герцен и начало современной России», «На руинах нового» (обе — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха) и «История: Work in Progress» (Рига: Орбита).
На перекрестке исследований и публицистики, не покидая при том исследовательского поля, располагается «Словарь перемен 2015—2016 годов» — перемен в лексике, а следовательно и в умонастроениях, и в состоянии общества, продолжение такого же словаря 2013—2014 годов, — составлен Мариной Вишневецкой и вышел в издательстве «Три квадрата».
Большое читательское событие — «История страны Рембрандта» Ольги Тилкес (М.: НЛО): история Нидерландов, увиденная через живопись.
Яркую книгу о Балканах издал в «Азбуке-Аттикусе» под конец года Андрей Шарый («Балканы: окраины империй)», ее я еще не дочитала, но оставить ее неупомянутой не в силах. Не могу удержаться и от соблазна назвать «Комментарий к роману Владимира Набокова «Дар»» Александра Долинина (М.: Новое издательство). Эта книга датирована 2019 годом, и ее я тоже пока не дочитала, но, выйдя к ярмарке «Non\fiction», она успела стать читательским событием этого года, а отрефлектирована будет в следующем.
Важное среди переводов: прежде всего, начиная с этого года, на русском языке существуют полные (!) корпуса текстов двух важнейших европейских авторов. Это датчанка Ингер Кристенсен (1935—2009), чей огромный том стихотворений и эссе вышел в переводах Алеши Прокопьева и Михаила Горбунова (СПб.: Издательство Ивана Лимбаха; Кноппарп: Издательство Ариэль) и классик шведской поэзии ХХ века Гуннар Экелеф (1907—1968), в «Избранное» которого (СПб.: Порядок слов), в переводах Алеши Прокопьева, Елены Пестеревой, Надежды Воиновой, Наталии Пресс, Марата Исенова, Марии Готлиб и других авторов, вошли все его поэтические сборники, кроме издававшейся двумя годами ранее «Мельнской элегии».
Помимо этого, Александр Бараш, много лет работающий над переводами поэзии Йегуды Амихая (1924—2000), крупнейшего израильского поэта своего времени, «наиболее переводимого ивритского поэта после царя Давида», и время от времени выкладывающий переводы у себя на странице в ФБ, собрал некоторые тексты в книгу, снабдив ее предисловием и комментариями. (Книга опять-таки датирована 2019-м, но читалась все равно уже в декабре 2018-го.)
Русское поэтическое языковое пространство в этом году расширилось — по крайней мере, получило серьезный шанс расшириться — за счет переводов из авторов не только ХХ века. В минувшем году в русских переводах Шломо Крола впервые появились сонеты Иммануэля Римского (Иммануэль Римский. Избранное / Перевод, предисловие и комментарии Шломо Крола. Под общей редакцией и со вступительной статьей М.Ю.Лотмана. Послесловие С.М. Якерсона, приложение Дворы Брегман. — Таллинн: Издательство ТЛУ) — одного из величайших ивритских поэтов, современника и ровесника Данте, наследника одновременно еврейской, арабской и итальянской поэтических традиций (чьи сонеты, между прочим, — первые в мировой истории образцы этой литературной формы, написанные не по-итальянски).
Из переводных исследований приходит на ум «История эмоций» Яна Плампера (в переводе с английского К. Левинсона, М.: НЛО) и продолжение «цветной» серии Мишеля Пастуро «История цвета» — «Красный» — в переводе Нины Кулиш (то же «НЛО». Опять 2019 год издания, ну что ты будешь делать. — Все равно событие 2018-го).
2. Что касается авторов ближнего зарубежья, то тут сразу, первым вспоминается латышский поэт Эдуардс Айварс, чья небольшая книжечка «Тут где-то рядом должна быть Европа» в переводах Александра Заполя вышла в серии «Дальним ветром» издательства «Книжное обозрение (АРГО-РИСК)» в конце ноября и была представлена в Тургеневской библиотеке, где сам автор читал стихи не только по-русски, но и по-латышски, — и это было очень важно для понимания и чувства интонации, лежащей в основе этих текстов, породившей их звуковой стихии.
Непременно должен быть назван ноябрьский — литовский — номер «Иностранки», «Литва-100», посвященный столетию образования независимой Литовской республики, — я бы его назвала маленькой (и даже не такой уж маленькой) энциклопедией литовского века. В этом номере интересно вообще все подряд, весь он в целом, дающий объемное и подробное представление о литовской жизни минувшего столетия на разных ее уровнях. Некоторые тексты назову (но читать надо подряд). Прежде всего — написанный еще до войны роман Люне Янушите (1909—1965) «Ошибка наборщика» в переводе Томаса Чепайтиса (как пишет в предисловии Мария Чепайтите, «последний год спокойной Европы», увиденный тогдашними литовскими глазами, — думаю, очень мало, если вообще известный у нас пласт жизни) и читающийся как дополнение к нему — но написанный гораздо позже — «Иллюзион» Маркаса Зингериса в переводе Александры Васильковой — рассказ о жизни каунасского поклонника кинематографа («Виньетки времен одного кинолюбителя», как сказано в подзаголовке) в 1920—1930-х годах. Стихи одного из важнейших литовских поэтов Альфонсаса Ники-Нилюнаса (1919—2015) в переводах Анны Герасимовой и другие переводы из современной литовской поэзии — Виталия Асовского и Георгия Еремина. В документальном разделе, посвященном, как это называет Мария Чепайтите, «гражданам Первой республики», — воспоминания Пятраса Климаса (1891—1959) об Оскаре Милоше, дяде великого Чеслава, литовском дипломате и французском поэте, в переводе Марии Завьяловой, фрагменты переписки филолога Альгирдаса Юлюса Греймаса (1917—1992) со скульптором и архитектором Александрой Кашубене в переводе Анны Герасимовой и переведенные Александрой Васильковой отрывки из книги «Письма ниоткуда» Йонаса Мекаса, американского режиссера и писателя литовского происхождения — родившийся в 1922 году, он жив по сей день и ностальгически вспоминает быт литовского хутора, будучи уверен, что «крестьянская жизнь дает человеку куда больше, чем любая система йоги — и телу, и духу…»
И совершенно необходимо сказать о журнале «Контекст», задуманном как «журнал актуальных литературных практик» (что жадно-интересно само по себе) и издающемся как русско-украинский (его соредакторы Владимир Коркунов и Екатерина Деришева живут, соответственно, в Москве и Харькове) и двуязычный. В минувшем году вышел его первый номер. В нынешней окаянной исторической ситуации само это усилие русско-украинского взаимодействия видится мне исключительно важным — не говоря уж о том, что там интересные авторы.
Из книжных приложений к этому журналу, составляющих «Книжную серию журнала «Контекст»», надо в первую очередь назвать небольшой сборничек переводов из молодого украинского поэта Лесика Панасюка — по моему разумению, очень сильного: «Крики рук» (Перевод с украинского: Станислав Бельский, Екатерина Деришева, Ия Кива, Владимир Коркунов, Дмитрий Кузьмин. — Харьков: kntxt, 2018).
3. Увы: будучи совершенно невосприимчивой к кино и театру, я ничего такого не смотрю и не знаю. Звучащее (и тем более — разыгранное на сцене или в фильме) слово мне скорее мешает воспринимать его само и все, к чему оно отсылает.
Ольга Брейнингер, прозаик, литературовед (г. Бостон/Москва)
Блогеры и эдалты
1. На мой взгляд, две главные тенденции в литературном процессе 2018 года — это, во-первых, появление на литературной сцене блогеров; а во-вторых — рост сегмента YA (young adult) литературы в России.
По первому пункту сомнений нет: 2018 год — это год литературных блогеров. Они пришли в литературу, чтобы остаться, и традиционным литературным институциям — толстым журналам, издательствам, медиа — нужно учиться с ними работать. Судя по тому, что в этом году появились сразу две премии для литературных блогеров, — это понимают все.
Что касается второго пункта, то здесь можно отметить несколько интересных моментов. Во-первых, становится больше и больше YA на русском языке — в том числе достаточно качественного. Во-вторых, заметен интерес к самому феномену молодежной литературы — он выражается и в прошедших недавних public talks авторов серии АСТ Mainstream, и издательства Bookscriptor; и в премии, запущенной Bookscriptor (в номинации young adult ее в этом году вручили Екатерине Рубинской за роман «Псих»).
Самые значительные для меня тексты года:
Вячеслав Ставецкий. Жизнь А. Г. (журнал «Знамя», № 11—12)
Анна Немзер. Раунд: Оптический роман. (АСТ, «Редакция Елены Шубиной»)
Алексей Поляринов. Центр тяжести («Эксмо»)
Мария Степанова. Памяти памяти: Романс (Новое издательство)
Ксения Букша. Открывается внутрь (АСТ, «Редакция Елены Шубиной»)
Александр Ливергант. Вирджиния Вулф: Моменты бытия (АСТ, «Редакция Елены Шубиной»)
Виктор Вилисов. Нас всех тошнит: Как театр стал современным, а мы этого не заметили (АСТ)
2. Из писателей «почти ближнего зарубежья» прочитала в этом году книгу Дмитрия Вачедина «Engel Sprechen Russisch». Вачедин пишет на немецком языке и уже для немецкой аудитории, но в центре внимания его книги по-прежнему остается русская проблематика.
«Точь-в-точь как зубная паста из телевизионной рекламы, я состою из трех слоев: десять лет советского детства, десять лет дикого русского капитализма и десять лет уютной Западной Германии».
Немецкоязычным читателям искренне рекомендую.
Ольга Бугославская, литературный критик (г.Москва)
«Авторы готовы распахнуть двери ада…»
1.Литература продолжает заниматься осмыслением опыта ХХ века и изучением той стороны человеческой натуры и тех исторических закономерностей, которые не только допускают жестокие конфликты, но, как ни ужасно, предопределяют и требуют их. В истекшем году вышли несколько книг, которые серьезно углубили это общее исследование. Наиболее яркой и смелой среди них стал роман Эдуарда Веркина «Остров Сахалин» (издательство «Эксмо», 2018). В нем изображен постапокалип-тический мир, вернее, тот клочок мира, который уцелел в ходе глобальной ядерной войны. Главные герои путешествуют по острову Сахалин — страшному гетто для каторжников и зараженных новым убийственным вирусом — мобильным бешенством, превращающим людей в свирепых зомби-убийц. В самом широком плане роман ведет диалог с «Островом Сахалин» Чехова, повестью Стругацких «Трудно быть богом» и «Адом» Данте, адресуя при этом отдельные реплики и «Запискам из мертвого дома», и «Обители», и фильму «Рассвет мертвецов», и много кому еще. Исторические параллели столь же многообразны и охватывают и мировые войны, и распад СССР, и даже смену периодов в истории Земли. Тончайшая многослойная игра на уровне языка, которая возводит смысл высказываний в n-ную степень, роднит роман Веркина с прозой Андрея Платонова. Особенно сильное впечатление производят черный юмор, мрачная сатира, деструктивный абсурд, задрапированные под норму. Ужас рукотворного апокалипсиса снимает с человека все защитные одежды. Первой слетает идея гуманизма, которая в общем контексте выглядит трагически смешной. Пресловутый гуманистический пафос уничтожается в романе на уровне еще более глубоком, чем в прозе Владимира Сорокина. Уничтожается, чтобы в заключительных главах прорваться чистой, новой и высокой нотой.
Не вполне однозначное, но сильное впечатление производит опубликованный в журнале «Новый мир» роман Федора Грота «Ромовая баба». Он обращен к «истокам и смыслу русской революции» и чрезвычайно интересен нестандартным подходом к проблеме. Революция и Гражданская война предстают как результат нашествия болезнетворных призраков, пожирающих плоть, но очищающих души. Идея очищения через пламя апокалипсиса отчасти роднит роман Федора Грота и произведение Эдуарда Веркина. Сюжет романа «Ромовая баба» строится на истории одинокой борьбы с источником болезней немецкого духовидца по имени Гартман Шоске. Один из ключевых конфликтов — противостояние науки и визионерства, предрассудков и поверий. К сожалению, первая часть романа заметно мощнее второй. В окончании чаша весов склоняется в сторону некоторых упрощений и морализаторства. Но сам замысел, завязка романа и его богатая образность продолжают жить вне зависимости от этих упрощений и назиданий, оставляя читателю возможность домыслить авторскую идею до конца.
В разделе нон-фикшн нельзя не отметить книги и публикации, посвященные как раз тем историческим событиям, которые составляют основу таких художественных обобщений, как роман «Остров Сахалин».
Во-первых, это книга Льва Симкина «Его повесили на площади Свободы. Архивная драма» (АСТ: Corpus, 2018). Исследование посвящено биографии нацистского преступника Фридриха Еккельна, руководившего геноцидом еврейского населения в Прибалтике и на Украине. Но что особенно важно, в книге рассмотрены также способы манипуляции массовым сознанием, пропагандистские приемы, которые позволили превратить мирных местных обывателей в соучастников убийств.
Роману Эдуарда Веркина созвучна и работа Виктора Бердянских и Владимира Веремьева «Краткая история ГУЛАГа», опубликованная в 9—11 номерах журнала «Новый мир». Особенно в части, посвященной военному периоду, когда в ГУЛАГе был еще более ужесточен режим содержания.
А в 6-м номере «Нового мира» можно прочитать блестящую статью Ирины Сурат с коротким и красноречивым названием — «Расстрел». Она посвящена тому, как русская поэзия откликнулась на гибель Николая Гумилева. Работа Ирины Сурат имеет не только научное и публицистическое значение, но и художественную ценность, поскольку расстрел становится здесь, как и в самих рассмотренных поэтических текстах, очень емким символическим образом.
2.Резонансная книга «Свои. Путешествие с врагом» (АСТ: Corpus, 2018), написанная литовской журналисткой Рутой Ванагайте в соавторстве с израильским историком Эфраимом Зуроффом, рассказывает о коллективном преступлении — активном участии мирных литовских граждан в Холокосте. В этом отношении она перекликается с монографией Льва Симкина. Однако очень существенный момент состоит в том, что Рута Ванагайте пишет о злодеяниях, совершенных ее соотечественниками, среди которых были и ее родственники. Автор отвечает на вопрос о себе самой, о том, какой груз вины и ответственности лежит и лично на ней. Трезвый и ответственный взгляд на собственное прошлое, расследование преступлений, совершенных своими против своих, объединяют книгу Руты Ванагайте с работами Натальи Громовой, которые повествуют о судьбах людей, сломанных террором 30-х годов. Показательно также, что на уровне структуры — путешествие по местам массовых казней — книга совпадает опять-таки с романом Эдуарда Веркина.
3.Упомяну киносериал «Гоголь» режиссера Егора Баранова, снятый по мотивам гоголевских «Вечеров». Первая часть — «Гоголь. Начало» — вышла на экраны в 2017 году, две следующие — «Гоголь. Вий» и «Гоголь. Страшная месть» — в 2018-м. Данный фильм ужасов интересен тем, что сочетает трудно сочетаемые элементы. Сначала может показаться, что это откровенный треш. Горы расчлененных трупов, толпы исчадий ада и потоки крови выдают стремление авторов сделать самый страшный фильм из всех самых страшных фильмов. Зловещая гоголевская мистика многократно усилена, число смертей умножено. С другой стороны, в фильме собран слишком сильный для трешевого продукта актерский состав, некоторые роли прописаны совсем неплохо, и актеры отлично их исполняют (Евгений Стычкин, Ян Цапник). В фильме даже заметны проблески некоторых идей. Отец Гоголя, который до рождения сына Николая потерял двоих детей, предстает сломленным Иовом, не вынесшим чрезмерных испытаний. Он заключает сделку с сатаной в обмен на жизнь третьего ребенка. Получается, что человек переходит на сторону зла не добровольно, а настрадавшись от воли Провидения. Вообще для фильма важен вопрос о свободном моральном выборе, провокации и принуждении. Главный злодей сам оказывается жертвой и орудием темных сил. Кроме того, авторы допускают, что всеобщий любимец Пушкин мог внушать молодому и еще никем не признанному Гоголю не только трепет, но и настоящий мистический ужас. А намеченное в фильме противостояние свободной России, воплотившейся в лице великих писателей, и всемогущего Третьего отделения по нынешним временам и вовсе может сойти за крамолу. Представитель политического сыска пытается овладеть великой магической тайной, то есть поставить себе на службу самого дьявола. Если продолжить эту мысль, можно предположить, что со временем это удалось. И все тонет в крови и языках адского огня. Таким образом, «в наш дремучий лес кривой тропой пришел прогресс»: комбинацию некоторой изысканности и усиленной визуальной жути авторы «Гоголя» позаимствовали у Фрэнсиса Копполы и Тима Бёртона. В фильмах «Дракула» и «Сонная лощина» был предложен именно этот вариант адаптации мистических историй с полки «Классика» к современным запросам. Правда, у Копполы и Бёртона пропорции соблюдены все-таки лучше, чем в отечественном аналоге, но суть та же: классические сюжеты дорабатываются и существенно дополняются, и параллельно нагнетается дьявольский кровавый морок. Но существует и другая параллель. В тех же романах «Остров Сахалин» и «Ромовая баба» используются ровно те же приемы суггестии и то же количество чудищ. В «Острове Сахалин» герои имеют дело с полчищами кровожадных голливудских зомби. «Ромовая баба» наполнена несметной армией бестелесных страшилищ — возбудителей смертоносных недугов. В этом отразилась особенность современного мироощущения — усталость от постоянного чувства нависшей над всеми угрозы. Не вполне определенной, но, как учит опыт, неизбежной. Поэтому во всех этих произведениях героев преследуют черти: они прячутся у них внутри, атакуют снаружи. Чтобы избавиться от этой изнурительной погони, нужен какой-то отчаянный шаг. Авторы готовы сами распахнуть двери ада, выпустить оттуда всю нечисть, и будь что будет.
Илья Данишевский, поэт, прозаик, издатель (г.Москва)
«В поиске соответствующего времени языка»
Главное — чувство инерции, глобального несоответствия актуального языка духу времени (даже в самом этом жанре «итогов» только лишь — заполнение ниши) и их воплощение в кризисе действующих институций. Старый порядок спотыкается о ревизию этических стандартов. Пауза в работе Нобелевского комитета выносит на поверхность важнейшее для «сегодня» напоминание, что «институция» — это не столько собственно «институция» (механизм включения), но конкретные люди, обозначающие как цену включения, так и субъективность/спорность/сомнительность невключения. Сюда же (очевидно, временное) закрытие «Журнального зала» и обсуждение, что формирует сегодня повестку с позиции толстых литературных журналов, в какой форме и для какой цели журналы вообще продолжают существовать.
На этом фоне (и в поиске соответствующего времени языка) – «Большая книга» с победой «Памяти памяти» Марии Степановой (что хорошо само по себе) как бы разворачивает себя в сторону принципиально другой практики и стратегии письма. Так же важны открытие феминистского издательства «No Kidding Press» и взятая им повестка на издание в России креативного нон-фикшна, написанного женщинами.
В зоне чтения:
«Мастерская подделок» Витткоп (изд-во «Kolonna») наиболее точно корреспондирует для меня с миром за окном — изменчивая, галлюциногенная политическая реальность, способная втягивать конечности в бесформенные очертания, лишние слова, притворяющиеся другими словами, и перманентное насилие (или вокруг него) из самых благостных мотиваций (но чаще, из заявления о).
«Раунд» Анны Немзер (Редакция Елены Шубиной) — роман, который не просто совмещает фикшн и нон-фикшн, но играет в нон-фикшн, хотя фикшн, и при этом — буквальный журналистский очерк о физиологической связи недавнего прошлого и до (уже тоже прошлого) протестного бума. Главное здесь — вот эта почти зацикленность на поиске момента наследования прошлого, десятком оптик, голосов, посмотрев с помощью каждого из доступных (журналисту, человеку, писателю — по очереди) методов.
«Мертвые» Кристиана Крахта (изд-во «Ad Marginem») — состоящий как бы из всего того, что формулирует нашу ежедневную новостную и культурную повестку, и отзывающийся на главное пожелание к современному роману — чтобы он был размером, как твит, и его хотелось репостнуть.
Елена Иваницкая, литературный критик (г.Москва)
«Для кого сегодня пишет писатель?..»
1.Привычная, давняя тревога с периодическими обострениями — такое у меня восприятие литературной и не только литературной ситуации.
Закрытие, прекращение, остановка журналов, премий, интернет-изданий, сужение литературного пространства — отчетливая тенденция минувшего года.
Будем надеяться, что сможет восстановить работу «Журнальный зал». Но сейчас, когда я это пишу, положение остается неотчетливым, да и за полгода, прошедшие после его остановки, выяснилось, что немалая часть литературной и читательской общественности вовсе о нем не жалеет. Сама я отношусь к тем, кто воспринимает потерю этого ресурса как литературную катастрофу, но факт остается фактом: статистика «Журнального зала» показывала падающее количество посещений. Август 2016: по данным «Google Analytics» 295 915 посетителей. Март 2017: по данным «Google Analytics» 207 010 посетителей. Март 2018: по данным «Google Analytics» 166 812 посетителей.
Что происходит сегодня с чтением, сколько у «серьезной» русской литературы читателей, неизвестно, а те институции, которые должны исследовать этот вопрос, объявляют нечто непонятное и невероятное. На пороге минувшего года ВЦИОМ в пресс-выпуске от 06.12.2017 объявил о стремительно возросшем интересе к чтению: в любви к чтению признаются 60% опрошенных (против 48% в 2014 году), а художественную литературу читают активно и много: за месяц в среднем 6,49 книг — в сравнении с данными 2011 года (3,94) эта цифра выросла более, чем в 1,5 раза. Там же сказано, что чаще других к литературным произведениям обращаются жители сел (6,78) и городов-миллионников (6,76) кроме Москвы и Питера — они, напротив, уступают (5,5). Но в пресс-выпуске от 18.09.2018 тот же ВЦИОМ обнародовал принципиально иные данные: художественную литературу читает примерно треть россиян (34%), а больше всех (49%) — жители Москвы и Петербурга. В декабре 2017 года ВЦИОМ рапортовал, что любят читать 69% женщин и 50% мужчин. В сентябре 2018 он же рапортует об ином: 38% женщин и 28% мужчин.
Как это понимать, я не знаю. То ли за девять месяцев интерес к чтению упал почти вдвое, то ли все эти цифры вообще ничему не соответствуют. По моим личным, неизбежно узким и частным наблюдениям, интерес к чтению продолжает падать, читателей все меньше, предложений «выучить на писателя» все больше. Вот, например: Школа писательского мастерства (научим вас писать нормальные романы), Литературные мастерские (скидка на все программы), Литературные курсы (теория и практика от профессиональных писателей), Школа «Хороший текст», Шесть школ, которые научат писать, 50 сайтов, которые помогут написать свою книгу (и т.д. и т.п.).
Очень странно. Я вижу тут парадокс. Он остается неисследованным. У меня нет ни сил, ни времени, ни денег, чтобы оплатить обучение в парочке таких «школ» и на собственном опыте проверить, что там происходит, чему и зачем учат «профессиональные писатели», зачем и чему хотят научиться непрофессиональные.
Сегодня вряд ли кто-то станет спорить, что у нас разлад и потеря взаимопонимания между писателем — читателем — издателем — критиком — редактором — премиями. У меня складывается впечатление, что все стороны этого многоугольника друг в друге не заинтересованы.
Сегодня вряд ли писатель рискнет сказать, что пишет для «миллионов». Но роковые слова «для немногих» — тоже не скажет. Для кого он пишет — этот вопрос вновь стал непонятным.
В современной литературе преобладает погружение в прошлое, прежде всего советское. Это сильно кренит всю литературную картину. Ведущий «метажанр», с разной степенью документальности, мемуарности и беллетризации, — жизнь и судьба семьи в катастрофические периоды советского двадцатого века, либо (реже) в его более вегетарианские годы.
«Генерал и его семья» Тимура Кибирова, «Сахарный ребенок» Ольги Громовой, «Лестница Якова» Людмилы Улицкой, «Мое частное бессмертие» Бориса Клетинича, «Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра» Светланы Кузнецовой, «Голомяное пламя» Дмитрия Новикова, «Город Брежнев» Шамиля Идиатуллина, «Правда и ложка» Сергея Шаргунова, «Памяти памяти» Марии Степановой, «Старый альбом. Хроники одной семьи» Анны Степанской, «Артистическая фотография» Анны Фуксон, «Дама у окна. Рукопись, найденная и потерянная в Интернете» Татьяны Михайловской, «Tuska» Яны Жемойтелите, «Буриданы» Калле Каспера, «Стеклянный павлин» Татьяны Вольтской, «Крио» Марины Москвиной… и другие, другие.
Обращение к этому материалу и этому «метажанру» мне кажется очень понятным. Поколение за поколением воспитывались в Советском Союзе, в условиях оборванной и подмененной памяти, когда «учителя лгали, родители молчали». Непонятно мне вот что: почему эта волна поднялась только сейчас? Почему не десятью, не двадцатью годами раньше? Могу предположить, что историческая травма была слишком сильна. Могу предположить, что обращение к прошлому — это и возможность ухода от сегодняшнего идеологического давления и возможность исследовать его истоки.
2.В 2018 году я читала сочинения супружеской четы Гоар Маркосян-Каспер и Калле Каспера, энтузиастов русско-эстонских литературных связей и русской литературы в Эстонии.
Хроника Калле Каспера «Буриданы» (Tallinn: Авенариус, 2017; журнал «Звезда», 2018, № 2. Предыдущие части — «Звезда», 2016, № 12. Звезда, 2015, №7) — повествование об истории ХХ века, увиденной через судьбу четырех поколений эстонской семьи. Всю многотомную хронику перевела Гоар Маркосян-Каспер. Это был ее последний труд перед безвременной кончиной. Ее дебютный роман «Пенелопа», сразу переведенный на многие европейские языки и сделавший молодую писательницу знаменитой, переиздан в Петебурге. Я прочитала также ее книги «Электра» (Tallinn, 2009), «Сон и другие мистические истории» (Tallinn, 2003), Memento mori» (Tallinn, 2013).
В марте 2018 года в Таллине при поддержке Таллинского университета, Эстонского общества Давида Самойлова и Таллинского департамента культуры прошла международная научная конференция памяти Гоар Маркосян-Каспер.
Жизнь литературы в Эстонии сегодня так же трудна, как и в России. Но была ли когда-нибудь у литературы счастливая и гармоничная жизнь?..