Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2018
Маркедонов Сергей Мирославович — доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского
государственного гуманитарного университета.
Ситуация на постсоветском пространстве
по мере углубления украинского политического кризиса (отягощенного вооруженным
противостоянием в Донбассе) значительно трансформировалась. Изменение статуса
Крыма фактически окончательно поставило крест на перспективах СНГ как
интеграционного проекта, поскольку он базировался на признании тех границ,
которые сложились между бывшими союзными республиками в советский период.
Противоречия между Россией и Западом по
поводу Украины спровоцировали самое масштабное противостояние между ними со
времен окончания «холодной войны». По своему воздействию оно оставило далеко
позади августовский конфликт 2008 года на Южном Кавказе, закончившийся
признанием независимости Абхазии и Южной Осетии (прецедент признания в качестве
самостоятельных государств не союзных республик, а автономных образований). На
более высокий уровень вышла конкуренция между европейской и евразийской
интеграцией. Часть новых независимых государств выбрала подписание Соглашения о
свободной торговле с Европейским союзом, а часть — вхождение в состав
Евразийского экономического союза под эгидой Москвы. При этом и те и другие
страны (Армения, Грузия, Молдова, Украина) вовлечены в неразрешенные
этнополитические противостояния, а интеграционные возможности рассматриваются
ими, среди прочего, как дополнительный инструмент для реализации своих
интересов.
Эти новые противоречия накладываются на
уже имеющиеся «замороженные» конфликты в Абхазии, Южной Осетии, Нагорном
Карабахе и Приднестровье. Они умножают риски в сфере безопасности и сужают
возможности для качественного урегулирования многолетних противоборств.
Во всех перечисленных выше событиях одна
из ключевых ролей принадлежит России.
В какой степени новые, постсоветские
реалии повлияли на динамику подходов Москвы к неразрешенным конфликтам? Можно
ли говорить о неизменности подходов Российской Федерации к ним, и если нет, то
какие факторы влияют на их эволюцию? Существует ли у Кремля некая универсальная
схема урегулирования конфликтов или он действует по индивидуальным планам и
рассматривает каждый кейс как уникальный?
Этнополитические конфликты и Россия до
Крыма: «селективный ревизионизм»
До начала украинского кризиса позицию
Москвы по отношению к постсоветским конфликтам можно было бы определить как
«селективный ревизионизм», то есть готовность идти вразрез с мнением
подавляющего большинства стран — членов ООН относительно территориальной целостности
Грузии, но при этом отказ от автоматического переноса этой позиции на другие
конфликты (Приднестровье, Нагорный Карабах). У российского руководства не было
общего подхода ни к этнополитическим противостояниям, ни к существующим
де-факто государствам. Можно выделить три базовые позиции Российской Федерации.
Первая — признание независимости Абхазии
и Южной Осетии. В Концепции российской внешней политики (2013) в число
российских приоритетов было поставлено «содействие становлению Республики
Абхазия и Республики Южная Осетия как современных демократических государств,
укреплению их международных позиций, обеспечению надежной безопасности и
социально-экономическому восстановлению». После того как в результате
парламентских и президентских выборов в Грузии (2012—2013) сменилась власть, а
наиболее проблемный партнер Владимира Путина президент Михаил Саакашвили покинул свой пост, в повестку дня Москвы и
Тбилиси встала нормализация двусторонних отношений. Однако Москва ограничила
этот процесс «красными линиями» в виде статуса Абхазии и Южной Осетии, а также
«тех сфер, в которых к этому готова грузинская сторона». При этом Российская
Федерация в общении с западными партнерами (формат Совета Россия — НАТО)
последовательно призывала США и их союзников признавать «новые реалии» в
Закавказье.
В то же время следует отметить, что
вопреки широко распространенному мнению об однозначной поддержке сепаратистов
Кремлем российская политика за период, начиная с 1990-х гг. и заканчивая
августовской войной 2008 г., претерпевала серьезные изменения. Так британский
эксперт Оксана Антоненко, характеризуя российскую
политику на абхазском направлении, справедливо назвала ее «многополюсной».
Напомним, что после начала первой антисепаратистской
операции в Чечне Российская Федерация перекрыла границу с Абхазией по реке Псоу, а в январе 1996 г. Совет глав государств СНГ при
решающей роли России и Грузии принял решение «О мерах по урегулированию
конфликта в Абхазии, Грузии». В этом документе было провозглашено прекращение
торгово-экономических, транспортных, финансовых и иных операций с непризнанной
республикой. В 1997 г. Россия для разрешения грузино-абхазского конфликта
предложила формулу «общее государство», не принятую ни в Тбилиси, ни в Сухуми.
И хотя блокада против Абхазии со стороны России была в 1999—2000 гг.
подвергнута существенной ревизии, окончательно режим санкций против нее был
свернут Москвой только в 2008 г., незадолго до «пятидневной войны» и признания
де-факто двух государственных образований.
Впрочем, это же определение можно с неменьшим основанием отнести и к Южной Осетии. Политический
курс Москвы по отношению к двум де-факто государствам определялся широким
спектром проблем: внутриполитической ситуацией на российском Северном Кавказе,
а также динамикой российско-грузинских, российско-американских отношений и
международными контекстами. Лишь в августе 2008 г., после «пятидневной войны» с
прямым вовлечением российских вооруженных сил в противостояние с грузинской
армией, было принято решение о признании двух бывших автономий Грузии.
Вторая из базовых позиций РФ — участие в
урегулировании приднестровского конфликта. В отличие от Абхазии и Южной Осетии
здесь позиция Москвы основывалась на признании Приднестровской Молдавской
Республики (ПМР) не как отдельного государственного образования, а лишь как
стороны противостояния, а также на признании территориальной целостности и
нейтралитета Республики Молдова и сохранении переговорного формата «5+2». В
этом формате Молдова и Приднестровье — стороны конфликта, Россия и Украина —
страны-гаранты, ОБСЕ — посредник, Евросоюз и США — наблюдатели.
Третья базовая позиция Российской
Федерации — роль в разрешении нагорно-карабахского конфликта. На этом
направлении Москва была в максимальной степени готова к интернационализации
процесса мирного урегулирования. Российская Федерация наряду с США и Францией
входила в состав Минской группы ОБСЕ. Президенты России, начиная с 2009 г.
(саммит G-8 в Аквиле) совместно с главами других
государств-посредников неизменно заявляли, что разделяют консенсус относительно
так называемых «Базовых принципов» как основы для разрешения многолетнего
противостояния. При этом Нагорно-Карабахская Республика (НКР) Москвой не
признавалась. Более того, представители МИД РФ в ходе всех избирательных
кампаний в этой непризнанной республике заявляли о ее
непризнании и о поддержке территориальной целостности Азербайджана. Утратив с
признанием Абхазии и Южной Осетии рычаги для влияния на внешнеполитический курс
Грузии, российская власть стремилась балансировать между Ереваном и Баку. И в
отличие от грузино-абхазского и грузино-осетинского конфликта обе стороны,
вовлеченные в нагорно-карабахское противостояние, были заинтересованы в
российском посредничестве. Для Армении, участника интеграционных проектов с
доминированием Российской Федерации (Организация договора о коллективной
безопасности, ЕврАзЭС и Таможенный союз, к которому
Ереван примкнул в сентябре 2013 года), посредничество Москвы было надежной
гарантией невозобновления военных действий и рисков
попытки реванша. Азербайджану же сотрудничество с Российской Федерацией
позволяло обеспечить дистанцию от Запада, настроенного критически в отношении
внутриполитической ситуации в республике (нарушения прав человека и
авторитарного правления президента Ильхама Алиева).
При этом все непохожие позиции России по
отношению к этнополитическим конфликтам объединяли следующие опасения:
— процесс возможного расширения НАТО на территорию бывшего СССР и попытки использования
ресурсов Альянса руководством новых независимых государств для минимизации
российского влияния;
— усиление кооперации между странами,
вовлеченными в конфликт с Евросоюзом, без учета российских интересов в сфере
безопасности.
Несмотря на имеющиеся различия в
подходах к разрешению конфликтов, для Москвы постсоветское пространство
рассматривалось как сфера особых жизненных интересов. Она была готова к
кооперации с международными игроками там, где это не противоречило данным
представлениям. Самая крупная после России страна СНГ Украина рассматривалась
как «приоритетный партнер» на пространстве бывшего СССР и потенциально важный
участник интеграционных проектов, инициируемых Москвой.
Крымский слом статус-кво: новые реалии и
старые подходы
События революционного Майдана в Киеве,
а также свержение власти Виктора Януковича кардинально изменили позицию Москвы
по отношению к «приоритетному партнеру». Почувствовав опасения по поводу
превращения «буферной Украины» в важного игрока на стороне США и их союзников
(а также возможный пересмотр условий Харьковских соглашений 2010 г. по базированию
российского Черноморского флота в Крыму, где сосредоточено до 80% всей флотской
инфраструктуры), Россия пошла на слом существующего статус-кво. Это произошло
путем присоединения Крыма к Российской Федерации (в ее составе появилось два
новых субъекта) и нарушения Будапештского меморандума по статусу Украины и ее
территориальной целостности. В случае с Крымским полуостровом Кремль не пошел
по пути повторения абхазско-югоосетинского сценария (в статусе
самопровозглашенного образования Крым просуществовал менее одной недели). И
хотя в риторике Москвы присутствовала апелляция к защите «русского мира»
(впервые после 1991 года внешнеполитический реализм стал дополняться
национальным романтизмом), российское руководство неизменно акцентировало
внимание на референдуме как основе решения об изменении статуса Крыма. В итоге
был создан прецедент уже не просто признания бывших автономий в составе той или
иной союзной республики, а их прямого включения в состав Российской Федерации.
Внешнеполитические ставки были повышены, сделан новый шаг в сторону
ревизионизма.
После изменения статуса Крыма началась
эскалация конфликта на Юго-Востоке Украины (Донецкая
и Луганская области), где в апреле 2014 г. были провозглашены две «народные»
республики (ДНР и ЛНР). Несмотря на политическое вмешательство Российской
Федерации и поддержку донбасских ополченцев, Москва воздержалась от
официального признания этих двух самопровозглашенных образований. И даже от
прямого признания результатов референдумов (11 мая 2014 г.) о статусе Донецкой
и Луганской народных республик. В то же время, в феврале 2017 г. указом
Президента РФ Владимира Путина были признаны документы и регистрационные знаки
транспортных средств, «выданные гражданам Украины и лицам без гражданства,
постоянно проживающим на территориях отдельных районов Донецкой и Луганской
областей Украины». Именно такой формулировкой эти территории обозначены в
Минских соглашениях, нацеленных на урегулирование вооруженного конфликта в
Донбассе. Путинский указ стал своеобразным сигналом западным партнерам Москвы,
что простого «ухода» из интересующего Россию региона не будет. Диалог возможен,
и Москва продолжает увязывать его с Минскими соглашениями. Но если
имплементация по-прежнему будет игрой в одни ворота и будет рассматриваться в
Киеве, Вашингтоне и Брюсселе как эксклюзивная обязанность России, позиция
Кремля, не исключено, будет ужесточаться.
Как бы то ни было, а действия Москвы на
украинском направлении вызвали общественно-политический подъем в Приднестровье
и в Южной Осетии. Руководство этих де-факто образований, а также общественные
структуры внутри них надеялись на повторение «крымского сценария». В ходе
югоосетинских парламентских выборов (8 июня 2014 года) победу одержала партия
«Единая Осетия», а ее лидер Анатолий Бибилов выиграл
президентскую кампанию в апреле 2017 года. Команда нового югоосетинского
президента последовательно выступала за реализацию проекта объединения
республики с Северной Осетией под эгидой и в составе Российской Федерации.
Однако после своего президентского триумфа Бибилов
подверг определенной ревизии свои подходы. Под занавес 2017 года он заявил,
что, поскольку его республика — единственная, кто признал независимость двух
донбасских образований, объединение с Россией в силу этих условий следует
отложить. При этом сама необходимость вхождения в состав РФ не ставится под
сомнение.
Несколько иная ситуация сложилась в
Абхазии. В отличие от приднестровского и югоосетинского проектов, нацеленных на
интеграцию с Россией, абхазское руководство по-прежнему сохраняет интерес к
строительству собственного национального государства (другой вопрос, насколько
подобные планы реализуемы). Однако в ходе внеочередных президентских выборов в
Абхазии (24 августа 2014 г.), вызванных массовыми выступлениями оппозиции (27
мая) и отставкой прежнего главы республики Александра Анкваба,
победу одержал Рауль Хаджимба, лидер «Форума
народного единства Абхазии», выступающий за углубление военно-политической
кооперации с Российской Федерацией и практически полное замораживание контактов
с Грузией. В марте 2017 года его сторонники получили большинство в абхазском
парламенте
Ключевыми событиями в политической жизни
Абхазии и Южной Осетии стало подписание договоров между этими республиками и
Россией. Российско-абхазский Договор «О союзничестве и стратегическом
партнерстве» был подписан 24 ноября 2014 года, а российско-югоосетинский
«Договор о союзничестве и интеграции» — 18 марта 2015 года. И хотя оба
документа зафиксировали растущее военно-политическое присутствие Москвы в двух
частично признанных республиках, их нельзя назвать в полной мере новой вехой.
Они формально закрепили тот расклад, который обозначился в августе 2008 года,
когда Москва из статуса участника переговорного процесса перешла в разряд
патрона и гаранта безопасности Абхазии и Южной Осетии.
Вместе с тем, наряду с общими чертами,
эти два договора имеют свои особенности. В абхазском случае присутствовала
следующая коллизия: противоречие между стремлением к осуществлению собственного
национально-государственного проекта и растущей зависимостью от российской
военной и финансовой помощи. Абхазская сторона стремилась подвергнуть документ
ревизии с целью сохранения преференций для себя (например, россияне не обрели
права на получение абхазского гражданства, из названия документа было исключено
слово «интеграция»). Югоосетинская же сторона была, напротив, заинтересована в
максимальной интеграции с Российской Федерацией вплоть до вхождения в ее состав
(по примеру Крыма). Эти различия объясняются фундаментальным расхождением двух
проектов. Как уже было сказано, если Абхазия стремится к сохранению своей
государственности (при российских военно-политических гарантиях), то Южная
Осетия рассматривает независимость не как самоцель, а как переходный этап к
объединению с Северной Осетией под эгидой России.
В июле 2015 года югоосетинскими
пограничниками (при поддержке России) была проведена установка новых
пограничных знаков на линии Хурвалети — Орчосани, в результате чего кусок стратегически важного
нефтепровода Баку — Супса оказался под контролем Цхинвали.
В настоящее время пограничный пост Южной Осетии располагается всего в 450
метрах (!) от автомагистрали общекавказского
значения, связывающей Азербайджан, Армению и Восточную Грузию с ее собственными
черноморскими портами и Турцией. Однако Россия в то же время последовательно
уклоняется от постановки вопроса об изменении нынешнего статуса Южной Осетии и
о возможном пополнении государства путем присоединения нового субъекта.
Несмотря на регулярные инициативы о вхождении в состав (они выдвигались наиболее
активно в 2016 году), прежний подход, основанный на де-юре признании
независимости двух бывших автономий Грузинской ССР, продолжает работать.
Тем не менее, Москва не пошла по пути
мультипликации крымского сценария. Ввиду резкого обострения отношений между
Москвой и Киевом серьезно ухудшилось положение Приднестровья (не имеющего общей
границы с Россией, но граничащего с Одесской областью Украины) в транспортно-логистическом, политическом и экономическом
отношениях. В этой ситуации Российская Федерация опасается «разморозки»
конфликта, включая и эвентуальную военную конфронтацию, и полную деградацию
переговорного процесса, что заставило бы жестко реагировать, а значит, и
подвергаться дополнительным рискам (от экономических санкций до вовлечения в
вооруженное противоборство). В новых условиях Россия предполагает сохранять
определенное пространство для маневра, ставя свои возможные действия в
зависимость от вероятных шагов своих партнеров по формату «5+2». Так еще 20
октября 2014 г. глава МИД РФ Сергей Лавров на открытой лекции по
внешнеполитическим вопросам заявил: «Если Молдова теряет свой суверенитет и
поглощается другой страной или если Молдова меняет свой военно-политический
статус на блоковый с нейтрального, то приднестровцы
имеют полное право принять решение о своем будущем самостоятельно. И мы будем
эту базовую позицию, с которой все согласились, с которой все началось,
отстаивать».
При этом и Киев, и Кишинев предпринимают
попытки «выдавить» Москву из мирного процесса как
посредством дискредитации российской миротворческой операции, так и посредством
создания барьеров для снабжения ОГРВ (объединенной группировки российских войск
— наследницы 14-й армии) в Приднестровье. Молдавский Конституционный суд 4 мая
2017 года постановил признать Приднестровье оккупированной территорией,
фактически игнорируя Соглашение от 21 июля 1992 года «О принципах мирного
урегулирования вооруженного конфликта в Приднестровском регионе Республики
Молдова». Мирное урегулирование, на которое четверть века назад соглашался и
Кишинев, предполагало фактическое отчуждение части молдавского суверенитета над
левым берегом Днестра (а также большей частью правобережных Бендер). В июле
1992 года в зону вооруженного конфликта были введены миротворцы. Для наблюдения
за выполнением условий мира была создана Объединенная контрольная комиссия
(ОКК) из представителей Молдовы, Российской Федерации и ПМР. При этом наиболее
важные решения должны были приниматься на основе консенсуса.
Сегодня Кишинев, видя растущие проблемы
в отношениях между Украиной и Российской Федерацией (а Приднестровье, напомню,
граничит не с Россией, а имеет порядка 400 км границы на украинском
направлении), готов к ужесточению своих позиций. В декабре 2017 года в фокусе
информационного внимания оказался проект правительства Республики Молдова,
посвященный путям и методам реинтеграции
Приднестровья в общее политико-правовое пространство единой страны. Одним из
центральных положений этого документа является идея об «интернационализации
мирного урегулирования» и трансформации миротворческой операции в международный
полицейский формат. Но даже в этом контексте до сих пор Москва не включает в
повестку дня вопрос об официальном признании Приднестровья. Не ставится под
сомнение и территориальная целостность Молдовы. Впрочем, нельзя сбрасывать со
счетов выборы в парламент этой страны. Они состоятся в 2018 году. Поскольку
Молдова — парламентская республика, исход именно этой кампании предопределит
основные политические расклады в ней, равно как и внешнеполитические приоритеты
Кишинева на ближайшие годы.
Особая статья — Нагорный Карабах. В
апреле 2016 года ситуация вдоль линии соприкосновения конфликтующих сторон
резко обострилась. За 22 года с момента вступления в силу Соглашения о
бессрочном прекращении огня (12 мая 1994 года) произошло самое крупное
вооруженное столкновение с использованием танков, авиации и крупнокалиберной
артиллерии. И хотя после четырех дней боестолкновений
начальники генеральных штабов Армении и Азербайджана при посредничестве России
подписали в Москве перемирие, напряженность в зоне конфликта сохраняется (режим
прекращения огня нарушается постоянно), а ни один из статусных вопросов, как и
проблема беженцев, по-прежнему не решены. И угроза повторения апрельских
событий сохраняется. Не прекращаются и вооруженные инциденты меньшей
интенсивности. Самыми опасными стали столкновения вдоль армяно-азербайджанской
границы в декабре 2016 года, а также на линии соприкосновения сторон в Нагорном
Карабахе в феврале, мае, июне и октябре 2017 года.
Во многом это стало возможным из-за
растущего противостояния России и стран Запада, которые в урегулировании именно
этого конфликта многие годы успешно сотрудничали. Тем не менее, с начала
украинского кризиса стали ощущаться стремления каждой из участниц Минской
группы ОБСЕ к проведению собственной миротворческой деятельности. К таковым
можно отнести выступление американского дипломата Джеймса Уорлика.
Его «элементы урегулирования» были представлены как план правительства США в
мае 2014 года. В этом же ряду — трехсторонняя встреча президентов РФ, Армении и
Азербайджана в Сочи в августе, переговоры глав двух кавказских республик с
госсекретарем Джоном Керри в рамках саммита НАТО в
Ньюпорте в сентябре, а также встреча президентов Армении и Азербайджана при
посредничестве французского президента Франсуа Олланда
в ноябре 2014 года. Репутация Минской группы как некоего единого
координационного посреднического центра серьезно пошатнулась, хотя никакого
иного формата посредничества не предложено. Более того, посредники проявили
солидарность и в период апрельской эскалации 2016 года, и после нее. Так 9
апреля они сделали заявление, в котором обозначили три основных элемента
урегулирования конфликта в Нагорном Карабахе. В отличие от «обновленных
Мадридских принципов», рассматриваемых в качестве фундаментальной основы
мирного процесса, эти «апрельские тезисы» носят более общий характер и включают
в себя «неиспользование силы, право народа на самоопределение и территориальную
целостность». По оценкам сопредседателей, все эти три элемента обладают одинаковой
приоритетностью1 .
Тем не менее, в конце 2015 года к
факторам дополнительного риска для нагорно-карабахского конфликта добавилась
российско-турецкая конфронтация. Сложность (и опасность) этой проблемы определяется прежде всего мощными взаимосвязями закавказских
стран — участниц конфликта с Турцией и Российской Федерацией. И если для Баку
Анкара — это стратегический союзник, осуществляющий взаимодействие по широкому
спектру вопросов от энергетики до обороны и безопасности, то для Еревана —
стратегический противник, закрывающий одну из четырех сухопутных границ —
выходов Армении во внешний мир. Москва же, напротив, — важнейший
военно-политический партнер Еревана (102-я база российских вооруженных сил
расположена в Гюмри на армяно-турецкой границе). Улучшение
отношений между Российской Федерацией и Турцией в июне 2016 года стало
определенным дополнительным фактором удержания ситуации в Нагорном Карабахе от новой, более масштабной «разморозки».
Однако, несмотря на эти изменения и даже
самую масштабную за 22 года военную конфронтацию в зоне конфликта, российское
руководство принципиально не поменяло ни одного из своих прежних подходов к
карабахскому урегулированию (статус НКР, роль Минской группы и участие в ней).
Оно лишь сделало незначительную коррекцию, фактически выступив за дополнение
переговорного формата трехсторонними встречами с участием лидера РФ. Впрочем,
после встречи в Сочи в 2014 году эта идея не была последовательно реализована.
Ее, скорее, можно рассматривать как некую декларацию о намерениях, которая, не
исключено, еще получит продолжение.
В поисках адекватного реагирования
Таким образом, принципиальные изменения
в российско-украинских отношениях, а также растущая конфронтация Российской
Федерации и Запада не повлекли за собой тотального слома прежних подходов
Москвы к постсоветским конфликтам. Эти подходы по-прежнему определяются не
столько универсальными схемами, сколько индивидуальными позициями. Там, где
Москва чувствует угрозу выгодному ей статус-кво (как это было в Абхазии и в Южной
Осетии в 2008 или в Крыму в 2014 году), она играет на обострение и обращается к
ревизионистским инструментам. Там же, где сохраняется надежда на удержание
имеющегося сегодня статус-кво (случай с Приднестровьем, Нагорным Карабахом,
Абхазией и Южной Осетией после 2008 года), Москва не спешит менять правила
игры.
Так, в случае с
приднестровским конфликтом Россия надеется на внутриполитический раскол в
молдавском истеблишменте, неэффективность проевропейской
коалиции, наличие пророссийского электората как в республике
в целом, так и в отдельных регионах страны (Гагаузская автономия), и поэтому
лишь выражает обеспокоенность украинскими оборонительными приготовлениями на
де-факто границе с непризнанным Приднестровьем и запретом Киева на военный
транзит из Российской Федерации в непризнанную республику, но не пытается
выйти из имеющегося переговорного формата или ускорить процедуру официального
признания ПМР.
После ухода от власти Саакашвили Москва заинтересована в прагматизации
отношений с Грузией (особенно по вопросам безопасности в северокавказском
пограничье). Отсюда и нежелание форсировать ирредентистские2
устремления югоосетинского руководства. Свой прежний курс на балансирование
между Арменией и Азербайджаном Россия также поддерживает, опасаясь утраты влияния
в обеих странах после случая с Грузией в 2008 году. При этом Баку может быть
использован как возможная площадка для выстраивания прагматических отношений с
Турцией.
Следовательно, доминирующей мотивацией
Кремля является не некая идеологическая программа или всеобъемлющая
геополитическая стратегия, а реагирование на изменяющиеся обстоятельства
(эрозию постсоветского пространства, проникновение новых игроков, опасение
утратить свое влияние). Однако, как бы ни планировал Кремль свои
диверсифицированные подходы, они объединены опасением утраты позиций на
постсоветском пространстве, которое по-прежнему мыслится в качестве зоны
жизненно важных интересов России. Но главными недостатками самой этой защиты
являются дефицит стратегии и приоритет реактивных тактик в решении имеющихся
или вновь возникших конфликтов.
На сегодняшний день самыми опасными с
военной точки зрения являются конфликты в Донбассе и в зоне
нагорно-карабахского конфликта (к ней примыкает и армяно-азербайджанская
госграница за пределами Карабаха). На этих направлениях России и Западу крайне
важно продемонстрировать готовность к солидарной ответственной деятельности как
по минимизации инцидентов на линии соприкосновения, так и по активизации
мирного процесса. И в этом плане был бы крайне важен некий символический жест,
демонстрирующий готовность представителей России и Запада к продолжению усилий
по поиску мирного решения. Но если по Карабаху кооперация продолжается несмотря
ни на что, то по Донбассу Москва и Вашингтон расходятся диаметрально. В контексте
решений о передаче вооружений Киеву (даже если их эффективность не будет столь
высока, как уверяет украинская сторона) сближение позиций выглядит практически
нереальным. При таких обстоятельствах «заморозка» конфликта выглядит едва ли не
как идеальный выход, хотя и тактический по сути.
В описанных выше условиях чрезвычайно
важной задачей представляется недопущение критического обвала двусторонних
российско-грузинских отношений. Базовым приоритетом текущего момента
представляется сохранение Женевских дискуссий как
канала взаимодействия между участниками неразрешенных конфликтов и всеми
игроками, вовлеченными в мирный процесс.
Для приднестровского противостояния
необходима активизация переговорного процесса и в формате «5+2» и в
двусторонних отношениях (Москва—Кишинев, Москва—Тирасполь, Москва—Брюссель).
При этом помимо статусных вопросов крайне важно сосредоточиться на гуманитарных
аспектах во взаимоотношениях между двумя берегами Днестра.
Однако в сегодняшних условиях прогресс в
урегулировании всех этнополитических конфликтов невозможен без учета
украинского фактора. Кризис на Украине обнажил не только проблемы
постсоветского пространства, но и уязвимость европейской и международной
безопасности. Стало очевидно, что конфронтация Запада и России и продолжение
«игры с нулевой суммой» ведут к усугублению нестабильности на постсоветском
пространстве. В этой ситуации Западу и России крайне важно выйти из состояния
«заложников» конфликта на Украине, перейдя к содержательной дискуссии как по
положению дел в этой стране, так и по другим неурегулированным противостояниям.
Без этого любой постсоветский конфликт обречен на подвешенное состояние, при
котором стороны, вовлеченные в него, будут наблюдать за балансом сил в
противостоянии Запада и России, а не стремиться к достижению компромиссов.
Решение этой задачи не может отменить даже нынешняя конфронтация, которую все
чаще называют «холодной войной-2».
____________
1 Минская группа ОБСЕ заявила о трех
принципах урегулирования карабахского конфликта //http://www.kavkaz-uzel.ru/articles/280576/
9 апреля 2015 г.
2 Ирреденизм —
политика государства, партии или политического движения по объединению народа,
нации, этноса в рамках единого государства.