Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2018
— Этого, кстати, не записывай, —
сообщил он Мите, остановившись. — Это еретические мысли исключительно для
внутреннего употребления.
Саша Щипин.
«Бог с нами»
Время дебюта сегодня сдвигается. В прозе
— годам к сорока.
Премия «Дебют» начинала с возрастной
планки 25 лет. Потом повысила ее до 35. Просуществуй она дальше, кто знает —
может, еще бы на пяток лет передвинула.
Напомню некоторые заметные прозаические
дебюты последних лет.
Андрей Аствацатуров
— «Люди в голом». Мариам
Петросян — «Дом, в котором…». Александр Григоренко —
«Мэбэт». Роман Шмараков —
«Овидий в изгнании». Наринэ Абгарян
— «Манюня». Антон Понизовский
— «Обращение в слух». Гузель Яхина
— «Зулейха открывает глаза». Александра Николаенко —
«Убить Бобрыкина». Мария Степанова — «Памяти памяти»…
Имена разные. И дебюты разные. У кого-то
— «краткосрочный забег» в прозу, у кого-то — «всерьез и надолго». Кто-то пришел
из филологии, кто-то из журналистики, кто-то из поэзии… Кто-то стартовал в
«толстых» журналах, кто-то сразу передал рукопись в издательство.
Общее — то, что всем этим авторам на
момент дебюта было в районе сорока. Плюс-минус.
Что-то похожее происходило в прозе лет
тридцать назад, когда некоторым «новым именам» было уже по сорок, а то и
больше. Азольский, Кураев, Кабаков,
Эппель, Улицкая, Петрушевская (до тех пор известная
как драматург)… Но тогда это было вызвано снятием цензурных барьеров,
усложнявших полноценный дебют в предыдущие десятилетия.
Сегодня цензуры нет — разве что на обсценную лексику. Да и то: издадут, только затянут в
полиэтилен. И напечататься несложно. Сложно — чтобы заметили; но это всегда
было непросто.
Я не говорю о дебютах века
девятнадцатого: скажем, 24-летнего Достоевского с «Бедными людьми» или
23-летнего Толстого с «Детством»… Но даже в позднесоветскую
эпоху, со всеми ее цензурными рогатками, возраст дебютанта редко превышал
тридцатилетнюю планку. Желающие могут сами справиться по биографиям, в поколенческом диапазоне от Гладилина и Битова
— до Пьецуха и Толстой.
«Опозднение»
дебюта происходит, кстати, и в англоязычной литературе.
Дональд Рэй Поллок дебютировал в 2008-м со своими рассказами, когда ему
было 55 (через семь лет его проза уже была переведена на 21 язык, а сам он
получил несколько престижных премий). Джульет Фэй с ее романом «Спрячь меня» (Shelter me, 2008) дебютировала в 45 лет. Пол Хардинг получил в 2010-м Пулитцеровскую премию за дебютный
роман, который он опубликовал в 42 года… Добавим более известную
русскому читателю Ханью Янагихару,
дебютировавшую в 39 лет.
Проблема «постарения» дебютантов активно
обсуждается в англоязычной критике: находятся как противники1 ,
так и сторонники2 поздних дебютов.
Вернемся к русской прозе.
Восемь лет назад я сравнил средний
возраст прозаиков, печатавшихся в «толстых» журналах в 1997 и 2009 годах.
В 1997 году он был 52 года, а в 2009
снизился до 35 лет. И тех, кому на момент публикации еще не было 30, в 1997
было всего 12 процентов; в 2009 — 24, в два раза больше3 .
Иными словами, в
начале 2000-х произошло заметное поколенческое
обновление прозы. В нее пришло новое
поколение — родившихся где-то с конца 60-х до начала 80-х.
Произошла, как писал Лев Данилкин, «смена состава».
Специального для этого «барометра» я
сделал аналогичный подсчет по прошлому, 2017-му, году. Так вот, средний возраст
авторов прозаических публикаций вырос до
48 лет, а доля 20-летних снова упала — до 11 процентов.
В чем причина этого нового поколенческого «торможения» (и позднего дебюта как одного
из его примет)?
Очередной институциональный кризис в
литературе, после относительно «тучных» нулевых?
Общее увеличение продолжительности жизни
— и, как следствие, более поздняя зрелость и более медленное накопление социального
опыта, из которого и «проистекает» проза?
Или то, что писательство все меньше
воспринимается как профессия? И в прозу приходят уже не мартинами иденами, а имея за
плечами профессию (другую), работу, а то и несколько. В общем, уже вполне экипированными на случай срывов и неудач.
Замедление смены литературных поколений
вызывает определенную задержку тем и жанров. Например, тема советского прошлого
и постсоветской травмы. Она остается
острой для поколений авторов, родившихся до середины 1980-х. Для незаставших советское время — нынешних
20-летних — она вряд ли актуальна. Но что для них актуально, сказать сложно: в
прозу это поколение пока серьезно не вошло.
Другое следствие — «старение» героя.
Автору ближе писать о своем ровеснике; сорокалетнему — соответственно, о
сорокалетнем4 . Главный
герой — наш современник, — которому было
бы лет двадцать, — птица в сегодняшней прозе редкая.
Тематическая инерция, «старение» героя
сами по себе не беда — на качество отдельного произведения это не влияет. Но —
как тенденция — говорит о некотором застое.
Однако — достаточно социологии.
Предлагаю поговорить об одном случае,
интересном и показательном.
Речь о дебютном романе Саши Щипина «Бог с нами». Вышел в прошлом, 2017-м, в «Эксмо»;
успел засветиться в длинных списках «Нацбеста» и
«Ясной поляны». Особого резонанса пока не вызвал, хотя, безусловно, его
заслуживает.
«Бог с нами» — это и антиутопия, и
сатира, и апокалиптика.
«Конец света наступил еще несколько
месяцев назад, а бог так и не объявился. Мессий было много: они выступали по
телевизору, собирали стадионы или проповедовали на вокзальных площадях, но
найти среди них настоящего было решительно невозможно.
Мессия по имени Михаил Ильич Миряков заканчивал свой завтрак во дворе общежития
Краснопольского текстильного комбината. Это был невысокого роста мужчина лет
сорока пяти, полноватый и коротко подстриженный, чтобы никто не думал, будто он
стесняется начавших редеть волос. Одет он был в синие спортивные штаны и
несвежую футболку с облупившейся надписью “Россия”. На ногах у Михаила Ильича
красовались новые домашние тапочки в черно-серую клетку. Допив чай, он оставил
пустую чашку на скамейке и пересел на качели. Миряков
несколько раз сильно оттолкнулся от земли и начал раскачиваться, держась за уже
теплые от солнца металлические штанги и с детской старательностью сгибая и
разгибая ноги».
Прошу прощения за длинноватую цитату —
трудно обрезать гибкую, легко и упруго движущуюся ироничную прозу. Собственно,
стиль — это и есть самое удачное в этой книге; то, что, подхватив читателя, как
качели, на которые влез герой Щипина, удерживает и
раскачивает до конца романа.
У Щипина
замечательно острый, наблюдательный глаз бытописателя.
«Посетителей и персонал она опрашивала
по очереди, в тесном кабинете директора с разноцветными скоросшивателями на
покосившемся стеллаже и грязно-белым обогревателем в углу. В нижнем ящике
стола, который Ольга зачем-то выдвинула, каталась пустая бутылка».
Или: «В школе было уже пусто, но
по-прежнему пахло несправедливой детской жизнью, туалетом и едой».
Но в этой рубрике я пишу не рецензии;
меня интересуют общие «атмосферные» процессы в современной литературе. И если
речь заходит о какой-то книге, то — в той мере, в какой она эти процессы
отражает.
Саша Щипин —
еще один из сорокалетних дебютантов: 1977 года рождения.
Возник он в литературе подобно герою
своего романа: почти из ниоткуда. Его нет в
«Журнальном зале», где есть, кажется, всё5.
«Отучившись в МГИМО, — сообщается на
обложке, — …он успел проработать архивариусом, преподавателем истории,
продюсером на телевидении, главным редактором двух журналов о кино, а также
вице-консулом во Франкфурте-на-Майне, пока все-таки не сделал выбор в пользу
литературы и не написал свой первый роман».
Вообще, любопытно, что дебют сегодня
связывается — по умолчанию — именно с романом. Трудно поверить, что еще в 90-е
можно было звонко войти в литературу повестью или рассказами… Нет, роман,
только роман.
Правда, «Бог с нами» — скорее, повесть.
И по объему текста, и по масштабу повествования — сжатому до одного маленького
провинциального Краснопольска и коротенького отрезка
времени. А еще точнее — серия рассказов с несколькими сквозными персонажами.
Обилие действующих лиц: ближе к концу даже начинаешь путаться в них.
По жанру — скорее, антиутопия; один из поколенчески «задержанных» жанров в современной прозе.
Своего рода реакция поколений авторов, хорошо помнящих советское время, на
частичное возрождение тоталитарных советских практик.
В романе, впрочем, тоталитарно не
государство, а секты, в изобилии плодящиеся в эсхатологически
нагретом воздухе Краснопольска. «Молох овец», «Get God», новые духоборы и еще пара безымянных сект. Одну из них и
возглавляет тот самый 45-летний (к вопросу о «постарении» героя) Михаил Миряков. Впрочем, и здесь не обходится без политики: прежде
чем стать «мессией», Миряков баллотировался в
губернаторы.
«Для Мирякова
любой человек был просто набором рефлексов, страстей и редких мыслей — разной
степени сложности».
Характеристика, вполне подходящая для
диктатора.
Но Щипин
своего героя любит и диктатором не делает. Да и не тянет на него этот округлый
субъект с добродушной фамилией (и «эсхатологическим», «архангельским» именем).
Василию Геронимусу он напомнил Чичикова6 ;
мне — больше Остапа Бендера.
Сама апокалиптика
дана в романе, скорее, как сюжетная мотивировка. В остальном конец света автору не нужен; он
его не боится и иногда просто о нем забывает. В начале романа упоминаются
какие-то «похожие на лепестки кусочки полупрозрачной пленки, отслаивавшиеся от
старого неба». Потом о них — ни слова. От «наступившего конца света» остается
только жара. Вполне, к тому же, терпимая. Леса не
горят, гипертоники не стонут, сердечники не мрут. Вот
только шоколадные конфеты плавятся. Вместо них в романе едят зефир.
Вялотекущая эсхатологическая тема
дополнена любовной и уголовной. Они тоже немного дряблые, как подтаявшие
конфеты. Митя Вишневский, инфантильный спичрайтер Мирякова,
как бы влюбляется в капитана прокуратуры Ольгу Клименко;
и та к нему неравнодушна, хотя Митя для нее вначале подозреваемый… Это,
похоже, тоже новый тренд: роман героя с представителем карательных органов. У Прилепина в «Обители» герой-заключенный крутит любовь с
лагерной начальницей, у Яхиной в «Зулейхе…»
ссыльная героиня живет с конвоирующим ее чекистом. Теперь у Щипина:
сектант и сотрудница прокуратуры… До сожительства, правда, не доходит.
Платонические отношения, познавательные прогулки по городу.
Еще менее внятна детективная линия.
Кто-то в Краснопольске убивает людей и отрезает то
руку, то ногу, то еще что-то. Расследованием и занимается Ольга Клименко. Но раскрывает дело не она, а Миряков.
Разумеется — еще одна секта. Сектанты добровольно жертвуют своей жизнью и
разными органами, чтобы из них «сшили» нового бога (почему не могли
позаботиться, чтобы не оставлять улик в виде обезображенных трупов, непонятно).
Скроенный из этих био-пожертвований
кадавр содержится в холодильнике в местной школе.
После разоблачения его сжигают на пустыре, как чучело Масленицы.
На этом сожжении, описанном несколько
буднично, но не без эффекта, возможно, и стоило бы поставить точку. Но автор
все же решает устроить конец света. Дождь, потом снег; пустая земля в снегу,
над которой на башне бывшего лифтового завода сидят Митя и Ольга. Новые, стало быть, Адам и Ева.
И все же. Несмотря на очевидные срывы и
недодержки, «Бог с нами» — вещь незаурядная. И дело не только в блестящем
стиле. Главное — не апокалиптика и не бредовые — и
по-своему логичные — сектантские программы, о которых Щипин
пишет вкусно, парадоксально и с удовольствием. Роман, думаю, о
другом. О ледяном (несмотря на жару), каждодневном ужасе жизни в богооставленном мире. О поисках Бога — через неверие и все
эти «еретические мысли для внутреннего употребления».
Тема напряженного богоискательства —
тоже поколенческая, характерная для родившихся и выросших в стране «победившего атеизма».
Бога герои Щипина
не находят. Хотя и чудеса творятся, и рекламные щиты мироточат,
и Миряков, вроде, оказывается в конце мессией —
против своей воли…
В мае в «Эксмо»
вышла новая книга Щипина, «Идиоты».
В нее, судя по анонсу, вошли рассказы. Где-то на подходе, вероятно, третья —
раз заявлена серия, «Интеллектуальная провокация Саши Щипина».
Будем следить.
И последнее, немного в сторону. Когда в 70-х возник Саша Соколов, это было как-то свежо, мило и
понятно: после «больших» Александров (Пушкина, Блока, Солженицына…) хотелось
немного снизить монументальность. Да и в Штатах, где дебютировал
Соколов, в ходу все больше уменьшительные имена. С середины «нулевых» пошло:
Саша Грищенко (который, правда, снова стал Александром), Саша Либуркин, Саша Филипенко…
Теперь — Саша Щипин. Ономастическая революция в
пределах отдельно взятого имени? Или тенденция, подогретая разговорами о
«смерти Автора» и некоторой инфантилизацией литпроцесса? И в ближайшее время на нас хлынут писатели
Вовы, Пети, Васи, Ани?.. Поживем — увидим.
________________________________
1 McCrum R. Let’s face it, after 40 you’re past it // The
Guardian. Jan. 18, 2009 (https://www.theguardian.com/
books/ 2009/jan/18/robert-mccrum-literature-books-age); Tanenhaus
S. How old can a ‘young
writer’ be? // The New York
Times. June 10, 2010
(https://www.nytimes.com/2010/06/20/books/review/Tanenhaus-t.html).
2 Alexander S. The authors who prove it’s never too late to write a book // The
Telegraph. Feb. 28, 2017
(https://www.telegraph.co.uk/goodlife/living/the-authors-who-prove-its-never-too-late-to-write-a-book/).
3 Для сравнения
были взяты три последних номера — октябрьский, ноябрьский и декабрьский — за
1997 и 2007 годы четырех «толстяков»: «Дружбы народов», «Знамени», «Нового
мира» и «Октября» («Новый мир», 2010, № 7.
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2010/7/ab15.html)
4 Редко когда автор намного «старше»
главного героя. Даже Тургенев, когда писал «Отцов и детей», был старше Базарова не больше
чем лет на 15. На 13—14 был старше Холдена Сэлинджер.
Разница, конечно, может быть и больше; но чаще всего автор при этом переносит
действие в иное время. В то прошлое, когда сам был молод, либо — в отдаленное
прошлое или будущее (что избавляет от возможных обвинений в психологической
недостоверности).
5 Удалось
обнаружить только рассказ, опубликованный в «Литературке»,
и четыре рассказика на «Лиterraтуре». За пределами
прозы — интересные кинорецензии в «Снобе».
6 Геронимус В.
Роман-трагикомедия // «Знамя». 2018. № 4
(http://magazines.russ.ru/znamia/2018/4/roman-tragikomediya-pr.html).