(И.Фаликов. «Разумеется, оплачено»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2019
Илья Фаликов. Разумеется, оплачено: Стихи. — М.: Кругъ, 2019.
Уже само название новой книги стихов Ильи Фаликова — «Разумеется, оплачено» — сообщает читателю, знакомому с творчеством поэта, что поэтический характер автора не изменился, он по-прежнему сохраняет иронический взгляд на окружающий его мир и по-прежнему самоироничен. Это позволяет Фаликову сохранять душевное равновесие, потому что с его неравнодушием выдержать эту жизнь невозможно, а другой уже не будет, и поэт ценит факт своего существования, благодарен жизни. Интонация, выдающая печаль по уходящему времени, представляет одну из главных тем, его волнующих. Фаликов — свидетель времени. Зоркий его наблюдатель. Пристрастный соучастник. Он не обозначает свою позицию как единственно верную, имеющую право на морализаторскую декларацию. При этом его стихи, часто написанные долгим периодом, охватывают разные темы жизни, разные ноты ее звучания:
Всё произойдет, пока мне прёт,
вечная везуха в том и этом,
хватит, стерва лирики, вот-вот
стану сатирическим поэтом,
будет всё в порядке, всё путём,
на котором, как там ни крути я,
будет «Шашлык-хаус», а потом
парикмахерская «Византия»,
а вокруг — людской водоворот,
пляжники, герои, полубоги,
под гармонику слепой поёт,
слушает слепого лишь безногий.
Эта нота прощания с уходящим временем тоже звучит по-разному:
Не застигни меня на работе,
окончательное тире!
Дай отмыться от собственной плоти
тихо-мирно на ранней поре.
Поэт ведет разговор с читателем, готовым воспринимать сложность мировосприятия, отраженного сложной структурой стихотворной речи. Стихи словно бы перетекают: одно стихотворение — в другое. Вообще, книга, о которой идет речь, явление неожиданное. В аннотации сказано, что она, эта книга, составлена из стихотворений последних двадцати лет, не вошедших в другие книги автора. Надо сразу же предостеречь читателя — это не стихи-отходы поэтической работы. Это работа, по разным причинам ещё не представленная читательскому глазу. Конечно, встречаются и стихи-этюды, стихи-зарисовки, но они вполне самостоятельные. У Фаликова всегда хватало материала для книг, он составлял их с точным расчетом, зная, зачем и почему отводит позицию тому или иному стихотворению. Но нынешняя книга — особая. Она циклична в большей мере, циклы переходят в соседние, близкие по тематике, превращая книгу в итог продолжительного и внимательного вглядывания в жизнь. И сколь бы серьезно ни было отношение к происходящему, грустноватая самоирония не оставляет поэта:
Уступают место в метро,
называют «дедуля» и «деда».
Триумфаторская победа.
Общепризнанное перо.
Сядешь — место нагрето. Ты князь
Горчаков, а не маленький Пушкин.
Снизу смотришь в упор
на бедро уступившей место.
Фаликов — мастер картинки. Действительно свидетель и наблюдатель. Что только ни врезано в его память с самого детства. И опять же поэт не считает нужным дожевывать мысль, подогревать эмоции. Он выступает в роли живописца, убежденного в том, что запечатленный эпизод говорит сам за себя, короткими ударами кисти рисуя портрет времени:
Титька матери не считается,
баня женская — счёт иной.
Два безногих и полкитайца
разговаривают в пивной.
О марухе, в кустах повешенной
за её зараженный пах.
О Европе, во прах поверженной
И лежащей у нас в ногах.
Дальняя перекличка героев этого стихотворения — о безногих, в ногах которых лежит Европа, с безногим, приговоренным слушать пение слепого (смотреть цитату выше). Судьбы, судьбы, судьбы. Без них, этих судеб, портрет времени не полон. Но и не полон он без других красок:
Глаза полны морской воды,
и детство видится сквозь воду
прыжками с вышки в непогоду
и выловом морской звезды.
Спустя сто лет, как по врагу
из сечевой стреляют пушки, —
блакитноокие хохлушки
на черноморском берегу.
Продвигаешься по страницам книги, воспринимаешь ритмические сбои, намеренно созданные поэтом, требующие иного взгляда на то, чем наполнена стихотворная речь, и понимаешь: никакие это не сбои, это передышка, задержанное дыхание, свободный вдох, за которым продолжается движение. Автор ведет за собой читателя, разворачивая перед ним картину за картиной, творя все тот же портрет времени. Фаликов в совершенстве владеет этим переключением регистров, поворотом поэтической мысли:
Нет, не безобразничал, не квасил,
у реки в бистро сидел впервые,
но употребил словечко wasser —
и гарсон отбросил чаевые.
Наглый жест надменного гарсона
и его усмешка означали,
что в Париже я не та персона,
по которой здорово скучали.
Не Багратион и не Кутузов,
стал я фрицем, позабывши сдуру
вечный диспут немцев и французов,
историческую конъюнктуру.
Редко удаются эти вещи –
потреблять очищенную воду,
действовать в пределах точной речи,
без ущерба нервному народу.
Так, иронизируя над самим собой, автор сдерживает голос, не форсируя его, но словно бы раздраженно утверждает:
Нас симфонии удостоит
птичка Божия, дочь застоя.
А про старость пока не стоит.
Я штаны надеваю стоя.
Однако ирония покидает поэта, когда он подводит итог неоправдавшимся надеждам. Меняется интонация. Пафоса нет. Есть констатация и неприкрытая горечь:
…играет музыка, и медные тарелки
гремят по-прежнему значительней смычков,
и отвлекаются от факта перестрелки
правопреемники известных мужичков, —
упоминания подобного порядка
не столь существенны и явно неверны,
как наши рейтинги и наше место в краткой
энциклопедии проигранной весны.
Но Фаликов не был бы собой, если бы не нашлось в книге места кристально чистой лирической ноте:
Пройдёмся, мой свет, по вечерней Москве,
безветрие подкарауля,
и что-то зачем-то свистит в голове
навылет, но это не пуля…
Гуляем, голуба? Столица пылит,
меняется шило на мыло,
и мыло вскипает — при смене элит
подножную плитку штормило…
И позволю себе привести еще одну, характерную для поэта, цитату:
Всё правильно, поскольку невоспитан,
на всяческие санкции рассчитан,
в стихах употребляю слово «я»,
не эффективен, то есть не эффектен,
малоконтактен, неполиткорректен
и сер, как оперенье соловья.
Однако в «Челентано» у платана
появится такая сеньорита,
и так она открыта,
что мне пора отсюдова линять.
Прекрасное, ужасно хорошея,
мне говорит, что с вывернутой шеей
уже хорош по шарику гулять.
Нет, скажу я если не с уверенностью, то с надеждой, прогулки поэта по жизни еще послужат поэзии.