Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2019
Она попала мне в руки года через три после своего появления в России, а издали ее в 1981-м. Сейчас это все вообще выглядит историей не очень понятной — почему решили перевести? Почему эту жестокую книгу выпустила «Детская литература»? Нынешние защитники детей от жизни непременно налепили бы ярлык «18+» или даже запретили. А вот в тоталитарном Союзе случались такие чудеса. Может, все, конечно, из-за того, что Тонино Гуэрра был большим другом Союза. А может, просто повезло. Да, определенно повезло.
Книгу принесла мама: «Вот, что-то про рыцарей, тебе понравится». Тонино Гуэрра и Луиджи Малерба. «Истории тысячного года». Фамилии авторов мне ничего не сказали, разумеется, да и мама, рискну предположить, не знала, что первый писал сценарии для Феллини, Антониони и Тарковского, а второй — известный дома, в Италии, неоавангардист.
Зато на обложке — три странных человека с громадными носами, из которых один — в доспехах. Что-то про рыцарей. Внутри — они же, и другие, тоже странные, и тоже все с большими носами. В доспехах, в рванине, в мантиях. И все пытаются друг друга убить. Шпаги, копья, вертел. Костер, в котором горят. Река в которой тонут. Михаил Ромадин явно оттянулся, когда это все рисовал. Дал себе волю. Угадал, увидел за словами ровно то, что хотели сказать два веселых итальянца.
Ну, конечно, я начал читать. «Ворон покружил над полем боя и, когда утих шум и грохот, полетел предупредить стаю. Уцелевшие воины умчались, кто на конях, а кто и на своих двоих, а те, кто остался неподвижно лежать на земле, безмолвствовали. Никто даже не шелохнулся, и хоть у некоторых глаза и рот были открыты, они не произносили ни слова и ничего не видели. Вокруг царили тишина и покой, струи дыма от горящего сухого кустарника и подожженных повозок вздымались ввысь. Повозки горели вместе с конями, дым клубился в небе и растекался серой предгрозовой тучей. А потом прилетели черный дрозд и сорока и принялись за дело. Они всегда прилетают первыми, даже раньше воронья и грабителей. Дрозд выклевывал у мертвецов глаза, а сорока искала золотое сверкающее кольцо, но ничего похожего не нашла среди железного хлама: копий, шпаг, алебард и продырявленных, пыльных кольчуг».
В общем, Лев Вершинин, переводивший книгу, тоже явно наслаждался текстом. И да — спасибо странностям советской издательской политики за наше счастливое детство. Нет, определенно, теперь так уже не делают. Разучились. Не смеют. Разве ж можно такое? Деточка же может заплакать. Получить психологическую травму. Просто расстроиться.
Одна молодая мать недавно жаловалась мне, что не может читать детям Пушкина. Там ведь, в «Сказке о мертвой царевне», эти чудовищные строки!
Перед утренней зарёю
Братья дружною толпою
Выезжают погулять,
Серых уток пострелять,
Руку правую потешить,
Сорочина в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса.
Ужасно, действительно. Как мы после всего этого выжили, просто непонятно. Хорошо, что есть теперь сознательные матери, разнообразные активисты и профильные федеральные агентства, готовые спасти детей от этого кошмара. В общем, современных детей жалко, а мы вернемся в средние века.
Три человека с невообразимыми именами — их зовут Тысячемух, Початок и Недород — встречаются на поле отшумевшей битвы и от безысходности становятся друзьями. Начинается их путешествие без конца. Никаких возвышенных материй — они просто ищут еду. На протяжении всей книги и всего своего жутковатого и смешного пути они ищут еду. Их мечта — наесться досыта.
А вокруг — Европа тысячного года, ждущая конца света. С религиозными шествиями и бесконечными войнами. С чумой и казнями. И с голодом, конечно. Голод — четвертый главный герой в этом повествовании.
Текст — колючий, слова царапают глаза. И картинки колючие — может, из-за обилия холодного оружия в руках у большеносых людей, а может, просто потому что художник сумел почувствовать текст. И все это — страшно. И увлекательно. И удивительно. И невероятно смешно.
Юмор тоже колючий, родом как раз оттуда — из средневековой Европы, где вчерашние варвары любили играть словами и во всем прозревали символы. Где слову верили больше, чем собственным глазам, и считали, что слова, расставленные в правильном порядке, творят мир. Не особенно, кстати сказать, уютный мир, но другого у нас все равно нет.
Авторы своих героев не щадят, потому что ведь и мир, по которому они бродят, тоже никого не щадит. Не щадят, но любят, и книга — у которой нет счастливого финала, или даже вовсе никакого финала нет, — превращается в оду настоящей дружбе.
Мир зол, а человек хрупок, вот что они, пожалуй, нам говорят. Жизнь ничего не стоит, но тем она дороже. И если к ней относиться легко и весело, страха в ней будет не меньше — просто страх хоть на время перестанет ею править.
Многим странным в себе я обязан этой книге — от неослабевающего интереса к средневековой истории и до тяги к безжалостным шуткам. Не то чтобы я научился шутить так же, как шутят Гуэрра и Малерба над своими героями и своими читателями, но я старался. Я учился. Я даже не знаю, сколько раз я в детстве царапал глаза об этот колючий текст. А потом книгу взял у меня почитать приятель и не вернул. Семья его переехала в другой город, ну и в суматохе… Понятно, в общем, как это бывает. Мы бредем сквозь недобрую жизнь, наши книги тоже, иногда дороги расходятся, мы теряемся.
Я даже тосковал по ней, как тоскуют по человеку. Искал в библиотеке — и не нашел. А потом — взрослым уже человеком — встретил в букинистическом. И обрадовался книге. Много лет уже — снова, как раньше, — бредем вместе. Больше, надеюсь, она меня не бросит.
Мир, в котором мы с ней бродим, конечно, покомфортнее, чем мир Тысячемуха, Початка и Недорода. Но безумия и зверства в нем тоже хватает. И раз уж все так, лучше рядом иметь проверенного старого друга. Едва ли спасет от беды, но мы хотя бы посмеемся над бедой вместе, а это, знаете ли, тоже немало.