Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2018
Елена Нестерина окончила Литературный институт им.
А.М.Горького. Член Союза писателей Москвы. Проза и драматургия печатались в
журналах «Урал», «Современная драматургия», «Знамя». Автор книг «Женщина-трансформер», «Разноцветные педали», «Первое слово дороже второго», «Красные
дьяволята — remake» и др. Живет в Москве и Киеве.
День догорал. Еще
немного — и мороз схватит его в плен, превратит в ночь, будет держать, бить и
колотить, а потом нехотя переделает в утро, покрасит на свое усмотрение небо,
ненадолго включит солнышко. А потом снова выключит, снова расстелет тьму по
полям и лесам. И так всю долгую зиму — холодно, голодно, страшно…
В актовом зале
колхозного клуба было натоплено. Совсем немного — ровно настолько, чтобы можно
было там находиться. Оккупационный режим германской армии умел разумно
экономить. В окна клуба еще заглядывал прощальный солнечный свет, но уже горели
четыре керосиновые лампы. Темнота потихоньку выползала из углов, шевелились
тени…
Наталья Петровна, над
которой висело две лампы сразу, хлопнула в ладоши и ударила каблуком в пол. Это
означало, что все должны посмотреть на нее и приготовиться. Она была строгая и
нарядная: в узкой юбке и новом жакете, на рукаве которого красовалась нашивка
со свастикой и надписью «Treu Tapfer
Gehorsam»1 .
Третий час подряд шла
подготовка к рождественскому празднику.
Дети в который раз
принялись говорить наконец-то заученные слова, браться за руки, прыгать и
танцевать под музыку, которую играл солдат на большой губной гармошке.
Уйти из клуба было
невозможно: солдат зажимал в коленях автомат, а возле двери неподвижно застыл
еще солдат. И тоже с автоматом. В день праздника дети должны будут исполнить
эту программу перед германскими офицерами — и показать в лучшем виде!
…Немецкая армия
захватила село весной. Колхоз только начал подготовку к севу, трактор пахал предпоследнее
поле, но произошел прорыв фронта — и село оказалось в оккупации. Сейчас нельзя
было даже вспоминать тех, кого с приходом германской армии сразу убили:
председателя колхоза Агнию Леонидовну, которую повесили на площади — за то, что
она отказалась быть сотрудником и называть колхозных активистов, коммунистов и
писать списки их семей. Нельзя было помнить ее детей, которых расстреляли,
когда они выбежали к ней из толпы, сожженных живыми в сарае односельчан,
которых поймали по пути к партизанам.
Можно было только
читать листовки с новыми правилами жизни, выполнять эти правила и много
работать.
Село затаилось.
Выполняло, работало. Осенью урожай отправился в Великую Германию, а школу, в
которую пришли дети первого сентября, первого же сентября и закрыли. Оставшихся
в селе двух учительниц расстреляли. Они не хотели носить повязки послушных
помощников и учить по новым правилам.
А вместо них — уже
ближе к зиме — в школе появилась Наталья Петровна. У нее было несколько
новеньких книг, красивые тетради, карандаши. Наталья Петровна сама где-то
училась и теперь приехала, чтобы начать воспитывать детей правильно.
Наталья Петровна до
войны была в селе совсем неприметной личностью. Работала в колхозе учетчицей —
учитывала и заносила в большую книгу кто, что, сколько и когда наработал.
Больше ничем знаменита не была — в спортивных соревнованиях не участвовала, в
клубе на концертах не появлялась и даже кино смотрела редко. Шмыгала из конторы
домой — только ее и видели. Но час Натальи Петровны настал — и теперь она учила
детей любить Великую Германию.
Дети ее не слушались, и
тогда в классе стали дежурить солдаты. Вот тогда, наконец, наступил
долгожданный порядок — автомата боялись все.
…— Бестолковые!
— нахмурившись, крикнула Наталья Петровна. — Просто бараны! Что ж вы не можете
понять простые вещи, которые тысячу лет знает Европа! Вас ведут к свету, к
прогрессу — а вам бы только на сеновале спать… Старайтесь! Будете хорошо себя
вести, святой Николаус в Рождественскую ночь исполнит ваши желания. Поняли?
Дети загудели:
«Поняли!»
А Колюшка не понял. Он
не знал, кто такой святой Николаус. У бабушки за печкой была икона, темная, как
подкопченная, но блестевшая, будто намазанная маслом. Там был нарисован святой
по имени Николай Угодник — старенький бородатый дедушка. Ему бабушка шепотом
молилась, и он должен был исполнять ее желания. Бабушка просила-просила его,
ругалась, когда Угодник ничего не исполнял, а потом умоляла ее простить,
кланялась и билась в пол лбом. При этом плакала и тыкала в себя собранными в
щепоточку пальцами — крестилась. Николаус — Николай, может, это он же? Но
желания под Новый год исполняет Дед Мороз — это Колюшка хорошо запомнил. Он и
подарки дарил — из мешка вытаскивал! Колюшка весь год ждал Деда Мороза и
праздника под елкой, и теперь этот праздник уже скоро, совсем скоро, но
называется Рождество. Кто-то рождается, значит. Видимо, новый, 1943-й, год
рождается, вот что!
Пока Колюшка размышлял,
подошла его очередь говорить слова. Стоявшая рядом девочка толкнула его в бок,
и Колюшка сделал шаг вперед. Он только успел выкрикнуть:
— Как детей…
Как детей отвлекли шум
и топот. С ворвавшимся студеным воздухом в клуб вплыла елка
— которую на вытянутых руках нес сторож дедушка Гаврила.
— Вот она, елочка,
соколики мои! — стаскивая с головы шапку, сообщил дедушка. — Куда ее, милка?
— Какая я тебе милка? — сморщилась Наталья Петровна, торопливо подбежала к
сцене и ткнула пальцем: — Сюда!
Дети переглянулись.
Обычно елку ставили в середине зала, чтобы вокруг нее можно было водить
хоровод. А эту, маленькую, значит, на сцену. Как же хоровод? Но никто об этом
не спросил. Все теперь боялись Наталью Петровну и
слушались.
Дедушка Гаврила положил
елку на сцену и, разбрасывая ледышки со своего тулупа, ушел.
Наталья Петровна снова
построила детей и запретила смотреть, как дед вернулся с ящиком столярных
инструментов и принялся строгать и стучать, сооружая треногу для елки.
Снова началась
репетиция. Колюшка ждал своей очереди выступать, смотрел и слушал внимательно,
чтобы не опоздать. Дети танцевали под губную гармошку. Она сопела, вздыхала и
пищала — и казалось, что это за стеной мыши играют свою мышиную свадьбу. И
вроде бы уже и мыш-гармонист устал, и гармошечка вот-вот порвется, а свадьба все никак не
закончится…
— Как детей чекист
советский елки в Рождество лишил! — вовремя заметив, как махнула рукой Наталья
Петровна, вывалился из мышиной свадьбы Колюшка и заорал во все горло.
Из-за спин детей тут же
выскочил тринадцатилетний Иван, Иван был одет в драную
кожанку и вышедший из употребления картуз. Рыча и целясь из деревянного
маузера, он заставил всех встать на колени.
— Дрожите! Дрожите, я
сказала, как следует! — кричала Наталья Петровна. Потому что многие не дрожали.
Кого-то из самых бестолковых ей пришлось схватить за ухо и поставить на
коленки, кого-то хлопнуть по затылку, чтоб дрожал. Ну
какой раз повторяют, а как пыльным мешком стукнутые! Что за глупые дети…
Нарычавшись,
чекист Иван захохотал злодейским голосом: «Ха! Ха! Ха!»
Солдат с губной
гармошкой набрал воздуха и начал вдувать в гармошку парадный немецкий марш.
Пум-пум-пум-пум-пум!
— промаршировал от двери солдат с автоматом. — Та-да-да-да-да-да-да!
— раскрасневшись и от напряжения выкатив глаза, закричал он, старательно убивая
чекиста Ивана из автомата. Иван с грохотом упал на пол, картинно раскинул
руки-ноги и замер.
— Лицо, лицо не сделал!
— закричала Наталья Петровна. — Быстро!
Иван устало оскалился,
не открывая глаз.
Замолчала гармошка,
солдат с автоматом тоже замер. В мягких валенках протопал от вставшей ровно и
распустившей в стороны примороженные лапы елки дедушка Гаврила.
— Готово, милка!
Наталья Петровна свела
брови и оглядела столпившихся детей.
— Чьи слова? Кто сейчас
говорит? Что вы как сонные мухи? — как взмах кнута просвистел в воздухе голос
Натальи Петровны.
Окрик как будто и
правда подстегнул девочку Машу, она поспешно выскочила на середину и торопливо затараторила:
— И как им солдат
немецкий чудо-елку возвратил!
Солдат немецкий повесил
на плечо автомат и пригласительным жестом указал на сцену. Вот она, елка,
радуйтесь, счастливые дети!
Снова заиграла музыка,
выскочила в центр первая пара танцующих, но тут снова
притопал дед Гаврила:
— А вот они, игрушечки!
Вот богатство-то наше! — радостно прогудел он.
В руках у него была
большая коробка с елочными игрушками. Все ее знали, эту драгоценную фанерную
коробку. Несколько лет назад ее купили в городе учительницы и привезли в школу
— и все жители села пришли смотреть на ту первую елку, которую установили тогда
в самом большом, но все равно тесном классе и украсили этими игрушками. На
следующий год елку поставили уже в клубе — высокую, пышную. Когда на нее
повесили игрушки, их оказалось очень мало. Но учительницы вытащили ножницы,
клей — и оказалось, что игрушки можно сделать самим! Так появились гирлянды из
разноцветных бумажных колечек, флажки на длинной нитке. А сколько нарезали
снежинок! Все ребята научились. Даже конфеты на елку вешали — и после праздника
их разрешали сорвать и съесть! Так что все дети, и малыши, и школьники, знали:
праздновать Новый год — это счастье!
И теперь вот они,
новогодние игрушки! Забыв страх перед Натальей Петровной и солдатами, дети
столпились вокруг деда Гаврилы. Все знали, что лежит там,
внутри большой коробки с Кремлем на крышке и узорами из серпантина и хлопушек
по бокам: стеклянные шары, расписанные красными звездами, целлулоидный
дирижабль, синички, ловко скрученные из тонкой бумаги и набитые ватой,
посыпанные переливчатой стружкой грибочки, яблоки, груши, шишки — большие и
маленькие, два метра серебристой канители с острыми махринками…
Колюшка тоже
заторопился скорее заглянуть в коробку, увидеть, как из нее вытащат его любимую
игрушку — пограничника с собакой. Пограничник крепился на жестяной прищепке — и
всегда на одной из верхних веток, чтобы всем было видно и чтобы собаку не
хватали за нос, потому что после первого новогоднего праздника черный нос этот
успел обтрепаться и из него вылез клочок ваты. А рядом с пограничником
обязательно покачивался пышный румяный лыжник в белой куртке и шароварах. Его
красные лыжи блестели как лакированные.
Заторопился Колюшка — и
толкнул Наталью Петровну, которая с торжественно-почтительным лицом прикрепляла
к ветке елки большую стеклянную игрушку — серебряный крест с эмалевым портретом
в середине.
— Ай! — не ожидая, что
на нее кто-то налетит, вскрикнула Наталья Петровна. И только хотела отругать
Колюшку, как увидела, что Иван, самый высокий из ребят, с другой стороны елки
забрался на табуретку и прилаживает к вершине темно-алую стеклянную звезду,
которую успел вытащить из коробки.
— А-а-а! — закричала
Наталья Петровна. — Что ты делаешь?!
Она бросилась к Ивану и
вцепилась в его кожаную тужурку. Кожа затрещала, оторвался клок, ножка у
табуретки подкосилась, хрясь — и мебели в клубе стало
меньше. Иван взмахнул руками и упал на сцену. Уже не картинно, а по-настоящему,
с грохотом. На обломки табуретки рухнула и Наталья Петровна. Тут же вскочила,
оглядываясь на солдат. А те открыли рты и стояли
смотрели.
Потому что посмотреть
было что: на елке висели портрет Гитлера и красная советская звезда.
— Снять! Снять
немедленно! — хрипло зашипела Наталья Петровна, вскакивая с пола и указывая на
елку.
Девочки наперегонки
бросились к елке, исполнительная Дунечка
сдернула с ветки хрупкий стеклянный крест с портретом и протянула его Наталье
Петровне.
— Ах ты… — Наталья
Петровна выхватила у нее драгоценное украшение, одной рукой прижала его к себе,
а другой отвесила Дуне оплеуху.
Дуня заплакала, а
Наталья Петровна подскочила к елке и попыталась дотянуться до верхушки. Елка
была хоть и не такая большая, но достать до звезды ей не удалось. А табуретки
другой не было. Вон стоят, конечно, широкие лавки вдоль стен — но ни одну из
них на сцену не занесешь…
Не расставаясь с
серебристым крестом, который она спрятала под жакет и со всей осторожностью
прижимала к себе, Наталья Петровна смешно прыгала вокруг елки.
— Гаврила, сними! —
кричала она.
Но старичок разводил
руками: тоже, мол, не дотянусь.
— Герр
солдат, битте, битте! —
взмолилась Наталья Петровна, преданно глядя на солдат и показывая в сторону
елки.
Солдат с губной
гармошкой взобрался на сцену, обошел елку вокруг, посмотрел на второго. Который
оказался более решительным: он выдрал елку из треноги и бросил на пол.
Стеклянная звезда звонко цокнула и разбилась. Наталья Петровна подбежала к ней
и принялась яростно топтать осколки. Толстое стекло хрустело. Дивной красной
звезды больше не было.
Дети стояли и молчали.
Колюшка готов был заплакать, он слышал, как кто-то тоже всхлипывает рядом с
ним.
И тут Наталья Петровна
с болью в голосе закричала:
— Вы знаете, что это
все такое? Звезды эти пятиконечные, серпы, молоты? Это знаки кровавого террора,
превратившего нашу страну в рабов Сатаны! Да, Сатаны! И только Великая Германия
несет нам свет европейской культуры…
Она уже переместилась к
фанерной коробке, подтащила ее к печке и принялась швырять туда завернутые в
шуршащую магазинную бумагу игрушки. Бумага тоже была с красными звездами,
снежинками и радостной надписью «С Новым годом!». Вот показался бок большого
шара с вдавленной внутрь таинственно мерцавшей звездочкой. Раз! — и шар в
печке, где уже угасшие угли деловито разгорелись, уничтожая бумагу, тонкое
стекло и вату.
А Колюшка любил звезды.
У него даже в груди щемило, когда он смотрел на ту, большую, празднично сияющую
темно-алыми гранями на вершине елки. Ему казалось, что эта далекая звезда
освещает путь и зовет — куда-то далеко-далеко, в счастье. Там все неизвестное,
но очень интересное, героическое. Цвета этой звезды была кровь, которой Колюшка
успел увидеть за свою восьмилетнюю жизнь уже много. Кровь раненых и убитых,
кровь тех, кто дрался сейчас где-то далеко на фронте — за то, чтобы обязательно
выгнать из их села и из страны «Великую германскую армию» с ее злыми
помощниками. Такими, как Наталья Петровна, как те сельчане, с которыми не
здоровалась его бабушка и на кого жаловалась своему Угоднику и просила наслать на
них наказание… И еще такие звезды горят над Кремлем —
в прекрасной Москве, где никто из Колюшкиных знакомых
не был. Так хотелось посмотреть Москву, и не за уши
когда поднимают «Москву покажу», а на самом деле — чтобы на поезде туда ехать.
Как отец обещал. Но теперь и он на фронте, и мама на фронте, а звезды, значит,
это плохо? Сатана — враг Николая Угодника, героические и прекрасные звезды и
игрушки — знаки Сатаны? И их надо в печку?
Вот улетели в огонь
старые тяжелые бусы из дутого стекла. Их принесла в школу бабушка Акимовна, с
царских времен украшения, сказала. Тоже, выходит, плохие.
Сатана и при царе, значит, был… Может, если бы знала,
Наталья Петровна царские бусы бы пожалела, но теперь они горели, звонко
лопаясь, вместе с символами угнетения детей и взрослых.
В руках Натальи
Петровны оказались последние две игрушки. Она размахнулась, чтобы забросить в
огонь пограничника с собакой — и Колюшка не выдержал, схватился за
пограничника, сжал его и закричал:
— Нельзя его жечь! Это
не кровавые знаки! Не дам!
Так он и висел,
вцепившись в руку Натальи Петровны. Слезы летели в разные стороны, но Колюшка
не разжимал пальцы. Наталья Петровна толкала его, трясла рукой, но Колюшка не
отцеплялся. С истошным воплем Наталья Петровна схватила фанерную коробку из-под
игрушек и принялась бить ею мальчишку по голове. Но недолго — Иван вырвал ее из
руки Натальи Петровны, отбросил в сторону, коробка с треском развалилась.
И никто не успел
опомниться, как он выдернул из-за отворота жакета Натальи Петровны любовно
спрятанный туда большой стеклянный крест с портретом поздравляющего детишек
Адольфа Гитлера и кинул его в печку.
— Вот вам за наши
игрушки! И постановка ваша — вранье! Как это елочки
лишил?.. — успел крикнуть Иван. Солдаты скрутили ему руки, бросили на пол. И
тот, что без гармошки, наступил ему сапогом на спину.
Другой солдат оторвал
Колюшку от доброй германской помощницы. Смятый пограничник остался у мальчишки.
Но Наталья Петровна этого не заметила. Кося глазами в сторону немцев, она
торжественно отчеканила:
— Вы все помните, что
жители оккупированной территории подчиняются особому положению о наказаниях.
Совершение преступления против Германской империи путем оскорбления символов
государственной власти в лице портрета великого фюрера карается смертной казнью
через повешение.
Она вскинула вверх
правую руку с раскрытой ладонью, прищелкнула каблуком и крикнула пару
отрывистых слов по-немецки. Солдаты, которые держали мальчишек, хоть ничего из
ее речи, кроме слова «фюрера», не поняли, взбодрились и браво повторили приветствие
вслед за ней. И так и стояли, суровые и мужественные,
не выпуская, впрочем, маленьких врагов.
Наталья Петровна той же
приветствовавшей рукой показала им в сторону выхода. Солдаты утащили Ивана и
Колюшку вон из клуба.
Дверь захлопнулась.
А Колюшка с Иваном
оказались в дровяном сарае. Сквозь щели было видно небо — совсем темное небо почти угасшего
бесснежного дня. В самую большую щель под косой крышей оно просматривалось
особенно хорошо.
За дверью, которая
снаружи запиралась только на щеколду, встал солдат.
Большой и маленький
мальчишки уселись на поленницу. Колюшка всхлипывал, Иван молчал. Он знал, чем
закончится обещанное Натальей Петровной. Их отведут в
комендатуру. И… Неужели повесят?
— Они нас правда повесят? — спросил наконец Колюшка. — Повесят за
шею?
Поверить в это было
невозможно. Вот сейчас они живы — и скоро перестанут. Как это случилось с теми,
кто не хотел подчиняться новым порядкам.
— Но как же это —
повесить до смерти из-за игрушек? — схватив Ивана за рукав, продолжал
спрашивать Колюшка. Другой рукой он сжимал пограничника.
Иван хотел сказать, что
не только из-за игрушек. Но вместо этого посадил Колюшку себе на колени,
запахнул на нем свою драную тужурку и прижал к себе.
Они не были друзьями — почти взрослый Иван и Колюшка, который только поступил в
первый класс к Наталье Петровне. Но умереть должны будут вместе. И никто их не
помилует, даже маленького Колюшку не пожалеет — ведь солдаты видели, что
произошло, а Наталья Петровна постарается выслужиться и представить их
злодеями, с которыми она долго боролась за символы Германской империи и
победила в неравном бою.
— Убегать мы должны,
Коля. — прошептал тут Иван.
— К партизанам? — ахнул
Колюшка.
Иван зажал ему рот и
замотал головой. Да и Колюшка знал, что в их лесу нет никаких партизан. Не раз
и не два всю лесную округу прочесывали каратели, так что, если какие партизаны
и были (а к ним успели уйти многие из села), то где-то очень далеко.
— К партизанам потом, —
снова зашептал Иван. — Сначала к леснику в избушку. Не дадимся.
— Точно!
Иван был не самый
ловкий и сильный среди мальчишек. Но он хорошо знал село и его окрестности,
помнил, что от клуба, который стоял на краю, до леса недалеко. И дороги с этой
стороны клуба нет, никто там не ходит и не ездит. Может, и не заметят. Убегать
надо скорее — сейчас Наталья Петровна закончит мучить своей постановкой и
отправится в комендатуру выслуживаться — так что и их наверняка потащат следом
за ней. Иван снял с колен Колюшку и на ощупь стал подниматься по кладке
поленницы. Колюшка понял его: если вылезти в дыру под крышей, можно оказаться
на улице. Только это непросто — дрова лежали криво, их мало осталось. Если
развалятся — грохоту будет! И все тогда…
— Иди сюда! — поманил
Колюшку Иван.
Подхватил его под
мышки, втянул к себе. Несколько поленьев все-таки соскользнули вниз, звонко
ударились друг об друга. Мальчишки замерли. Но никто к ним не ворвался.
Часовому, должно быть, это не показалось подозрительным.
— На. — В руку Колюшки ткнулся твердый коробок. — Спички. Я их всегда с собой ношу.
Что-нибудь фашистам поджечь… Будешь отвечать за тепло.
Как до избушки добежим, ты печку растопишь. Справишься?
— Ага!
— А ты помнишь, как
туда идти?
Колюшка кивнул.
— Не заблудишься, если
что?
— А что? — испугался
Колюшка.
— Если разделимся по
дороге, что!
— А-а! — выдохнул
Колюшка. Ему стало спокойнее — значит, Иван уверен, что они доберутся. И все
будет хорошо, будет тепло, и жить они будут. А то —
«повесят, повесят!»
— Прыгай в сугроб. Я за тобой.
Колюшка прыгнул. Снег
обжег его ледяные руки, и лицо от него загорелось. Но Колюшка не успел от этого
пострадать — потому что услышал грохот за стеной сарая. Такой, что немец тут же
закричал что-то. Дрова раскатились! Значит, Иван теперь не выберется наружу.
— Ваня! — прижавшись к
расщелине в досках стены, позвал Колюшка. — Ваня!
Дрова снова
загрохотали, раздалась автоматная очередь.
— Колька, беги! —
донесся до Колюшки среди грохота голос Ивана.
Испуганный
Колюшка отдернулся от досок и, послушавшись Ивана, побежал, увязая в снегу.
Он старательно бежал к
темнеющему вдалеке лесу.
Еле-еле до него
доносился взвизгивающий голос Натальи Петровны, крики уже двух немцев, новый
грохот дров, еще чьи-то голоса.
Ноги бежали, бежали,
Колюшке стало даже жарко. Мальчишка несколько раз оглядывался, но никто его не
догонял. К тому же клуб и серый сарай сливались в одну общую полосу — сгущались
сумерки.
Ивану уже не спастись,
понял Колюшка — и остановился. Зачем ему теперь одному бежать?
А что делать?
Сдаваться, чтобы и его схватили? Возвращаться?..
Но может, Иван еще его
догонит? Значит, надо добежать до первых деревьев и подождать его там?..
Колюшка снова побежал.
Он ободрал об снег кулаки, но не разжимал пальцев — чтобы не потерять ни пограничника,
ни коробок спичек. Разбитый дуб, от него налево, пересечь орешник, овраг,
обойти бурелом по правому краю, на холм — и там лесникова
избушка. Колюшка бывал там несколько раз с ребятами — пока лесник тоже не ушел
на фронт. Но не один ведь бывал, и не ночью, не зимой — найдет ли теперь?
Найдет! Растопит печку
и будет ждать Ивана. И партизан будет ждать — не может быть, чтобы их не было!
Колюшке очень-очень хотелось так думать.
И он бежал.
Он не видел, как искал
его солдат, который несколько раз обошел вокруг сарая, увязая в снегу; как
заметил следы — и показал их Наталье Петровне. Больше не стреляли — и Колюшка
надеялся, что Иван вырвется, спасется, придумает что-то. Он же взрослый!
В лесу он оказался,
когда стемнело. Долго переводил дыхание, слушал, ждал. Все было тихо. Нужно
куда-то идти. Колюшке очень захотелось домой. Там осталась бабушка. Она давно
ждет его, наверное, даже просит своего Николая Угодника исполнить ее желание:
чтобы Колюшка вернулся жив-невредим.
Или туда, домой, уже пришли его искать? И теперь вместо него будут вешать
бабушку?
Колюшка нашел свои
следы и зашагал по ним обратно. Но ведь за попытку выйти за пределы села —
казнь! И те, кто пытался, до сих пор висят повешенными на площади.
К партизанам! Но прежде
все равно сначала в лесникову избушку!
Только так.
Колюшка снова
направился к лесу — сначала по своим следам, а потом по глубокому снегу. Надо
найти дуб.
Руки закоченели, пальцы
сами собой разжимались. Колюшка поцеловал пограничную собаку в нос и забросил
игрушку за пазуху. Туда же отправил спички. Обхватил живот руками и зашагал.
Слезы сначала текли по щекам, потом застыли. Лицо жгло. Болело в голове, в
горле хрипело.
И казалось, что впереди
в сучковатой лесной темноте горит алая звезда, таинственно переливаются ее
грани. Быть такого не могло — откуда звезда среди леса, но Колюшка шел, шел, и
в голове его стучало: «Не сдавайся, Колюшка, не сдавайся!»
— Не сдамся! —
прошептал Колюшка, как герой кинофильма, и гордо поднял голову.
Сразу ударился о ствол
дерева, которое не заметил, фыркнул, пообещал себе быть внимательнее. Вспомнил
про бабушку — и попросил: «Угодник Николай, помоги моей бабушке! Пусть никто ее
не обижает, пусть обойдут ее дом немцы и Наталья Петровна! Помоги, Николай,
помоги, ладно? Спрячь ее за печкой, сделай невидимкой. Пожалуйста!»
Он шел. А потом устал.
Так, что прислонился к толстому стволу дерева — уже не разобрать ему было, дубу
или не дубу. Наверное, уже наступила ночь, и пора было спать. И есть. Про еду Колюшка не подумал. И как он ее раздобудет в заброшенной
избушке лесника, тоже…
А на прошлый Новый год
Дед Мороз вытащил ему из мешка с подарками шоколадку. Колюшка даже не знал, что
это шоколадка — плитка в бумажном фантике и шуршащей фольге. До этого он ел
конфеты из шоколада. Там была начинка — орех и сахар. А это шоколадка… Они
съели ее дома с бабушкой и мамой, которая после Нового года сразу уехала на
фронт. Обертка до сих пор лежала закладкой в книжке, а фольгу бабушка аккуратно
расправила и закрывала ею горлышко банки с вареньем. Шоколадочка…
А ведь на
Рождественском празднике после концерта наверняка тоже что-нибудь подарили бы!
Зря они забузили. Пропал Иван… Но
перед глазами поплыли елочные игрушки, летящие в печку, великий фюрер, которого
Иван отправил туда же… Святой Николаус, елки в Рождество лишил, концерт для
офицеров… Нет, бузили не зря! За Новый год Колюшка
готов был драться с фашистами! Он выйдет на партизан, станет мстителем, надо
только дождаться утра.
Поспать немножко — а
там и утро.
Глаза у Колюшки сами
собой закрывались, закрывались… Но он вспомнил, как рассказывали про заснувших зимой на улице. Они уже никогда не просыпались,
мороз не щадил ни взрослых, ни маленьких.
А подняться-то сил и не
было.
Надо костер развести!
Как хорошо, что Колюшка
об этом вспомнил. Наломать хвороста, а как разгорится, как вокруг станет виднее
— можно посерьезнее валежника поискать.
Но ветки ломались
плохо, сухостоя было не найти. Колюшка не сдавался, не сдавался, продолжая
ломать ветки. Наломал совсем крошечных, но сухоньких,
сложил шалашиком на снегу. Чиркнул спичкой. Огонь лизнул ветки, потух. Колюшка
снова «принялся не сдаваться», подносил спичку все аккуратнее, огонек начинал
гореть, но гас. Колюшка помнил, что все спички расходовать нельзя…
А мороз сковывал лес. И
в поле, и на сельской улице от него не было спасения, особенно если ты без
шапки, в рубахе и подпоясанной бабушкиной кофте. Только если оказаться в теплом
доме — вот тогда спасешься, выживешь. Эх, пожить бы хоть еще денек, прежде чем
поймают и повесят, погреться…
И снова Колюшке стало
страшно и обидно за то, что его кто-то может повесить. Он сложил несколько
спичек вместе, чиркнул ими — и подсунул под веточки коробок. Так точно
загорится! У него получилось, вспыхнул коробок, загорелся шалашик. Колюшка
протянул к нему руки, не отрываясь, стал смотреть на огонь — ему казалось, что
если согреются глаза, наглядятся на тепло, то согреется и он сам.
А когда оторвал взгляд
от костерка, то увидел, как к нему из лесной чащи вышел Дед Мороз. Большой,
белый-белый, вот он протягивает ему руку в варежке через костер. А ну растает
сейчас от огня?
— Дед Мороз! — крикнул
Колюшка. И не услышал своего голоса. Замерз, наверное, голос.
И Колюшка еще
переживал, что Деда Мороза не увидит! А он вот он — на елку, значит, к ребятам
идет! Все как полагается.
— Дедушка Мороз! —
повторил Колюшка шепотом. Хотел добавить, как он рад, шагнул к нему. Вот только
ноги почему-то не послушались, и Колюшка упал. Прямо в свой костер.
И стало тут темно-темно
— ни огня, ни Дедушки Мороза.
… А удалось ведь глаза
согреть! Потому что открылись они вдруг легко. И всему телу легко было, как
будто всегда так жилось и раньше, и не было никакого мороза в темном лесу. А
Дед Мороз?
А Дед Мороз баюкал
Колюшку. И был теплый-теплый. Рядом стоял, опираясь на палки, лыжник —
белый-белый, пышный, не из бумаги и ваты, а живой дядя.
— Проснулся, маленький?
— спросил он.
Колюшка зашевелился. Дед
Мороз крепко прижимал его к себе, спрятав под тулупчик.
— Ты к нам, Дед Мороз?
— прошептал Колюшка и постарался повернуться так, чтобы увидеть лицо Деда
Мороза.
— К вам, — улыбнулся
тот.
— Мы разведка, — сказал
лыжник. — Красная армия наступает. Погоним ваших немцев.
— Это не наши немцы! —
возмутился Колюшка. — Гоните, гоните их скорее! Там Ваня…
— Выгоним, — пообещал
Дед Мороз-разведчик.
Снял из-под белого
капюшона шапку-ушанку, надел ее на Колюшку, велел сесть к себе на закорки и на быстрых лыжах помчал в глубину леса. Сдал
Колюшку нашим солдатам — и только его и видели. Разведка не ждет.
А село тем же утром
заняла Красная армия. Погнали немцев, помчалась за ними Наталья Петровна.
Добежала или нет, хорошо и послушно помогала им или провинилась и получила
заслуженную пулю — Колюшка не узнал. Ивана она казнить не успела. «Может, —
сказала Коле бабушка, — за это ей угодники после смерти грехи спишут».
А в канун Нового года
был в клубе праздник. Смастерили на елку новые игрушки. На самую верхушку
прикрепили звезду из бумаги — гордую, красную. И на самой почетной ветке сидел
спасенный Колюшкой пограничник с собакой.
Был тут и
лыжник-разведчик — живой и здоровый. Да не один, а с товарищами-бойцами.
И Дедушка Мороз
раздавал детям подарки из солдатского вещмешка.
_______________________
1 «Treu Tapfer Gehorsam» — в переводе с
немецкого языка «Верный, храбрый, послушный». Знак
различия «вспомогательных войск», которые германская армия набирала из местного
населения оккупированных территорий.