Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2018
Не рискну
угадывать, сколько экземпляров из трех сотен тиража ляжет в фундаментальные
книгохранилища, а сколько будет удержано и усыновлено в домашних собраниях, но
мимо этой книги не пройдет никто. Потому что книга уникальна.
Жанр — семейная
хроника. Тысяча страниц текста.
Автор — Леонора Москаленко. С уточнением:
Хаджи Мурат.
Тут впору
ахнуть: это какой Хаджи Мурат? Тот, которого увековечил для нас Лев Толстой?
Он самый. Леоноре — прямой прадед. Достаточно?
Еще один ее
родственник — маршал Великой Отечественной войны Кирилл Мерецков.
Более чем
достаточно, чтобы приняться за родословную. Сотни свидетелей. Тысячи
документов. Обильнейший фотоальбом.
Бесконечное
уточнение концепций, спорящих друг с другом. Все встык: эпохи, народы, веры…
Такое не придумаешь. Сага!
Двум
вышеназванным легендарным деятелям Хаджи-Мурату и Кириллу Мерецкову — посвящены
в книге специальные очерки, воспринимаемые вполне независимо. Общая же
зависимость частей Саги связана, я думаю, с образом героини-повествовательницы.
Ее биография вызывает у меня особый интерес, потому что мы одного поколения:
дети военного времени, не поспевшие со старшими братьями в окопы. Я наше
поколение называю: спасеныши. Вот из этих спасенышей — и Леонора.
Родители ее
встретились в Москве в конце 1920-годов: отец прибыл в столицу с Владимирщины, мама — из Дагестана. Стали студентами. Мама
(потомок Хаджи-Мурата) окончила медфак университета, там какое-то время
работала, потом защитила диссертацию, стала научным сотрудником
биолого-почвенного факультета, трудилась всю жизнь, изучая под микроскопом
вирусы… (пока не занялась родословной Сагой). Она созидала советскую и
постсоветскую реальность, уже совсем не похожую на чресполосье
гражданских и прочих войн с их засадами и атаками, сцепками и предательствами,
милостями и казнями.
Я должен
сказать, что финальная, третья часть Саги («Фрагменты из автобиографии»)
достойно увенчивает логику первых двух частей («Мои родители и мое детство»,
потом — «Корни и ветви — наша родословная») и по силе изложения, и, что не
менее важно, — потому что в этой финальной части развязываются некоторые
нравственные узелки, завязанные выше.
Например: с
какими чувствами покидают горцы родные места, отъезжая в столицу?
Лоонора Москаленко вникает в эту ситуацию, рассказывая о своей
маме, Умочке (внучке Хаджи-Мурата). Дело происходит в
1914 году. Нашелся инженер, который предложил родителям Умочки
отправить их дочь из Дагестана в Россию, Она поехала. Там, в Саратове, она
«сформировалась как личность, приобщилась к русской культуре и из маленькой
диковатой горянки превратилась в интеллигентную образованную девушку».
И ни грустинки,
что родная земля оставлена?
Подождите. Вот
через несколько лет 15-летняя обрусевшая девушка, овладевшая русским языком и
грамматикой (только легкий акцент остался), по воле родственников возвращается
жить в родные места.
Я процитирую,
потому что грустинка в ее душе вдруг обнаруживается:
«Умочка мучительно привыкала к новому образу жизни. Законы
адата (обычаев) были очень сильны в аулах Дагестана, новая жизнь на бытовом
уровне весьма робко заявляла о себе. Моей маме пришлось снова надеть платок,
опустить глаза, помалкивать при разговоре со старшими, с гостями за стол на садиться и много чего еще, с чем уже трудно было
смириться. Она тосковала без книг, без общения на соответствующем ей уровне…»
И это —
неизбежно? Готовность их родного уголка отбыть в Россию и тоска при возвращении
в родные места?
Да нет же!
Грустинка чувствуется и в том, и в этом случае. И при отъезде, и при возврате.
Я это чувствую при чтении всех частей Саги. Но только истоки грусти разные.
Если ты покидаешь родной аул в надежде скомпенсировать себя в России, как было
прежде, то о чем жалеть? Но это прежде. А в новое время, учась в Москве, Леонора Москаленко вовсе не
чувствует необходимости что-то компенсировать в душе сравнительно с утратой
горской первородности. Напротив, она эту
приверженность хранит! Никакой потери! Горянка в столице вовсе не теряет связей
со своей малой родиной. Наоборот, в русской культурной среде она чувствует
непреходящий интерес к своему Дагестану. И у подруг, у друзей-студентов — к
другим неповторимым местам их детства.
А это уже
особенность России.
Южная Сибирь,
огромное евразийское пространство, где веками кочевали по меняющимся дорогам
(или по бездорожью) колобродящие племена, — собирается
в единую Державу. История подталкивает (а иногда толкает) эти племена двигаться
все дальше… От днепровских порогов до сахалинских
ворот — к Океану. И утверждается в этой Державе уникальная традиция уважения к
тому, что в памяти своей хотят сберечь эти собравшиеся отовсюду люди. К
неповторимости малой родины. К этническим обычаям, выношенным предками. К
вековой вере, ими же выношенной.
Это не потеря родного ради всеобщего, не взбирание
по ступенькам, не обмен сегодняшнего на всеобщее.
Это — всеобщее,
которое дает тебе возможность остаться собой. Непременно! Обязательно!
Естественно!
Русская культура
собралась воедино не только в резонанс мировому человечеству. Не менее важна
интернациональная чуткость, которая делает русскую культуру великой.
Это уникально!
Чувствуя такую общность и сохранность, можно создавать Непридуманную
Сагу, в которой Дагестан дышит в унисон контексту всероссийской, а значит,
и всемирной культуры.
Книга, которую я
держу в руках, — доказательство тому.