Повесть. С якутского. Перевод С.Мунду
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2019
Перевод Сиэн Мунду (Алексей Амбросьев)
Сэмэн Тумат (Попов Семен Андреевич) родился в 1944 году, поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, журналист, Народный писатель Республики Саха (Якутия), автор более 40 и составитель-редактор более 70 книг якутских писателей, переводчик на якутский язык, в том числе рубаи Омара Хайяма и сочинения Конфуция «Луньюй (беседы и суждения)».
Живет в Якутске.
Сынок, Сэмэн, я родила тебя на далеком Севере,
где женщин саха в те годы почти не было.
Далекий край с благословением принял тебя —
ты родился на свет с появлением долгожданного солнца
после полярной зимы. Ты был для нас очень желанным.
Помни об этом всегда…» — Эти слова мне сказала моя мама,
похоронившая двух детей, родившихся до меня.
Автор
После пятнадцати дней Большого ветра бескрайняя тундра наконец-то вздохнула с облегчением. Из печной трубы крохотного балагана, устоявшего под натиском пурги и торчащего на острове Куба Арыыта, словно рукоять охотничьего ножа, заструился тоненький синий дымок — признак жизни на этом завьюженном метелями крае земли.
Было слышно, как откапывают занесенную снегом дверь тамбура — небольшой пристройки к балагану1 , больше похожей сейчас на снежные сени, и вскоре оттуда показалась женщина в легком пыжиковом пальто, туго подпоясанном ремешком из мягкой замши. Она запыхалась, утерла лицо тыльной стороной рукавицы из ровдуги2 , ее облезлая остроконечная шапка съехала на затылок. Выбравшись наружу, женщина с наслаждением втянула в себя свежий воздух и внимательно огляделась по сторонам, словно искала перемены в пейзаже острова — все ли на месте после Большого ветра? Она с радостью отметила голубые прогалины на небе, сквозь которые солнечные лучи окрасили в розовый цвет облака на востоке, и даже прошептала тихонько про себя: «Солнце! Скоро будет солнце!» После этого юркнула обратно в снежные сени своего балагана и показалась оттуда уже с ведром. Для видимости поковыряла ногой нанесенный пургой снежный вал и выплеснула содержимое прочь.
Это — Ааныс. Бесконечное завывание ветра настолько утомило ее, что она чувствует себя совершенно опустошенной. Она думает, что могла бы и счет времени потерять, если бы не часы. Кроме того, для страховки, после каждых полных суток, она клала один гусиный клюв в берестяную плетенку. Так и пережила Большой ветер. Гусиные клювы собирал ее старший сын Егорушка, который сейчас учится в четвертом классе в Сагастыре. Живет в интернате при школе для таких же, как и он, детей — детей оленеводов и охотников, круглый год скитающихся по бескрайней тундре. Высушенные и старательно нанизанные сыном на нитку из оленьих сухожилий гусиные клювы висят за печкой. Ааныс каждый вечер вспоминала своего старшенького, осторожно снимала один клюв из низки и перемещала его в свою берестяную плетенку-памятку. Когда Большой ветер стих, она насчитала там ровно пятнадцать штук. Если бы пурга побесновалась еще пару-тройку дней, то закончились бы дрова, и младшие дети, что сейчас с ней, совсем бы зачахли без свежего воздуха и привычного глазам простора тундры. Ньукуус, средний сын Ааныс, в первые дни после начала пурги даже пытался счищать иней с окошка, чтобы хоть как-то впустить свет в балаган, а потом и вовсе стал языком лед лизать. Кое-как она его угомонила.
Ааныс откопала занесенные пургой два небольших окошка, счистила иней изнутри, и в балагане стало заметно светлее и даже как будто просторнее. Она быстренько одела Ньукууса и немного погуляла с ним на свежем воздухе, а потом, пока еще было светло, решила сходить нарубить заготовленный вдали от балагана плавник, а то на растопку осталось всего несколько поленьев. Андрей, так зовут ее мужа, уехал сдавать шкурки песца, и если его друг Тыппыы будет на месте, он планировал поохотиться с ним на оленей — сходить на сопочный увал Тумата. «Хорошо, если он удачно поохотился, — размышляет Ааныс. — А сейчас, наверное, застрял в Сагастыре. Конечно, он там. Какой нормальный человек отправится в путь во время Большого ветра?»
Женщина взяла топорик и потащила за собою салазки по восточной низине острова в сторону пади возле овального озерца, где она еще летом собрала плавник. Собранные вертикально в виде урасы3 стволы были видны издалека. Ааныс ловко нарубила жерди длиной примерно в три полена, чтобы не сильно выступали за санки, и поспешила домой. Груженые салазки по утрамбованному после Большого ветра снежному насту скользят легко, а то до этого приходилось тащить их, утопая по колено в рыхлом снегу и выбиваясь из сил. «Наверное, про это говорят, что нет худа без добра», — думает Ааныс, споро перебирая крепкими ногами. Ей кажется, что ее шаги по гулкому снежному насту слышны на весь остров.
До жилища она добралась, когда уже начало смеркаться и тундра окрасилась в непривычный и невероятно красивый темно-фиолетовой цвет, на что, впрочем, женщина не обратила никакого внимания — это только человеку с материка в диковинку, а она к этому привыкла давно. Быстро порубив дрова, Ааныс с охапкой поленьев юркнула в балаган и растопила печку. Детишкам, которые не дождались матери и заснули, она на скорую руку приготовила строганину из молодой осетрины. Разбудила их, когда печка дала первый жар, а вкусное и очень нежное осетровое мясо приобрело теплый желтоватый цвет и на нем выступили капельки янтарного жира.
* * *
В это же самое время на другом конце острова Куба Арыыта проснулась хозяйка этих суровых и неприветливых мест — белая медведица с детенышем. Это была мощная крупная самка, лишь ненамного уступающая в размере самцам. Она природным инстинктом, который ее никогда не подводил, почуяла сквозь толщу снежной берлоги, что идут последние дни бесконечной полярной ночи и на небе уже видны первые проблески солнечных лучей. Медведица уткнулась мордой в мягкую теплую шерсть детеныша и подумала, что наступают славные деньки, когда они вволю порезвятся с малышом, и уже представила себе, как будет учить охотиться это крохотное существо, дороже которого сейчас для нее нет. Вдруг она резко приподнялась и огляделась, поворачивая голову из стороны в сторону, словно могла что-то увидеть в темноте берлоги под толстым слоем снега. Ею овладело неожиданное возбуждение от одной мысли о бескрайних просторах, по которым успела соскучиться, и медведица сильными движениями могучих лап мигом раскопала вход в берлогу. Невольно зажмурив глаза от света, она втянула ноздрями свежий ароматный воздух родной тундры…
В этот день они прогуливались с медвежонком, который с огромным удовольствием первый раз в жизни катался на животике с ближайших наметенных Большим ветром сугробов. Медвежонок был абсолютно счастлив — он сыт, мама рядом, и ему предстоит сделать еще столько открытий на этом чудесном свете, созданном специально для него. Медведица краем глаза присматривала за малышом, а сама старалась различить тончайшие запахи, доносящиеся до нее со всех сторон, в первую очередь со стороны моря, где им скоро предстоит охотиться с сыном. Она уловила чуть горьковатый запах дыма, а также едва различимый аромат вкуснейшего моржового жира. В животе у нее заурчало, и она решила вечером, когда малыш уснет, сходить на разведку.
Изначально медведица хотела направиться на берег моря, который она в первую очередь собиралась исследовать с медвежонком, но ей приснился неожиданный сон, и потому она была в легком замешательстве. А приснилось ей, будто она добралась до легендарного места Северного Ледовитого океана под названием Эйюк, где жирной рыбы и тюленей видимо-невидимо, где много других медведиц с медвежатами. Все они кого-то ждут. И действительно, немного погодя из водной глади сурового океана явился хозяин морей, озер и рек Уу Барылай Байанай в распахнутой роскошной шубе из нерпы, надетой поверх рубашки из цельной кожи огромной нельмы. Он пришел не с пустыми руками. Своим чудесным посохом, сделанным из челюстей невиданных размеров древней рыбы, он пригнал к берегу добрый косяк омуля. Все медведи поклонились ему в пояс.
Уу Барылай Байанай раздал им вкусных и жирных омулей. И во сне медведица видит, что, когда очередь дошла до нее, у хозяина морей, озер и рек закончилась рыба. Но Уу Барылай Байанай пожалел ее, погладил по голове, дал облизать лоснящиеся от рыбьего жира ладони и чудесным посохом, сделанным из челюстей невиданных размеров древней рыбы, указал куда-то в сторону, словно давая понять — там твоя доля. И тотчас где-то в колышущемся снежном мареве медведица узнала очертания острова Куба Арыыта, где она в прошлом году залегла в берлогу и родила чудесного медвежонка. На снегу заиграл невесть откуда взявшийся волшебный отсвет. Медведица послушно направилась туда, а все оставшиеся медведицы и медвежата проводили ее задумчивым взглядом.
И вот теперь, уткнувшись мордой в мягкую теплую шерсть своего медвежонка, она все пыталась истолковать неожиданный сон. Она испытала какое-то смутное беспокойство, когда Уу Барылай Байанай дал ей облизать пустую ладонь, пусть и лоснящуюся от рыбьего жира. «Такова, видать, моя доля, — подумала она. — Не зря, наверное, хозяин морей, озер и рек поступил так со мною. Значит, так надо». Она попыталась отогнать нехорошие предчувствия, и ее чуткие ноздри вновь уловили непередаваемый аромат вкуснейшего моржового жира. В животе у нее заурчало, но медведица твердо решила дождаться наступления темноты.
* * *
После Большого ветра жизнь в поселке Сагастыр постепенно вошла в привычное русло. Андрей дал своим ездовым собакам, делящим с ним все тяготы длительных переходов, немного ряпушки, чтобы те заморили червячка. Затем обратился к своей гордости, главному сокровищу в странствиях — вожаку по кличке Чолбон: «Ну, друг, настало время возвращаться домой. Завтра рано утром тронемся в путь. Так-то!» Андрей ласково потрепал своего любимца, с которым был неразлучен уже много лет. Собаки жадно рвали зубами мерзлую рыбу.
Накануне утром Андрей проснулся в замечательном настроении. Ночью ему приснился сон. Будто красивая женщина в богатом одеянии протягивает ему бутылку спирта и говорит: «Андрей, вот твоя доля, которую я отложила для тебя. Пей!» Свой сон он истолковал как будущую удачу на большой охоте и в приподнятом настроении весь день провел за приготовлениями к отъезду — покупал в магазине подарки жене и детям, тщательно проверял собачьи постромки, изготовленные из моржовой кожи. Вечером Андрей мысленно подвел итоги поездки. Получалось, что съездил удачно и дни даром не потерял — с ним неплохо рассчитались за сданную пушнину, он успел встретиться со всеми, с кем хотел, договорился о поставках своей добычи на будущее. Единственное, что его беспокоило, — Большой ветер дул целых пятнадцать дней и у его домочадцев могли закончиться дрова. О продуктах он не волновался — как раз перед поездкой успел добыть диких оленей.
* * *
Вечереет. Ааныс накинула пальто, чтобы занести в балаган дрова и лед, но вдруг снаружи ей почудился какой-то непривычный звук — как будто где-то вдали скрипели полозья саней. Неужели их отец приехал? Нет, вроде бы не похоже. Странно. Детям о непонятном звуке она ничего не сказала и с опаской вышла на улицу.
Звук слышался с северной оконечности острова и приближался. Теперь он совсем не напоминал скрип полозьев, скорее, это было похоже на чье-то осторожное шарканье по плотному снежному насту. Время от времени звук стихал, но потом опять слышалось «шорк-шорк». Это было странно и пугало. Даже щенок, не годный пока для охоты, путающийся под ногами и облаивающий всех, кто приближался к жилью, затих и никуда от Ааныс не отходил. Щенок заскулил, просясь в балаган, но Ааныс отогнала его, и он, поджав хвост, направился в правый угол занесенного снегом тамбура, где обиженно свернулся калачиком на своем заиндевевшем коврике.
С опаской прислушиваясь к посторонним звукам, Ааныс быстро занесла в балаган дрова и лед, оленину на завтрашний обед, рыбу на строганину и двух северных красавцев — белолобых гусей. Всю мерзлую еду, кроме рыбы, она разместила на шестке. Печь у них была добротная, из хорошего кирпича, оставшаяся в наследство от какой-то экспедиции, которая обитала на острове до них.
Уже стемнело, и Ааныс решила разжечь печку. Она взяла самодельный половник — жестяную консервную банку из-под тушенки с привязанной к ней длинной деревянной ручкой — и попробовала набрать из ведра топленый моржовый жир для розжига огня, но лишь со скрежетом поскребла по дну.
— О, закончился! — огорчилась Ааныс.
У побережья сурового моря, царства бесчисленных проток и озер, с сухостоем всегда туго, и потому для растопки печи приходится заготавливать сухую щепу. Однако им повезло. Здесь лет двадцать назад была проведена кампания по забою морского зверя и заготовке моржового жира. Растопленный жир заливали в большие железные бочки и складировали тут же, на острове. Но потом с трудом отгрузили и отправили в Тикси всего одну партию. Оказалось, что морские суда из-за недостаточных прибрежных глубин к острову подойти не могут, а иных способов вывоза груза не было. С тех пор забытые всеми бочки со спасительным для Ааныс моржовым жиром, который за два десятилетия превратился чуть ли не в керосин, стоят под наспех сооруженным навесом из почерневших от времени досок. Жир годился на все — и для растопки печи, и как добавка к собачьей еде, и как топливо для жирника, который заменял им и керосинку, и масляную лампу. Правда, жирники безбожно коптили, но это было все же лучше, чем сидеть зимой в кромешной тоскливой темноте.
Делать нечего — надо было идти за жиром к навесу, расположенному поодаль от дома. Там же Андрей соорудил традиционный для этих мест продуктовый лабаз на столбах. Ааныс подкинула дров в печку и, схватив ведро для жира, вышла на улицу. Она шла в быстро наступающих сумерках, а из головы все не выходил услышанный ею странный звук. Вскоре глаза привыкли к темноте, и она, остановившись, внимательно огляделась, прислушалась и тут же насторожилась. Так и есть — со стороны их продуктового лабаза слышался какой-то непонятный звук. Словно кто-то обутый в унты с толстой мягкой подошвой осторожно ступал по снегу. Спустя какое-то время она явственно различила звук, какой бывает, когда кто-то трется о столб. Почти одновременно с этим Ааныс разглядела крупного белого медведя, который и издавал все эти насторожившие ее шорохи. Ааныс мгновенно застыла на месте, тут же услышала другой звук и поняла, что это медведица, и не одна, а с медвежонком. А это, как она знала со слов стариков, уже совсем другая ситуация — мама своего ребенка никогда в обиду не даст. Ее сердце гулко-гулко забилось, и она тихо-тихо пошла обратно к дому.
— Мама, а жир почему не принесла? — встретил ее вопросом Ньукуус, который сидел возле печи.
— Не получилось, сынок… Помешали… Там медведица с маленьким смешным медвежонком. Они у нашего продуктового лабаза… Завтра днем посмотрим на них? — Все это Ааныс попыталась проговорить как можно более спокойным голосом, чтобы не напугать сына.
В эти минуты оказавшаяся на острове один на один с великим зверем женщина решила поступить так, как всегда поступали их предки в таких случаях. Ааныс покормила дух огня, беспрестанно повторяя при этом слышанные когда-то слова: «Не множь печали наши, печали простых людей. Отведи от нас взгляд великого зверя. Спаси и сохрани!»
Затем она вытащила из-под нар старенький эмалированный таз и переложила туда еще тлеющие жаром угли из печи, а Ньукуусу велела взять несколько поленьев. Женщина утоптала снег под двумя окнами балагана, насыпала туда горячие угли и соорудила над ними небольшие шалашики из поленьев. Костры для отпугивания медведицы были готовы. То же самое она проделала у входа в снежные сени. Опасаясь, что щенок своим лаем привлечет ненужное внимание медведицы, Ааныс загнала его в балаган. На радостях он тут же что-то опрокинул и был немедленно загнан под нары, но время от времени оттуда выглядывали черные озорные глаза шалунишки.
Даже Ааныс невольно улыбнулась, глядя на щенка, а сыну серьезно, как взрослому, объяснила, что великий зверь приходит неспроста и потому всегда надо придерживаться обычаев предков. Рассказала, что согласно поверьям медведь не трогает женщин и детей, и если женщина покажет ему свою обнаженную грудь, то он уходит. Ньукуус очень внимательно слушал маму. По ее словам выходило, что к ним пришел не злобный зверь, а мирная медведица со своим медвежонком, и что ничего страшного не произойдет. Мальчишка успокоился. Пока Ааныс рассказывала все это сыну, она и сама немного успокоилась, даже как будто поверила всему сказанному. «Завтра посмотрим на медвежонка, а потом они уйдут. Хорошо?» — сказала она начинавшему дремать сыну, который уже представлял себе маленького забавного медвежонка, большую медведицу и маму, стоящую с обнаженной грудью…
На улице Ааныс нарочито громко, чтобы медведица слышала, что тут есть люди, наколола дров, а заодно и развела костры под окнами и у входа в балаган. Затем притащила заготовки мужа для полозьев саней из огромной коряги и так же пристроила их в свои костры — чтобы долго горели.
В балагане Ааныс зарядила двустволку мужа картечью и поставила ружье у своего изголовья. Несколько снаряженных картечью патронов положила на стол. Черенком лопаты подперла дверь, поскольку на севере двери всегда открываются вовнутрь, и привязала его для фиксации ремешком из жесткой моржовой кожи. Зверь есть зверь, подумала она, лучше уж подстраховаться.
С неимоверной высоты темного купола холодного неба расцвеченный пламенем костров крохотный балаган, торчащий на острове Куба Арыыта, словно рукоять охотничьего ножа, представлял фантасмагорическое зрелище. Внутри жилища, по его стенам, метались тревожные сполохи огня. Медведица, пришедшая на продуктовый лабаз, стояла и завороженно смотрела наяву свой сон про хозяина морей, озер и рек Уу Барылай Байаная — над островом, где находится ее берлога, в темноте полярной ночи сверкал невесть откуда взявшийся волшебный свет.
* * *
Запахи свежего моржового мяса и его вкусного жира вскружили медведице голову. У нее нещадно урчал желудок — после того как она залегла в берлогу и родила там своего малыша, она ничего еще не ела. Мягко отодвинув путавшегося под ногами медвежонка в сторону, она чуть постояла, приобняв столб лабаза, а затем вонзила острые когти в твердое, как железо, дерево. На ее счастье нанесенный Большим ветром снег заметно сократил расстояние от земли до верхнего настила лабаза. Пара резких движений — и медведица смахнула вниз лежавший с края кусок разделанного моржового мяса…
Дорвавшийся до еды великий зверь решил в берлогу не возвращаться, а залечь тут же. Медведица, конечно, узнала, что в человеческом жилище обитает женщина, догадалась, что это она разожгла костры, приснившиеся в ее необычном сне. Подумала, что она тоже с ребенком и, наверное, перепугалась до смерти. А еще подумала, что, наверное, надо бы убраться незаметно. Тем не менее она аккуратно пристроила под мышку наевшегося и уже уснувшего довольного малыша и с наслаждением начала грызть жирное и вкусное мясо. Какой бы осторожной она ни была, приятная истома сытости разлилась по ее телу, и вскоре медведица задремала.
Ей снова приснился хозяин морей, озер и рек Уу Барылай Байанай. В этот раз он мягко качал свою водную колыбельку и приговаривал: «Спи, спи. Ты даже не знаешь, что я специально отправил тебя к этому желтому вкусному мясу. Это мой подарок тебе. Спи, спи…»
Так и переночевали эту долгую ночь две матери: медведица — у лабаза с жирным моржовым мясом, а Ааныс в балагане, по стенам которого тревожно метались сполохи костров, разведенных на улице. Обе не знали, что принесет им новый день, но у обеих неприятно сосало под ложечкой, и сердце ныло тоже одинаково…
* * *
Ааныс знала, что великий зверь пришел неспроста, и в эту долгую ночь не сомкнула глаз. Перед ней пронеслась вся ее жизнь.
Однажды беременная Ааныс заносила домой лед, поскользнулась и упала. Случился выкидыш. У нее пошла кровь, которую никак не могли остановить. В Саскылахе — небольшом рыболовецком участке из двух домов, где они тогда жили, разумеется, никакого фельдшера не было. Равно как и лекарств. Ааныс была при смерти, и она это чувствовала. Именно тогда, как она помнит, к ней пришла соседская старуха Маайыс. Она развернула дрожащими руками принесенный с собою тряпичный сверток, в котором оказалось что-то тщательно завернутое в несколько слоев серебристой фольги из-под чая. Это был маленький кусок высушенной медвежьей желчи. Чуть больше рыбьего глаза. Старуха Маайыс сковырнула кончиком якутского ножа кусочек желчи на серебряную столовую ложку, развела водой и подошла к лежавшей без сил изможденной Ааныс.
— Милая, ты как? Вот я принесла тебе желчь великого зверя. Говорят, в таких случаях только он и может помочь. Знаешь слова какой-нибудь молитвы, заклинания? Лучше будет, если произнесешь их и выпьешь это — так оно вернее будет.
— Я попробую… Темнота застит мои глаза. К тебе, великий зверь, предводитель всех клыкастых на земле, обращаюсь я! Явившуюся нежданно-негаданно погибель мою только ты можешь отогнать, только ты можешь меня защитить. Из чаши твоей золотой драгоценную влагу пригубляю я. Будь мне солнцем красным, месяцем ясным — останови мою кровушку! Спаси и сохрани!
После этого Ааныс из последних сил втянула в себя приготовленное старухой Маайыс драгоценное снадобье и впала в забытье. Ночью кровотечение прекратилось, и она пошла на поправку. С той поры женщина безоговорочно поверила в целительную силу медвежьей желчи. И впоследствии желчь великого зверя не раз помогала Ааныс и ее детям при разных недугах. Она, спасенная этим снадобьем от неминуемой смерти, была убеждена, что с правильными словами медвежья желчь способна помочь от всех на свете болезней.
Глядя на сполохи огня за балаганом, Ааныс вспомнила другой случай, связанный с рассказами стариков о том, что великий зверь никогда не является просто так. Это произошло в доме великого охотника Улахан Абалахаана. Все домочадцы спали, когда мальчику, к которому чуть ли не с пеленок прилипло ласковое песье прозвище Дружок, захотелось по малой нужде. На улице слышался отчаянный лай собак, но они часто устраивают драки, и поэтому на их лай обычно никто внимания не обращает. Выскочивший на улицу в одних кальсонах и рубашке мальчишка тут же забежал обратно с застывшим от ужаса лицом и, даже не закрыв двери, кое-как произнес заикающимся от волнения голосом: «О-отец! Та-там! Там медведь!»
— Где?
— У дверей в наши сени!
— Что за чушь!
— С-с-смотри!
За спиной мальчишки в сенях и вправду виднелось что-то необъятное.
— Ну-ка, отойди в сторонку! Ты смотри, окаянный, еще и в мой дом явился!
С этими словами Улахан Абалахаан схватил висящий за его спиной на стене карабин и одним прыжком очутился у порога. Стояла полная луна, и он отчетливо разглядел щенка, задавленного медведем на снежном полу тамбура. Одним привычным движением он отправил патрон в патронник, сделал для удобства шаг назад, оперся спиной об печку, прицелился и выстрелил. Все произошло настолько быстро, что другие домочадцы не успели понять, что случилось. Огромный белый медведь с оскаленными зубами и вытянутыми вперед лапами издал страшный предсмертный хрип и рухнул прямо на порог их дома.
Выстрел в ночи переполошил весь поселок.
«Ты почему, окаянный, пришел ко мне, чтобы быть убитым на пороге моего дома?! Явился сказать, что грядет час расплаты? Почему ты, великий зверь, не встретил меня достойно на охоте?!» — примерно такие слова со слезами на глазах произнес великий охотник Улахан Абалахаан над огромным убитым самцом. Он перевернул тушу на спину и тут же на пороге разделал ее.
При этом домочадцам великий охотник дал крепкий наказ, чтобы никто из них не проболтался о случившемся. Но разве такое утаишь? И скоро об этом знал весь поселок. Люди тихо шептались, мол, не к добру, что медведь сам пришел к охотнику, вспоминали, что покровитель охоты Баай Байанай дарил великим охотникам перед их смертью большого зверя. Молва не молва, поверье не поверье, но тем же летом великого охотника Улахан Абалахаана хватил удар. От инсульта он не оправился и вскоре умер.
* * *
Ааныс вспомнила еще один случай.
До того как они с мужем переселились на остров Куба Арыыта, тут располагалась какая-то экспедиция. Однажды двое ее членов отправились на северную оконечность острова. Неожиданно один из них провалился под снег, оказалось, что он упал в медвежью берлогу. Второй тут же заглянул в снежную яму и отшатнулся в ужасе — он услышал глухое ворчание великого зверя, увидел, как он положил на его упавшего друга передние лапы и посмотрел наверх. Прямо на него. И холодный синий пламень этого взгляда пронзил его насквозь, чуть не парализовал на месте и заставил испытать ни с чем не сравнимый животный страх.
На последнем издыхании он добежал до лагеря, и рассказал о том, что произошло. Экспедиция переполошилась, люди посовещались и решили, что надо немедленно сообщить об этом в Сагастыыр. Вестового туда отправили с наставлением, чтобы он без великого охотника Усун Бачыыга даже не вздумал возвращаться. Через сутки в лагерь экспедиции прибыл великий охотник Усун Бачыыг — услышав историю, он сразу же собрался в дорогу и гнал своих собак, несмотря на быстро надвигающуюся ночь. Он тут же распорядился, чтобы хорошо растопили печь и, даже не заходя в жилище, направился к берлоге медведя.
Когда Усун Бачыыгу вестовой рассказал, что медведь не задрал провалившегося в его берлогу человека, а только положил на него лапы, старый охотник вспомнил законы Севера и понял, что того еще можно спасти и сделать это может только он. К берлоге он решил идти один, чтобы в опасном деле, когда все решают доли секунды, не зависеть ни от кого, а рассчитывать только на себя. Он даже всех собак оставил, взяв с собой только верного пса Догора, известного силой, храбростью и тем, что никогда не бросал своего хозяина при встрече с любым великим зверем. На него охотник мог полагаться.
…Две черные тени от яркого лунного света — старого охотника и его верного Догора — бесшумно скользили по поверхности бескрайней тундры, над которой в куполе вечного неба были рассыпаны мириады звезд. Охотник еще издали увидел темный провал берлоги, куда упал человек, и, внимательно оглядевшись, понял, где могло быть занесенное снегом «окошко» медвежьего жилья. «Окошком» в этих краях называют узкое отверстие для воздуха, которое делает медведь перед тем как залечь на спячку, и опытные охотники по ней находят берлоги. Сейчас они с Догором направлялись именно туда.
Удар приклада, обрушившего снег вокруг «окошка», стал для великого зверя полной неожиданностью, и он, привстав, с рычанием развернулся. Охотнику этого и надо было — выстрел карабина в морозной тишине прозвучал по-особенному громко. Медведь обмяк и медленно свалился набок.
Усун Бачыык спустил в берлогу длинную кожаную веревку, которой был подпоясан, но окоченевший от долгого лежания и, видимо, потерявший сознание человек не откликнулся. В ожидании коллег бедолаги охотник закурил. По его прикидкам, потерпевший наверняка примерз к снегу, и потому его надо было вынимать очень осторожно. Аккуратно сколоть образовавшийся под его теплом лед и только после этого поднимать наверх. Вскоре подъехали взволнованные экспедиционщики. Охотник спустился вниз первым, помог поднять человека, который не подавал никаких признаков жизни, хотя наружный осмотр показал, что у него все в целости. Подняли и медведя, который оказался довольно крупным самцом. Усун Бачыык удивился — обычно самцы в берлогу не ложатся, делают это очень редко и на короткое время. С другой стороны, подумал он, им всем повезло, что в берлоге не оказалось медведицы с медвежатами, тогда уж точно бы никто не поручился за благоприятный исход. Погрузив в одни сани человека, в другие — тушу медведя, все гурьбой направились к жилью.
В жарко натопленном доме пострадавшего по совету охотника раздели догола, а затем осторожно растерли его тело сухой древесной трухой, предусмотрительно привезенной Усун Бачыыком. Вскоре бесчувственное тело порозовело, затем зашевелились кончики пальцев, вздрогнули ресницы, и вот мужчина уже открыл глаза. Поняв, что жив, хотел что-то сказать, но губы его еще не слушались. Ему тут же влили в рот неразбавленный спирт…
Когда Володя, так звали «воскресшего» русского парня, более-менее пришел в себя, его одели и усадили за стол. Ему рассказали, что его спас великий эвенкийский охотник Усун Бачыык. Володя до отъезда охотника в поселок не сводил с него благодарного взгляда и все сокрушался, что ему нечем отблагодарить своего спасителя.
Великий охотник Усун Бачыык смотрел на взволнованных членов экспедиции и думал о том, что надо благодарить непреложные законы Севера, которым подчиняются даже великие звери. Белый медведь не разорвал свалившегося на него человека, ибо для него он был слаб и мал. Он не преступил этого закона, даже зная, что добром это для него не кончится…
* * *
Ааныс решилась выйти на улицу, когда свет за окном только приобрел слегка голубоватый оттенок. Она насыпала на донышко ведра углей из печки и, держа его перед собою, как щит, осторожно вышла во двор. Раздула огонь костра возле входа, подкинула дров и с охапкой поленьев быстро зашла обратно. Приготовила завтрак и разбудила мальчиков, когда окончательно рассвело. Младшенького, которому они с мужем еще не придумали имени, покормила грудью, а Ньукуусу сказала, чтобы поскорее доел завтрак. «А то наша медведица с медвежонком уйдут в берлогу, и мы их уже не увидим», — добавила она ровным голосом, успокаивая себя и сына.
— Мама, а медвежонок совсем маленький?
— Не совсем. У него уже мягкая пушистая шерстка, короткие, но толстенькие лапки и черные-черные глазки-пуговки.
Ааныс расстелила на нарах оленью шкуру, пристроила туда удобнее младшенького сына, одела Ньукууса и оделась сама. Огляделась, взяла ведро для моржового жира и почему-то еще палку из тальника.
Лучи солнца, пока еще не видимого из-за горизонта, окрасили небо на востоке в нежно-алый свет. На другой стороне небосвода, будто вылинявшего после долгой полярной зимы и потерявшего сочные краски, был виден бледный серпик луны. Все говорило о том, что уже через несколько дней покажется солнце. Для тех, кто живет за полярным кругом, это целое событие — радостное и волнующее, непередаваемое в своей первозданной красоте. Сначала горизонт на востоке купается в ярких лучах светила, но его самого еще нет. И так несколько дней. Только потом появляется краешек солнечного диска, который с каждым днем становится все больше и больше, пока однажды не предстанет полным кругом — красным-красным, как будто его только что выковал небесный кузнец. Еще несколько дней, прежде чем краснота пройдет, — и солнце, новенькое и чистенькое, засияет на весь заждавшийся его полярный мир.
Сейчас до этого дня было еще довольно далеко, но просторы застывшего подо льдом моря были видны уже до самого горизонта. Ааныс пропустила вперед сына, пусть, подумала она, медведица с малышом видит, что я тоже с ребенком, что я тоже мать.
— Мама, брось эту палку, а то медведица подумает, что это у тебя ружье.
Ааныс удивилась словам сына, но мысленно похвалила его и отбросила палку в сторону. Где же они, подумала она, разглядывая издали лабаз. Медведицы не было. Зато на снегу под лабазом было хорошо видно, как она попировала. По всей видимости, они ушли спозаранку. Ааныс с сыном направились к навесу из почерневших досок, где в бочках хранился моржовый жир. Женщина только хотела было начать набирать его в ведро, как вдруг прямо перед ней, словно из-под снега, выросла медведица. Она стояла на задних лапах. Огромная. В два раза выше женщины. Ааныс застыла в ужасе, но кричать и делать резкие движения не стала, даже чувствуя на себе дыхание великого зверя, она продолжала спокойно стоять. Их глаза встретились. К своему удивлению, ничего опасного для себя в этом пронзающем насквозь взгляде медведицы Ааныс не увидела. Он как будто говорил ей, что ее бояться не стоит, она тут по своим делам.
Медведица опустилась на все лапы, медленно повернулась и пошла. Только теперь Ааныс разглядела, что впереди нее белым шариком катится медвежонок.
— Ой, какой хорошенький! — вывел ее из оцепенения голос сына. Она даже не успела понять, где он был все это время. — Ты не испугалась, и я тоже не испугался. Ты же сказала, что это добрая медведица со своим медвежонком.
— Да, сынок. Добрая…
В метрах тридцати от них медведица-мама остановилась, снова привстала на задние лапы и посмотрела в их сторону. Медвежонок обогнал ее и пустился вперед. Затем медведица опять опустилась на четыре лапы и сквозь снежные наносы продолжила свой путь к морю. У Ааныс отлегло от сердца.
* * *
Ньукуус, который впервые в жизни увидел медведицу и ее малыша, застыл от восторга. Ему было невдомек, что в эти мгновения пережила его мама. Мальчишка долго, до рези в глазах, смотрел на то исчезавших, то появлявшихся в бесконечных снежных барханах медведицу с медвежонком, направлявшихся к морю.
Опасность вроде миновала, но Ааныс, так же молча смотревшая вслед уходящим зверям, особой радости не испытывала. Она вдруг почувствовала себя полностью опустошенной, у нее подкосились ноги. Только сейчас до нее дошло чувство смертельного страха. Сидя на снегу, женщина явственно ощутила, что в ее жизнь вошла неведомая сила, которой она противостоять не может. На глаза сами собой навернулись слезы. Потом она еще долго сидела, ожидая, когда успокоится сердце, готовое выскочить из груди, и пыталась понять причину неосознанной тревоги, которая поселилась в ее душе. Почему приходила медведица? Неужели Баай Байанай таким образом дает ей знак и великий зверь — это предвестник их будущих лишений и скитаний? Что будет с ними, если с Андреем что-то случится? Он ведь тоже охотник, слава о котором гремит далеко за пределами Тумата. Нет! Ааныс отогнала эту мысль. И вдруг там, на краю Земли, на забытом Богом острове Куба Арыыта, недалеко от крохотного балагана, торчащего, словно рукоять охотничьего ножа, она поклялась, что выдержит все, что с ней и ее детьми ничего не случится, что они переживут любые испытания. Потом как человек, принявший важное решение, она успокоилась, встала и отряхнулась, набрала моржового жира и зашагала в сторону жилья.
За нескончаемыми домашними хлопотами время летело незаметно, но теперь в голове Ааныс крутились другие вопросы: как рассказать мужу о том, что приходил великий зверь и она подвергла себя и сына смертельной опасности? Как рассказать ему о том, как она ощутила на себе дыхание великого зверя? Как передать ему, что она почувствовала, когда они с великим зверем молча смотрели друг на друга? Вопросы, вопросы…
Мать с сыном были уверены, что их муж и отец приедет именно сегодня. Ньукуус снова, с особой тщательностью счистил иней изнутри окошек, и в балагане опять стало светлее. Тем временем Ааныс занималась обедом, и вскоре ароматный запах вкуснейшего наваристого гусиного супа заполнил балаган.
* * *
…Застоявшиеся ездовые собаки рванули было с места во весь опор, но Андрей как опытный каюр попридержал их. Через пару километров он остановил собак, дал им опорожниться и только после этого пустил упряжку ровной плавной рысью.
— Ток-ток! — погонял время от времени Андрей своих собак. — Ну, Чолбон, давай! Басыргас, не дергайся! Ток-ток!
Нарты по накатанному после Большого ветра снегу скользили легко, и собаки быстро втянулись в размеренный бег. Только клубилась за нартами снежная дымка. Время летело незаметно. Вставший спозаранку Андрей почувствовал, что слегка проголодался, да и собакам надо было дать передохнуть, и потому он решил сделать остановку и перекурить. Первым делом он подошел к собакам. Зная, что они ревнуют хозяина друг к другу и любят ласку, Андрей потрепал, погладил и сказал каждой ласковое слово. Затем внимательно осмотрел грузовые нарты для дальних поездок с восемью поперечными скрепами и только после этого, удовлетворенный увиденным, уселся покурить.
Дым папиросы приятно щекотал ноздри, а он думал о том, что проехал уже половину пути. Если продолжать в таком темпе, можно успеть домой еще засветло. Он опять вспомнил домочадцев. Лишь бы дров им хватило, о продуктах он не беспокоился. Как не беспокоился и за жену, которая пережила не один Большой ветер. Андрей в Ааныс был уверен как в самом себе. «Ну, скоро я уже приеду», — подумал он. При этой мысли на его душе потеплело, и он невольно улыбнулся.
…Еще две короткие остановки, и, как изначально предполагал Андрей, они добрались до своего жилища. Было еще светло. Он удивился тому, что его не встречает привычным лаем домашняя собака, и лишь на снежном пригорке недалеко от балагана стояли Ааныс и Ньукуус и смотрели, как он подъезжает. «Видимо, услышали лай моих собак», — предположил Андрей.
Ааныс с сыном скатилась с горки навстречу, помогли собакам затащить груженую нарту на пригорок, и вскоре те уже остановились возле продуктового лабаза.
— Отец! Мы видели медведицу с медвежонком! Он такой маленький! Они в ту сторону пошли! — выпалил возбужденный и радостный Ньукуус одним духом.
— Да ты что! Говоришь, с медвежонком? — Андрей поднял сильными руками сына и посадил на нарты. Вопросительно посмотрел в сторону жены.
— Правда, — тотчас сказала Ааныс. — Видимо, берлога тут у нее. Спокойная была, не напугала нас.
— Да тут она вволю наелась, — сказал Андрей, заметив следы медвежьего пиршества. — Такой жир бьет по суставам, так что далеко она не должна уйти. Сходить что ли за ней пока еще светло…
Собаки, взявшие запах зверя возле обглоданных костей, вздыбили на холке шерсть и начали рычать. Некоторые — выть и остервенело лаять.
— Ты что, Чолбон, зверя отпугиваешь? Ну-ка перестань выть! — Андрей специально пожурил своего любимца, чтобы другие не так уж сильно ревновали его.
* * *
— Может, сначала чайку попьешь с дороги, а потом уже посмотришь? — сказала Ааныс рассудительно. — Говорю же, медвежонок еще совсем крохотный, видать, всего пару дней назад выбрался с матерью из берлоги. Так что они все равно далеко уйти не могли. И потом разве зверь, обнаруживший лабаз с готовой едой, может просто так ее бросить?
Слова жены звучали убедительно. Едва Андрей переступил порог, как ему в нос ударил ароматный запах гусиного супа, его обдало домашним уютом и теплом, по которым, как сейчас осознал, он очень соскучился. По привычке человека, зашедшего после долгой дороги в дом, он сразу очистил образовавшийся от дыхания лед на песцовой оторочке шапки. Повесил сушиться рукавицы, а затем, с помощью сына, снял надеваемую через голову зимнюю кухлянку. Она у него была двойная — мехом вовнутрь и снаружи. На Севере всегда надо одеваться так, как одевались живущие здесь испокон веков люди, — это удобно и, главное, тепло.
Сидя перед печкой, Андрей вычесал из бородки ледяные сосульки, по-якутски понюхал Ньукууса и крепко обнял его.
— Ты посмотри, Аанчык, какой у нас большой сын стал! В следующем году возьму его на охоту вместе со старшим братом. Уже помощники выросли!
С этими словам Андрей начал вытаскивать содержимое весьма объемистого мешка, привезенного из поселка. На столе появились абрикосовый компот, плиточный шоколад, русский хлеб из местной пекарни, сливочное масло, кусковой сахар, пачки папирос «Беломорканал» и много другого добра. Ньукуус прыгал от радости, Ааныс с удовольствием смотрела на все это, радовался и сам Андрей, но постоянно думал о медведице с медвежонком.
— Ну, какие новости? Как поживают люди? — спросила спокойным голосом Ааныс, разливая чай. И вдруг поняла, что жалеет мужа. Сейчас он, еще не отдохнувший толком с дороги и соскучившийся по семье, пойдет выслеживать великого зверя. По-другому поступить он не может. Она своего мужа знала хорошо. А вдруг… Ааныс попыталась отогнать от себя нехорошие мысли. И еще более спокойным голосом продолжила расспрашивать мужа о жизни знакомых. У нее была особенность, которая, быть может, помогла им с сыном сегодня при встрече с медведицей с глазу на глаз. Чем тяжелее была ситуация, тем она становилась спокойнее, не теряла самообладания там, где многие мужчины начинали нервничать, она вела себя очень рассудительно.
Андрей, конечно, догадывался о том, что творится сейчас в душе жены и потому старался показать радость от возвращения домой. Он действительно был рад тому, что Ааныс с детьми благополучно пережили его отсутствие и с ними ничего не случилось. Разве может быть что-то лучше для главы семейства, часто вынужденного скитаться вдали от дома? Вот только медведица… Великий зверь никак не выходил из головы, и потому к супу, каким бы вкусным он ни был и как бы ни дразнил ароматом, Андрей почти не притронулся, зная, что ему сейчас плотно есть нельзя. Тем не менее он не торопясь рассказал новости, поведал о житии-бытии общих знакомых в поселке.
— В Тумате, говорят, люди нынче вдоволь рыбы наловили. Ачикасовы, Шумиловы, Усун Кестекюн, у которых я останавливаюсь, на участке Бааччах — недалеко от протоки Кындака, добыли немало морского зверя. Также говорят, что нынче будет много песца. Люди предвкушают деньги. На следующий день после того как я приехал, мы с моим другом Тыппыы отправились на сопки Тумата. Были там всего два дня, но повезло, мы почти сразу наткнулись на стадо оленей. Байанай нам дал восемь голов. Я сейчас пока только одну тушу привез, остальные заберу, когда поеду в поселок за Егорушкой во время весенних каникул.
Также Андрей с удовлетворением поведал о том, что его песцы ушли по 800 рублей, и он смог рассчитаться со всеми долгами, вдобавок еще и две рыболовные сети купил. Потом, вспомнив, передал жене письма от ее подруги Онньурки, а также от Улахан Кычкина.
— С Егорушкой все нормально. Вот этот компот он братьям велел купить в качестве подарка от него. Ну, а вы как без меня тут жили? Дрова, небось, давно вышли?
— На наше счастье дрова закончились, как раз когда стихла пурга. Ну, потом пришлось старые запасы рубить. Керосина не осталось.
— Я привез. И свечей тоже. Надолго хватит.
— О-о, это хорошо! Андрей, может, ты на этого зверя завтра пойдешь? — спросила как бы между прочим Ааныс.
— Какое там завтра! — моментально ответил Андрей, как будто только и ждал этого вопроса. На самом деле так и было. Ему, честно говоря, стало легче от того, что Ааныс спросила об этом сама. — Байанай же от меня отвернется! Да и собаки не успокоятся, всю ночь будут лаять и выть. Ты лучше занеси рыбы для собак, приду — покормлю. Сейчас с собой только Торгоно возьму. А ты, Ньукуус, пока никуда не выходи.
Андрей занес с улицы карабин, дал ему отойти немного от холода возле печи, потом тщательно протер со всех сторон. То же самое он проделал с предварительно вынутым затвором, завернув его потом в отдельную тряпицу. После этого он немного успокоился и с удовольствием выпил с блюдца еще одну чашку горячего чая. Его пальцы при этом заметно дрожали. Но Андрей думал о том, что сегодняшняя медведица — это воплощение сна, который приснился ему накануне в Сагастыре.
В это время Ааныс занесла в дом полный таз ряпушки. Она ловко обстучала их и, разделив, пристроила оттаивать на шесток печи. Затем откуда-то из изголовья нар вытащила легкую пыжиковую парку, подбитую шкурами песца. Чуть смущенно протянула мужу.
— Вот, я закончила наконец. Может, наденешь ее?
Андрей с благодарностью посмотрел на жену. Сразу же с радостью примерил. Что он мог еще сделать перед тем, как идти на великого зверя? Парка, теплая и легкая, сидела как влитая. Сказал, что в ней он и пойдет, и сразу спрятал за пазуху тряпицу с затвором. На улице он поднял свернувшегося калачиком спавшего Торгона и смахнул рукавицей иней с собаки. Остальные завистливо заскулили.
— Чолбон, ты тут присмотри за остальными. Не шумите! — сказал Андрей и, притянув любимого вожака упряжки к себе, ласково потрепал его. Тот с благодарностью лизнул в ответ лицо хозяина. Остальные собаки, конечно, опять же завистливо заскулили.
Охотник обмотал себя несколько раз длинной прочной веревкой из кожи морского зверя, проверил, на месте ли нож, поправил карабин и, подозвав Торгона, направился к северной оконечности острова.
Андрей шел и вспоминал, как несколько лет назад добыл медведицу с медвежонком. Именно тогда он впервые увидел глаза великого зверя, глядевшие на него в упор. Вспомнил слова стариков о том, что пригвожденные на месте недвижным взглядом хищника охотники бывают обречены. Мало кто из людей может выдержать этот проникающий до позвоночника парализующий взгляд. На его счастье, он свалил медведицу одним выстрелом. И опять же удивился тому, что пока он вскидывал карабин и целился — ему показалось, что прошла целая вечность, — великий зверь продолжал смотреть на него и ни разу не моргнул. Грянул выстрел. Медведица свалилась на спину, ее глаза потухли, но перед уходом в небытие в них на мгновение вспыхнули леденящие душу красные огоньки. Словно последние угли догорающего костра…
Когда Андрей рассказал об этом знакомому охотнику Хасчыту, тот промолвил, что, если зверь свалился на спину, это добрая примета, и Байанай добывшего его человека возрадовался.
…В наступающих сумерках были хорошо видны голубоватые ледяные торосы, громоздившиеся у морского берега. Это только кажется, что в первозданном величественном безмолвии человеческому глазу не за что зацепиться. Охотник сразу разглядел цепочку следов медведицы, увидел место, где медвежонок несколько раз скатился с высокого тороса, пока мать не помогла ему. Проследив взглядом дальнейший путь зверя, Андрей предположил, что медведица решила срезать путь и прямиком направилась к берлоге через торосы. Ему оставалось только идти по следам. Торгон, как опытная и не раз бывавшая на охоте собака, молча бежал рядом с хозяином. Он знал, что его очередь еще впереди.
Вскоре Андрей разглядел на крутом береговом склоне чернеющий лаз берлоги и решил, что обойдет ее со стороны, поднимется наверх и приблизится к медведице оттуда. Как бы ни был силен и ловок зверь, это даст человеку некоторое преимущество. Вряд ли он попытается вскарабкаться по крутому склону прямо на охотника, скорее всего, медведица скатится вниз, и Торгон, самый отважный из его собак, не должен дать ей уйти в торосы. Там и настигнет ее Андрей. Он осторожно достал затвор, вставил в карабин, затем зарядил его.
Как только Андрей достиг нужного ему места и сделал вниз по склону несколько шагов к берлоге, неистово залаял Торгон. В мгновение ока взметнулся снег, и медведица выскочила наружу. Опытный охотник понял, что она защищает своего медвежонка, иначе хитрый зверь под пули бы не полез. От яростного лая бесстрашного Торгона, чуть ли не вцепившегося в нее, медведица рассвирепела, и Андрей увидел пламенеющий от злобы взгляд великого зверя. Он вновь, как некогда, весь похолодел, но привычным движением спустил курок, и страшные огни тотчас погасли. Но другие — пока еще не свирепые, ничего не понимающие и испуганные, смотрели на охотника из глубины берлоги. Это был медвежонок…
* * *
Эхо выстрела разнеслось по всему острову. Ааныс подождала второго, но он не прозвучал — ее муж был великим охотником, слава о котором давно перешагнула окрестности Тумата.
— Наш мудрый покровитель, могущественный Баай Байанай! К тебе обращаюсь! Ты, подаривший великому охотнику большого зверя, не лишай нас доброго своего расположения! Здоровья и изобилия не лишай нас! — С этими словами Ааныс покормила огонь жирными оладьями, которые успела настряпать в ожидании мужа.
…Предчувствия ее не обманули — эта охота оказалась последней для Андрея. Вскоре он неожиданно заболел, лечился сначала в Тикси, а последние дни и часы жизни провел в родном Болтогинском наслеге Чурапчинского улуса, где и был похоронен. Ааныс оставалась на острове с детьми, где ей и сообщили о смерти мужа. Женщина стоически выдержала горе, поскольку всегда знала, что законы Севера никто не отменял. Она с удивлением вспоминала потом клятву, которую дала, сидя на снегу после встречи с медведицей, когда ощутила дыхание Великого зверя: «Я выдержу все, со мной и с моими детьми ничего не случится, мы переживем любые испытания»…
С отплывающим в Сагастыр катером, последним перед ледоставом, Ааныс с детьми покинула остров. Стоя на палубе утлого суденышка вместе с Егоркой, Ньукуусом и малышом на руках, она сквозь слезы всматривалась в свой милый, вмиг осиротевший балаган, который больше не увидит никогда. Он был для нее самым родным местом в этом неприветливом суровом краю, где она провела с любимым мужем самые счастливые годы своей жизни.
Вскоре балаган, торчавший на острове Куба Арыыта, словно рукоять охотничьего ножа, исчез из вида навсегда.
28 июля 2017 г.
1 Традиционное зимнее жилище якутов — прямоугольное строение, сложенное из бревен, с пологой крышей.
2 Оленья или лосиная замша у народов Севера.
3 Летнее якутское жилище — конусообразный шалаш из жердей, обтянутый берёстой.