Главы из биографии
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2018
Васькин
Александр Анатольевич родился
в 1975 году в Москве. Писатель, культуролог, историк. Окончил Московский
государственный университет печати, член СП Москвы. Лауреат Горьковской литературной премии
(2009), финалист премии «Просветитель» (2013), лауреат конкурсов «Лучшие книги
года», автор более трехсот публикаций, в том числе сорока книг: «Повседневная
жизнь советской столицы при Хрущёве и Брежневе» (2017), «Алексей Щусев» (2015)
и «Московские градоначальники» (2012) — обе в серии ЖЗЛ, «Сталинские
небоскребы: от Дворца Советов до высотных зданий» (М., 2010), «Спасти
Пушкинскую площадь» (М., 2011) и других. Живет в Москве.
«Барселона
взята?»
На рассвете 27 января 1939 года жильцы
большого серого дома на Зубовском бульваре не спали. Дело даже не в том, что
кто-то из них ждал ареста в это неспокойное время, — случилось нечто такое, что
заставило всех очнуться. «Помогите! Горю!» — истошные крики о спасении неслись
из квартиры № 46. Судьба сыграла с академиком Владимиром Григорьевичем Шуховым
злую шутку. Редкостный чистюля, Шухов с молодости был очень брезглив, даже
золотые монеты брал (а человеком он до 1917 года был обеспеченным), только
предварительно надев перчатки. Руки мыл постоянно, если воды не оказывалось,
протирал спиртом. И хотя в его новой квартире на Зубовском
была горячая вода, старый ученый по привычке обтер руки одеколоном, а остатки
вытряхнул из опустевшей склянки на себя. Капли попали на ночную рубашку.
Случайный жест в сторону горевшей рядом свечи — и
рубашка мгновенно вспыхнула.
Шухов попытался сорвать с себя рубашку,
но куда там — слишком прочная, льняная. Он позвал на
помощь, выбежал из кабинета, упал в коридоре. На крики прибежали дочь Ксения и
старорежимная домработница Дуся. Дусю он сильно недолюбливал, подозревая в
корыстолюбии, но она-то и потушила пламя, а Шухов в ответ: «Ведьма, сколько ты
хочешь за мое спасение?» Ведьма Дуся не стала спорить с «барином» (так она
называла Шухова всю жизнь), подхватила его под руки, дотащила до кабинета и
взгромоздила на кровать. Он еще нашел силы пошутить: «Сгорел академик!»
Приехавший вскоре с каретой скорой помощи врач диагностировал ожоги большей
части тела. Но от больницы Владимир Григорьевич наотрез отказался: «Дайте мне
умереть дома».
Интересно, что его матери Вере Капитоновне
однажды приснился страшный сон: она увидела, как сын мечется, весь в огне.
Тогда кошмарное видение списали на ее почтенный возраст, теперь же выходило,
что сон оказался вещим… Жуткие боли не помогал унять даже морфий, Шухов то
приходил в сознание, то бредил и отчаянно стонал. В бреду
он все звал кого-то пить «чудное шампанское» (быть может, Ольгу Книппер, с которой у него был роман в молодости?), а один
раз задал риторический вопрос: «Отчего я не умер в свое время?» Дышал он с
трудом, легкие его скрипели… Перед смертью Шухов узнал от сына Сергея, что
испанская Барселона занята франкистскими войсками. И
еще раз отчего-то переспросил: «Барселона, значит, взята?» Промучившись почти
неделю, 2 февраля в половине первого дня Владимир Григорьевич скончался на
восемьдесят шестом году жизни.
Вот такой парадокс: человек, который продвигал научно-технический прогресс и благодаря которому
электричество пришло во многие глухие углы России, сам сгорел от
восковой свечи.
Вскрытие показало, что у него было
сердце молодого человека. Владимир Григорьевич, похоже, вообще намерил себе век
жизни. Он жил словно по расписанию: в одно и тоже
время ел и пил (без хлеба мог обойтись, а без черной икры — нет, в икре же
масса полезных витаминов для умственной деятельности, и сын каким-то чудом
достал умирающему отцу его любимое лакомство в ресторане гостиницы «Савой»);
делал зарядку по утрам. Работоспособностью обладал фантастической, чему основой
было отменное здоровье. До конца дней своих читал чертежи без очков. Обладал
прекрасной памятью. А единственной вредной привычкой брезгливого Шухова было
курение: в молодости он провел вольнослушателем два года в Военно-медицинской
академии, вид и запах крови, невыносимая атмосфера анатомички заставили его
бросить учебу, — но тогда-то он и пристрастился к запаху табака…
Личность Шухова многогранна и уникальна.
Владимир Григорьевич, к примеру, в совершенстве овладел профессией фотографа,
создав ценнейшую фотолетопись
двух эпох — царской и советской. Сколько раз у него была возможность остаться
за границей, уехать, он же предпочитал оставаться на родине даже в то время,
когда его сыновья воевали в Белой армии. Строил радиобашню
на Шаболовке для распространения идей мировой революции по всей Европе (из-за
этой самой башни его таскали в ГПУ и чуть не поставили к стенке) и при этом
презирал большевиков. Что он только ни изобретал — на земле, в небесах и на
море. Плоды его творчества — вот они, перед нами и до сих пор вдохновляют
крупнейших архитекторов планеты на создание уникальных конструкций (для Нормана Фостера он бог,
по-другому не скажешь). Благодаря придуманному Шуховым процессу крекинга,
позволившему получить бензин, ездят автомобили и летают самолеты. Это он в 1878
году спроектировал первый в России бакинский
нефтепровод длиною в 10 километров, за что российские нефтяники через 130 лет
поставили ему памятник на Страстном бульваре в Москве. За паровые котлы, коими
грелась вся Россия, он получил Золотую медаль на выставке в Париже в 1900 году.
Во время Первой мировой войны разрабатывал артиллерийские
платформы и морские мины. А на исходе жизни даже успел выпрямить свою
«пизанскую» башню. Ему было подвластно все: мысль Шухова покоряла пространство
и время, определив его место в авангарде интеллектуальной элиты человечества.
То, чем он занимался, впору назвать
инженерным искусством. Недаром красивое слово «гиперболоид» попало на обложку
фантастического романа Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина»,
написанного в 1927 году — лет через тридцать после изобретения Шухова,
принесшего ему мировую известность. Никакого отношения гиперболоиды Толстого к
гиперболоидам Шухова не имеют. Находчивый писатель лишь использовал броское
слово, но и это говорит о многом: значит, разговоры о таинственных
гиперболоидах ходили, все о них слышали, но суть их усвоить мог далеко не
каждый. А гипербола имеет не только математическое толкование, но и
филологическое.
Иногда даже
кажется, что Шухов родился слишком рано — лишь немногие современники смогли по
достоинству оценить уникальное значение его изобретений, для воплощения которых
порою требовались десятилетия. А он, несмотря ни на что, продолжал думать и
создавать. Как его только ни называют ныне — русский Леонардо, человек-фабрика,
наш Эйфель, универсальный гений, рыцарь Серебряного века, а он был прежде всего российским инженером, обладавшим
уникальными способностями и талантом, изобретения которого определили развитие
мировой научной мысли на много лет вперед.
Сын городничего
примеряет Пифагоровы штаны
Незабвенный городничий из бессмертной
комедии Гоголя «Ревизор» Антон Антонович Сквозник-Дмухановский,
как известно, никогда не пропускал того, что плыло ему в руки. Был он немолод и
сед (постарел на непосильной службе), «глуп, как сивый мерин», жуликоват и
плутоват, груб и высокомерен не только с подчиненными, но и со своей женой. С
купцов драл он безбожно, три шкуры, сам брал взятки и давал другим, а потому
жил, в общем, неплохо. В своем уездном городке он был и царь, и бог,
олицетворяя собою всю чиновничью братию николаевской России середины XIX века. Сам государь Николай Павлович, как
говорят, это отметил, прямо так и сказав: мол, актуальная пьеса, жизненная! А
сыну своему, наследнику престола, как-то откровенно поведал по секрету:
«Знаешь, Саша, в России только два честных человека — ты и я»…
Но только при чем
же здесь «Ревизор»? А притом — в таком же вот глубоко провинциальном городишке,
откуда «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь», и появился
16 (28) августа 1853 года на свет божий наш герой — Владимир Григорьевич Шухов.
В метрической книге грайворонского
Успенского собора в первой части о родившихся в записи под N 43 говорится:
«августа шестнадцатого рождение, а восемнадцатого крещение числ,
имя родившегося Владимир, звание родителей: коллежский секретарь Григорий
Петров Шухов и законная жена его Вера Капитонова, оба православного
вероисповедания; …крестил священник Петр Попов с причтом».
Мелкий и неказистый городок Грайворон
относился к Курской губернии (ныне в
Белгородской области). А городничим в нем был отец Шухова, Григорий Петрович —
полная противоположность Сквознику-Дмухановскому в
том смысле, что взяток не брал и не пытал купцов селедкой, что, конечно, не
могло не отразиться и на судьбе его сына и материальном благополучии семьи. В
1848 году Грайворон выгорел дотла и был заново отстроен, но не абы как, а по
плану Васильевского острова в Санкт-Петербурге, утвержденному самим Петром I:
прямоугольная симметричная планировка, аккуратные улицы, размеченные по
столичному стандарту с учетом розы ветров. Жители Грайворона могли радоваться:
живем как в Северной Пальмире! На одной из таких прямых улиц — Подольской, в
двухэтажном опрятном доме с нарядным полисадником и жила семья Шуховых (ныне участок между
домами №18 и №20 по улице Интернациональной). Первый этаж дома был кирпичный, второй
— деревянный. Через три года после рождения сына Шуховы продали дом купцу Т.М.Гетопанову, от которого он перешел к Г.А.Синице. Дом
Шуховых был разрушен в 1943 году во время немецкой оккупации — фашисты пустили
его на кирпич для засыпки близлежащего болота. Таким образом, родной дом
изобретателя не сохранился, а вот школа имени Шухова есть, и при ней музей
знаменитого земляка.
Сведения о его детских годах крайне
скудны (если бы родители знали, что их сын прославит фамилию на весь мир!).
Отец Владимира Шухова (родился в 1824 или 1827 году) в 1849 году окончил
юридический факультет Харьковского университета и отправился служить по
ведомству министерства финансов Российской империи. Служба его началась в
канцелярии Курской казенной палаты — нечто вроде налоговой инспекции,
собиравшей налоги и распределявшей подряды на строительные работы и поставку
продуктов и различных товаров (говоря современным языком, тендеры). Место было
весьма хлебное, особенно для тех, кто привык запускать руку в государственный карман.
Как правило, казенная палата
(численностью до полусотни человек) управлялась вице-губернатором и состояла из
пяти отделений, как то: ревизское, хозяйственное, питейных сборов, казначейств
и контрольное. Григорий Шухов приступил к исполнению должности столоначальника
по отделению питейных сборов. В подчинении у него находился один помощник.
Впоследствии Шухов служил казначеем в Курском губернском правлении, позже — в
Курском приказе общественного призрения и смотрителем богоугодных заведений.
Отлично образованный и честный, человек
исключительной порядочности, титулярный советник Григорий Шухов вряд ли годился
на роль бездушного и вороватого чиновника. Чуткость и ранимость делали его
похожим на Дон Кихота. Таким его запомнил сын, на рабочем столе которого
неизменно стояла фигурка работы скульптора Жака Луи Готье.
«Мой пращур был вольный штатский
человек, мобилизованный на войну со
шведами. За храбрость в бою под Полтавой Петр Великий пожаловал его
дворянством», — рассказывал о своем предке по отцовской линии Владимир Шухов.
Дворянство было дано не с нисходящим потомством, а лично, посему на наследников
оно не распространялось (лишь на супругу). В то же время сыновья и внуки
личного дворянина, дослужившегося до обер-офицерского чина, имели право впоследствии
ходатайствовать о пожаловании им потомственного дворянства. Так и вышло позже:
дед инженера, Петр Шухов, удостоился титула потомственного дворянина, что
обеспечило и его внуку соответствующее социальное происхождение. Правда, трое
его сыновей все равно дворянами не стали, ибо они родились до присвоения
титула, а потому именовались обер-офицерскими детьми.
С будущей матерью Владимира Шухова его
отец познакомился в Курске на одном из балов в Благородном собрании.
Семнадцатилетняя красавица Вера Капитоновна Пожидаева была завидной и богатой
невестой. В 1851 году они поженились. Пожидаевы — семья в Курске известная (до
нашего времени дошел так называемый дом Пожидаева). В 1852 году, 7 июня у
Шуховых рождается дочь Надежда — с нею они и переезжают в Грайворон, куда мужа
назначают городничим. Вроде бы повышение, но это как для кого. Ибо городничий
отвечал за все во вверенном ему городе, будучи главой
не только гражданской администрации, но и полиции. Именно к нему шли
многочисленные просители с целью добиться правды, воспринимая городничего как
последнюю инстанцию, готовую чинить и суд, и расправу, естественно, законную. В
распоряжении городничего были приданные ему частные приставы и квартальные
надзиратели. Ответ городничий держал перед губернатором. Какому-нибудь
Сквозник-Дмухановскому провести начальство ничего не
стоило, недаром он хвастался, что обманул троих губернаторов.
Было бы странным ожидать, что Григорий
Шухов долго продержится на новой должности. То ли жалованье честного отца
семейства было невелико для молодой супруги, то ли уездная провинциальность не
отвечала ее чаяниям блистать в свете — все эти Земляники и Шпекины
были не ей чета, но уже в декабре 1853 года, через четыре месяца после рождения
сына, они возвращаются в Курск…
Ну а что же происходило в России в тот
год? О чем судачили курские дворяне, что занимало их
умы? В 1853 году началась Крымская война, где Российской империи противостояла
коалиция Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства.
Война шла на Кавказe, на
Балтийском, Чёрном, Азовском, Белом и Баренцевом морях, в Дунайских княжествах
и даже на Камчатке и Курилах. А Крым стал основной и кульминационной точкой
столкновения воюющих сторон.
В отчете 3-го отделения Собственной Его
Императорского Величества Канцелярии за 1853 год говорилось о настроениях в
обществе: «Война России против Турции дала новую пищу
зависти и недоброжелательства иностранных держав к могущественной Империи, и с
тем вместе возбудила деятельность изгнанников разных стран. Преступные выходцы
надеются достигнуть своих целей, если бы Англия и Франция успели возжечь
европейскую войну. Вообще с прискорбием рассуждая о непонятном действии этих
двух держав, все с изумлении
взирают на то, что правительства христианские подают руку помощи Турции в деле
христианском!»
Царские социологи успокаивали
самодержца: «Люди высшего и среднего сословий видят, что борьба будет трудная,
но, надеясь, на Бога и на Царя, не сомневаются в успехе: простой же народ не
вдается в рассуждения, но как бы инстинктивно верит, что русским никто и ничто противустоять не может… Безошибочно можно сказать, что
собственно в России ныне не таится ни одного заговора, ни одного общего
злоумышления… Вообще политическое направление России
таково, что если можно желать лучшего, то разве потому, что правительство
всегда обязано заботиться о большем и большем усовершенствовании нравственности
своего народа».
Чувства, охватившие царя после прочтения
документа, характеризуются его собственноручной резолюцией: «Слава Богу!». Царь
умрет в 1855 году, не дожив до окончания провальной военной кампании. Кстати,
иногда Николая I называют императором-инженером, что, согласитесь, символично.
Он и служил-то в инженерных войсках, вникал в каждый крупный строительный
проект, при нем в России заработала первая железная дорога. А государство
уподоблял огромному и сложному механизму, любое резкое изменение в котором
могло привести к поломке. Ну чем не инженер — а все из детства. Инженерное дело
привлекало его еще тогда, правда, в ущерб гуманитарным наукам. В том, какое
влияние имеет на дальнейшее развитие ребенка именно раннее инженерное
образование, как содействует оно проявлению логики, нестандартного мышления,
правильной умственной организации, аналитических способностей, мы скоро
убедимся на примере Шухова.
Пока же, сидя на коленях у отца, Володя
Шухов пытался дотянуться ручонкой до красивой блестящей медальки «В память
войны 1853—1856», учрежденной Александром II в 1856 году. Такие медали из
темной бронзы (а были еще и из светлой) вручались служившим в тылу гражданским
лицам и чиновникам, причем, массово. Отец Шухова носил медаль на черно-красной
Владимирской ленте — не самая высокая степень отличия, но и не низкая, после
нее была еще и Анненская лента, полагавшаяся щедрым купцам. После смерти
награжденного медаль оставалась потомкам, но без права ношения.
Если отец напоминал Владимиру Шухову Дон
Кихота, то с кем же сравнить его мать — неужели с Дульсинеей? Но так бывает
лишь в романах. Характер у энергичной и деловой Веры Капитоновны был не сахар:
властная, жесткая. Ни дать, ни взять — Васса
Железнова. Что впоследствии самым негативным образом скажется на личной жизни
ее детей. Связано ли это как-то между собой или нет, но если Владимир уйдет из
жизни в результате несчастного случая в 1939-м, то обе его младшие сестры
покончат с собой: двадцатишестилетняя Ольга бросится под поезд в 1893-м, через
год в том же возрасте отравится Александра, оставив сиротой дочь-младенца.
Словно проклятие какое-то…
Вера Капитоновна вполне могла бы стать
городничим, если бы только женщин брали на эту должность. И потому городничим
она была в своей семье. Детей и мужа держала в строгости, под безусловным
контролем, требуя безоговорочного подчинения, само собой, ради их же блага. Как
там говорила Анна Андреевна из «Ревизора»: «Мы теперь в Петербурге намерены
жить. А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!.. признаюсь,
большая неприятность… Вот и муж мой… он там получит генеральский чин». Вера
Капитоновна надеялась, что ее супруг станет генералом, а потому заставила его в
1856 году подать прошение о переводе в столицу. Генералом муж не стал, получив
место в Экспедиции заготовления государственных бумаг, а затем в Ведомстве
учреждений императрицы Марии.
В Петербурге Вера Капитоновна добилась
своего: ее заметили в свете. В 1856 году в Россию на гастроли приехал Иоганн
Штраус-сын. «Король вальса», как его называли, был сражен российским
гостеприимством и прелестями русских красавиц. Веру Шухову он выделил особо,
посвятив ей один из своих вальсов. Согласно семейной легенде, композитор
подарил ей ноты свеженаписанного произведения.
Партитура с автографом сгорела в 1917 году. Остается лишь надеяться, что она
была не в единственном экземпляре и вальс продолжает звучать.
А Володя Шухов тем временем подрастает в
родовой деревне Пожидаевке Щигровского
уезда Курской губернии, где их с сестрой воспитывает любимая бабушка Александра
Васильевна. Ох уж эти бабушки! Порою кажется, что это лишь благодаря им так обогатились российская культура и наука. Под трели
курских соловьев бабуля научила четырехлетнего мальчугана читать, в итоге
любимым местом досуга стала для него библиотека. Обнаружилась и тяга ребенка к
технике. Бабушка умилялась: внучок не играл в игрушки и лошадку, он постоянно
что-то мастерил. Использовав найденные старые трубы,
соорудил фонтан с ключевой водой, а еще небольшую мельницу (сколько ему
предстоит построить этих мельниц во взрослой жизни!). Курский вундеркинд
догадался, что поднимать тяжести лучше всего с помощью рычага. «А сколько было
талантов в народе, которые из-за отсутствия образования не смогли по-настоящему
раскрыться. Первым моим учителем по геометрии был столяр из крепостных, почти
неграмотный. Но как он соображал и какие задачи решал,
вырезая и выпиливая изделия. Столяр мыслил стереометрически.
Он чувствовал, что имеет дело с тремя плоскостями…» — вспоминал Шухов через
много лет (в изложении правнучки инженера Е.М. Шуховой).
Беззаботное детство закончилось для
Володи в 1863 году, когда он поступил в Пятую
петербургскую гимназию на Екатерингофском проспекте
(ныне проспект Римского-Корсакова). Конечно, это был не Царскосельский лицей,
но все же. Открытая в 1845 году гимназия делала основной упор на овладение ее
учениками естественными и техническими науками. Обычные для того времени
предметы, такие как латынь и греческий язык, должны были потесниться и
освободить место для математики, физики, химии. Ребят учили механике и
начертательной геометрии, но не забывали и об общем развитии — в школьную
программу были включены танцы и гимнастика.
Десятилетний Владимир Шухов оказался
должным образом подготовлен к поступлению в семиклассную гимназию: он умел
читать и писать на русском языке, владел четырьмя правилами арифметики.
Обучение было платным. Став гимназистом, Владимир надел и строгую форму —
темно-синий однобортный мундир с девятью посеребренными пуговицами и скошенным
воротником, украшенным галуном из серебряной тесьмы. К мундиру полагались
такого же цвета широкие темно-синие брюки и окантованная белым фуражка с
кожаным козырьком. Роль кокарды выполнял шифр гимназии: «С.П.Б.5Г.», то есть
Санкт-Петербургская пятая гимназия. «Синяя говядина» — так дразнили на улице
гимназистов из-за цвета мундиров.
Учился Шухов хорошо, особенно полюбив
математику, которую преподавал Константин Краевич,
получивший известность не только как блестящий лектор, но и ученый, автор
знаменитого учебника физики, по которому эту науку постигло много будущих
академиков и профессоров.
В четвертом классе на уроке математики,
когда разбиралась теорема Пифагора, Шухов заявил учителю, что знает гораздо
более простое и логичное ее решение, нежели то, что содержится в учебнике. Тем
самым тринадцатилетний гимназист поставил себя в ряд с Евклидом и Леонардо Да Винчи, по-своему доказавшими, что сумма квадратов длин
катетов равна квадрату длины гипотенузы.
Казалось бы, Краевич,
привыкший слышать, что «Пифагоровы штаны во все стороны равны», должен был
расцеловать способного ученика. Но не тут-то было. Вместо публичной похвалы он…
снизил ему оценку: «Следовало сначала изложить существующее доказательство и
только потом свое. Твое решение более кратко и потому заслуживает внимания, но
помни: Пифагор жил более двух тысяч лет назад и первым открыл свойство
прямоугольного треугольника, ты же сделал только усовершенствование. Нельзя
забывать о предшественниках».
Удрученный Володя поведал свои
переживания отцу, на что тот сказал: «Ты забыл о неоценимом качестве —
скромности, главном признаке культурного человека. Поблагодари учителя за
сделанное замечание от своего и моего имени». Таков был один из первых важных
уроков жизни Шухова.
После окончания гимназии прямой путь
Шухову был в Петербургский университет, где преподавал (читай — властвовал)
глава петербургской математической школы академик Пафнутий
Чебышев, именно у него учились выпускники гимназии, известные русские
математики Егор Золотарев и Александр Васильев. С последним Шухов приятельствовал. Но в итоге Владимир в 1871 году поступил
на инженерно-механическое отделение Императорского московского технического
училища, известного ныне как Московский государственный технический университет
имени Н.Э.Баумана. Судя по тому, что Шухов был отнесен к числу пансионеров —
казеннокоштных студентов, учившихся, как сказали бы сегодня, на бюджетном
отделении, основой такого выбора могло быть элементарное желание семьи
сэкономить. Называют и другую причину — совет отца поступать именно в
московское училище (впрочем, одно другому не противоречит). Так Шухов стал из
петербуржца москвичом. В училище он сделал свое первое изобретение, закончив
учебное заведение с золотой медалью в 1876 году.
Серебряные
запонки из Филадельфии
Скромный в быту, равнодушный ко всякого рода драгоценным побрякушкам, Шухов, тем не
менее, очень дорожил своими серебряными запонками. Он не купил их, а сделал на
заказ после поездки в Америку из привезенных
оттуда двух 25-центовых монет (тех самых, с белокрылым орлом на аверсе и
статуей Свободы на реверсе). Эта была память на всю жизнь — монеты надо
непременно где-то хранить, а запонки, вот они, на руках (причем золотых!).
Посмотришь на них — и вспомнишь, как здоровался с самим Томасом Эдисоном…
О том, что «господин инженер-механик»
Шухов оказался в числе трех выпускников, удостоенных почетного права поехать на
Всемирную выставку в Америку, он узнал в начале мая 1876 года из письма
директора училища Делла-Воса: «В настоящем мае месяце
отправятся в командировку в Америку профессоры: Ф.Е.Орлов,
П.П.Панаев, А.К.Эшлиман, инженер-механики
В.А.Малышев и Д.К.Советкин для изучения
Филадельфийской выставки и ознакомления с более известными заводами, фабриками
и искусственными сооружениями… Вы избраны в число означенных лиц, а посему,
считая для себя приятным долгом сообщить Вам об этом, покорно прошу письменного
ответа в возможной скорости о том, желаете ли Вы воспользоваться
представленным Вам правом».
Ну как же он мог не «воспользоваться
правом»? В кои-то веки предлагают поехать за границу, причем за казенный счет.
Вот, например, герои «Бесов» отправились-таки в Америку, «чтобы испробовать на
себе жизнь американского рабочего». Но для Шухова
прежде всего открывалась прекрасная возможность увидеть мир во всем его
разнообразии, и не только техническом. Маршрут трансатлантического турне был
таков: Москва-Варшава-Берлин-Лондон-Ливерпуль, где
делегация садилась на пароход до Америки. Много чего посмотрев в Европе,
делегаты погрузились на пароход 15 июня 1876 года и через одиннадцать дней
вступили на американскую землю.
Столетие принятия Декларации
независимости в Америке отмечали пышно и торжественно, решив удивить весь
остальной мир проведением первой в истории Всемирной выставки за пределами
Старого Света. Место выбрали неслучайно — в Филадельфии в 1776 году и была
объявлена независимость.
День открытия выдался жарким, шуму было
много: артиллерийские залпы, пушечный салют с кораблей, звон колоколов… —
казалось, американцы хотят, чтобы их услышали в Европе. Официальное название
смотра, открытого 4 июля 1876 года президентом Улиссом Грантом, —
«Международная выставка искусств, промышленных изделий и продуктов почв и
шахт». Грант заявил, что Америке «необходимо показать миру тот прогресс,
которого может достичь в немногие годы нация, в которой каждый гражданин
неустанно трудится в пользу свободы, благосостояния и чести». Сто тысяч гостей,
включая Шухова, прослушали специально сочиненный Рихардом
Вагнером марш, эпиграфом для которого композитор выбрал слова из гетевского «Фауста»: «Лишь тот достоин чести и свободы, кто
каждый день за них идет на бой».
Экспонаты распределили в шесть основных
групп: горное дело и металлургия; фабрично-заводские изделия; воспитание, обучение,
наука; художественные произведения; предметы сельского хозяйства; садоводство.
И не беда, что основной отдел выставки — Машинный — был скудно представлен
европейскими участниками. И без них было на что посмотреть. Американцы
хвастались своими изобретениями. Прежде всего — первый в мире
телефон Александра Белла (в 2002 году его первенство было оспорено), телеграф
Томаса Эдисона, печатная машинка «Ремингтон 1», швейная машинка, огромный по
мощности (в полторы тысячи лошадиных сил) паровой двигатель, приводящий в
движение всю выставку, вентилятор-гигант, якобы для разгона облаков (пыль в
глаза хотели пустить!), а еще рука статуи Свободы с факелом. Саму статую
— подарок французов к выставке — достроят окончательно лишь через 10 лет
(причина прозаическая — нехватка средств). А пока правую руку
статуи прозвали «Колоссальная рука» или «Рука Бартольди»
(скульптор. — А.В.), превратили в аттракцион и всех желающих
пускали и на балкон с факелом, откуда вся выставка была, извините за каламбур,
как на ладони. Побывала там и русская делегация.
А на десерт — деревня с живыми
американскими индейцами, специально выстроенная для выставки, а также фонтан
«Вода и свет» Бартольди (ныне он перевезен в парк у
подножия Капитолийского холма в Вашингтоне).
Выставка проводилась в огромном парке Фэрмаунт на берегу реки Скулкилл.
Все было продумано до мелочей. Политехническая выставка 1872 года в Москве ей и
в подметки не годилась. Для доставки посетителей и экспонатов проложили две
железные дороги с остановками у павильонов, соединив их магистральной железной
дорогой США. Между выставкой и городом каждую четверть часа курсировали
паровозики, доставлявшие гостей. Впервые посетители узнали и что такое
асфальтовое покрытие.
Но Шухова более всего интересовали
павильоны (всего он насчитал более двухсот), их устройство. Не прошел он и мимо
обсерватории, устроенной на колонне высотой в 46 метров: ведь когда-то, в
детстве, он мечтал о звездном небе, хотел стать астрономом.
Шухов долго ходил по Главному павильону
с задранной вверх головой — нигде ранее не видел он ничего подобного ни по
размерам, ни по конструкции. Архитектор Генри Петтит
и инженер Джозеф Уилсон создали самый длинный павильон в мире — трехнефный, из деревянных модулей, насаженных на железный
каркас. Он легко, в кротчайшие сроки собирался и разбирался. В Машинном отделе
выставили ту самую гигантскую паровую машину инженера Корлисса
весом в 56 тонн и высотой в 13 метров, подобно осьминогу, питавшую остальные
экспонаты с помощью электрических кабелей общей длиной более 24 км. И каких еще
машин там только не было: токарные, сверлильные, револьверные и прочие станки.
Вот бы поставить их на завод при училище! — облизывались русские гости… В
дальнейшем Шухову предстоит создать свои выставочные павильоны, не имевшие
аналогов в мире.
Европа тоже кое-чем позабавила: в
павильоне «Женский труд» выставили витрину с рукоделием самой королевы
Виктории.
Помимо самой Америки, в выставке приняло
участие еще 34 страны. Россия имела не
самый большой павильон — всего тысячу квадратных метров. (Великобритания — 4,8
тысяч, Франция — 4 тысячи, Германия — 2,6 тысячи). Тем не менее, из десяти
миллионов посетителей немалое число прошло через Русский отдел. Российские
экспонаты чуть было не опоздали к началу — у доставлявшего их парохода
поломался винт, лишь попутный ветер и паруса помогли ему вовремя пристать к
американскому берегу.
Филадельфия — не Тула, поэтому туда
можно ехать со своими самоварами. Так и сделали: с тульских заводов привезли в
Америку бронзовые и медные самовары, подносы с подстаканниками. Уральские
заводы и рудники прислали огромную коллекцию железных, медных и марганцевых
руд, малахит в кусках и глыбах, золото- и
платиносодержащие пески, чугун (не хуже чем у Круппа),
всякое железо и прочую металлопродукцию. Вообще же павильон России был забит
под завязку — привезли все, чем могла гордиться отечественная промышленность.
Горючие сланцы, неочищенную нефть и нефтяную землю, графит с Енисея, манекены
жителей Енисея, Печоры и Новой Земли в праздничных одеждах. Стальные нарезные
орудия 9- и 6-дюймового калибра; шашки, клинки, ятаганы, охотничьи ножи и
кинжалы литой и булатной стали (из Златоуста). Кавалерийские карабины, казачьи
винтовки. А также свидетельства бурного развития железнодорожного дела в России
— стальные вагонные оси, токарный станок для обточки вагонных колес, рельсовые
накладки, костыли (куда без них!), болты с гайками и т.д. И еще «пластырь
отакелаженный для быстрой остановки течи в подводной части судна» — от
скромного лейтенанта флота Макарова (того самого, что станет адмиралом)… Так
что было с чем завоевывать американский рынок
— и в прямом, и переносном смысле.
В павильон пришел и Томас Эдисон, к тому
времени получивший широкую известность своими опытами с электричеством. Его
сразу же окружила русская делегация — всем хотелось посмотреть на молодого (он
был старше Шухова на шесть лет), но знаменитого ученого. На вопрос одного из
россиян о его профессии, о том, кто же он все-таки — физик или химик, Эдисон
ответил коротко и ясно: «Я —
изобретатель».
Никакого серьезного образования
американец не получил, более того, в детстве на него смотрели как на
ограниченного и недалекого ребенка. Он все постигал на практике, будучи готовым искать иголку в стоге сена без сна и отдыха. И надо
сказать, находил. К моменту встречи с Шуховым Эдисон имел в своем распоряжении
прекрасно оборудованную лабораторию. Изобретения рождались у него как из рога
изобилия: телеграф, фонограф, микрофон, наконец, электрическая лампочка, а
всего он получил более тысячи патентов в Америке и
более четырех тысяч по всему миру!
Эдисон обнаружил деловую хватку, основав
собственную компанию «Edison General
Electric» (ныне «General Electric»). А Шухов бизнесменом не был.
Эдисон в своем изобретательстве опирался на интуицию, которая подвела его лишь
однажды, когда он отверг идею переменного тока Теслы
и затем всю жизнь раскаивался. Шухов тоже обладал феноменальной интуицией — без
нее в инженерии никуда, но к этому прибавлялся точный математический расчет. Он
никогда не изобретал на авось: сначала построим, а
потом выясним, почему не работает. И все же кое в чем молодой инженер из России
мог уже сравнивать себя с Эдисоном — по степени целеустремленности и
работоспособности. Шухов так же был готов работать по двадцать часов в сутки.
Судьба отмерит им почти одинаковый срок
— 85 лет, примерно в одно и то же время они станут членами Академии наук СССР.
Эдисон в конце жизни окончательно сбрендит и будет
изобретать некрофон для общения с покойниками. Шухов
сохранит ясный ум… Пока же, глядя на Эдисона, Шухов не
переставал удивляться: «академиев не кончал», но
сколького же добился! Что это: результат исключительности самого Эдисона или
специфика американской жизни, когда все, что мало-мальски способно приносить
прибыль, сразу пускается в оборот? А может, и то и другое, вместе взятое? И не
потому ли многообещающие европейские ученые едут в Америку в ожидании лучшего
будущего? Вопросов возникала масса, на некоторые из них ответа не было.
Из России на выставку приехал и Дмитрий
Иванович Менделеев, известный всему миру автор периодического закона химических
элементов. Ехал в Филадельфию не любоваться рукоделием английской королевы —
его очень интересовало развитие нефтяной промышленности в Америке и причины
нефтяного кризиса, поразившего эту страну в 1873 году, когда катастрофически
упали цены на нефть (откуда что берется!). Дмитрий Иванович отметил, что,
несмотря на в общем высокий уровень промышленности,
применяемая в Америке технология перегонки нефти и конструкция перегонных
аппаратов оказались ниже его ожиданий. Вообще от Америки у него осталось сплошь
разочарование: «Природные богатства Америки громадны, люди там живут, надо
сказать прямо, прелестные, симпатические, простые, с энергией, образцы
развитого индивидуализма. Отчего же не устроятся они, ссорятся, отчего они
ненавидят негров, индейцев, даже немцев, отчего нет у них соразмерной с их
развитием науки поэзии, отчего так много обмана, вздора? Америка представляет
драгоценный опыт для разработки политических и социальных понятий. Людям,
которые думают над ними, — полезно побывать в С.-А. Соединенных Штатах. Это
поучительно. А оставаться жить там — не
советую никому из тех, кто ждет от человечества чего-нибудь
кроме того, что уже достигнуто… Им, я думаю, будет жутко в Америке».
Огорчила ученого и свободная продажа
оружия: «С железом своим Америка производит револьверы и ружья — ничего лучше
не придумала, и говорят: мир и покой… На обратном пути по морю все печальны:
потому что потеряли идеал Америки —
увидели не то, что ждали». Менделеев стал непоследним
русским ученым, потерявшим идеал Америки…
На выставке у Шухова произошла еще одна
встреча, которую можно назвать судьбоносной. Он познакомится с человеком, имя
которого будет неразрывно связано с его изобретениями четыре десятка лет.
Российский эмигрант Александр Вениаминович Бари
родился в Петербурге в 1847 году в семье кенигсбергского талмудиста, учился в
Швейцарии на механическом отделении Цюрихской
политехнической школы, осел в Америке, работая на различных заводах. В Америке
его уважали, избрав председателем Филадельфийского общества инженеров. Деловые
способности помогли ему получить подряд на строительство павильонов выставки в
Филадельфии, за что он был удостоен золотой медали. В Русском павильоне Бари встретил уже знакомого ему по Цюриху профессора
училища Федора Орлова, вспомнили родные березки и осинки. Бари
помог делегации в выборе и приобретении оборудования для лабораторий и
мастерских. Рассказы бывших соотечественников о блестящих перспективах развития
российской промышленности, видимо, так вдохновили Бари,
что вскоре после выставки он решился вернуться на родину. В 1880 году он
создаст свою контору, главным инженером в которую позовет Шухова.
Однако одной лишь Филадельфией
знакомство с Америкой не закончилось. Делегация отправилась в поездку по
промышленным центрам страны — на металлургические предприятия Питсбурга, заводы Бостона и Балтимора, нефтяные промыслы
Пенсильвании. Естественно, что посетили Вашингтон, Нью-Йорк, Ниагарский водопад
с его знаменитым подвесным мостом. Что поразило при посещении предприятий, так
это открытость американцев, показывавших гостям чертежи, проекты, схемы. При
желании что-то скопировать они с готовностью оказывали помощь: да пользуйтесь
на здоровье! А если что-то было непонятно, разъясняли на словах. На Шухова это
произвело больше впечатление. Но не это главное. Шухову предложили работу:
хозяин одного из заводов, услышав от молодого русского инженера ряд полезных
советов по усовершенствованию оборудования, похлопав его по спине, сказал, что
будет рад видеть его среди своих сотрудников. Поблагодарив, Шухов отказался.
«Любовь нечаянно
нагрянет»:
Ольга
Леонардовна Книппер-Шухова
Да, именно под такой фамилией нам могла
бы быть известна эта знаменитая актриса Московского художественного театра,
ставшая в итоге единственной супругой другого замечательного человека — Антона
Павловича Чехова. Чехов и Шухов в чем-то были похожи. Например, писатель тоже
катался на велосипеде, носил бородку, правда, Владимир Григорьевич до конца
жизни обходился без очков и прожил вдвое больше. Но не это главное. Роман
тридцатидвухлетнего Шухова с семнадцатилетней Ольгой Книппер
открывает новую, неизвестную сторону его натуры.
Случилось это в 1885 году, Ольга Книппер была дружна с сестрами Шухова Ольгой и Александрой
и гостила на их даче в Вешняках. От того периода осталась фотография,
запечатлевшая Владимира Григорьевича в окружении сестер и их подруг. Он сидит в
центре на ступеньках крыльца, в пиджаке, в темных светлых брюках, вокруг — шесть девушек. Шухов улыбается, что
нечасто можно увидеть на фотоснимках. А вот еще одно фото — сестры, Ольга Книппер и ее брат Константин, тоже на даче. Наконец, две
Ольги рядом — Книппер и Шухова. Оба этих снимка
сделаны Шуховым.
Настроение у всех участников съемки
отличное, прекрасный летний день, буйство природы, общество симпатичных
девушек, выбравших главным объектом своего внимания взрослого, состоявшегося
мужчину. Он элегантен, умен, поражает широтой эрудиции, умеет ухаживать за
прекрасным полом, учтив и галантен как английский джентльмен. Девушки готовы
внимать Шухову с открытым ртом. Недавно
— в июле 1885 года, побывав на берегах туманного Альбиона, он привез массу
впечатлений о Викторианской Англии, славящейся не только своими пуританскими
нравами, но и достижениями научно-технического прогресса. В Англии его заинтересовали
стальные сетчатые конструкции инженера Самуэля Катлера, занимавшегося возведением газгольдеров в Восточном
Гринвиче. Кое-кто отдает первенство в возведении подобных оболочек именно
англичанину, дескать, Катлер начал заниматься данной
темой в конце 1870-х годов. На это можно ответить словами Петра Худякова,
знаменитого ученого, одного из основателей теории машин и механизмов и друга
Владимира Григорьевича: «Новые покрытия инженера Шухова
возбудили к себе захватывающий интерес, особенно потому, что основная идея
устройства является вполне оригинальной и не могла быть позаимствована
изобретателем ни в западноевропейских, ни в американских образцах».
К Англии, переживавшей в эпоху королевы
Виктории промышленный и культурный расцвет, в России было особое отношение,
почтительное. Считалось, что там все лучшее, и не только булавки. Воспитанному
в строгости Шухову, надо думать, были близки и моральные ценности викторианской
эпохи: трудолюбие, верность долгу, в том числе семейному, трезвомыслие,
пунктуальность, экономность. Владимир Григорьевич не раз высоко отзывался об
англичанах. Не могли не привлечь внимания русского путешественника и музеи
Лондона — Музей Виктории и Альберта, Музей естествознания и Музей науки.
Кстати, в последнем музее, расположенном на Эксибишн-роуд
в лондонском районе Южный Кенсингтон, сегодня среди
двух экспонатов, представляющих российскую науку, один — это макет Шуховской башни. Возвращаясь на родину, Шухов побывал также
в Германии и Франции. В Париже он был принят в Центральное общество гражданских
инженеров (Sociеtе Centrale des Ingеnieurs
Civils) — весьма почетную профессиональную
организацию, основанную в 1848 году. Одним из руководителей общества был и
Густав Эйфель…
Дача в Вешняках, на которой Шухов в то
лето рассказывал об Англии, входила в состав большого подмосковного поселка: «У
станции Вешняки продаются четыре дачи, из них две теплые с мезонином, в 9
комнат и необходимыми службами, две холодные в 4 и 5 комнат, террасы и балконы
у каждой, постройки новые. Местность здоровая и дачи всегда заняты», — такое
объявление можно было прочитать в московских газетах. Иметь здесь загородный
дом было престижно, дачный отдых безоглядно входил в моду. Потомки богатых
дворянских родов, обладавшие большими наделами земли, сдавали их под дачи, как
это и сделали в Вешняках графы Шереметевы. На фотографиях мы видим не только
массивный бревенчатый дом из отличного строевого леса, но и сад, где отдыхали
Шуховы. В то время рубить старые деревья на участках дачникам запрещалось, дабы
дачи не лишились своего уютного подмосковного очарования.
Близость станции позволяла жить на даче
все лето. Работавшие в Москве горожане покидали утром дачу, чтобы вернуться
туда вечером.
Шухов не только проводил время в
беседах, но и учил девушек играть в
крокет — английскую, естественно, игру, набиравшую популярность в России.
Причем, в немалой степени среди женщин. В «Анне Карениной», опубликованной
впервые книжным изданием в 1878 году и читаемой всей образованной Россией в это
время, княгиня Бетси Тверская приглашала главную
героиню на партию крокета, считавшегося игрой для избранных. А ведь казалось бы, как легко в нее играть — взять деревянный
молоточек и загнать шарик в воротца, но не тут-то было! Играли в большой
теннис, карты, лото.
В те годы отсутствия интернета и сотовой
связи молодые люди как-то умудрялись проводить время с удовольствием и не
скучали. Чему только ни посвящали свой досуг, например, традиционным для
дворянской молодежи так называемым «petits jeux» — «маленьким играм». Играли в
«Веревочку», в «Платок», в «Добчинского-Бобчинского»:
все сидят, руки держат под столом, у одного из игроков — серебряный рубль,
кто-нибудь кричит: «Добчинский, Бобчинский, руки на стол!» — тут, не отрывая рук от стола,
надо незаметно передать рубль соседу, а тот, кто отгадывает, должен уловить это
мгновение — у кого найдут рубль, тот и водит. А еще были игры «Телефон»
(словесная путаница шепотом), «Секретэр», «Индюшка»
(беготня вокруг свободного стула), «Краски», «Мнения», «Да и нет
не говорите», «Довольны ли вы своим соседом?», шарады. В общем, время проходило
весело.
Сама дачная атмосфера склоняла к
романам.
С утра — на речку (а рядом с Вешняками
были озера, в которых и купались). Затем кофе, легкий завтрак «чем Бог послал»,
то есть продукцией местных крестьян: парным молоком, сметанкой,
творогом. Дачники ходили по грибы да по ягоды, удили рыбу. С удовольствием
принимали гостей, выносили на веранду граммофон (Шухов обожал Шаляпина). И
гуляли, гуляли, гуляли под луной и под пение птиц. Ну как тут не влюбиться…
Да, на дачах люди действительно жили
— утверждал герой Чехова: «Если вы хотите пожить, то садитесь в вагон и
отправляйтесь туда, где воздух пропитан запахом сирени и черемухи, где, лаская
ваш взор своей нежной белизной и блеском алмазных росинок, наперегонки цветут ландыши
и ночные красавицы. Там, на просторе, под голубым сводом, в виду зеленого леса
и воркующих ручьев, в обществе птиц и зеленых жуков, вы поймете, что такое
жизнь! Прибавьте к этому две-три встречи с широкополой шляпкой, быстрыми
глазками и белым фартучком…»
В 1884 году родители Шухова вернулись в
Москву из Варшавы вместе с дочерьми, сестрами Владимира Григорьевича. Это
обстоятельство во многом повлияло на развитие личной жизни их единственного
сына. Шухов был холостяком, вокруг которого вилось немало барышень на выданье,
и возраст уже приличный — за тридцать, пора семьей обзаводиться. Но у его
матери было свое мнение на этот счет, Вера Капитоновна, безапелляционно
вмешивавшаяся в личную жизнь детей, оставляла последнее в выборе невесты для
сына слово за собой.
В семье Ольги Книппер
царили не менее консервативные устои. Если у Шуховых главной в доме была мать,
то у Книпперов — отец.
Леонард Книппер,
прусский подданный, тоже инженер, приехал в Россию из Эльзаса в 1864 году в
поисках лучшей доли, каковой оказался винокуренный завод в Вятской губернии. В
этих краях зерна было достаточно, и дела быстро пошли в гору. Книппер женился на Анне Ивановне Зальц,
одаренной пианистке, обладавшей прекрасным голосом. В Вятской губернии
появились на свет их дети — Константин (1866) и Ольга (1868). В 1870 году разбогатевшие на торговле вином Книпперы
переезжают в Москву. Контора Леонарда Книппера
размещалась на той же улице, что и фирма Бари,
неисповедимы пути Господни, как говорится.
Книппер
воспрепятствовал желанию своей жены получить профессиональное образование в
консерватории. Он считал, что главное предназначение женщины — семья и дети. В
Москве в 1876 году у них родился еще один сын, Владимир (кстати сказать,
будущий певец, позднее он выступал под псевдонимом Нардов в Большом театре,
среди его учеников — Сергей Лемешев, Никандр Ханаев). Лишь после смерти мужа в 1895 году Анна Книппер осуществила свою мечту и стала педагогом и
профессором пения при школе Филармонического училища, порой выступала в
концертах.
Так же строго отец воспитывал и дочь: «Я
после окончания частной женской гимназии жила, по тогдашним понятиям,
“барышней”: занималась языками, музыкой, рисованием. Отец мечтал, чтобы я стала
художницей, — он даже показывал мои рисунки Вл.Маковскому,
с семьей которого мы были знакомы, — или переводчицей; я в ранней юности
переводила сказки, повести и увлекалась переводами. В семье меня, единственную
дочь, баловали, но держали далеко от жизни… Товарищ старшего брата,
студент-медик, говорил мне о высших женских курсах, о свободной жизни (видя
иногда мое подавленное состояние), и когда заметили, как я жадно слушала эти
рассказы, как горели у меня глаза, милого студента тихо удалили на время из
нашего дома. А я осталась со своей мечтой о свободной жизни», — вспоминала
позднее Книппер.
Короче говоря, инженеру Владимиру Шухову
и барышне Ольге Книппер было о чем поговорить,
обменяться, так сказать, опытом личной и семейной жизни. Но и не только: Шухов
любил литературу, поэзию, классическую музыку, знал наизусть Лермонтова,
неплохо пел… В душе впечатлительной и мечтавшей о
театре девушки, скованной железными путами семейной опеки, возникали смутные
желания: «Сцена меня манила, но по тогдашним понятиям казалось какой-то
дикостью сломать семью, которая окружала меня заботами и любовью, уйти, и куда
уйти? Очевидно, и своей решимости и веры в себя было мало».
Встреча с Шуховым внушила Ольге надежды.
Он был почти в два раза старше ее, строен, силен, красив, голубоглаз, глаза его
горели — так, по крайней мере, утверждала Книппер-Чехова
на девятом десятке лет, значит, не забыла! Вот с таким решительным мужчиной и
можно было бы «уйти», вырваться из клетки, из-под влияния властного отца. Так
ей казалось. В семнадцать лет многое выглядит близким и доступным.
Их отношения развивались. За летом
пришла осень, потом зима.
У Ивана Бунина в «Чистом понедельнике»
есть одно примечательное место, которое, похоже, характеризует позицию Шухова: «Она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши с ней
отношения, — совсем близки мы все еще не были; и все это без конца держало меня
в неразрешающемся напряжении, в мучительном ожидании
— и вместе с тем был я несказанно счастлив каждым часом, проведенным возле
нее»… Они встречались, ходили в театр, рестораны, опять гуляли. В
Большом тогда давали «Севильского цирюльника» Россини, «Аскольдову
могилу» Верстовского, «Евгения Онегина» Чайковского. Следующее лето снова
прошло на даче в прогулках под зонтиком. Роман их длился почти два года и,
учитывая нравы эпохи, должен был закончиться браком. Однако этого не случилось.
Все подробности канули в лету, письма Книппер не
сохранились, скорее всего, сгорели, что дало богатую пищу для толкований и
ассоциаций уже в нашу, не менее бурную и гораздую на
выдумки эпоху. Во всяком случае, Ольга Книппер не
последовала примеру Анны Карениной, бросившейся под паровоз, коему мог быть
уподоблен Владимир Шухов по причине своей исключительной целеустремленности. Он
же не нашел в себе сил пойти против воли любимой матушки. О неудавшемся романе
с Книппер («Она развернулась и ушла») он предпочитал
никогда не говорить и не обсуждал этот сюжет с
близкими.
Взгляды на роль женщины в семье у Шухова
были специфическими: украшать жизнь, а не заниматься чем-то серьезным. Украшать
жизнь мужчины, подчеркнем, а не театральную сцену, выход на которую влечет за
собой обязательные атрибуты — овации, цветы, подарки, поклонников. А Шухов был
еще и патологически ревнив, как показала его семейная жизнь с другой женщиной —
Анной Мединцевой. Так нужно ли ему при его целях и
занятости думать еще и о том, во сколько жена придет домой после спектакля?
Изобретательская работа была для Шухова на первом месте. Он и жил-то по
распорядку, правильно и требовательно к себе, вовремя ложился, вовремя вставал,
даже ходил строго перпендикулярно земле, дабы не стаптывать башмаки и подметки
(учился этому, сначала тренируясь ходить босым по сырой земле, по полю). Да и
Ольга, со своей стороны, могла бы поступиться честолюбивыми принципами и
подождать столько, сколько нужно: придет время, сам предложит! Жить рядом с
гением — не сахар, но уже своим расположением к вам он дарит счастье!..
Разрыв, судя по всему, переживался
девушкой чрезвычайно тяжело — даже в автобиографии Книппер-Чехова
посчитала нужным связать его с театральной карьерой:
«Я вступала на сцену с твердой убежденностью, что ничто и никогда меня не
оторвет от нее, тем более что в личной жизни моей прошла трагедия разочарования
первого юного чувства. Театр, казалось мне, должен был заполнить один все
стороны моей жизни». Так и вышло — театр стал для нее всем. В театре —
легендарном Художественном — она встретила и своего будущего супруга.
Как сложился бы брак Шухова и Книппер, случись он, несмотря ни на что? Об этом можно
размышлять лишь в сослагательном наклонении. С Чеховым ее счастье тоже было
недолгим. Антон Павлович скончался в 1904 году. О взаимоотношениях супругов
Чеховых существуют разные мнения.
Книппер прожила
девяносто лет, добилась успеха на сцене, считалась примой сталинского МХАТа, была отмечена Сталинской премией первой степени,
стала одной из первых народных артисток СССР. Ее юбилеи отмечались с большой
помпой. В 1948 году, на ее 80-летии, два самых знаменитых Ленских той эпохи —
Козловский и Лемешев — дуэтом признавались увенчанной лаврами орденоносной
имениннице: «Я люблю Вас, Ольга!» Это выглядело очень забавно. Вспоминала ли
она в тот вечер Владимира Шухова? Слышала ли хоть единожды эти слова из его
уст? Кто знает… Но когда в конце 1950-х годов вдруг
возникла возможность встречи «Книпперши» с шуховскими внучками, она, подумав, отказалась. До
наследников Шухова дошли и ее слова о «разбитой жизни, благодаря Владимиру
Григорьевичу».
На память о том таинственном романе
осталась у Владимира Григорьевича старая фотография 1886 года (он считал себя
«фотографом в душе»), на которой Ольга с братом Костей предстают в роли
участников домашнего спектакля, одетых в причудливые костюмы…
Башня на
Шаболовке: Шухов против Эйфеля
Революционные события 1917 года, как бы
к ним ни относиться, перевернули вверх дном вековой уклад жизни и российского
народа, и конкретных семей. «Декрет о введении в Российской республике
западноевропейского календаря» от 26 января 1918 года стал лишь первой
ласточкой по внедрению нового порядка жизни. Вместо старого юлианского
календаря, по которому жила Русская православная церковь (а православие было
государственной религией) вводился григорианский календарь, по которому жила
Европа с XVIII века. Шухов посмеивался над формулировкой декрета: «В целях
установления в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления
времени». Особенно позабавило его прилагательное «культурный»
относительно к народу — значит, есть и «некультурные», какие, любопытно?
Именно Ленин, будто чувствуя, что век его не долог, настоял на одновременном
переходе на григорианский стиль, споря с соратниками, предлагавшими не рубить с
плеча, а привыкать к нему постепенно, ежегодно сокращая календарь на один день.
Таким образом, полностью перейти на новый календарь удалось бы через 13 лет. В
итоге вождь настоял на своем, как в воду глядел.
Поскольку Владимир Григорьевич был
человеком дисциплинированным, то все пункты декрета в точности исполнил. А он,
в частности, гласил: «Первый день после 31 января сего года считать не 1-м
февраля, а 14 февраля, второй день — считать 15-м и т.д. До 1 июля сего года писать после
числа каждого дня по новому календарю в скобках число по
до сих пор действовавшему календарю». И Шухов был
вынужден в своем лаконичном дневнике писать две даты. Именно так обозначил
изобретатель важнейшую перемену в своей жизни — переезд на новую квартиру. Нет,
советская власть не улучшила жилищные условия инженера, а наоборот, попросила
его, как говорится, «маненечко
того», т.е. освободить апартаменты на Смоленском бульваре — дом, который он
купил в 1904 году для своей большой семьи.
11 сентября (29 августа) 1918 года Шухов
получил приказ выехать из своего дома к 20 числу, т.е. через девять дней. Слава
Богу, переезжать пришлось почти что в родные края — на
работу, в район Мясницкой, по адресу Кривоколенный переулок, дом № 11/13 (на углу с Архангельским переулком).
Вынужденный переезд со Смоленского бульвара можно трактовать и как заботу
большевиков о пожилом инженере — чтобы в контору ходить было недалеко. Владимир
Григорьевич посчитал нужным отметить в дневнике
дороговизну переезда — аж 8 тысяч рублей! К 19-му числу он
переехал вместе с дочерью Верой, а к 22 сентября в Кривоколенный перебралась и
супруга со второй дочерью. Все с собой взять не удалось, старые черновики и чертежи к различным проектам пришлось сжечь. А
вот сыновей своих он благословил на святую борьбу против большевиков: в итоге Фавий будет сражаться в рядах деникинцев,
а Сергей служить у Колчака. Фраза «Владимир крестил Русь, Владимир ее и раскрестил» повторялась Шуховым в узком кругу неоднократно
и многое объясняет в его отношениях с новой властью.
Спорить с большевиками было бесполезно,
даже опасно. Например, в эти же дни арестовали Станиславского с Москвиным, или,
как говорили, «взяли». Через сутки их выпустили, но такое не забывается. Про
«Чеку» (так он будет называть это учреждение) режиссер еще не раз вспомнит, ибо
поводов к этому жизнь даст предостаточно. Его брата расстреляют в Крыму в 1919
году, репрессии коснутся и других членов большой семьи.
Так что Шухову, в отличие от
Станиславского, еще повезло. К тому же в политике он был отнюдь не ребенком, и
Александра Колчака знал лично и с положительной стороны, что сыграло свою роль
в том, что сына своего Сергея он отправил служить именно к адмиралу. Как раз в
эти дни, в конце ноября 1918 года, в Омске Колчак принял на себя звание
Верховного правителя Российского государства и главнокомандующего русской
армией, и молодые офицеры-патриоты были ему ох как нужны. А в Москве доброхотов
кругом — хоть отбавляй, они только и ждут, чтобы поинтересоваться: «Владимир
Григорьевич, а сыновья-то ваши на каком фронте воюют?» — потом и в «Чеку»
стукнут…
«Оставьте мне мои тетради с формулами, и
я буду работать», — эти шуховские слова передавал его
друг инженер Петр Худяков. Главным проектом Шухова для советской власти стала
башня на Шаболовке. Шухов не раз повторял, что мосты, башни, резервуары нужно
строить при любом режиме, следовательно, рано или поздно возникнет
необходимость и в тех, кто их готов спроектировать и построить. Так и вышло. Ум
и способности изобретателя понадобились большевикам уже через год после
Октябрьского переворота 1917 года, свои инженеры у них были, но мало: Леонид
Красин и Глеб Кржижановский. Потому большевики его терпят — так можно выразить
их отношение к Шухову. (Для сравнения: о пассажирах
«философского парохода», отправившихся с билетом в один конец в 1922 году, Лев
Троцкий скажет: «Мы этих людей выслали потому, что
расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно».)
Сам Ильич поставил задачу создать новую
и самую мощную радиостанцию, с помощью которой можно было бы пропагандировать
идеи мировой революции, ускоряя таким образом ее
наступление. Занятно, что в качестве первого места прописки башни выбрали
Кремль, но колокольня Ивана Великого и древние соборы создавали естественные
помехи для стабильной работы радиостанции и бесперебойной радиосвязи. В поиске
наиболее подходящей площадки остановились на захолустной Шаболовке, малоэтажная
деревянная и промышленная застройка которой нисколько не препятствовала
строительству высокого металлического гиперболоида. Это была территория
обширного фруктового сада, принадлежавшего ранее Варваринскому сиротскому
приюту, на что указывал пролегающий здесь Варваринский, а позднее Сиротский
переулок (ныне улица Шухова).
Заданная радийщиками
высота конструкции в 350 метров поначалу озадачила Шухова — это где же взять
столько металла в стране с разрушенной металлургической промышленностью? Заводы
стоят, доменные печи потухли, специалистов раз-два и обчелся. К тому же
материальная база — залежи руды — находится на порядочном расстоянии от Москвы,
преодолеть которое мешает прерванное войной железнодорожное сообщение. Тем не
менее, изобретатель не медля приступил к
проектированию.
Ориентиром для Шухова выступала не
старая радиобашня на Ходынском поле, а парижская
башня Эйфеля, что отражало стиль работы инженера: если уж соревноваться, то с
лучшими мировыми образцами. Владимир Григорьевич приступил к проекту аккурат через тридцать лет после того, как Эйфель
продемонстрировал свою башню на Всемирной выставке в Париже в 1889 году. В
1919-м Александру Гюставу Эйфелю было уже 87 лет, и он почивал на лаврах как
автор самой известной башни в мире и символа Франции. Так же как и Шухов,
Эйфель посвятил себя проектированию металлических конструкций — вокзалов (например в Будапеште), мостов, обсерваторий и даже
поучаствовал в создании статуи Свободы. В списке его проектов башня была в
единственном экземпляре, но она и принесла ему всемирную славу, сам автор
скромно называл ее «tour de
300 mеtres» — 300-метровой
башней (если точно, то высота башни 305 метров).
Несмотря на многочисленные протесты
французской интеллигенции, требовавшей прекратить постройку башни еще в 1887
году — под предлогом ее абсолютной бесполезности, а также чуждости эстетике и
архитектуре Парижа (под протестом в мэрию столицы Франции подписались Александр
Дюма-сын, Ги де Мопассан, Шарль Гуно), она не
только была построена, произведя фурор на выставке 1889 года, но и оставлена
еще на двадцать лет, что было продиктовано договором с Эйфелем. А затем он
продлил ей жизнь еще на семьдесят лет.
Шухов в свое время подробно изучал
конструкцию парижской башни, вес которой составлял 7300 тонн. Его интересовала
удивительная устойчивость столь тяжелого сооружения, воздвигнутого к тому же на
берегу реки Сены. Известно, что верхушка башни и по сей день почти не
откланяется от угла 90 градусов даже во время редких для этой местности
ураганных ветров, максимальное отклонение составило 12 см. Поскольку Эйфель
специализировался на постройке мостов, то и помогали ему в работе над проектом
башни инженеры-мостостроители. Точный расчет силы ветра позволил им добиться
максимальной устойчивости самой высокой на тот момент башни в мире: «Почему
такая странная форма? Ветровые нагрузки. Я считаю, что искривление четырех
внешних краев монумента продиктовано и математическими расчетами, и
эстетическими соображениями», — пояснял Эйфель в газете «Le
Temps» от 14 февраля 1887 года.
Оценил Шухов и вызывающее инженерное
решение башни, которое непосредственно увязывалось с требованием организаторов
выставки — создать нечто такое, что могло бы продемонстрировать всем
технические и инженерные успехи Франции. А раз башня французская, то она не
может быть просто башней, она должна стать произведением искусства.
Хочется кому-то или нет, но сравнение
башен Эйфеля и Шухова началось еще в 1896 году, когда Владимир Григорьевич
представил на Нижегородской ярмарке одну из своих первых башен-гиперболоидов.
Действительно, можно найти немало точек соприкосновения этих проектов — скажем,
башня Шухова в Москве обязана своим появлением русской революции, а
строительство башни Эйфеля приурочили к столетию Великой французской революции.
Но башня Шухова неоднократно тиражировалась и видоизменялась, находя применение
в самых разных областях жизни, а башня Эйфеля заведомо не была предназначена
для повторения. Она так и осталась в одном экземпляре.
Есть и еще одно кардинальное отличие:
Шухов является единственным автором идеи и окончательного проекта гиперболоида
(домработница Маша, которая как-то перевернула корзину для мусора, тем самым подсказав
Владимиру Григорьевичу идею изобретения, не в счет), а у Эйфелевой башни
несколько родителей. Первым, кому пришла в голову ее конструкция, был
французский инженер Морис Кёшлен, работавший в
конторе Эйфеля, затем к нему примкнул коллега Эмиль Нугье,
наконец, на заключительном этапе на правах организатора и научного руководителя
(частый случай!) к работе подключается сам патрон — Гюстав Эйфель. Вместе в
1884 году они и получают патент, впоследствии полностью перешедший к Эйфелю (он
выкупил у них его). В 1886 году проект железной башни участвует в конкурсе на
лучший символ выставки и в итоге побеждает, опередив даже огромную гильотину,
авторы которой также претендовали на успех. Окончательный и неповторимый облик
башне придает архитектор Стефан Совестр. Именно
благодаря ему первый этаж башни превращается с помощью
изящных арок в центральный вход на выставку, а вся структура сооружения
представляет собою трехслойную пирамиду-торт с квадратным основанием. Внизу —
самая большая и мощная железная пирамида на четырех ногах-основаниях, держащая
на себе первую платформу, на которой стоит вторая пирамида со второй
платформой. Всю эту конструкцию венчает третья и самая длинная пирамида с
третьей платформой на высоте 276,13 метра, а на ее макушке — маяк, свет которого
виден на расстоянии 10 км. Лестницы, ведущие на башню, насчитывают 1792
ступени, подняться можно и на лифтах. Коллективное творчество инженеров и
архитектора позволило создать непревзойденный пока символ Франции, символ XIX
века.
Шухов же в одном лице совместил труд
инженера, дизайнера и архитектора, создав символ XX века, а ведь работать над
своей башней он начал также в конце XIX столетия. Но его башня — целиком
новаторский проект. Приступив к работе над первым проектом башни на Шаболовке,
изобретатель посчитал нужным отметить в дневнике не только высоту и вес башни
Эйфеля, но и ее технические параметры, такие как площадь квадратного основания,
глубина заложения и объем фундамента. Несомненно, эти данные послужили ему
источником необходимой информации для математических выкладок.
Работа над первым проектом была начата
Шуховым 2 апреля 1919 года и заняла около двух месяцев. Вес башни из девяти
ярусов высотой 350 метров был определен Шуховым в 2200 тонн, т.е. металла на
единицу высоты требовалось в три раза меньше, чем для Эйфелевой башни. Но даже
при такой, казалось бы, явной экономии металла для осуществления первого
проекта не нашлось. Шухову не суждено было обогнать Эйфеля в этом незримом
соревновании на создание самого высокого сооружения в мире. Можно лишь сегодня
сожалеть о том, что идея возведения более легкой, а значит, и более совершенной, башни не
получила своего воплощения.
Одновременно в мае 1919 года Шухов
работает над проектами башен меньшей высоты: 175, 200, 225, 250, 275, 300, 325
метров. А к исполнению утверждают еще меньшую башню — в шесть секций высотою —
150 метров (если совсем точно — 148,5 метра). С флагштоком башня достигнет 160
метров, возглавив все шуховские гиперболоиды по
высоте. И в этом ее первостепенное значение, ибо сама конструкция уже не раз
была опробована ее автором после триумфального 1896 года.
На стройке Шухов отвечал за все,
поставив свою подпись под какими только возможно документами. В частности, из
его дневника следует, что 6 сентября он подписал договор на строительство башни
как руководитель Радиоартели, в которую помимо него
входило еще четыре человека. Радиоартель — частная
контора, башня строилась Шуховым как частным лицом. Артель получала деньги от
заказчика — «Электросвязи» — и сама нанимала подрядчиков для выполнения работ.
Только вот металл купить не могла. Вес башни не превышал 240 тонн, но даже на
этот проект металла в Москве не набрали. Ленин на Совнаркоме разрешил выдать из
стратегических запасов высокопрочную рурскую сталь с
военного склада в Смоленске.
Шухов по
многолетней привычке, выработанной в мирное время, когда все имелось под рукой,
определил срок выполнения работ в семь месяцев, однако нехватка бревен и теса
для лесов, а самое главное — перебои с поставкой металла, интриги и происки,
падение с высоты и смерть рабочих, низкая квалификация сотрудников, ошибки
самого автора проекта, наконец, серьезная авария превратили этот процесс в
изматывающий кросс. Башня была сдана в эксплуатацию не в марте 1920
года, а в марте 1922-го. За это время Владимир Григорьевич сильно постарел,
испытав немало горьких минут. Были и личные потери: ушли из жизни двое родных
инженеру людей: младший сын Владимир скончался в госпитале от дизентерии 10
августа 1919 года, а 23 марта 1920 года преставилась мать Вера Капитоновна.
Шухов, проводив родных в последний путь, затем вновь спешил на стройплощадку.
Вот лишь небольшой, но очень характерный отрывок из дневника:
«30 августа. Железа нет, и проекта башни
пока составить нельзя.
1 сентября был на Шаболовке: земляные
работы для основания башни сделаны уже на четверть, работают три партии. Грунт
— глина и внизу песок, местами песок осыпается (проверить проект основания при
таком грунте)… Кран подвигается медленно, приступили к вырубке мест
прикреплений поперечных балочек.
10 сентября. Железа нет.
1 октября. Железа нет. Кладка фундамента
начата 4 октября». (Фрагмент дневника цитируется по изданию:
Шухова Е.М., Шухов В.Г. Первый инженер России.
— М., 2003).
И так все два года и семь месяцев.
Кстати, Эйфелеву башню строили два года и два месяца, что было признано
рекордом. Но тогда Франция не вела войну, тем более гражданскую. Да и цели у
Шухова были куда более прагматичные, чем у Эйфеля,
превратившего башню в источник собственных доходов. Так что сам факт строительства башни на Шаболовке в голодное время уже
является подвигом и Шухова, и всей его инженерно-строительной команды.
К монтажу первого яруса башни удалось
приступить 14 марта 1920 года, а уже 16
апреля начали поднимать вторую секцию. Каждый день ее поднимали на восемь метров,
достигнув высоты 25 метров, секцию установили 21 апреля. Шухов не был бы
Шуховым, если бы даже в труднейших условиях дефицита всего не применил свои
новаторские идеи. Строительство башни осуществлялось телескопическим способом,
без подъемных кранов (их и взять было негде). У того же Эйфеля в распоряжении
было все необходимое, в том числе и довольно высокие подъемные краны. После
того как башня переросла их, француз применил для подъема деталей специально
сконструированные мобильные подъемники, передвигавшиеся по рельсам для будущих
лифтов. До лифтов у Шухова руки не дошли — их просто не было в проекте, вот
если бы утвердили проект его 350-метровой башни, то тогда быть может…
«Башня росла как своеобразный призрак —
высокая, бесплотная, прозрачная и очень таинственная. Эта таинственность была
многообещающей — ведь если страна позволила себе роскошь строить, значит, речь
идет о деле большой важности. Отсюда и ореол романтики, которым была в моих
глазах окружена башня. Про шуховскую башню было тогда
много разговоров, казавшихся просто фантастическими», — свидетельствовал
знаменитый советский полярник, профессиональный радист Эрнст Кренкель.
Башня действительно была прозрачной, что
Шухов объяснял так: «Башня разделена на пояса. Каждый пояс имеет привычные для
глаза пропорции». Телескопический способ подъема ярусов гиперболоида
предусматривал сначала сборку на фундаменте нижней секции, самой большой по
диаметру, затем сборку следующей и подъем ее лебедками наверх и закрепление,
затем та же операция с третьей секцией и т.д. «Изумительна была красота сборки
башни, когда целые секции высотой 25 метров и весом до 3000 пудов или траверсы
длиной 10 метров без единого рабочего наверху неожиданно появлялись на фоне
неба в облаках и привлекали внимание жителей Москвы. Башня монтировалась без
кранов, без лесов. Целые секции поднимались за низ со свободным верхом… Одна эта постройка отняла у меня полжизни, но зато и дала
мне тоже полжизни удовлетворения», — вспоминал участник строительства Александр
Галанкин, проходивший в документах как производитель работ.
Дочь Галанкина рассказала в 1967 году в
письме в газету «Известия»: «Было это давно, в девятнадцатом году. Отец мой,
Александр Галанкин, строил вместе с известным инженером В.Г.Шуховым знаменитую радиобашню на Шаболовке.
Отец сидел часами над проектом Шухова, разрабатывал чертежи, подбирал рабочих,
доставал металл. А тогда не только металла, ткань простую достать очень трудно
было. Помню, когда уже секции монтировали, отец для сигналов придумал какую-то
систему флажков. А вот материи для флажков нигде достать не мог. Сидели мы с
ним вечером, он спрашивает: «Соседка наша в красной кофте ходит?» Я и ответить
не успела, а он уже побежал. Возвращается с кофтой. Была она не совсем красная,
в какую-то горошинку. Отец ее на свет посмотрел и начал на флажки резать: «А
что с горошинками — это ничего. Они совсем незаметны будут». Жили мы за
Преображенской заставой, трамваи не ходили, и отец каждое утро отправлялся
через всю Москву на велосипеде. Каждый день, зимой и летом, — и так два года
подряд. А башня, самое высокое тогда сооружение в стране, росла. Отец приезжал
с работы усталый, ужинал и снова садился за свои бумаги. Иногда брал в руки
гармошку. Учился играть. Решили они с рабочими устраивать концерты. Кто-то из
рабочих сказал, что без гармошки ничего не получится. Отец и купил гармошку.
Потом о концертах галанкинской артели много
говорили».
Если у Галанкина стройка на Шаболовке
отняла полжизни, то у Шухова она могла отнять жизнь. А все потому, что 29 июня
1921 года при подъеме четвертой секции весом более 21 тонны оборвался трос.
Секция рухнула с высоты в 75 метров и повредила третью, вторую и первую секции.
Авария на стройке сразу привлекла к себе внимание компетентных органов,
расценивших произошедшее как вредительство и саботаж, что было ожидаемой
реакцией, учитывая сложность, с которой доставали металл для стройки. Но
арестовать Шухова, как, например, Станиславского, было нельзя — кто же тогда
закончит его проект? Тем не менее, нервы ему помотали в ГПУ изрядно. Наказание
Шухову было обозначено весьма необычное — условный расстрел. То есть судьбу
Шухова решили следующим образом: пока пусть строит, а затем посмотрим, может, и
к стенке поставим, а может, и орденом наградим.
Хорошо, что специальную комиссию по
расследованию причин аварии возглавил его друг Худяков — выводы ее звучали
оптимистично для Шухова: во всем виновата усталость металла троса. Усталость —
результат постоянного напряжения, испытываемого металлом, и как следствие —
постепенное накопление повреждений и изъянов, приводящих к изменению его
свойств, образованию трещин, их развитию и разрушению материала. Шухов был
уверен, что ошибки в его расчетах нет, в доказательство чего при возобновлении
монтажа новых секций он вставал непосредственно в центр самой башни, показывая,
что находится там вполне безопасно.
Случались и другие неприятности,
грозившие Шухову самыми жуткими последствиями. В частности, 12 августа 1921
года с верхотуры упали двое рабочих, получив травмы,
не совместимые с жизнью. Интересно, что журнал «Строительство Москвы» в №2 за
1927 называл иное число жертв: «Было воздвигнуто уже три звена башни, и когда
стали поднимать четвертое, разорвалась цепь лебедки. Под железной фермой было
похоронено трое рабочих».
Все это также можно было трактовать как
диверсию, однако Шухова не тронули, ожидая от него скорейшего завершения работы
над башней. Примечательно, что и Густав Эйфель тоже попадал в поле зрения
криминальных репортеров. В 1893 году он был приговорен к двум годам тюрьмы за
фиктивные работы для Панамского общества на 19 миллионов франков. Лишь срок
давности избавил его от отбывания тюремного наказания.
Авария на Шаболовке нагнала такого
страху на всех ее участников, что Шухову приходилось не раз успокаивать их. В
успехе подъема третьей секции, начавшегося 27 октября 1921 года, сомневался
Галанкин, боялись мастера и рабочие. 29 октября секцию подняли без сучка и
задоринки.
По мере увеличения высотности работ свои
требования о повышении оплаты стали выдвигать рабочие и верхолазы, обосновывая
это тем, что работающие на Ходынской радиостанции получают 100 тысяч рублей в
сутки. 27 октября они в подтверждение серьезности своих намерений устроили
итальянскую забастовку, пришлось повысить им зарплату. В итоге в конце декабря
верхолазы получали 250 тысяч в сутки, а мастера — 300 тысяч, что значительно
превысило запланированные сметой расходы Радиоартели.
Сколько получал сам Шухов и можно ли было жить на эти
деньги, учитывая инфляцию и цены со многими нулями (пуд муки в среднем стоил
100 тысяч рублей)? В декабре его жалование составило 2,5 миллиона рублей, а за
проект он получил менее трех миллионов. Так что с голоду Владимир Григорьевич
не умер бы. На рынке можно было купить все: сахар — 180 тысяч
рублей за фунт, масло коровье — 200 тысяч, говядина — 50 тысяч, гречка — 25
тысяч, рыба свежая — 40 тысяч и т.д.
2 декабря была поднята четвертая секция
башни, 30 декабря — пятая, а последняя, шестая, — только 9 февраля, что было
вызвано постоянной нехваткой болтов, заклепок — и рабочих, которые время от
времени опять принимались бастовать…
28 февраля 1919 года на башню была
установлена деревянная мачта, что было обозначено Шуховым как окончание работы,
а 19 марта 1922 заработал радиопередатчик с дальностью до 10 тысяч километров.
Первая же прямая радиопередача с шуховской башни на
Шаболовке прозвучала 17 сентября 1922 года — это был концерт, начавшийся с
выступления солистки Большого театра Надежды Обуховой, она исполнила романс «Не
искушай меня без нужды». Затем выступили Антонина Нежданова, Ксения Держинская, Василий Качалов и другие известные артисты.
Трансляцию радиоконцерта вели из Центральной радиотелефонной станции имени
Коминтерна на Шаболовке.
За успешное окончание строительства,
«героизм и сознательное отношение к своим обязанностям» Шухова в числе всех
тридцати участников строительства в 1922 году «повесили» (т.е. занесли) на
«Красную доску» почета.