Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2018
Чтобы это словечко не показалось моим
неологизмом, признаюсь, откуда я его взял. Из повести Марины Зайцевой.
Несколько слов о писательнице.
Марина Зайцева (Гольберг)
родилась в первые послевоенные годы в Ленинграде, покалеченном
недавней гитлеровской блокадой. Но в городе на Неве пожить не довелось: семья
переселилась на Средний Урал, в Мордовию, в поселок, где нашелся дом, в котором
жила когда-то бабушка героини. Здесь прошли детские, а потом и первые школьные
годы повествовательницы.
Восьми лет от роду вместе в семьей она переехала на Сахалин,
где прожила еще сорок лет. Воспитывалась в школе-интернате. Аттестат зрелости
получила в горняцком поселке, который сама же и строила по комсомольской
путевке.
Освоила несколько рабочих профессий — от
маляра до электрика. Закончила экстерном филологический факультет СахГУ. Там же, на Сахалине, начала печататься как поэт:
«…И
небо, обнимая моря гладь, таким, как море, стало —
синим-синим.
Лишь
парус мой, под ветром накреняясь, как вымпел алый, реял между ними!»
Реет стих между празднично алым и загадочно синим…
А проза?
Две автобиографические повести —
замечательная исповедь, раскрывающая жизнь позднесоветских
школьников, прошедших через интернаты. «Повесть о Солнечной Девочке» посвящена
уральскому периоду жизни, «Сакура на ветру» — сахалинскому. Сакура — не от
какой-то особенной приверженности к Японии, а от того, что Сахалин естественно
овеян ветрами от страны Восходящего Солнца.… Специфика же мироощущения —
абсолютно русская. Притом характерная для переходного
времени.
Время побуждает то широко раскрывать
восторженные глаза, то недоверчиво прищуриваться… и так плыть… между алым и синим.
Интонационный лейтмотив повествования —
взвешенная доброжелательность, доверие к людям, готовность их прощать, или, как
сформулировал один из комментаторов, «простота и бесхитростная искренность
изложения». В этом солидарном контексте едва виден прищур проницательности, но
надо улавливать в общей доброй мелодии нотки боли и тревоги — эти теневые нотки
звучат и в решающих эпизодах, и просто в ткани описаний.
Ну, вот сельпо… («Сельское промышленное
объединение» — разъяснено для непосвященных). Отдел «Галантерея». Шикарная обретуха мирного времени: женские платки и отрезы, модные
духи, изысканное мыло… И рядом с модельными туфлями на
высоких каблуках — кирзовые сапоги и резиновые галоши… Это что, для местной
экзотики? Нет, это для повседневной практики: сход к воде около дома кажется
сухим и твердым, но шагнешь — и провалишься в густую мокрую грязь. Хорошо, если
до колен, не глубже. Едва ноги вытащишь.
Ноги — объект особого интереса. На всю
жизнь — воспоминание: малолетнюю рассказчицу поднимает на руки солдат,
освобождая место на палубе, — более всего поражает ее не то, что поднял, а то,
что поднял, не приседая… И только обернувшись,
увидела, что этот солдат — в инвалидной коляске: у него нет обеих ног. Ей
объяснили, где он потерял ноги, но она и сама «знала про войну» и часто видела
на улицах искалеченных и раненых военных. Так что это объяснение «не уменьшило
ее страха».
«Эта картинка: как безногий солдат
поднимает ее на своих руках над палубой парохода, плывущего по Волге, —
навсегда впечаталась в память».
А вот еще эпизод. На площадке, где
Марина привычно играет с приятелями, появляется непривычно опрятно одетый
мальчик. Стоит в сторонке и глядит на всех, как сказочный принц. Держит в руках
кулек и жует конфеты-подушечки.
«Они были такими ароматными, что даже на
расстоянии кружили голову и вызывали обильную слюну… Мальчишки поменьше
заискивающе заглядывали ему в глаза и канючили
конфетку.
— Дай конфетку, а? Дай… — просил один, суетливо вертясь
вокруг него.
— Ну откуси
хоть кусочек! — просил другой — и с шумом губами всасывал слюну.
Но
«мальчик-принц» был непреклонен. Он даже глазом не повел ни на одного из них. И
продолжал медленно и лениво жевать сладкую вожделенную массу…
Наконец объелся этих конфет. Перестал жевать и, держа кулек в левой
руке, правой достал из него одну конфету, держа ее большим и указательным
пальцами. С надменным видом оглядел просителей. И наконец
произнес:
— Так кто хочет конфет?
К нему, отталкивая друг друга, кинулась
стайка мальцов лет пяти-семи.
— Я! — кричал один и тянул руку к
кульку.
— Я! Дай мне! — хныкал второй, отпихивая
первого.
Нарядный мальчишка с кульком сказал,
обращаясь ко всем сразу:
— Ну держите! —
И взяв в рот конфету и помусолив ее во рту, выплюнул
прямо в песок. Пацанята опешили. Но только на долю се
кунды. И тотчас всей кучей бросились за конфетой. А самый
быстрый и ловкий счастливчик уже облизывал ее, сплевывая песок и соринки.
— Еще? — с самодовольным видом снова
спросил пацанят незнакомец. И, не дожидаясь ответа,
отправил обсосанную конфету по тому же пути на землю. Мальчишки бросались к
месту падения конфеты и хватали ее, вырывая друг у друга.
Они были похожи в этот момент на
голодных птенцов, выпавших из гнезда, эти маленькие послевоенные оборвыши и полусироты. У некоторых
отцы вернулись с войны всего несколько лет назад. Но они не всегда могли свести
концы с концами, потому что были больны после ранений или инвалидами. А матери
надрывались за гроши на местном кирпичном заводе. Многие из этих детей не то что конфеты — сахар на столе видели не каждый день…»
Потрясающий эпизод. Подранки из
разоренных гнезд, послевоенные оборвыши и полусироты — и холеный, заевшийся незнакомец, выплевывающий
им конфеты…
Что копится в таких горьких эпизодах?
Грядущая ненависть. Повальная, круговая.
Героиня повести чувствует, как гнетущее
одиночество охватывает ее добрую душу.
Можно, конечно, просто занести в
дневник:
«Мы отказались от общества романтиков и
созидателей. Взамен захотели создать общество потребителей. В итоге получили —
общество стяжателей».
А можно ли как-то врубиться в это
общество стяжателей? Особенно если принять во внимание характер героини — «под
грубоватой оболочкой полудикого звереныша, готового укусить или поцарапать
каждого, кто попытается погладить его против шерсти»?
Погладить… Да
она готова всю эту самодовольную накипь сбрить наголо из нашей реальности!
Нереально.
Как сохранить Марине неистребимую
доброжелательность к людям — когда ситуация то и дело требует реакции
звереныша?
А вот как. Нахлобучить мужскую фуражку
и, чтобы укрепить дух сверстников, пойти щеголять в ней под насмешливые крики
сверстниц:
— Мальчишница!
Но поскольку эта мальчишница
все-таки женщина, она, не удержавшись, оглядывается на зеркало. И видит, как
из-под фуражки торчат и свисают те самые золотистые косы, за которые с детства
звали ее «Солнечной девочкой».
Бегом — в парикмахерскую (впервые в
жизни!):
— Режьте!
И чтобы убедить опешившую
профессионалку, не решающуюся поднять ножницы на такие золотые косы, выдает
бритвенный неологизм:
— НАЛЫСО!