Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2018
Андрей Резцов родился в 1963 году в поселке Лобва
Свердловской области. Окончил мехмат МГУ, кандидат физико-математических наук.
Поэт, прозаик. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Вышгород» (Таллинн),
«Новый мир», «Волга», «Новая Юность». Живет и работает в Сиднее, Австралия,
33.8688° южной широты, 151.2093° восточной долготы.
«Хамка
Трамвайная!» Именно так реагировал мой друг Сёма Санфранцискян
(все имена, даты и факты изменены до неузнаваемости), когда в очередной раз
одна из наших с ним одноклассница прошла мимо и словно невзначай «зацепила» его
портфелем по спине или рядом. У Сёмы очень красивые армянские глаза, профиль словно из иллюстрации к «Витязю в тигровой шкуре».
Ясно, что одноклассницы не могли не обратить на него внимания. Лучи девичьей
любви к Сёме иногда обжигали и меня как друга, соратника и соседа. Мы в школу и
из школы ходили вместе, да и внутри ее трехэтажного здания почти не
разлучались.
Пару раз в неделю Сёму достигала
взрывная волна женского обожания. Тогда из школьной раздевалки пропадала его
курточка, а под шумок и мой мешок для сменной обуви. Уборщица Тетя Шура,
которая отвечала за гардероб и никого туда не пускала до окончания уроков,
почти незаметно (если смотреть из космоса, но без телескопа) совала в руки Сёме
записку от тайной воздыхательницы. Там были и стихи, и сердце, пронзенное
стрелой, и цветок розы, но ни курточки, ни мешка со сменкой
не было.
Иногда мы шли домой как есть, как нас
застала любовь одноклассниц к Сёме. Но чаще всего предметы одежды находились. С
помощью Тёти Шуры. Невдалеке, чуть дальше по школьному холлу, мы видели
двух-трех наших одноклассниц, что застенчиво улыбались Сёме (и чуть-чуть мне).
Думаю, что записка была только от одной из них, а подружки всегда нужны и в
эпистолярном жанре, и в деле перепрятывания курточки.
Ещё через несколько месяцев я перешел в
другую школу (интернат для особо одаренных юных математиков и физиков) и видел
Сёму реже, только иногда по воскресеньям. В субботу мы учились, я приезжал
домой на побывку поздно вечером. Продолжать следить за пропажей и возвращением
курточки Санфранцискяна не представлялось возможным.
За некоторое время до выпускных и затем
вступительных экзаменов мы с Сёмой стали регулярно встречаться по воскресеньям.
Моя мама настояла, но идея встреч друзей исходила от отца Сёмы,
профессора-гидравлика Вруйра Санфранцискяна.
Он также разрешал друзьям называть себя Виленом или Вилеком,
справедливо считая, что имя Вруйр несколько трудно
произносить русскому человеку.
Мама Сёмы — врач-терапевт Лена — угощала
нас армянскими традиционными сладостями и чаем с кизиловым вареньем из
стеклянных стаканчиков в форме матрешки с усечённой головой. Иногда даже был сладкий
плов, что без мяса, но с различными сухофруктами и кусочками лаваша. Часто Санфранцискян-старший тонко строгал бастурму
или суджук — мужчинам нужно мясо.
После чайной прелюдии Вруйр ненавязчиво, но настойчиво протягивал нам задачник Сканави и отправлял нас с Сёмой заниматься математикой в
его комнату. Мне этот учебник для абитуриентов технических вузов был
неинтересен, поступать я собирался на мехмат МГУ, но еще часок мы с Сёмой
решали задачки, полезные для его планов поступать в строительный институт. И
просто общались, разговаривали обо всем, что приходило в голову.
Хотя в доме Санфранцискянов
в основном готовила Лена (под руководством своей мамы, что тоже жила с ними), Вруйр тоже кое-что умел. Он пек баклажаны прямо на
конфорках электрической плиты «Лысьва», жарил их с двух сторон. После этого он
и Лена делали вкуснейшую закуску-соус-салат «Сторац-бадрожан».
Вруйр с огромным
неподдельным удовольствием ел наш советский рокфор с его зелеными
внутренностями-пещерами-ходами. Я сейчас люблю рокфор, но тогда с большим
сомнением и здоровым юношеским скептицизмом следил за сырными пристрастиями
профессора гидравлики.
Санфранцискян-страший очень любил
арбузы и дыни, умел их выбирать и покупал сразу много. Забежав на минутку в
квартиру к Сёме в сезон бахчевых, я рисковал там
остаться надолго и вдоволь насладиться этими ягодами.
У них в доме еще были интересные сервизы
и столовые приборы. Нигде я таких не видел ни до того,
ни после. Небольшая армянская фабрика (или даже только крошечный цех) не может
завалить своей продукцией весь мир.
После двух лет учебы в МИСИ Сёма
перевелся в Ереван, куда его семья собралась уезжать. Они оказались на родине в
большом и престижном семейном доме на улице Тумбалаляна.
Вруйр получил кафедру, Лена тоже хорошую работу. Мама
Лены, которая настаивала на переезде, не могла никак нарадоваться. Она
воссоединилась со своей большой семьей и жила теперь там, где каждая дощечка
паркета, каждая ступенька многочисленных лестниц помнили ее ноги, когда она по
ним бегала, будучи совсем маленькой девочкой.
Вдруг наступило такое время, что
называть себя Виленом (в честь В.И.Ленина) стало неудобно. Армения отделилась
от России, а Россия от Армении и еще тринадцати республик. Мы все словно
оказались на противоположных берегах реки, которая вдруг начала расширяться,
наполняться бурной водой и превращаться в неприветливое море, раскинувшееся от
горизонта до горизонта.
В какой-то момент я потерял прямой
контакт с Сёмой в Ереване, но мои родители время от времени получали от них
весточки через общих знакомых или в письмах. Я что-то слышал краем уха от них о
мобилизации мужчин для обороны Нагорного Карабаха, отключениях света и газа,
холодной зиме на улице Тумбалаляна… Сейчас всё стало в Ереване лучше, всё как-то
наладилось. Другой наш друг по школе Костя Банкиров (все имена, даты и факты
изменены до неузнаваемости) даже связался с Сёмой в Ереване (через моих и его
родителей). Как я понял, курточке моего дорогого Сёмы и моему мешку со сменкой ничего больше не угрожает. А жаль…