Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2018
В
триста тридцать страниц уложила свое «Избранное» Ирина Ракша. Могла бы
увеличить вдесятеро. Если бы к «основным книгам» добавила киносценарии,
исследования живописи (замечательный альбом «Юрий Ракша», посвященный мужу и
сподвижнику), книжки для детей…
Из
дюжины «основных книг» половина вошла в классику 60-х годов… Ступени признания:
«Писатель года» — 2013, 2015, 2016…
Диапазон
— «от Москвы до самых до окраин»… Рождение, детство военных лет, затем отъезд с
отцом на Алтай. Там, кроме аттестата зрелости, — опыт работы на лесоскладе, на птицеферме… И
дальше — Красноярский край, Тува, Хакасия…
Возвращение
в Москву. Сценарный факультет Института кинематографии. Профессиональные
занятия в Литературном институте.
Наставники
— Михаил Светлов, Александр Межиров…
Труды
по литературоведению: Пушкин, Гоголь, Бунин, Чехов, Набоков, Казаков. В особом
творческом внимании — Шукшин.
Характер:
соединение непреложной независимости и непоколебимого единства со своим
народом.
Неутомимое
любопытство к меняющимся условиям бытия. От ранних лет до эвакуации военной
поры и до самых ранних эпизодов этой поры: на горизонте — рощи, увековеченные
когда-то Исааком Левитаном, а рядом — аэростаты, ночами дежурящие в московском
небе, а днями заземляющиеся здесь, в Останкине. Где со временем встанет
гигантская телебашня… А пока…
А
пока голодные мальчишки из бараков, укрывшись в кустах, жадно смотрят на то,
как ужинают картофелем служивые охранницы аэростатов.
Упадет ли хоть одна картофелина?
Сюжеты
таятся в этих буднях военной поры — потрясающие. Главное, что потрясает меня в
портрете моего поколения, увековеченного у Ирины Ракши, — ожидание отца,
ушедшего на фронт.
Это
ожидание встречи в одном из рассказов доведено до головоломной ситуации,
которая разрешается… так просто, что не верится.
В
послевоенный детдом приходит демобилизованный моряк: он ищет дочку, пропавшую в
годы войны. Ему показывают мальчика. Ни моряк его не знает, ни сирота не видит
в нем отца. Но оба ищут хоть что-нибудь общее в воспоминаниях. Море, песок,
деревья… Ну а вдруг — родня?..
И
только сотрудница детдома, взявшая в военное время сироту (и давшая ему имя и
фамилию — свою, как и многие давали в детдомах) — она твердо знает, что родства
здесь нет.
Но
знает и другое: оно будет! Вот сейчас, когда моряк и мальчик в это поверят!
Волей
к жизни возрождают люди кровное родство в опустошении, оставленном кровавой
войной.
Мне
остается привести еще один пример: финал повести «Останкинские дубки». Еще и
затем, чтобы показать писательское мастерство повествовательницы.
То, как замирает в паузах героиня: через каждые несколько шагов замирает. И на
мгновение прислушивается. Словно не решается поверить в то, что должно
произойти:
«…Я
крепко уснула — уж очень хотелось спать. А проснулась от того, что меня ударили
по спине. "Эй!.. Иди давай живо на улицу!.. Там к
тебе кто-то приехал!.." Я с трудом
разлепила глаза. "Иди живей!.. Директриса велела!.."
Простучав
"мальчуковыми" башмаками по ступеням, без
пальто я выбежала во двор. Во дворе все было сине. И засне жено,
глухо, будто в стакане. И запорошенные кусты, и забор, и деревья. Я
осмотрелась. Меня никто не ждал. Лишь в стороне па скамейке одиноко сидел
кто-то черный, ссутулясь и уставив
шись себе под ноги. Черный силуэт на белом
снегу. Было мо розно и тихо. Школьный гвалт остался
внутри. А здесь только галки редко каркали где-то под крышей. Я постояла.
Хотела уйти. С досадой мелькнуло: опять подшутили. Но тут заметила, что сидящий выпрямился. Он был в убогой серой ушанке и
телогрейке, а на ногах калоши не по сезону. И какой-то кулечек в руках на
коленях. Вот неспешно он повернулся ко мне. Бледным лицом. Повернулся и
внимательно посмотрел из-под низко надвинутй шапки.
Наши взгляды случайно встретились. И тут сквозь белый пар от дыханья,
клубящийся у моих губ, я увидала его глаза. Светлые-светлые, голубые глаза…
Увидала и — замерла. Это были глаза отца… Моего отца».