Рассказ. С якутского. Перевод В. Ерёменко
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2019
Перевод Владимир Еременко
Васильев Василий Егорович-Харысхал (род. 06.11.1950) — драматург, прозаик, исследователь истории якутской эмиграции. Народный писатель РС(Я). Заслуженный работник культуры РС (Я), академик Академии духовности РС(Я). Родился в Соморсунском наслеге Амгинского улуса. Окончил Якутский государственный университет (1974). Работал корреспондентом республиканских газет «Молодежь Якутии» и «Кыым», в журнале «Илин», заведовал Якутским отделением Всесоюзного бюро пропаганды художественной литературы при СП Якутии.
Отцу и сыну Борисовым Савве Егоровичу,
Андрею Саввичу посвящаю.
Автор
Ячейка на букву «Ы» в ящике для почтовой корреспонденции, похожем на пчелиный улей, почти всегда пустовала. Это из-за того, что студент с фамилией, начинающейся на букву «ы», во всей общаге, я один.
Личную мою ячейку раз в месяц посещает радость в виде желтоватой плотной бумаги с надписью «Извещение о почтовом переводе». По словам моего отца, это мой «месячный кредит». Зверя, которого студенты любовно величают «стипешкой», мне посчастливилось держать в руках на первом курсе, и то только один семестр. Не скажу, что слабоват умом, но как-то так получается, что в каждой сессии по какому-нибудь предмету выскочит «удовлетворительно». Потому я с самого начала перешел на полное отцовское финансирование, и каждый раз он аккуратно записывает сумму перевода, содержание и стоимость посылок в толстенную книгу под названием «Бухучет».
Старик мой, хоть и не очень старый, но уже с девятого класса величаю его только так. Когда он впервые услышал — «старик», то обиженно принялся снимать и надевать свои очки. Как все уважающие себя бухгалтеры, аккуратен и даже педантичен во всех мелочах. Каждый раз в день получки старик переводит мне деньги на пропитание. На мое удивление, перевод, как правило, приходится на двадцатое число месяца. На корешке всегда надписано: «Мать здорова. Пиши». Я привык к этим трем словам, и остальное додумываю сам. Мать здорова, отец прислал деньги, значит и у него все нормально. Что еще нужно человеку? По праздникам я отправляю поздравительные открытки, сообщая, что «жив, здоров, чего и им желаю!». Правда, когда изредка приезжаю на каникулы, мать журит за то, что не пишу, но в радостях моего приезда быстро забывает обиду.
Все хорошо, все замечательно, но в последнее время «месячный кредит» старика стал явно маловат. Виной этому моя новая симпатия Лия, студентка из иняза. Театр, кино, кафе-мороженое, каток, парк, дискотека — и через неделю финансы заканчивают петь романсы.
К тому же, на свою беду, когда знакомился с Лией, отрекомендовался сыном директора совхоза. Знаю, что меня когда-нибудь погубит мое хвастовство! Но что поделать? И родители, и окружение Лии не только на рядового бухгалтера, но и самого директора совхоза смотрят свысока!
Ребята из моей комнаты между занятиями стараются подзаработать. Мне тоже предлагали «вакантные должности» — дворника, ночного сторожа, даже пожарника в театре. Но разве «сын директора совхоза» будет мараться, добывая презренные монеты на таких непрестижных «должностях»? А по правде — всему виной моя леность.
Потому прибегаю к различным ухищрениям, чтоб выбить денег у отца. Из всех посланий типа «Обворовали тчк Вышли сто» — самой яркой была телеграмма: «Деньги вскл Ылдя». Не знаю, за какие струны был задет старик, но тут же выслал тридцать рублей.
Как-то зимой на каникулах при разговоре о моем житье-бытье я тонко намекнул, что с углублением учебного процесса расходы растут, потому желательно, чтоб мой «месячный кредит» был увеличен. Как и бывало, когда старик не в духе, он начал снимать и надевать, снимать и надевать свои очки. И без слов стало ясно — кредит заморожен!
Мой старик сам по себе экземпляр неповторимый в якутском народе. Что ни вспомни! Ну, взять хотя бы мытье головы. Заняться при нем этой, казалось бы, несложной процедурой — сущее наказание! Хотя у него самого лысина занимает больше места, чем остатки волос, он по части мытья головы ба-а-ольшой специалист! Встав сзади, будет разглагольствовать, шампунем или мылом и какой водой лучше всего мыть волосы. Не довольствуясь этим, протянет: «Эт-таа не та-аак!» И тут же возьмется тебе помогать!
Не только в мытье головы, во всех остальных делах такой же. Видимо, занудство — это профессиональная черта всех бухгалтеров.
В последнее время он помешался на походе на гору Юргюрдях, что в верховьях реки Амги. Дальнее безлюдное урочище, где теперь хозяйничают медведи да волки, он вспоминает с такой любовью, рассказывает так увлеченно, будто Юргюрдях — это Гиндза в Токио, Бродвей в Нью-Йорке, в Арбат в Москве. Меня, мечтающего найти свою судьбу в пучине большого города, его восхищенные воспоминания мало волнуют. Я всякий раз стараюсь увильнуть от его воспоминаний. Но мой старик неумолим. Когда я возвращался на учебу, он сказал:
— Следующим летом едем обязательно! Нам нужен хороший, сильный бинокль — и дал деньги на бинокль. На эти деньги я с Лией коротенько, но на славу прошелся по нашему «Бродвею».
По привычке, каждый раз входя в общагу, направляюсь к почтовому улью. Ячейка на букву «Ы» как всегда не радует глаз, но все равно сую руку внутрь. Уже и месяц кончается, а «кредита» все нет. Начинаю волноваться не на шутку. К тому же стало известно о гастролях какой-то зарубежной рок-группы. Лия сказала, что «железно надеется», и я тут же обещал достать билеты, хотя в карманах ветер гуляет. Вот почему каждый день ожесточенно роюсь в ячейке с буквой «Ы»…
Наконец-то! Сегодня в моей персональной ячейке что-то белеет. В два прыжка оказываюсь у ящика и выхватываю послание. Довольно-таки толстый конверт, адрес написан рукой матери, но перевода нет. Захожу в комнату с тайной надеждой: «А вдруг деньги завернули в бумагу и положили в конверт». Но кроме исписанных листов бумаги — ничего. Здорово обидевшись на отца за то, что вместо позарез нужного «кредита» он ограничился письмом. Начинаю читать. Своим крупным прыгающим почерком он пишет:
«Здравствуй дорогой мой сын Ылдя!
Живем хорошо. Мать здорова. Скот в подворье зимует нормально, заготовленного тобой сена до весны хватит. В деревне жизнь идет своим чередом, слава Богу, умерших нет. Купил ли ты бинокль?»
Я здесь изнываю от безденежья, а он, как дитё маленькое, просит игрушку!..
«…Этим летом, как только ты приедешь, на следующий же день отправляемся в поход в Юргюрдях. К тому времени я приготовлю все необходимое снаряжение для такого похода. Оказывается, первый наш план — поехать по Неверской трассе до Буяги, потом по реке спускаться на плоту — для нас неприемлем.
Помнишь, я рассказывал, как с отцом своим я спускался на плоту, когда ехал на учебу? Сама поездка и неведомые дали, открывшиеся для меня, были настоящей сказкой. На скалах гор Мундуруччу, Тегюльтя, Ентю мы обновили святые знаки. Это знаки нашего древнего рода, которые ты, мой сын и продолжатель рода нашего, должен знать…» — в моей жизни не хватает только этих «святых знаков»!..
«…Я должен обновить эти знаки в обратном порядке до горы Юргюрдях. Таков обычай предков. Поэтому мы до местечка Оннёс поедем на попутной машине, а оттуда направимся пешком вверх по течению родной Амги. Неужто мы, два молодца, сорок кес1 не преодолеем за десять дней?» — старик стал совсем «того»! Сорок кес пешкодралом?! Да я на пути между институтом и общагой чуть не загибаюсь!
«…В старину твой дед это расстояние на полностью загруженной продуктами и мануфактурой берестяной лодке, отталкиваясь длинным шестом против течения, покрывал за три дня! А мы с тобой пойдем пешком.
Сначала мы придем к горе Ентю. Ты никогда и нигде не увидишь таких скал, похожих на сказочные дворцы с балюстрадой и колоннадой, не увидишь каменную арку над дорогой, ведущей в рай, где сквозь арочный проем виднеется нежно-голубое небо с легкими, белоснежными облаками…
Потом мы дойдем до устья Тегюльтя. Это родина твоей бабушки, замечательной якутской женщины. Я рассказывал тебе, как она в годы войны, когда я был на фронте, спасла своих сородичей от голодной смерти. Там мы заночуем под остовом урасы2 моего деда по матери. О нем я расскажу там.
Наша следующая стоянка будет в Мундуруччу. Ты восхищенно будешь любоваться памятником природы, скалами, символизирующими схватку двух достойных друг друга богатырей. То были наш предок Юрэн-батыр и эвенкийский богатырь Тюгэс-хосун.
В эйиме3 , что на устье Мундуруччу вверх по Амге, поднимаются великаны таймени на свой последний икромет. Мы с тобой добудем самого большого, жирного тайменя, разведем костер, накормим тайменьим мясом духов своих предков…» — пишет, будто сказку рассказывает!
«…Дальше мы пройдем через устья величавых рек Сылгылыыр, Сиибиктэ и еще после двух дней пути увидим седую голову моей родной горы Юргюрдях!
Юргюрдях… Сколько дней и ночей, и в окопе с ледяной водой, и в свои самые радостные, счастливые дни, мечтал я о тебе, Юргюрдях… Наконец-то приду к тебе, как соскучившийся по матери жеребенок!» — почерк старика от волнения начал прыгать. Это ж надо, как его разобрало. Иногда буквы становятся такими крупными, что всего несколько строк вмещается в тетрадный лист. Будто писал пьяный. Может быть, старик и впрямь открыл свой заветный ящик со спиртным и приложился? Этого за ним раньше не наблюдалось. Ну, раз в год, в День Победы! В тот весенний праздничный день все радовались. А мой старик открывал свой заветный ящик, доставал оттуда старую солдатскую флягу и фотографии своих фронтовых друзей, безмолвно шевелил губами, чокался и выпивал… Читаю дальше.
«… Мы с тобой будем подниматься по оленьей тропке на вершину, где каждый выступ, каждый валун, каждый кустарник, каждое дерево мне знакомы с детства.
Внизу под нами до горизонта будет простираться зеленым бархатом родная тайга, а по зеленому бархату потянется окаймленная по краям золотистым песком, голубая лента красавицы Амги. По горой Юргюрдяхона разделится в два русла, а посередине, будто парусник, поплывет остров с могучими темно-зелеными елями. Из горного ущелья поплывет, как сахарная вата, белый-белый туман…
Когда мы с тобой поднимемся на самую вершину Юргюрдяха, лучи восходящего солнца разыграются разноцветными алмазами вечных снегов. Мы с тобой ступим на ровный, как поверхность стола, пятачок, посередине которого высится каменный столб с нашими родовыми знаками. Это сторожевой пост нашего предка Юрэн-батыра, где он охранял от недругов границы своего рода. Оттуда вся округа будет видна как на ладони, вдали будут синеть неизведанные горы. Тогда я достану тот бинокль, который ты мне подарил, и спокойно через сильные линзы буду любоваться красотой, которую таят синие горы.
Тогда не будет счастливее меня человека на белом свете!!!
Сынок, приезжай скорей!!!»
Под конец старик, совсем расчувствовавшись, последнюю строку кое-как вместил в один лист, буквы надписал друг на друга. В душе я усмехнулся сентиментальности старика и не на шутку расстроился, что ни слова о деньгах. Закрывая письмо, на обратной стороне последнего листа наткнулся на несколько фраз, написанных рукой матери:
«Ильюша, сынок!
Бинокль уже не нужен! У отца сильно воспалились глаза. И три дня тому назад совсем ослеп. В ту же ночь поспешили в город за помощью, но врач сказал: “Опоздали!..” Врач думает, это последствие контузии.
Сынок, напиши утешительное письмо отцу. А то он совсем с ума сходит. Мама».
Отец?! Нет, этого не может быть! Не поверив, несколько раз перечитал письмо, слова матери никак не укладывались в моем сознании, и почему-то буквы начали прыгать и сливаться…
Отец… Я вспомнил, как он старался сблизить меня с природой. Мне еще и четырех не было, как он меня среди ночи поднимал с постели и водил смотреть, как вскроется река. Не знаю, каким чутьем он постигал, но точно угадывал время ледохода. Эти бдения у нас повторялись каждой весной. Было очень холодно, ветрено. Потому изыскивая разные причины, даже прикидываясь больным, я всячески старался остаться в своей теплой постели. Но отец бывал неумолим. Он говорил:
— Ты что? Не хочешь увидеть, как вступает в борьбу Новый год со Старым?4
Мы вдвоем стояли на берегу в ожидании ледохода. Лед посереди реки дремал, как богатырь перед смертным боем, а вдоль берегов плыли небольшие льдинки и, сталкиваясь друг с другом, издавали хрустальный звон.
За рекой в озере мычал «водяной бык» — выпь, где-то в поднебесье гоготали гуси, в окрестном лесу токовали, жениховались тетерева, где-то неподалеку в ивовых зарослях чирикали чирки-свистунки, солидно крякали селезни.
Постепенно где-то в верховьях возникал непонятный гул. Гул нарастал и приближался, и из-за поворота, с быстротой резвого скакуна, возникал большой ледяной вал. Доселе безмятежно дремавший лед на реке начинал громко трещать и раскалываться и наконец, трогался с места. Ледяной вал, подминая под себя огромные ледяные поля, с быстротой скачущего табуна пролетал мимо нас. За ледяным валом, как бы не желая остаться, проплывали дороги через реку, проруби, вешки, предупреждающие о полыньях. Ход их становился все быстрее и быстрее, сливаясь в общий ледяной вал. Ледоход гремел, грохотал, показывая свою мощь и необузданную силу, а вода между льдинами бурлила, будто кипела. Только бесстрашные чирки и шилохвосты перелетали от льдины к льдине, добывая себе на корм насекомых, вмерзших в лед.
Мой отец при виде пробуждения реки весь трепетал. А глаза его разгорались каким-то торжествующим огнем. Глаза… Его глаза!
…Не помню, сколько я просидел в оцепенении, за окном начинались фиолетовые сумерки. Вдруг будто сила какая подхватила меня. Суетливо вскочив на табуретку, достал с верхней полки шкафа жестяную банку из-под чая, где хранились — наша святая святых — общие деньги на пропитание. Скомкав, я сунул их в карман и выбежал из общаги. Перед самым закрытием магазина купил бинокль и прямо в аэропорт…
Отец! Отец! Мы обязательно поедем на твою долгожданную Юргюрдях!!!
Через арку горы Ентю будем подниматься в рай, где радуют глаз голубое небо и белые облака! На Тегюльтя, на очаге урасы твоего деда, разведем костер и заночуем в гостях у твоего деда! В эйиме Мундуруччу добудем жирного великана-тайменя и накормим тайменьим мясом духов своих предков! Через два дня увидим седую голову твоей родной горы Юргюрдях и будем восхищенно любоваться ее красотой, раскрывающейся нам с каждым поворотом нашего пути. Мы с тобой будем подниматься по оленьей тропке на вершину, где каждый выступ, каждый валун, каждый кустарник, каждое дерево тебе знакомы с детства. Внизу под нами будет постираться зеленым бархатом родная тайга, а посередине потянется отороченная по краям золотистым песком голубая лента красавицы Амги. Под горой Юргюрдях она разделится на два русла, посередине, будто парусник, поплывет остров с могучими елями. Из горного ущелья поползет белый туман, легкий, как сахарная вата…
Когда мы с тобой поднимемся на самую вершину горы Юргюрдях, лучи восходящего солнца разыграются разноцветными алмазами вечных снегов. Мы с тобой, два потомка Юрэн-батыра, ступим на его сторожевой пост и обновим нашу святыню, наш родовой знак. Ты через сильные линзы бинокля будешь любоваться красотой синих гор вдали, таинства которых манили тебя с детства!..
Отец!..
1 Кес — 10 километров
2 Ураса — летняя берестяная юрта.
3 Эйим — заводь.
4 У якутов по древнему календарю Новый год начинается с наступлением лета.