Из цикла «Штукарство»
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2019
Лейбов Борис Валерьевич родился в 1983 г. в Москве. Образование высшее, специальность «социолог». Окончил ВКСиР, мастерская Олега Дормана, специальность «сценарист». Автор сборника рассказов «E-klasse» (под псевдонимом Леонид Левин; изд-во «Альтернативная Литература», 2013). Печатался в альманахе «Литературные знакомства». Живет в Москве. Предыдущая публикация в «ДН» — 2018, № 5.
Чайкино гнездо
Мы сидели в кафе на Таганке. До девяносто восьмого года оставалась неделя. За окнами шевелился принос — вдовы, алкаши, фильтры. Первые несли монеты, крестики, цепочки, коронки. Последние скупали и несли нам. Не чаще чем раз в час забегал Федя по кличке Сито и показывал что-то более-менее ценное. Водка пилась лениво, настроения не было, а все потому, что Игорёк отжимал у меня уже вторую сотню в нарды.
— Еще по одной? — Он выиграл в очередной раз.
Входная дверь открылась, и, занося с собой снежный ветер, вошел Валера, любимый всеми здешними. Обойдя круг почета и поздоровавшись даже с официантом, Валера тяжело сел за наш стол. Игорёк и я сидели молча и ждали — чего, сами не знали, но не просто же так приперся Валера в такую погоду. Он молчал и вдумчиво рассматривал игральные кубики. Был он, как мне тогда казалось, взрослым и каким-то надежным. Ему одному среди нас уже перевалило за тридцатник. Был у него и живот, и жена беременная, и «круизер».
— Ну? — не выдержал Игорёк.
— А? — Валера очнулся, махнул бармену и заговорил тихо и быстро.
У нас был странный обычай. Нельзя переспрашивать, так что слушать и вникать приходилось с ходу, и сразу действовать, ну а если нет, то бегай всю жизнь, как Федя, по Гончарному переулку.
— Наши таврические копатели подняли реальный груз. Перепугались и закопали его обратно. Ночуют в палатках пеподалеку. Ждут подмогу. До смерти боятся хохлов. Надо съездить и все забрать. На машине. Там только по лому на тридцать пять килограммов, семь кувшинов.
— Ого! — Игорёк закурил.
— Рыжье? — спросил я.
— Ты тупой, Борь? Ты тридцать пять килограмм рыжей антики представляешь?
— Не догнал, извини.
— Орда всё, серебро. Но там навскидку около тридцати тысяч монет. На пару дачек можно просеять. Выдвигаюсь сегодня, кто со мной, тот в равных долях.
— Я пас, — сказал Игорёк. И не объясняя ничего (а был он, собственно, и не обязан), встал и пошел в туалет.
— Я еду.
Валера протянул мне руку. Ему принесли сотку, я дернул за компанию, и, не дожидаясь Игоря, мы встали. Я оставил ему на доске двести долларов и набросал поверх каких-то рублей за стол.
— Сначала на дачу, — сказал Валера уже на Ленинском. — Переодеться и перезарядиться.
Ситуация была следующая. Крышуемые нами копатели подняли неслабый клад в Крыму, а забрались туда зимой, так как в нашей полосе они при мерзлой земле остаются без работы. Территория эта, скажем мягко, не то чтобы не наша, это совершенно чужая, мутная, непредсказуемая поляна. Съездить в Крым и прикрыть москвичей — это как у пьяного мусора спросить его бабу на танец в День милиции в ресторане гостиницы «Космос». Предприятие рисковое, но клад интересный. Валера правильно думал ехать во всеоружии, но в одиночку. Как бы смотрелись пятнадцать-двадцать машин с московскими номерами, подъезжающие к палатке с тремя археологами?
План был прост. Дураков наших явно пасли. Надо было внезапно нарисоваться, и так как пасет обычно не больше одной машины, всех быстро убить. Погрузить клад. Отправить копателей поездом в Москву. Ну и самим раствориться по-быстрому. Границы и менты будут приоритетом Валеры, это по его части — платить и тактично договариваться. Хохлов буду бить я, судя по всему.
С Киевского шоссе мы свернули по указателю на Мартемьяново. Про эту Валерину дачу я даже не слышал. Думаю, и на Таганке никто не знал. На Николиной горе мы часто собирались поиграть в карты, там у Валеры был шикарный кирпичный дом под тысячу квадратов. Мы зашли в одноэтажную деревянную избушку. Внутри было холоднее чем на улице. Неприметный домик на шести сотках. Теперь я точно знал, где заляжет Валера в случае чего. В темноте я приметил портрет Есенина, сделанный выжигателем, явно неумело. В центре комнаты стояла покрытая пылью буржуйка. Воняло плесенью. Валера гремел где-то подо мной, в погребе. В буфете я разглядел несколько поллитровок «Столичной». Не спрашивая разрешения, ополовинил одну и с минуту помечтал о закуске.
— На, — Валера протянул мне целлофановый пакет. В нем был синий адидасовский спортивный костюм. Он уже был одет аналогично.
— Нечего удивляться. В джинсах и «саламандре» по ущельям бегать будешь?
— Зачем мне бегать? — сказал я так просто — все равно же надену.
Нашлись в подземном складе и кроссовки, и коричневая дубленка. Валера в черной. Он добил початую мной бутылку и несколько раз присел. Одежда была насквозь сырая. Я зачем-то тоже пару раз присел. Взял вторую бутылку и пошел обратно в машину, в белых кроссовках, как придурок.
Валера запер дом, затем калитку, с еще одним пакетом подтянулся в салон. Первый пистолет, «Макаров», он положил в бардачок. Второй, такой же, убрал в свою дверцу и накрыл газеткой. Себе в карман он сунул «ТТ», два других протянул мне. Один в дубленку, второй в треники.
— Запасных пуль нет.
Мы помолчали.
— С Богом!
Завелись. Поехали. По радио играли «Мумий Тролль», потом Текилуджаз, а под веселого Найка Борзова нас тормознули на Селятинском посту. Оставили сотню за запах и уже быстро, не останавливаясь, взяли прямой курс на запад.
Я сидел и вспоминал, как попал в наш клуб по интересам. Как пионером, собирающим значки, пришел на Таганку. Как ко мне подошел старый еврей и спросил, как пройти в Гончарный переулок.
— Так вот же, дедушка, вот он, за углом начинается.
— В жопу твой переулок, значки интересуют? — и повернувшись спиной к Садовому, развернул плащ, заколотый сверху донизу сокровищами.
Валера только начинал тогда, они с Игорьком кидали валютчиков. Подъедут, сто долларов поменяют, на следующий день двести, и так неделю-другую. Валютчик-еврей счастлив, и тут он получает заказ на пять тысяч долларов. Неделю собирает, обегав пол-Москвы. Приносит, довольный, подсчитывая прибыль, а ему в машине дуло, забирают пятерку и предлагают пожаловаться в ОБХСС. Раза два Валера с Игорьком исчезали с концами. Но это было самое начало и, как теперь казалось, сотню лет назад. Водка и подогрев сидения сделали свое дело, и я не заметил, как провалился в глубокий дорожный сон.
Когда я проснулся, было еще темно. То ли утро, то ли ночь. Зимой сложно разобрать, особенно с похмелья. В машине я был один. Где-то поблизости лаяла собака. По обе стороны тянулись гаражи. Впереди я смог разглядеть два силуэта. Тот, что покрупнее, точно Валера — его манера держать руки за спиной и кивать. Зазвонил телефон. Ого, два пропущенных.
— Але, Валер.
— Подъезжай к нам, — он махнул рукой. Я переполз через автоматическую коробку, завел «круизер» и плавно дал газу. Под колесами хрустел снег. Где-то глубоко в голове не прекращался похожий шум.
Мужичок указал мне фонариком путь в открытые ворота. Следуя за Валерой, мы зашли в бокс и заперли дверь на засов.
— Боря!
— Да.
— Можешь похмелиться. До Донецка веду я. Перед границей я тебя пихну, покажешь вот этот свой паспорт, если спросят. Пистолеты отдай пока. Водка в багажнике.
— А мы поесть ничего не прихватили?
— После поедим.
Мужик вовсю ковырялся под днищем. Валера подавал ему стволы, как только тот высовывал черную ладошку. Я даже не стал спрашивать, кто это. В углу стоял пень. Я сел на него, положил ногу на ногу. Улыбнулся, осмотрев свои треники и стал медленно тянуть водку. Пол-литра минут за пятнадцать. Я закурил, и сразу как будто стало все равно и все ровно. Какое время суток, какая зима, какой поход?
— Все, Валера, я спать.
Он прикручивал новые номера.
— Мы сейчас где?
— Под Воронежем.
— А в Донецк зачем едем?
— За донецкими номерами. Все, иди Борь, спи, после Донецка ведешь ты.
— Спокойной ночи, Валер.
Я перебрался на заднее сиденье, поджал ноги и накрылся дубленкой. Провалился в сон сразу, как будто оступился — и в пропасть… Проснулся уже в Донецке. Как и когда мы пересекли границу, я понятия не имел.
Донецк похож на Чертаново. Битый час катались мимо домов. Валера ругался по телефону. В итоге нашли. Нас встретил парень лет восемнадцати и проводил в обоссанный (как и все остальные, наверное) подъезд. Валера отдал ему ключи. Квартира, в которую мы попали, была, конечно, кромешным адом, года 88-го, наверное. Кухня обита вагонкой, в спальне фотообои-березки. Нас встретил высушенный мужик — Вячеслав. Лет сорока. Поздоровался. Спросил про дорогу. Позвал на кухню. В кастрюле — гора пельменей. Я стал есть. Запивал водой из-под крана. Теперь вести предстояло мне. Я был так голоден, что не вникал в разговор, не заинтересовался, куда ушли Слава с Валерой. В дверях они что-то говорили про «ненадолго».
Я помылся, лег на диван. Уперся взглядом в березки. Стал представлять стрелку. Мы стреляем — все падают. Хороший расклад. Они стреляют — мажут. Тоже хороший. Попадают в Валеру — плохой. Попадают в меня… Начинаю заново.
Слава вернулся один.
— Валера в машине спит. Велел тебе трогаться, как только будешь готов, — и отдал ключи от машины.
— Спасибо за обед.
— Смотри, не сдохни там, в Ялте, — улыбнулся мужичок.
— Почему в Ялте?
Я сел за руль. Валера тихо лежал на заднем сиденье и смотрел в серый потолок. Сколько, интересно, он выжрал? Я достал карту из бардачка, отмерил и подумал: «С Богом». Шел второй день нашего необычного путешествия. Я тронулся и уже только на трассе понял, какая жесть лежит на заднем сиденье.
— Сколько тут лошадей, Борь?
— Двести тридцать пять.
— Они привязаны к нам и несут нас на поле боя!
Потом он затих, но ненадолго.
— А ты когда-нибудь думал, что мы богатыри современности?
— Не доводилось.
И так часов шесть. Откуда я мог знать, что Валера вмазался? Он, должно быть, сейчас в отпуске от беременной жены, и это не менее важно для его «я», чем дело. Три раза он просил подобрать с обочины девушек и три раза звал меня и жидом, и фашистом, когда я не останавливался. На самом полуострове он вдруг уснул — минут на двадцать, а проснувшись, пришел в себя, сожрал каких-то таблеток, сбегал в кусты и пересел на переднее сиденье.
Мы взяли курс на татарскую деревню у подножия какой-то горы. Валера, как оказалось, хорошо знал Крым. Я здесь был впервые. Было тепло, где-то плюс десять, шел ливень, и мы ехали к татарам на бараний суп.
Утро третьего дня началось нехорошо. Еще во сне я слышал слово «хречка», «хречка», «хречка». Последовало два выстрела.
— «Г»!!! Четкое «Г»!!!
С одной стороны Валера, с другой — группа туристов, которые некстати устроили ревизию продуктов рядом с нами. Нервы на отходняке у Валеры, видать, сдавали. От залпа в воздух туристы собрались на очень скорую руку и растворились. Облака плыли по земле, гору я так и не увидел. Старый татарин принес нам еще по тарелке шурпы.
— Едем в Залупку. Там лежим до вечера. Ночью на раскопки.
Валера есть не стал.
На алупкинском автовокзале мы сняли у мужика дачу за двадцать долларов.
— Паспорта покажете?
Сам спросил, сам засмеялся.
— Ладно, — в ответ на молчание отдал ключи и ушел в единственный продуктовый.
Веранда смотрела на парк. Зеленая липа росла прямо перед домом — скорее хижиной, сколоченной из выброшенных досок и листов ДСП, местами — явно ворованный белый советско-школьный кирпич. Дождь закончился. После позавчерашней Москвы было приятно смотреть на зеленый цвет. Валера осмотрел дом и остался доволен, его настроение налаживалось.
— Пойду на второй, полежу перед работой. В десять разбуди.
Мне очень не хотелось оставаться в этот день наедине со своими мыслями, но выбора не было. Два часа дня. Я, в идиотском спортивном костюме, спустился к проселочной дороге. Перешел ее и прогулялся по парку. Крым. Зима. Ни души. Вышел я, не планируя, на все тот же вокзал и завернул в магазин. Хорошо, что тогда все брали доллары. Сейчас уже не увидишь такие купюры, как единичка, пятерка, двадцатка. Бутылка портвейна. Колбаса, открывалка, перочинный ножик, «Честерфилд» — и все у одной тетки, и все за пять долларов.
Когда я вернулся, на нашей террасе сидел молодой паренек — лет двадцати, наверное, может, чуть постарше. Обычный парень. В брюках и мохеровом свитере. Голубоглазый. По виду из работяг.
— Ты дачей не ошибся? — Я сел напротив и стал выгружать купленное на пластмассовый белый стол.
— Да нет вроде. Мне мужик на автовокзале сдал комнату.
— Вот сволочь, а я понял, что он мне всю дачу сдал.
— Он сказал, что москвичам первый этаж сдал, а на втором две комнаты свободны, выбирай любую, мол.
— Ладно. Боря, — я протянул руку.
— Дима, — обрадовался парень.
— Один?
— Нет, мы с женой, она вечером из Ялты приедет. У нее там родители живут.
— Чего в такую погоду приехал?
— А чего, в Днепропетровске лучше, что ли? Да и пить там уже все начали. Достало.
— А… Портвейн будешь? — Я откупорил бутылку и протянул Диме.
— Если только чуть-чуть, а то жена…
И сказав это, он залпом отпил треть. Мы закурили. Я был рад, что вот получается легко потрещать с человеком ни о чем. Я завидовал немного тому, что ночью, когда он заползет на свою жену, мы с Валерой будем бог знает где, или не будем.
— А чем занимаешься дома?
Бутылка была допита. Атмосфера располагала к пустой болтовне.
— Наш завод закрыли семь месяцев назад, и мы с женой и мамой делаем домашнюю колбасу.
— И что, втроем ее едите?
— Да нет, — засмеялся парень. — Мы делаем много, а в субботу и воскресенье я ею на рынке торгую. Мама еще подрабатывает консьержкой в одном доме, там…
Он махнул рукой — в сторону того самого дома, видимо.
Как появился Валера, я не услышал, но он стоял в шаге от Димы за его спиной и держал палец у рта. Я, как ни в чем не бывало, потянулся за очередной сигаретой, но сердце отчего-то забилось. Вдруг Дима вскрикнул. Валера тут же заткнул ему рот и стал бить по спине. Я не сразу понял, что бил он ножом. Дима смотрел на меня с ужасом, а я курил и понятия не имел, как мне себя в данный момент вести. Валера пырнул раз десять, не меньше. Он вытащил из паренька нож, вытер сорванным липовым листком и, сложив, убрал в карман дубленки. Дима повалился лицом на стол. Светло-серый свитер сделался мокрым и черным.
— А ты чего пьешь-то?
Валера недовольно посмотрел на меня.
— Пошли в машину.
В интонации чувствовался приказ.
Я никогда не убивал простых людей и никогда не буду. Мы ехали молча. Я думал о Диме и о том, почему у нас не принято ни о чем спрашивать. Даже после таганских мокрух чувствуешь себя как с похмелья, но если после водки с вечера утром пьешь еще немножко водки, то после дела обязательно тянет сделать что-нибудь хорошее: помочь бабушке или на ремонт церкви отстегнуть.
Валера съехал на обочину.
— Выйдем, прогуляемся.
Забыв про Диму, я вдруг подумал о себе, и колени стали как будто чужими.
— Пойдем туда, — Валера указал на красивый старинный дом на скале.
— Там что?
— Чайкино гнездо. Я там еще маленьким бывал, с отрядом.
Мы шли по бесконечным ступеням. Дорога бежала то вверх, то вниз. Шли мы через сад. Слышно было только море, где-то вдалеке. Валера шел сзади.
— А нам на раскопки не надо?
— Нет.
Я вдруг понял, что сейчас умру, и страшно испугался, но почему-то шел и не оборачивался, не задавал никаких вопросов. Был я абсолютно трезв, и мне хотелось одного: чтобы выстрел хлопнул как можно скорее.
Когда последняя ступень была пройдена, мы оказались на площадке. Вечернее море, чудный дворец… Снова пошел дождь. Я набрался смелости и воздуха и обернулся. Валера выглядел как ни в чем не бывало. Он прошел мимо меня, облокотился о перила и уставился на горизонт. Кажется, я остаюсь в живых.
— А ведь ты сегодня второй раз родился, Борь.
Я вопросительно посмотрел.
— Что, схавал днепропетровскую колбасу?
— Не понял.
— Все ты понял, Боря. Тебя, Борь, красиво грузанули. У твоего женатого друга один ствол под столом уже был прикреплен, второй — во внутреннем кармане куртки, которая рядом висела. Меня он поискал, обойдя весь дом, это после того как дождался, пока ты изволил по садам гулять. Ты бы лег, как только он меня увидел. Он ждал, что я появлюсь позже. Чтобы обоих.
Валера улыбался во весь рот.
— Белый «вольво» с московскими номерами на вокзале не приметил? В Алупке еще двое вроде остались. Один, как минимум. Меньше двух не бывает. Так что сейчас докурим и рвем в Москву. Уже без остановок. Поедешь, как ошпаренный. Ясно?
— А раскопки?
— Боря, я клад в Донецке забрал, мы его второй день возим. Не было никаких хохлов, понимаешь.
Я, если честно, туго соображал. Понимал я только одно: сейчас мы поедем, и поедем очень быстро, без музыки.
— Игорёк? — осторожно спросил я.
— Я же говорил, что ты все понял, — Валера был страшно собой доволен.
Улыбка триумфатора.
— Ты не подумал, чего он не поехал? Чего ссать пошел? За нами ехали уже по Ленинскому.
— А чего ты мне не сказал?
— А зачем?
— А чего мы сюда приперлись?
— А что, в Днепропетровске лучше, что ли?
Валера игриво передразнил покойного.
— Вот, Чайкино гнездо навестить, — резюмировал он.
По дороге в Москву я кое-что узнал. С клада мне ничего не перепадет, так как за вечер с портвейном бабла не платят. Также я узнал, что у Игоря сверленые кубики и выдают 4:3 либо 5:2 через два хода в среднем. Его место теперь занимаю я один, а половину его доли в перспективе получает Валера.
Девяносто восьмой Игорь не встретит. Его найдут с двумя огнестрельными тридцать первого числа — в машине, припаркованной у подъезда его подруги на проспекте Андропова.
В тот день я кину сто долларов побирающейся у выхода из метро «Таганская» бабушке. Столько же отдам на восстановление храма, того, что прямо за станцией, и переведу за руку слепого через Гончарный переулок — перед тем как засесть в ресторане и заставить Федьку уйти со мной в трехдневный запой.
Ворота Святого Якова
Будь я еврей не на половину, жил бы сейчас в «двушке» и ездил бы, ну, допустим, на «Тойоте». Но мать моя — женщина русская, кроткая и всепрощающая. Так что когда я увидел, как «Мерседес» сменил квадратные фары на овальные, было уже не до «двушки». Ксеноновый взгляд пленил. Всё ведь должно быть прекрасным в русском человеке: и душа, и автомобиль. Квартиру пришлось купить поменьше, ровно на комнату. Пускай. Зато дом новый. И так непросто было объяснить матери, заведующей франко-немецкого зала библиотеки им.Некрасова, откуда у оценщика из ломбарда (лучше выдумать не мог) средства на двухкомнатную. А вот соседям по клетке объяснять не понадобилось. Двое из следственного комитета, один из прокуратуры. Здороваемся в лифте. Все мы прекрасно знаем, откуда берутся деньги. Разница в одном: моя копилка смертных грехов потяжелее. Наверное, поэтому они слегка воротят свои трехподбородковые мордочки. А может, просто завидуют — у меня-то нет генералов, которые в любой момент «отстругают» на ковре за недостачу. «Мерседес» стоит под окнами, черный. На снегу. Глаз не оторвать. Мама про него не знает. Она считает, что тридцать — «семейный» возраст.
— Квартира своя, Борь! Своя! Пора уже и мне на дачу, с внуками поиграть. У Твардовского в твои годы уже две дочери было!
Мама с детства любила Твардовского. Ну ничего. Зато у него пятисотого «Мерседеса» не было в мои годы. Ну не пятисотого, а триста двадцатого. В салоне я попросил снять цифры, тоже, наверное, по велению своей полурусской души.
День начинался удачно. Утром был звонок из «Пражского аукционного дома». Пять копеек 1904 года мои. Их всего пять на свете. Полированные пробники. Пять! Отдал пятнадцать тысяч долларов и остался на мели. Но безденежье недолговечно, а такая покупка, она еще принесёт мне недостающую комнату. В лифте ехал с серым от табака прокурором.
«С наступающим», — и глазки в пол.
Забрался в машину, положил руки на руль и вроде бы как задумчиво смотрю на свой дом. На самом деле, сложно не улыбаться оттого, как всё неплохо. Наш дом похож на стенку из спартаковцев. Длинный и красно-белый, только крыша зелёная. Будто ребята зимой играют в шапочках. Включил радио и рванул. Серьёзный парень просто обязан оставлять за собой клубы снега.
Что же ещё хорошего было? Пятачок… Ещё дед Борис неожиданно соскочил и передал ядерный чемодан молодому преемнику. Хорошо это или плохо? Посмотрим, как соседи январские проведут. Если рожи обыкновенно отёкшие и спокойные после многих ночей звона рюмок и пения «убили негра», значит, всё будет по-прежнему. Последний день декабря, года и века. На лобовое ложится то ли снег, то ли дождь. Небо желтое, нездоровое. Пробок нет. Ни одна собака не подрезает, и я нарочно еду поближе к Яузе, в левом ряду, медленно и торжественно. По всем волнам один Кремль. Отставка. Назначение. Преемник. Совещание. Отставка. Лишь бы бабы у Валеры сегодня поглупее собрались, а то привёз в прошлый раз, один филфак. И вот толкутся, как сестры, в чёрных водолазках с кулончиками на голодающей цепочке. Кто им всем так нескладно врёт, умненьким, что тёмная помада, каре и заумный трёп — это привлекательно? Долго потом с Валеркой ржали над «ой, мальчики, а вы что, бандиты?»
«Да нет, что вы, вот Валерий — биограф Ольги Книппер, а я перевожу его труды на шведский и норвежский языки».
Сегодня Валера обещал Тимирязевку. Что-то у него там в аренде. Это лучше, конечно, чем заумь. Больше шашлыка, меньше вопросов и волнительная, молчаливая ночь.
Всё! Всё было хорошо, или, как бы сказали предки моих других кровей, — беседер. Но Бог рушит не только города, но и планы. Мне позвонили.
— Привет, Витя. С Новым! И тебя! Не могу, Вить. Я к Валерке, у него жена в Испании с детьми. А может, ты к нам? Хорошо. Скоро буду!
Вот так. Если Витенька произнес «за тобой долг, Боря», значит, я еду к Витеньке. И долг немалый, он всего-то мне летом жизнь спас и до этого разговора не напоминал. Выключаю телефон. Что соврать Валере, я ещё придумаю, мне ведь сказали «приезжай один», и «побыстрей», и «чтоб никто». Первый съезд на Садовое, с обидой за Новый год без волшебства, я пропускаю и въезжаю на второй. Мне на кольцо, на Профсоюзную, на Калужское шоссе, к Витеньке, на Пахру.
Виктора за глаза звали Витенькой. И не странно почему. Он был очень тихим, застенчивым. Даже кротким что ли, если так можно о мужчине. Когда волновался, а волновался он часто, особенно когда торговался, он заикался. И всех называл на «Вы», и молодых, и старых. «Ддда вы сэсэ с ума сошли. Это ттто мусор». — И покупал хорошую вещь как ничтожную. Ещё Витенька на один глаз был косым, из-за чего выглядел уязвимым и безобидным, а значит, порядочным. Он вообще был как будто русскоговорящим иностранцем. Ездил на старой помойке, при его миллионах. Жил за городом, постоянно жил, а не как все, по выходным. Был человеком семейным. От Валериных приглашений отмахивался. Алкоголь не пил и не курил. И что главное, не ел мяса. Обожал своих двух дочерей и тратил состояние на гувернантку Анну из Англии. В общем, был святым, а стало быть Витенькой, а не Витей.
Его дом стоял в необыкновенном месте. Лес не смешанный — простонародный, а сосновый. Он мне как-то рассказывал, что была здесь усадьба, из которой сделали больницу для кремлят с астмой. В оттепель построили лагерь для простых детей с астмой, но лечились там только кремлятские детишки. А в наше время построили восемь дач. Семь — чиновничьих. Одна — Витеньки. И стоят эти дачи вдали от всего суетного. Только сосны и замерзшая речка. Тихо так, что слышно, как за сто метров шишка падает.
Я свернул по указателю на пустынь, проехал монастырь, череду заброшенных полей и въехал в лес. В глубине две вышки, на каждой по охраннику. Витенька, видимо, заблаговременно дал заявку, и ворота разошлись, как только мой номер стал видим. На улице резко потемнело. До нового тысячелетия оставалось часов шесть.
Витенька стоял у крыльца и махал рукой, как пионер родителям. Он становился всё ближе и ближе. Снег тихо хрустел под машиной. Где-то глубоко внутри грудной клетки становилось одиноко и жутко. Ничего доброго эта поспешная встреча в семейный для Витеньки праздник не предвещала.
— Пэпривет, Борь. Тэты телефон выключил?
Киваю.
— Симку вынул? Я вспылил тэтут. И я я я растерян. Про Виталика я знал, дэдавно.
— Какого Виталика?
— Дэдэда, шофёра моего. Не перебивай.
Когда с тобой говорит косоглазый, как-то непонятно, куда смотреть, чтобы его не обидеть. Лучше, наверное, на переносицу.
— Женечка давно с ним жила. Ну, я терпел кэкэкак-то. Ну что я могу? Ну не спортивный. А так думал, пусть хоть с Виталиком, хоть всё под контролем.
Я стоял и не перебивал. В голове было свежо. «Только бы одного Виталика», — надеялся я.
— А тут на Новый год! — Витя завизжал. — Нэнановый год! Я детей с Анной к тёще отвёз, вэвино купил, свечи. А она, давай, говорит, Вэвиталик с нами встретит? Ну, в открытую уже.
Он замолчал, читая меня. Одобрю ли я сейчас то, что он натворил? Я закурил и одобрительно кивнул. Праздника сегодня не будет.
— Ну пэпсиханул я. А теперь её нет. — И он заплакал.
«Значит двоих. Господи, Витенька, только не плачь, на тебя и так-то без слёз не посмотришь».
— Пошли в дом, Вить. Показывай.
— Ага. Только докури тут. Я я я запах не переношу.
Атмосфера не была новогодней. Она была немецко-рождественская. Высокий зал со вторым светом. Стол, сервированный на двоих. Открытые вина — я не разбираюсь, но точно дорогие. Камин зажжён, и рядом с огнем зона для послеобеденных бесед. Мы с Витей сели в два свободных кресла напротив Женечки и Виталика. Красивая у него была жена.
Фигура точно была хорошей. Высокая грудастая баба, втиснутая в зелёное платье с вырезом. А вот личико осталось только на фотографиях. Всё что было выше челюсти, смешалось в супрематистский портрет. Глаз — один, несколько верхних зубов, рыжие волосы и еще что-то мясное. Лучше, конечно, не вглядываться. Затылок, наверное, такой же. Виталик, наоборот, удивленно смотрел в потолок. Голова запрокинута, лицо целое, волевые скулы и рязанская челка, а вот там, где были пресс и могучая грудь, остался багровый кратер.
— Вить. А ты из чего стрелял?
— Ага, сейчас.
Витенька вскочил и убежал в комнату. Вернулся с красивой коробкой, подарочной. В бархате лежали револьвер и три из положенных шести пули.
— Ты им самолёты сбивал?
— Да это подарок. Я вэвообще не знал, что сэстрелять умею.
— А тут сложно промахнуться.
Я забрал коробку и стал изо всех сил думать, быстро, очень быстро думать. Ну, собственно, за этим я здесь.
— Так, Вить. Выстрелы очень громкие. В доме точно никого? Соседи должны были слышать.
— Соседей нет, — Витенька переставал заикаться, когда отвлекался на детали. — Все в Австрии, на лыжах. Один тут только, но это в километре отсюда. Участки-то большие.
— Когда они сюда въехали? Через охрану?
— Они не въехали. Он у меня тут живёт… жэжил, в гэгостевом домике.
— Хорошо. Нам, Витя, неслыханно везёт. Ты вот что. Поезжай сейчас на моей машине до охраны. И позови их на серьёзный разговор. Скажи какую-нибудь чушь — мол, посмотрели на эту машину, а теперь забыли раз и навсегда, что такая заезжала, скажешь полковник ГРУ, сам Семён Григорьевич на Новый год пожаловал, и ни одна живая душа не должна об этом знать. Что бы ни случилось. Кто бы ни спрашивал. Этот «Мерседес» не въезжал и не выезжал, ну и припугни детьми.
Витенька остановился в дверях.
— Дэдети — это святое.
— Хорошо, Вить. Тогда мамами.
И он ушёл. Дверь захлопнулась. Завёлся мотор.
Под раковиной я нашёл целлофановые пакеты — сюда, значит, попадёт всё, что не нужно. С пулями повезло. Женечкина лежала на полу, метрах в трех от убитой. Одна из Виталиковых упала по-товарищески рядом. Водитель оказался тяжёлым. Я повалил его на пол и осмотрел. Та, что вылетела в районе грудных позвонков, здорово подпортила атлетическую спину, а вот пресс, наверное, сжался, ну или Бог его знает что, но что-то оставило пулю в брюшной полости. Да… Хлюпенький револьвер. А выглядит грозно. Это, конечно, нам на руку, дырки в стене нам совсем не нужны. Мёртвых пришлось раздеть. Виталик как Виталик. А вот на Женечке Витенька зря женился. Она даже полуголовая хороша. Ох, Витя, Витя… Красивая жена — чужая жена. Такая жопа! Жаль, холодная.
Дом был скандинавского типа, деревянный, с высокими витражами. В таких я еще не бывал. Я открыл стеклянную дверь и выволок одного за другим в снег и сразу оттащил метров на пятьдесят, туда, где, видимо, летом заканчивается газон и начинаются сосны. Хорошо, сугробы небольшие. А вот температура падала. Виталику-то уже без разницы, а мне вот в праздники с соплями лежать совсем не хотелось. Когда я подтащил к любовникам прострелянные кресла, вернулся Витенька и вышел на веранду.
— Я им всё сказал, как надо! — крикнул он мне.
Нет, ну точно не от мира сего.
Я вернулся в дом и вежливо попросил его больше не кричать. Витенька явно приободрился, не увидев того, что недавно натворил.
— Вить, вот её цепочка, их крестики, три кольца. Они должны исчезнуть. Ясно? Никаких ломбардов.
— Тэтэты шэчто? Этэто дочерям всё, от матери дэдостанется.
— Витя! Они должны исчезнуть где-нибудь в реке, далеко и навсегда. Ясно?
— А! Ясно, — и он убрал их в нагрудный карманчик. Выкинет, как же. Витеньку надо знать. Переплавит и в ломбард, но не скоро.
— Так, Вить! Мне нужно, чтоб ты открыл гараж. Понадобятся лопата, топор, жидкость для розжига и дрова. Меня не будет долго. Ты, пожалуйста, вымой полы. Хорошо? У тебя пол плиточный. Будет несложно.
— Пэподогреваемый, — вставил он.
— Да. Это тоже хорошо. Отмой пол до блеска. Всё перепроверь. Все тряпки в целлофановые пакеты и на улицу, вот к тем, — я указал пальцем, — с их одеждой. — Ещё вопрос. Кто заметит, что кресел стало два? Дети? Англичанка?
— Тёща! — воскликнул он. — Жаль, что её здесь не было, сэсука.
— Тогда вот что, я эти два тоже заберу, а ты через пару дней купи такие же, но не там, где брал, и без доставок на дом. Так, и бутылку мне, коньяка, а то холодно. Будь добр.
Ох, родная русская земля, как же ты, сука, неподатлива зимой. Яма нужна большая. Два на два, а это восемь кубов. Я отпил коньяк и решил, что полтора на полтора тоже сойдёт. «Вот так всё и делается», — думал я и уже копал. Мне ещё повезло, что декабрь был дождливый. Лопата уходила всего сантиметров на пять, но хоть не отскакивала. Да, мне повезло. А Виталику — нет.
Вообще физический однообразный труд крайне вреден. В пустую голову может забиться чёрт знает что. Я стал вспоминать, как меня в своё время выручил Витя. Так быстрее копалось. Вышел из Бутырской тюрьмы наш общий знакомый, и вышел он немного странным, не таким, каким зашёл. Какой-то нервный, даже трусливый. И как-то в воскресенье подходит к нам, ко мне и Виктору, и предлагает подборку петровских рублей. Ну, самих монет на руках у него, понятно, нету. Помню этот список. Помню, как сидел, и как чуть не поперхнулся кофе, и как посмотрел на Витю. Минимум за двумя предметами можно было бы пробегать всю жизнь. Но один был уникальным. Рубль Петра, тип «матрос» из-за одежды на портрете, под которым видна дата 1655. То есть сначала был европейский таллер, потом на монетном дворе Алексей Михайловича его надчеканили всадником с копейки и клеймом года, и таллер стал ефимком. И бродил ефимок по рукам лет семьдесят, пока его не изъяли и не перечеканили в петровский рубль, да так криво, по-русски, что остались видны и латинская надпись Брауншвейгского княжества, и всадник с копьём, и 1655. Помню, как товарищ наш ушёл, а Витя сказал мне: «Так не бывает». И он был прав. Такой монеты я так и не встретил. Витя позвонил в свою милицию и постучал. А уже вечером в указанное место вместо меня пришли сотрудники и задержали нашего знакомого. Монет у него никаких не было. Но был пистолет и паспорт гражданина Словении. Вот за пистолет он обратно и сел, ну а Витя ещё звонил и дэдэдоговорился о его сердечном пэпэприступе в сизо. А ведь план был прост. Не скажи мне тогда Витя «так не бывает», повёз бы я сто тысяч долларов и не копал бы сейчас могилу на свежем воздухе.
— Кэкэкрасивый ты пятачок взял!
Я чуть не подпрыгнул. Витя стоял за спиной.
— Я сам дедедесятку давал, больше — пожадничал. А когда узнал, что это ты за пятнадцать взял, пожалел. Тэты всё правильно сделал. Покажешь потом?
— Да. Конечно.
— Ну лэладно. Я в дом. Холодно тут.
— Давай, Вить. С наступающим!
— Ага. И тебя!
К полуночи братская яма была готова. Я сел на край, взял сигарету и бутылку. Посмотрел на Брайтлинг. «С новым годом, Боря. С новым счастьем!» Где-то за домами загрохотал салют. Видимо, во дворе того, который в Австрию не улетел. Подошёл Витя и молча сел рядом. Он пил вино.
— Вить, ты ж не пьёшь?
— Да, — махнул он в сторону леса. — Перенервничал сегодня. Чуть-чуть можно!
Мы чокнулись бутылками.
— Знаешь, Боря. Я, наверное, в Лондон перееду.
После вина его речь окончательно выровнялась, а косой глаз стал грустным и мокрым.
— На Сэйнт Джеймс гейт. У меня там квартира.
— Куда?
— Ну, Вэвэворота святого Якова. Район такой. Как Пэпэпатрики у нас.
— А, ясно. В доме не сможешь жить?
Я посмотрел на окоченевшую парочку.
— Да причём тут? Нет! Ты новости смотрел? Нового видел? Всё, Боря. Наше время закончилось. Ну, ещё год-другой поработать осталось. Потом всё. Совок. Тэтэтолько мэмэнеджером.
— А там кем работать будешь?
— Ой, Боря! Там для нумизматов рай, и без агрессии нашей. Честным оценщиком.
«Ну-ну, Витенька. Женись только на ком-нибудь пострашней». Салют закончился. Ночь снова заглохла. Вот и весь праздник.
— Ладно, Вить. Ты иди в дом. Мне доделать тут надо.
— А! Не мешаю. Знаешь, Борис?!
«Господи, да уйдёшь ты или нет?»
— Вот ты когда-нибудь напиши о нас рассказ. Да. Такой бессмысленный, бесполезный и красивый, как павлин. И назови «Русский мир».
Витенька наконец ушёл, довольный собой и своим красноречием. Теперь понятно, почему не пьёт. Из таких как попрёт, не остановишь.
Виталик первым рухнул в могилу. За ним — его дама сердца. Дно уже было завалено порубленными креслами. Глаза я ему уже давно закрыл. Лежат теперь друг на друге, шофёр и его всадница без головы, или без ума, тут можно долго шутить. Я спрыгнул к ним и разомкнул порочные объятья. И стал черенком выбивать зубы. Лучше будут без лиц. Через час прогорели. А ещё через два — ровная земля.
Когда прощались, я допустил непростительную оплошность.
— А она точно изменяла? — я хотел пошутить, чтобы разрядить молчаливую атмосферу общей тайны. Но Витя посмотрел на меня так, что я тут же вспомнил, что мы не задаём вопросов, это раз! Это два и это три. Наверное, он так же и на них смотрел, когда с револьвером вошёл. Впрочем, он быстро простил мою глупость и сказал: «Я теперь твой должник», — что в действительности значило «мы квиты».
— А хочешь, оставайся? Ты пил. Утром пэпрокатимся, тут дача Тэтвардовского рядом. Папапогуляем. Пэпроветримся.
— Нет, Вить. Спасибо, мне ещё к Валерке, — откровенно соврал я. Да и я ему тут не нужен, это он так, из вежливости. Я собрал пакеты, отнёс их в багажник, ещё раз обошёл гостиную и уехал. Коньяк я взял в дорогу, чтобы не заболеть. Первое января. Не будет на пути патрульных. Патруль либо пьёт, либо пьяно спит.
Давно, ещё школьником, я видел в музее картину. Голубая Яуза, и в неё прямо из бани прыгают голые бабы. Толстые и чистые. А сегодня, утром первого января, она, чёрная, течёт мимо моих двух окон. На её дне, среди прочих тайн — завязанные пакеты. В них платье с вырезом, туфли, чёрные брюки, китайский ремень Gucci и кирпичи. Сна нет. Хоть стой, хоть лежи. За стеной поют «убили негра, убили». Всё у нас будет хорошо. Гонит Витенька.