(А.Мунипов. «Фермата. Разговоры с композиторами»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2019
Алексей Мунипов. Фермата: Разговоры с композиторами. — М.: Новое издательство, 2019.
Вторая книга о новой классике, после героического сочинения Дмитрия Бавильского «До востребования: Беседы с современными композиторами» <https://www.peremeny.ru/blog/17014>, которая вырвалась из гетто нескольких десятков посетителей подобных концертов и домашних любителей. Совершенно не факт, что все «ставящие лайк» обзорам на модных сайтах прочтут хотя бы сам отклик на книгу, но — она этого более чем достойна.
Ведь эта безумно интересная музыка, целый ее мир совершенно сокрыт от радаров общественного внимания. Даже название еще не устоялось — новая классика, классика, авангард, иногда свободная импровизация, а иногда и вовсе все подается под броскими этикетками додекофония/минимализм с приставками до/пост. И если в консерватории уже играют и слушают Шёнберга, Лигети, Кейджа, Ноно, Штокхаузена, Гризе, Берио и Шаррино, то их русских последователей или ниспровергателей вроде Алексея Сысоева нужно искать уже в клубе «Дом» или «Граунд Ходынке», позднесоветских Александра Вустина, Александра Кнайфеля, Александра Рабиновича-Бараковского с трудом найдешь в YouTube’e… И медиен ли кто, кроме Губайдулиной, Сильвестрова и Мартынова? Кто их покажет, расскажет, обсудит?
Между тем, будучи спрошенными, композиторы не дают себя в обиду, при всей многажды оглашаемой независимости от признания на грани солипсизма оказываются мастерами самопрезентации — они действительно крайне оригинальные, образованные, интересные собеседники. «Вообще, объяснения про новую музыку нередко бывают интереснее самой музыки», замечает походя автор книги. Как и бесценное удовольствие беседы с редкими людьми живее прочих удовольствий.
Новые композиторы расскажут очень о многом. Помянут по ходу свое восприятие самой редкой музыки, от Карло Джезуальдо да Венозы — через общепризнанных классиков — до таких радикальных товарищей, как Хельмут Лахенман, Буркхард Байнс или группировка свободных импровизаторов АММ, мигрирующих в своих радикальных музыкальных высказываниях от нойза до фри-джаза. Не скроют они своих непростых отношений и мотиваций — в сочинениях, отношениях с другими композиторами, миром и его системой. Поделятся и уникальным опытом: Алексей Айги — о музыке для кино, Павел Карманов — для рекламы, а Алексей Сысоев — как из технарей, панков и ресторанных джазменов попасть в консерваторию, а потом и дальше, в самые дальние клубы или к мартеновским печам, где уместнее его музыка для моторов и соленоидов. Бросят они широким жестом редкие факты — вот о финансировании фестиваля додекофонической музыки ЦРУ. Поделятся бесспорным или дискуссионным, но всегда интересным: почему в театре ожидаются и приветствуются интерпретации классики, а за отклонение от темпа или, наоборот, возвращение к аутентичному, но затерявшемуся в истории исполнению Монтеверди готовы зашикать и устроить темную? Или же «почему современные композиторы продолжают цепляться за акустические инструменты? Ведь электронику освоили первыми именно академические композиторы, и многие были уверены, что именно за нею будущее: это мир бесконечных возможностей, неслыханных тембров, звуков, которых раньше не было. А также счастливого избавления от диктата исполнителей — композитор сам все может синтезировать, запрограммировать и сразу же услышать. Почему ничего этого не произошло?»
Кстати, скидок и упрощений, что и здорово, не будет: тут даже с каким-то уровнем подготовки (полной и не может быть, увы) не отложить смартфон — посмотрев термины и имена, будешь слушать новые сочинения едва ли не дольше, чем читать книгу.
Не все композиторы дружат. Многие, конечно, как и у Бавильского, где для обсуждения опального композитора был выделен даже специальный раздел, осуждают Мартынова, вбросившего на их и так минное поле термин «конец времени композиторов». Многие очень политически озабочены. Рабинович-Бараковский посвятил свое сочинение Асаду с формулировкой «за сопротивление современным варварам», тогда еще зэку Ходорковскому — Арво Пярт свою Четвертую симфонию и недавно умерший Гия Канчели «Ангелов печали». А вот тот же Мартынов комментирует по этому поводу: «Да не то что не должен… Это просто вопрос масштаба. Я понимаю, если бы Пярт откликнулся, не знаю, на события в Косово, где сотни православных храмов были уничтожены, он все-таки верующий, православный человек. Но Косово его не волнует, а Ходорковский взволновал. Ну как-то это странно. Тоже нашли фигуру. Не мое дело указывать, на что реагировать, но есть гораздо более трагические события. А это какой-то популистский ход, вроде картины Левитана “Владимирская дорога”». А Александр Маноцков идет дальше: «Ну да, симфония Пярта, посвященная Ходорковскому. Нет, это все не моя чашка чаю. Нет сферы социального, нет сферы политического. Все это совершенно искусственные понятия — религия, политика, этика, эстетика. Мир един. Мое отношение к миру таково не потому, что у меня какие-то политические взгляды. У меня вообще нет политических взглядов. Более того, иметь политические взгляды кажется мне оскорбительным для интеллекта. Если у человека есть политические взгляды, с ним бессмысленно разговаривать».
Сходятся они, пожалуй, в одном. Что многие уехали из России или живут на две (три и далее) столицы — у нас отсутствует система фондовой/государственной поддержки подобной музыки, кураторы и меценаты разбежались, всего несколько коллективов готовы и могут ее играть, нет денег, денег нет, нет… Но, кстати, про один плюс с тех времен, когда брались и выходили в периодике эти интервью. Новые площадки появляются, да, на пару десятков человек (а больше и не ходит!..), можно при желании, наличии времени/сил (не денег — эти концерты иногда даже бесплатны) ходить каждый день — иногда, когда закончится мертвый августовский штиль, например, мучительно медитируешь, когда Фейсбук уведомляет о трех отличных концертах в один, конечно же, день и время… А концерты жизненно необходимы, ведь — «музыка и раньше могла отражать хаотические, разрушительные процессы, которые происходят в нашем сознании. Но вообще-то всегда считалось, что музыка не для этого. Это подразумевали и Пифагор, и Перотин, и Пёрселл. Музыка дана нам не для того, чтобы фиксировать это пребывание в аду, а для того, чтобы мы оттуда эвакуировались» (А.Батагов).
Они, композиторы этой странной новейшей классики, очень разные. Веселый Айги, нонконформистский Сысоев, самоуверенный Десятников, терпимый Курляндский, радикальный мудрец Кнайфель, небожительница Губайдулина, просветленно-критический Батагов, мыслитель Мартынов, прагматичный Филановский, они — как заряженные частицы, такие разнополярные динамики, но точки соприкосновения множатся при развитии споров. Например, о восприятии музыки. Да, конечно, им публика, выступления желательны, но необязательны, важнее удовлетворения общественности внутренний цензор и ценитель, но — рефлексия о публике и ее рецепции тут лейтмотивом. Найдут ли что-нибудь единицы, приучится ли публика при правильной политике господдержки? «Сложное искусство стоит на страже. А эксперимент — то есть работа с неведомым — двигает нас вперед и вглубь. Сложная музыка в чем-то сродни фундаментальной науке: моментальной отдачи нет, чем занимаются физики-теоретики — непросто понять. Но история науки учит нас, что отдача все-таки есть, просто с громадным временным лагом. И результат, может быть, где-то в стороне, неожиданный, побочный, — но будет. Сложный человек формирует сложную культуру и ею же формируется. А упрощение приводит к варваризации».
Это говорит Владимир Раннев — о более важном, кажется, нежели, кто скинет минимализм с парохода современности, что перфомативные составляющие вроде видео и прочих хеппенингов сейчас едва ли не обязательный ингредиент в концерте, о критериях новой консонантной или диссонантной музыки или о причинах обращения Пярта, Мартынова и Сильвестрова к «новой простоте» («Это вроде милая такая стилизация, а звучала трагично. Ее нужно так играть, как будто лунатик идет над пропастью или по воде. Красота, которая может рухнуть — даже и в том смысле, что перестанет быть слышно»).
«При желании в книге легко различить очертания нескольких дружеских композиторских союзов (“советские авангардисты”, “постсоветские минималисты”, “группа «СоМа»”), но все эти объединения условны, хотя и стали частью истории музыки», пишет в предисловии А.Мунипов, подчеркивая, что всех этих композиторов ничего не объединяет да и не разделяет. Но водораздел есть — почти тот самый, что рассек в последние годы наше общество. Это, конечно, модернистский и традиционалистский этос. Нужно ли учиться всему на Западе, или «дело в том, что на Западе, если вы пройдете по улице, мимо вас пройдут десять авангардистов. Это меня изумило. Оказывается, весь мир состоит из одних авангардистов. Я-то раньше думал, что это вроде как одиночки. И дальше, я думаю, не надо продолжать. Все становится ясно. Если вы предлагаете что-то свое — свое видение мира, — то система вас отвергает. Потому что армия авангардистов — она, конечно, не подпускает к пирогу инакомыслящих. Нигде. Никогда», как горько констатирует Рабинович-Бараковский. И мартыновский «конец времени композиторов» — «он фактически становится в один ряд с теми, кто хотел бы уничтожить культуру» (Губайдулина) или же пытается учиться у еще сакральных, доавторских времен, и дело «в том, чтобы повернуть прогресс вспять, развернуть направление вектора. И в истории музыки есть несколько примеров того, как композиторы умудрялись разворачивать это движение. Самый яркий — это «Искусство фуги» Баха. С точки зрения истории музыки он занимался какими-то совершенно архаичными делами. Уже его сыновья осваивали сонатную форму, уже закладываются основы симфонизма, Гайдну уже семнадцать лет, и тут вдруг Бах пишет дидактическое произведение, демонстрирующее, как по-разному при помощи контрапункта можно обработать одну единственную тему»?
И вот мудрый Георг Пелецис с его идеей «возрождения Возрождения» — «произошла глобализация культуры, не только в пространстве, но и во времени. И мне неинтересно от этого дистанцироваться и заниматься остроактуальными техноло-гическими экспериментами. Меня, высокопарно выражаясь, интересуют вечные вещи. В старинной музыке есть все, что нам нужно, и выражено очень просто. Я не то чтобы против авангардной, технологически сложной музыки, просто мне лично это все не близко» — за «тех» или за «этих»? И согласилась ли бы с ним Губайдулина, предупреждающая об эпохе «усталой цивилизации»? А сам Владимир Мартынов, от крюков, которыми записаны древнерусские напевы, вернувшийся делать в «Доме» собственный фестиваль современной музыки с поющими пылесосами? Так все же крюки или графические-текстовые партитуры (партитура «Фортепианной пьесы для Дэвида Тюдора № 3» Ла Монте Янга состоит из одной строчки — «большинство из них было очень старыми кузнечиками»)? «Но, сожалению или к счастью, музыка — она за нотами, понимаете?», и все они ее ищут.
Ведь «слушать вообще надо уметь. Очень важно быть внимательным. Мы однажды сидели у Андрея Волконского дома, слушали пластинку с какой-то народной африканской музыкой. Одна песня мне показалась очень скудной, зачем, говорю, ее было вообще записывать? А ты невнимательно слушал, говорит мне Андрей, послушай еще раз. Слышишь, там на заднем плане сверчок? Этот певец не один поет, а со сверчком — он ему отвечает. Ты слушай сверчка тоже!» — байка Тиграна Мансуряна подходит для тоста за «Фермату».