(А.Аркатова. «Стеклянное пальто»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2018
Анна Аркатова. Стеклянное пальто. — М.: Воймега,
2017.
Название нового
сборника стихов Анны Аркатовой «Стеклянное пальто» на
первый взгляд представляется странным или даже неудачным, потому что читатель
не знает, чего ожидать. Что это, какая-то фантастическая вещь, причудливая
метафора, герметичный символ? Однако после прочтения становится ясно, что на
самом деле это —удивительно точная формула присутствия
лирического «я» в мире, объединяющая различные по тематике, интонации и
масштабу тексты.
Стеклянное
пальто прозрачно, так что сквозь него можно увидеть человека если не нагим, то
более близким, домашним, каким он — она!
— постеснялся бы показаться. Более того, оказывается, что нельзя прикоснуться к
его сокровенному бытию иначе, чем через быт: «все твое глубоко личное
воплотится в простых вещах», например, когда стоишь перед зеркалом, смотришь
сериал или наматываешь шарф от боли в спине. Верно и обратное — обыкновенные
предметы, слова и жесты становятся уникальными именно потому, что вовлекаются в
это переживание. Повседневность (выбор одежды, готовка,
уборка, развлечения, флирт) не противопоставляется экзистенциальному измерению
и не отрицается как пустая и неважная, напротив, поэтическое откровение
происходит только в ряду насущных дел, мимоходом: «ужас глянет» между бегущих
титров, равнодушная галактика вдруг предстанет перед тобой при взгляде на
знакомого мужчину, а мысль о Боге придет в голову вслед за мыслью о курице,
которую надо бы разморозить. Физическое и метафизическое, трагическое и
смешное, стихи и пустяки равноправны, потому что человеческое сердце «знает
свою работу» и «пока кружишь от этого к тому // весь мир в
него зайдет // по одному». Эта эклектичная коллекция любовных признаний,
философских сентенций и постмодернистских опытов воспринимается как целое
только благодаря голосу лирической героини, настаивающей на своем «женском»
видении и одновременно безжалостно высмеивающей его. Такое сознательное
ограничение собственного кругозора позволяет яснее ощутить несостоятельность
поэтических претензий сказать нечто важное и невозможность от этих попыток
отказаться. Поверхностное и есть глубинное, а притворное — самое настоящее. Не
случайно в нескольких стихотворениях готовые образы и сценарии поведения,
заимствованные из кино, становятся наиболее адекватным выражением
неисчерпаемости и неуловимости жизни.
Такая поэтика не
только восходит к критическому сентиментализму Сергея Гандлевского,
но и логически развивает его. Стихотворение, написанное на юбилей Гандлевского, имеет подзаголовок «в помощь молодым
авторам», как бы разоблачая его ироничную искренность как прием. Вместе с тем именно это разоблачение: перечисление «запретных» тем
и описание «старого лирика», который, нарушая табу собственного письма,
подходит к окну, чтобы «облако видеть, и звезды, и, блять,
луну» — дает возможность увидеть литературные клише как неизбежную и
неотменяемую реальность, каждый раз застигающую врасплох.
Открывающее книгу «Наш
отель в Лиссабоне мы выбирали в центре…» задает камертон. Тотальная
ирония и самоирония, заполняющие весь текст и вдруг выталкивающие за его
пределы: «…серый увидеть край // Океана и остолбенеть — кретинка!
// Завтра ж музыкой станет всё — и трамвай, трамвай!». Ахматовский
«сор» прямо попадает в стихи, они все состоят или даже должны состоять из него,
потому что иначе не зазвучит та музыка, которая только и может «всю систему
держать в напряженьи», придавая целостность
художественному высказыванию.
Заключительный
же текст, «Интимная элегия на отход ко сну», обнажает другое лирическое
переживание, визуальным выражением которого является стеклянное пальто. Одетый в такое пальто беззащитен и не может укрыться от
холода, как женщина не может избежать старения. На протяжении сборника эта тема
возникает как повод для прямой насмешки, отстраненной констатации или
сентенции, вроде «тоже мне подарок старость — // никому не миновать», но в
элегии осмысляется как концентрированный опыт собственной несовершенности
и конечности: «пока ты тут, твой ужас будет крут». Осознание неумолимого хода
времени заставляет переживать мир как нетождественный самому себе, поэтому в поисках безопасного — пусть и недоступ-ного — пространства, в
котором все «весело и просто», лирическая героиня закономерно обращается к
воспоминаниям детства. В ностальгической
перспективе школьная рутина, на самом деле неотличимая от наступившей после
неё, предстает как соразмерная человеку среда, которая позволяет приручить
время: настоящее — сейчас, будущее —
впереди, а счастье — возможно. Случайные артефакты, которые раньше были
будничным нейтральным фоном, как фигурки льва и собачки на столе в кабинете
отца, голос Вознесенского из магнитофона или правила правописания «жи-ши», ретроспективно превращаются в источник «смысла
которого // как всегда через край».
Разрыв с прошлым — момент озарения, понимания «жизни как она есть», которое тут
же подлежит отмене: «укрепись не в вере, но в сомненьях», как сказано в
стихотворении «Украинский романс».
Многие тексты
приобретают форму таких самодискредитирующих
наставлений, которые не разделяют иерархически субъекта речи и читателя на поучающего и поучаемого, а, наоборот, уравнивают их.
Лирическая героиня Аркатовой строга и одновременно
снисходительна к себе, к окружающей действительности, к читателю, потому что
«жизнь преимущественно гуманна», а нам, если заимствовать метафору из
стихотворения «Скрабл», всем без изъятия суждено
потерпеть поражение в попытках сложить слово «эвкалипт» из случайных букв,
выпавших в очередной игре.