Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2019
Из раннего своего детства не помню я ни букварей, ни сказок. Наверняка они были, просто не оставили ярких впечатлений в детской душе. Первыми книгами, которые я отчётливо помню, были «Графиня де Монсоро» Александра Дюма и «Цусима» Новикова-Прибоя. Мне было шесть или семь лет, может быть восемь, я стоял в родительской комнате с томом Дюма в руке и пересказывал папе с мамой содержание только что прочитанной главы, а мама и папа хохотали. Почему они смеялись, мне было не понять. Книга была очень грустной. «Цусиму» я уже не пересказывал никому. Вообще я понял, что настоящая книга должна быть толстой и трагической. Потому что это литература. А не мультики. Мультики короткие, и в них всё всегда хорошо заканчивается, потому что мультики — это для детей. А для взрослых есть книги. Книги — они про жизнь. А жизнь очень длинная и заканчивается всегда плохо. Да и жить грустно. А вовсе не весело. А мультики ложь. Когда заяц издевается над волком, то это вовсе не смешно. Волку больно. И он не выжил бы. Его бы отвезли в больницу, и он бы там умер. А все смеются. Все хотят меня обмануть, внушить мне, что жизнь короткая и весёлая, как серия «Ну, погоди!» Но это неправда. Жизнь длинная. Мои мама и папа живут уже почти сорок лет и до сих пор не умерли. И я тоже буду жить долго, может быть, лет тридцать или даже сто. И всю жизнь мне будет печально и грустно. Поэтому лучше читать книги, толстые и печальные книги, чем смотреть глупые мультики. Книги подготовят меня к жизни, а мультики нет.
Но самое странное, не сильное, а странное влияние на меня имела книжка детской фантастики «Обыкновенная Мёмба» авторства советского писателя Владимира (по другим данным — Виталия) Мелентьева.
«…В этот момент юрта явственно качнулась и стала слегка потрескивать. — Выключить свет! — вдруг крикнул молчаливый серебряный проводник. — Немедленно выключить свет! Когда свет погас, все невольно стали смотреть на купол, сквозь который пробивались лучи, пронзительные и злые. Синие, алые и зеленые. На куполе передвигались — медленно и могуче — алые полосы, зеленые зигзаги и синие квадраты. Они сплетались в жуткую живую вязь, которая словно струилась по изгибающемуся куполу подводной юрты. — Мравиши! — в ужасе закричали грши и, сами того не замечая, стали сбиваться в кучки, как можно теснее прижимаясь друг к другу».
Мы тогда ничего не знали про Говарда Лавкрафта. И только теперь я понял, что Мелентьев был таким советским Лавкрафтом. За маской детского фантаста а-ля «Гостья из будущего», за прикрытием книжек про коммунизм на других планетах скрывались тексты снов и ужаса. Кошмары, вполне кошмарные не только для детей. Меня и сейчас охватывает страх, когда я вспоминаю про то, как впервые увидел мравишей. Если бы не звуковое оружие, они бы… они бы нас… я не знаю, что. Они бы сделали с нами что-то ужасное. Что-то такое, чему нет описания в человеческом языке.
Я читал «Мёмбу» раз десять или, может быть, сто. У меня этой книжки не было, и я приходил в гости к тете, специально, чтобы почитать. Мой старший кузен проверял меня, принимал у меня экзамены по «Мёмбе». Он открывал книжку наугад, начинал читать, а я продолжал наизусть до конца страницы. Я помнил не только текст, я помнил, где заканчивалась каждая страница, и расположение абзацев помнил наизусть.
«— Понимаешь, что странно… — проговорил Мрн. — Когда я услышал о вылазке отариев, мне сразу показалось, что в океане что-то не спокойно. Только я не могу представить, что именно. А сейчас… сейчас… Тебе не кажется?.. — Что в воде что-то дрожит? — Да. Какая-то странная дрожь. Виктор ничего не понимал. В своем костюме он чувствовал себя вполне нормально. — И потом, мои друзья что-то явно хотят сказать. Они словно предупреждают о чем-то… Брат с сестрой помолчали, и Дбн решила: — Мне кажется, что нам лучше возвратиться. Мне и вправду не по себе… Какое-то странное предчувствие. А какое — не знаю».
С тех пор я прожил уже сорок шесть лет. И пока все происходит именно так, как предсказывала литература: долго и грустно. А еще все время какое-то странное предчувствие. И хочется возвратиться. Знать бы, куда.