Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2018
Даниэль Орлов, прозаик (Санкт-Петербург)
До того,
как переехать с семьёй в Кронштадт, я много лет прожил в самом центре
Петербурга у Ленфильма. Горький был моим соседом. Не скажу, чтобы мы всерьёз
дружили или часто ходили друг к другу в гости, но сталкивались
регулярно. Обычно я видел его со спины, стоящего перед метро Горьковская. Горький
с непокрытой головой внимательно высматривал что-то в стороне Троицкого моста,
даже зимой привычно держа шляпу в опущенной левой руке. Как-то накануне
ноябрьских праздников, заранее не предупредив, я отправился к нему домой, чтобы
показать главы романа «Долгая нота», над которым тогда работал. К моему
раздражению, на дверь поставили кодовый замок, и мне битый час пришлось торчать
в подворотне на Кронверкском, карауля Алексея Максимовича, ушедшего, как мне
тогда думалось, в Литфонд. Наконец я плюнул и вернулся домой, где из интернета
узнал, что Горький, оказывается, переехал в Москву.
Лет за пять
до того, рабочие ремонтировали школу на улице Мира. Первым делом они посбивали
медальоны с портретами литераторов и прочих известных людей, а уже потом
спокойно принялись штукатурить и красить. В то же самое время другие рабочие ремонтировали
мой дом на Каменноостровском проспекте. Эти рабочие
оказались настоящими ценителями литературы. Выказывая уважение ко мне, они отыскали
среди строительного мусора сбитый медальон Горького, принесли и приклеили
внутри парадной на свежеоштукатуренные стены. Однако, этого им показалось мало. Они покрасили усы, брови, волосы
и зрачки глаз автора «Старухи Изергиль» черной
эмалью. На мой удивлённый возглас: “Зачем?” Ответили: “Так Сталин же. У него всегда усы чёрный!” Уверен, Горький смеялся, когда
ему об том рассказали. Под барельефом в свете электрической лампочки после любили фотографировались мои товарищи писатели.
Занятно,
что до своего переезда в Столицу, в нашей квартире на Каменноостровском
восемь, Горький специально появлялся, когда меня там не было. В моё отсутствие
его принимал критик Войтоловский, оборудовавший
кабинет в моей гостиной. Не знаю, что они с Львом Наумовичем обсуждали, но соседи
потом выговаривали мне же за громкий разговор и за то, что на лестнице
накурено. Впрочем, соседи всегда жалуются, для них авторитетов не существует,
будь ты Горький, будь Луначарский, будь сам Роман Сенчин.
Скажем, на меня они однажды пригрозили написать участковому, когда кто-то из перечисленных оставил в пепельнице на лестничной площадке незатушенный окурок кубинской сигары.
Будучи по
делам в Москве, я частенько захаживал к Алексею Толстому на Спиридоновку.
Красный граф жил во флигеле особняка, занимаемого Горьким. Однажды мы с поэтом Мурзиным крепко выпили у Алексея Николаевича и после решили
зайти к Горькому, чтобы обсудить всегдашнюю актуальность его «Песни о буревестнике».
То ли от нас сильно пахло настойкой на клюкве, то ли мы показались швейцару людьми
подозрительными и недостойными аудиенции у великого пролетарского писателя, но
дальше лестницы нас не пустили. Мы поскандалили для порядка и, не солоно хлебавши, отправились в буфет ЦДЛ, но успели заметить, что
лестница в особняке Горького была удивительной красоты.
За пять
лет, что я сам прожил на юго-западе Столицы, с Горьким мы так и не пересеклись.
Как-то раз, сослепу, в переходе с Трубной на Цветной бульвар, я принял за
Горького писателя Евгения Попова и бросился к тому с объятиями. Случился
конфуз. С другой стороны, не забудь я в тот день очки, может быть, меня бы и в ПЕН-клуб не приняли.