Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2018
«Бабушка, стихи!»
Не сразу попадая в тапочки, бабушка
щелкала выключателем и шаркала в сторону серванта, где лежали приготовленные с
вечера блокнот и ручка. Чтобы записать очередной тянущийся к бессмертию
столбик:
Эти горы и леса,
Реки и болота
Я пройду за два
часа —
Это не забота.
Писать и читать стихи я начал почти
одновременно. Первой книгой, которую прочел от корки до корки, был том Есенина
в ворсистой серо-зеленой обложке. Дядя подарил мне его в меховой и морозный
день киргизской зимы.
«Белая береза» и
«Письмо к матери» тронули не сильно, а вот «Черного человека» и «Страну
негодяев», толком не понимая, перечитывал раз за разом. И в конце концов пришел к выводу, что могу не хуже.
Сочинять было не трудней, чем складывать
кубики, бегать по двору с пластмассовым автоматом или играть в настольный
футбол. Но я быстро заметил, что именно стихи производят впечатление на
взрослых. Надиктованные в бабушкин блокнот, плоды вдохновения зачитывались
гостям и всячески поощрялись: «Будет поэт, когда вырастет». «Я уже поэт», —
обижался я про себя, и ничто в моей вселенной не могло поколебать эту
уверенность.
Дедушка был осторожней в оценках. «Есть
задатки», — кивал он после прочитанного, а я
отворачивал лицо, чтобы скрыть разочарование.
Когда дедушка умер, я, конечно же,
сочинил об этом стихи. Взрослые выслушали их молча и
без восторгов. Впервые на моей памяти они отказались играть со мной в
вундеркинда. Уткнувшись лбом в прохладную беленую стену построенного дедушкой
саманного дома, я долго лежал без сна на мокрой подушке, учась одиночеству.
Вскоре после переезда в Ленинград мама
отвела меня во Дворец пионеров. Занятия в литературном клубе «Дерзание»
проходили в кабинетах и залах, где роскошные мебель, лепнина и люстры часто
отвлекали от ломких голосов, с выражением читавших свое.
Однажды стульев оказалось слишком мало,
и Варвара Моисеевна, наша наставница, предложила всем расположиться на
огромном, в ширину комнаты, пушистом ковре. Мы читали и слушали друг друга,
сидя и лежа на мягком, но мне все время казалось, что вот сейчас войдет
настоящий хозяин дворца — и отчитает нас за вольность.
Обычно после авторского чтения сначала
высказывались студийцы, потом Варвара Моисеевна выносила свой вердикт, заодно
оценивая и предыдущие отклики на прозвучавшее.
Мое неуязвимое прежде графоманское
счастье быстро рухнуло под градом критических стрел ровесников. Многие из них
писали лучше и интересней. Тогда и случился мой первый творческий кризис: я
замолчал. Стихи, за которые мне так крепко теперь доставалось, перестали складываться
в голове. «Ничего, — мрачно утешал я себя, — вот стану критиком — и вы у меня
получите».
Не помню, почему в тот день я шел из
школы один. Не было рядом ни Вовы Игнатьева, с которым мы после уроков играли в
шахматы, ни Стаса Пестрецова, с которым гоняли мяч и
то и дело дрались. Был редкий сентябрьский день затишья, когда у деревьев есть
время попрощаться с листвой и последним теплом перед затяжными, зачеркивающими
пейзаж дождями. Тогда-то я и написал свое первое стихотворение:
Осенние
кораблики земли,
Послушные невидимым
штурвалам,
И крутятся, и
вертятся вдали,
Ложатся желтым
покрывалом.
Они, как сны,
заносят в наши души
Сомненья и
напрасную тревогу.
Вздыхает ветер
то шумней, то глуше
И шлет кораблик
в дальнюю дорогу.
На заседании клуба оно осталось
незамеченным. Как только я начал читать, кто-то из взрослых вошел в кабинет и
отвлек Варвару Моисеевну. Студийцы тоже не проявили особого интереса,
обсуждение скомкалось. Но впервые это было не важно: листопад заслонял лица критиков,
и слова уносило ветром.
На вечерах любители словесности задают
традиционный вопрос: для кого вы пишете?
«Ни для кого, — отвечаю честно. — Вырос
эгоистом. Пишу для себя».
2018