Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2018
Андроник Романов — поэт, прозаик, издатель. Родился в
Казахстане, учился последо-вательно
— в Карагандинском государственном университете, в КазГу в
Алма-Ате и в Литературном институте им. А.М.Горького. Первые публикации — в
пятнадцать лет в казахстанской периодике, в журнале «Простор» (1984). Печатался
в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и др. Живет в Москве. В «Дружбе
народов» публикуется впервые.
А вот и он — старый крылатый пылесос с
синей надписью «Трансаэро». Поднимаюсь по трапу,
вхожу в фюзеляж, в чрево — судя по запаху — сундука
для хранения антикварного постельного белья, присыпанного чем-то неожиданно
аэрокосмическим. Пузатые телевизоры над креслами подешевевшего от времени бизнес-класса
и — свежая блузка стюардессы с легкомысленной пуговкой над пуш-апом.
Я ее замечаю сразу.
Монотонно напоминая майского жука,
сооружение бежит по взлетно-посадочной, отрывается и
зависает на два с половиной часа между Москвой и Симферополем. Все! Три дня ни
о чем не думать. Немного переговоров, отчет шефу и полнейшее радиомолчание — ни
звонков, ни интернета. Повод наконец-таки выспаться.
Эта, с пуговкой, улыбаясь, косится то ли
на меня, то ли на мой темно-синий семисотдолларовый «пармиджани». Хороший костюм — весомый аргумент. Подозвать и вполголоса предложить что-нибудь в меру экзотическое и
дорогое — не сидеть же ей, такому ангелу в прямом и переносном, в местной
гостинице, в — страшно сказать! — номере для летного состава. Достаточно
разбудить ее девичье «А вдруг это он/тот самый случай (нужное подчеркнуть)…»
и она кивнет. Главное, как говорит наш главный бухгалтер, совпасть ложбинками и
бугорками. Но эта, вроде бы волнующая фривольность разворачиваться не желает,
потому что глаза мои уже закрыты, и я уплываю в ровное гудение турбин.
* * *
— Андрей Сергеевич, вы меня слушаете?
— Да, — киваю я. — Простите, много
работы, еще этот перелет…
Я стою у окна в симферопольском
гостиничном офисе, смотрю туда, где за деревьями и домами должно быть море.
—
Я говорил, что протяженность прилегающей береговой полосы — пятьсот семьдесят
метров. Дно каменистое, пологое, пляж можно песком засыпать. Фундамент, сами
знаете, семь лет стоял. Подрядчиков мы вам обеспечим. Будет шикарный санаторий.
— Отель, — поправляю я.
— Ну да, отель, — соглашается он.
На этот раз я покупаю недостроенный
профсоюзный пансионат под Гурзуфом. Не сам, конечно. Моя задача — оценить
участок, коммуникации, инфраструктуру и начать переговоры. Если закрою сделку
качественно и быстро, как я обычно и делаю, получу обещанный опцион на кусочек
активов нашего агентства — пятьсот рублей уставного капитала, офисный стул,
стол и, наверное, степлер. Если серьезно, опцион — это доступ к результирующей кормушке. Дивиденды у нас, как говорит главбух,
регулярнее зарплаты, и это реальный, если не единственный шанс, не влезая в
ипотеку, переехать из хрущевской пещеры в приличную квартиру. Дело, вроде как,
не заковыристое — собственник согласен
на все, лишь бы платили, конкурентов нет, некому перебить по цене. Конторе —
земля под строительство с дальнейшей продажей объекта, а мне — море и три дня
на восстановление персональной корпоративной лояльности.
Меня в конторе не любят, и есть за что. Я — старший в отделе, на корпоративах не
бухаю до хоровых песен и сортирных адюльтеров, в сорок пять в моей шевелюре не
больше десятка седых волос, а на моем столе периодически появляются книги с
непонятными словами, типа «экзистенциализм» или «викторианская». Все
вышеперечисленное в совокупности — отличный способ хронически выбешивать наше пассивно-агрессивное большинство. Но я
этого не замечаю. Сознательно. Повторяя про себя, что волка не должно
интересовать мнение овец, и все у меня отлично — стратегия, план,
инструментарий…
Как-то уж слишком часто я говорю себе
это. Особенно, когда вот так стою у окна и будто пытаюсь разглядеть что-то
важное за дальними многоэтажками,
за всей этой суетой и бегом на месте.
* * *
— Эх, Викуся, Викуся…
— Меня Еленой Сергевной
зовут.
— Это присказка
такая, Лен Сергевна, — я улыбаюсь полной пожилой крымчанке, у которой час назад снял комнату в Гурзуфе.
— А че не в
гостинице-то?
— Ну, как-то так. Не хочу.
— Женат?
— Нет.
— Все вы здесь неженатые. Ужинать-то
будешь? Или на пляж?
— Так обед ведь?
— Ну, кому обед, а кому скоро ужин, —
говорит она, разглядывая меня в упор.
— Пройдусь, — говорю я.
— Поздно придешь — не стучи, вон ключ на
крючочке.
— Ага. Спасибо… А что у вас за
долгострой за Сельвянкой?
— А… Так это… Дом отдыха строили.
Пансионат, — говорит хозяйка и крестится.
— А почему не достроили? Случилось что?
— Ничего не случилось. Разворовали.
Где-то тут у меня коврик был. Глянь-ка там, ты-то повыше будешь. Нету? Где же он?..
— Так что с тем санаторием? — спрашиваю
я.
— Ой, не приведи Господи, — она снова
крестится, — Девочка там пропала.
— Вот как? А что за девочка?
— Шел бы ты, милый человек, гулять.
Тебе-то какая печаль?
— Ну как же? Интересно.
— Интересно ему… Настей звали. В
прошлом году. Бухонцевой Валентины внучка. Малая
шустрая была. В этом году пошла бы в школу. На стройке той и пропала. С
подружками в прятки доигралась. Вот. Там, окромя
сторожа, никого не было, и тот пьяный спал. Подружки-то вернулись, а Настеньки
нет. Так и не нашли. А она-то сирота была. Да… Родители на серпантине
погибли. На бабку с дедом осталась. И, вишь, к мамке с
папкой ушла, значит. Вот как. А дед того сторожа зашиб. Да… Не поверил…
Теперь в отсидке.
— Там, наверное, пляж хороший, раз
пансионат.
— Не ходил бы туда. Наши
никто не ходит. Нехорошее место.
— Ясно, — говорю я и выхожу в темный
студеный коридор.
Вот тебе и санаторий. Теперь понятно,
почему нет охотников из местных. Интересно, знает ли шеф.
— Ну а что тебя смущает? В Англии каждый
второй замок с привидением.
— Да какое привидение, Сергей Иваныч?! У объекта дурная репутация. Это не Англия. Большой
риск.
— Считай, что я тебя услышал. Давай
потом. Инженерку смотрел?
— Нет еще, конечно. Когда бы я успел?
— Почему «конечно»?! Полный отчет по электронке, как обычно. Работай… партнер.
И положил трубку.
В институтской общаге у меня был
приятель по фамилии Ацкий. Как сказал бы один из моих
любимых персонажей — мелкая ничтожная личность. Буквально каждый божий день, не
считаясь с обстоятельствами окружающей реальности, он находил способ рассказать
мне об очередной воображаемой выходке своей воображаемой подруги, имевшей,
однако, несчастье быть срисованной с реального прототипа, который регулярно
подвергался его — Ацкого — массированному
междугороднему дозвону. Всегда с одной и той же целью — Ацкому,
как и любой другой половозрелой рептилии, хотелось взаимности, и он был дотошен
до тошноты. Мой шеф — полная ему противоположность. Он —
редкостная, обожаемая дамами,
бессистемная сволочь, существо с головой, полной дельных идей,
находящихся, однако, в каком-то ленивом броуновском движении. При всем
при этом мы еще и приятельствуем. Спорить с ним
бесполезно. И да — «мне бы тоже хотелось иметь свой дом, комнату с цветами,
вазу с пионами». Это Лукреция Лерро. Почему я
вспомнил Ацкого? Нужно ехать и смотреть объект
самому. С этим намерением я и вышел из дома.
* * *
От шоссе пришлось идти пешком хрустящей
под ногами щебенкой, туда, куда махнул рукой местный извозчик. Дорога
спускалась к морю, огибая гору, покрытую густым лесом. Через четыреста метров
за очередным поворотом я увидел приоткрытые, некогда выкрашенные в тон
окружающей зелени, а теперь изрядно поржавевшие металлические ворота. За ними
начиналось принципиально иное пространство. В контексте окружающего ландшафта
строительство казалась грандиозным. От
ворот до главного корпуса должна была, видимо, идти двухполосная
асфальтовая дорога. Сам главный корпус напоминал остов авианосца в брошенном
судостроительном доке. Коробка первого
этажа на широкой основе, разросшийся до приличных джунглей парк, вагончики,
времянки, скамейки, сетки для просеивания песка, вросшие в бетон ведра,
строительная техника, даже два кузовных камаза с
разбитыми глазницами фар. Отменное место для съемок дешевых боевиков, игр в
прятки и возможности провалиться в одну из коммуникационных дыр.
Я поднимаюсь по бетонной лестнице на
открытый ветрам недостроенный второй этаж и сразу вижу ее — девочку лет семи.
Она стоит довольно далеко, лицом к морю, на самом краю стены, раскинув руки,
словно балансируя, легкая в легком белом платьице. Очень опасно так… Я не
успеваю ее окликнуть. Она делает шаг вперед и вниз. У меня перехватывает
дыхание.
— Здравствуйте, — раздается за спиной. Я
вздрагиваю всем телом и оборачиваюсь. Рядом стоит женщина лет тридцати пяти, в
таком же, как у девочки, легком белом платье.
— Там батут, — говорит она, улыбаясь
моей растерянности.
— Что?
— Батут. Аниматоры бросили его на пляже,
а мальчишки принесли сюда, прыгать с этажа. Там невысоко.
Она поворачивается и громко зовет:
— Настя! Настя!
— Я здесь, мамочка.
И — быстрые босоножки по доскам настила
где-то там, внизу. Женщина улыбается, прислушиваясь, потом смотрит на мой
модный принт и узкие джинсовые шорты:
— А вы отдыхающий?
— Хотелось бы так думать.
— А хотите, я покажу вам море?
— Конечно, — улыбаюсь я, — покажите мне
море.
Мы спускаемся вниз, к пляжу. Идем
неторопливо, ландшафтом, переваливающимся листьями и корнями за ограды и
бордюры дизайн-проекта. Я — все еще складывающий очевидные признаки в
закономерность, она — с легкой улыбкой,
блуждающей между нескрываемой грустью и приветливостью.
— Вы где-то здесь живете? — спрашиваю.
— Да. Там, — жест скорее неопределенный,
похожий на полет плоского камня, задевающего гладь озера: там-там-там-там, раз-два-три-четыре…
— Вы что будете, рыбу или курицу?.. —
неожиданно спрашивает она.
— Вы приглашаете? — улыбаюсь я.
— А почему бы и нет? Мы с Настей живем
одни. Гости — большая редкость. А вы
кажетесь хорошим человеком, кстати.
— Вы думаете, это кстати? Вы ведь меня
совсем не знаете. Вдруг я какой-нибудь маниак?
Я именно так и говорю: «ма-ни-ак».
— А давайте я сама попробую рассказать о
вас. Когда-то у меня это, знаете ли, неплохо получалось.
— Вы психолог? На гадалку вы как-то не
очень похожи.
— Я не помню, — смеется она.
Мы выходим на хваленый пятисотметровый
пляж, с левой стороны которого — живописная отвесная скала, врезающаяся в
материк, с правой — все остальное видимое пространство — лазурный горизонт,
сопрягающий осязаемое с воображением. Я стягиваю кроссовки у бетонной плиты,
так и не ставшей частью недостроенного волнореза, и с удовольствием опускаюсь
на горячую гальку.
— Настя, не ходи в воду! Ты же сегодня
купалась!
— Ну, мам! Я немножечко!
— Ладно! Только немножечко.
— Как вас зовут? — Я смотрю из-под
ладони на ее каштановые волосы, мягкий овал лица и думаю, что для приведения
она слишком красива.
— Погодите. Давайте сначала с вами
разберемся.
Я смеюсь:
— Ну, давайте. Вы меня уже порядком
заинтриговали.
— Разве? Не кажется ли вам, уважаемый
незнакомец, что это вы сами изрядно постарались?
— Я приехал, чтобы купить эти руины. Я
риэлтор. А вот откуда эти ваши «изрядно» и «будьте любезны», еще предстоит выяснить.
— Вы в этом уверены?
— В чем именно? В том, что вы мне
интересны? Абсолютно.
— В том, что вы риэлтор. Мне почему-то
так не кажется.
— А кто я, по-вашему?
— Я довольно долго наблюдаю за людьми.
Простите, Андрей, но вы не самый сложный ребус. Как вы ходите, говорите и при
этом стараетесь не смотреть мне в глаза… Вы кто угодно, только не тот, за
кого себя выдаете.
Я вздрагиваю и выдыхаю:
— Полагаю, как и вы.
Она смеется, взмахивает рукой и,
повернувшись лицом к морскому бризу, торжественно объявляет:
— Позвольте представить… Черное море! Море,
это Андрей!
* * *
— Простите, вам курицу или рыбу?
— Мама, а дяденька спит?
— Не буди его, милая. Сядь на место.
Пристегнись.
* * *
— А чем закончилась история с Ацким?
Я открываю глаза и вижу ее лицо прямо
над собой, в зените шатра волос, в просветах между которыми искрится солнце.
Моя голова на ее коленях. Привкус моря
смешивается с запахом чистой белой ткани, нагретой солнцем. Настя рядом,
сосредоточенно складывает из камешков что-то похожее на пирамиду. До меня
медленно доходит смысл ее вопроса. Забытое ощущение полного спокойствия.
— Откуда вы знаете про Ацкого? Я же вам не рассказывал.
— А мы снова на «вы»?
— Я как-то пропустил момент… Не важно.
— Хорошо, — говорит она и дальше, уже
нарочито переигрывая:
— Я в ВАШЕМ смартфоне прочла черновик
рассказа, который ВЫ назвали «Глубина». Когда ВЫ спали. Простите мне мое
женское любопытство. Это ТАК непорядочно.
— Ну вот, что вы улыбаетесь? Это,
действительно, нехорошо. Ведете себя как ваша семилетняя дочь, ей-богу!..
— Зато у меня теперь есть доказательства.
Ты не тот, за кого себя выдаешь. Так чем закончилась история с Ацким?
— Ну да, я помню — я не самый сложный
ребус… А почему ты не спросишь меня —
реальный ли это персонаж? Вдруг это метафора?
— А какая разница? Ты общаешься со своими бывшими?
— Ну да, я предпочитаю дружить.
— Это понятно. Тебя когда-нибудь
бросали? Женщина, с которой ты недолго
встречался, и вдруг раз — и все.
— В смысле?
— Простой вопрос. От тебя когда-нибудь
уходила женщина?
— А что, я похож на…
— Того, кого бросают? Давай обойдемся
без этого. Я уже взрослая девочка.
Она снова улыбается.
— Ладно. Хорошо. Было, — принимаю я
правила этой странной игры.
— Что ты испытывал? Боль? Точнее можешь
описать?
— Куда уж конкретнее?
— Тебе обязательно со мной спорить?
— Ладно, прости. Спрашивай.
— Она, эта женщина, бросила тебя
буквально? Переехала в другой город, забанила тебя в Фейсбуке? Как это случилось?
— Да нет. Никуда не уехала.
— То есть физически ничего не
изменилось? Ты по-прежнему можешь ей позвонить, увидеться с ней? Правда?
— В принципе, да. Мы особо не ссорились.
Делить нам нечего.
— Я думаю, при желании ты мог бы с ней
сблизиться снова. Теоретически.
Понимаешь, о чем я? Что я пытаюсь сказать? Никакого расставания в
реальности не происходит, все творится в твоей голове.
— Слушай, пойдем просто поплаваем.
— Мы здесь не для этого. Ты можешь
сосредоточиться? Нельзя всю жизнь отшучиваться и откладывать на потом. Потом
ведь может никогда и не наступить.
Тут же корчу лицом скучающего школьника.
— Я пытаюсь сказать тебе что-то важное!
— сердится она. — Воображение создает реальность, а не наоборот, как ты
думаешь. Это ведь ты сам решаешь — быть тебе риэлтором или писателем,
счастливым или брошенным. Понимаешь?
Единственная необратимость — это смерть. Смотри!
Она встает, поднимает камень и
подбрасывает его вверх. Я смотрю на него, и мне кажется, что в наивысшей точке подъема он зависает намного
дольше положенного. А потом начинает падать.
* * *
— Мама!
— Не бойся милая, обними мамочку. Настя! Настя, посмотри на меня. Все будет
хорошо! Слышишь меня? Не бойся! Все будет хорошо!
Хлопок и жуткий свист воздуха,
разрывающего оболочку фюзеляжа. Треск рвущейся ткани. Удар…
* * *
Я открываю глаза
и вижу почти у самого лица наливающееся пунцовым, с тонкими проколами звезд,
вечернее небо.
Солнце уже коснулось края морского горизонта. Я поднимаюсь, стягиваю прилипшую
к спине футболку, оставляю ее в песке вместе с шортами, иду к ленивой кромке
воды, захожу в теплое переливающееся море. Плыву. Солнце почти целиком
погрузилось, будто ушло под воду, я ныряю за ним следом и вижу его. В далекой
бурлящей океанской глубине огромное,
окруженное невероятного размера светящимися пузырями, поднимающимися к
поверхности, завораживающее и желанное, огромное тонущее солнце.
* * *
— Алло.
— Ты спишь, что ли? Помнишь, что завтра
летишь в Гурзуф? Василич сказал, что тебя с утра в
офисе не было. Документы забери.
— Не поеду я, Сергей Иваныч.
Приболел. Сон дурацкий
приснился. Давай Евтюхова пошлем.
— Какого Евтюхова, Андрей? Ты что?
— Дай мне лучше отпуск, Сергей Иваныч. У меня от недосыпа уже крыша едет, устал я.
— Не помню, чтобы ты так легко сдавался.
Что случилось?
— Мне вообще нужно крепко подумать,
своим ли я делом занимаюсь…
— Да ты что такое говоришь?! Ты же
переговорщик от Бога! Давай не дури. Ты когда такой
мнительный стал?
— Тебе бы такое приснилось… Как будто
я уснул в самолете, который разбился. Типа, сон во сне.
— Что-то ты, друг, загоняешься…
Евтюхов не потянет. Тогда уж сам поеду. А с опционом придется подождать, Андрей
Сергеевич.
— Ну, придется, значит, подождем.
—
Давай-ка реально в отпуск… Недели хватит?
— Не знаю. Поеду куда-нибудь. Кстати,
место там красивое. В Гурзуфе. Пляж большой. Скала…
— Да, есть такая. Так ты смотрел
документы?
— Не поверишь, приснилась. Поедешь туда,
расспроси про Настю.
— Какую Настю? Ладно, потом расскажешь.
— Девочку, семи лет… Знаешь,
Серёж, «потом» ведь может никогда и не наступить.
Я закрываю глаза и вижу ее. Она стоит
лицом к морю, на самом краю стены, раскинув руки, словно балансируя, легкая в легком
белом платье.