Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2018
Бирман Дмитрий Петрович
—
поэт, прозаик. Родился в 1961 году в г. Горький. Окончил
Горьковский инженерно-строительный институт и Нижегородский государственный
университет. Автор многих книг, в том числе «Как вкусно пахнет дождь»
(2012), «Ежедневник» (2013), «Странные люди» (2016). Живет в Нижнем
Новгороде.
Терпение и труд
Нет ничего более занудного,
чем укладывать детей спать.
Процесс этот ужасно раздражает и наводит
на мысли о том, что в принципе без них жилось совершенно
замечательно. Тихо, спокойно, свободно.
Правда, может быть, не так интересно…
Каждый вечер перед началом занудного действа моя жена под благовидным предлогом
куда-нибудь исчезает.
То прячется в туалете, то уходит в нашу
спальню (и сидит там, не шелохнувшись, в абсолютной темноте), а иногда (чего
греха таить) тихо лежит за диваном в гостиной.
Делается это все с единственной целью —
долгожданный отпрыск не должен видеть перед собой «раздражитель» под названием
«мама», дабы процесс отхода ко сну не растягивался на часы.
Наш замечательный четырехгодовалый
сыночек превращается вечером в иезуита, который всячески издевается над
«мамочкой», пока та (нежно и ласково) пытается его уложить. Сначала он требует,
чтобы она чесала ему пятки и гладила ножки, потом держала за руку (каждый раз
придумывая какой-то особенный способ, как это нужно делать), при этом глумливо
выкрикивая:
— Пить!
— Писать!
В результате садист засыпает крепким
сладким сном, а измученная «мамочка» начинает доказывать мне, что физическое
воздействие — тупиковый путь воспитания. Выпив корвалол,
мы проваливаемся в нервное сонное марево, чтобы очнуться часов в шесть утра под радостно-победное: «Мама! Мама!»
— Все! — уверенно сказал я жене, не
подозревая о последствиях своего волевого решения, — теперь я буду укладывать
его спать!
— Я не смогу на это смотреть, —
испуганно прошептала моя дражайшая половина, мгновенно превратив меня в
младшего брата Чикатило.
— Не волнуйся, милая, — мой взгляд был
тверд и непреклонен, — я без рук!
Вот тогда-то и началась игра в прятки.
После того, как жена затихает, выбрав
одно из вышеуказанных мест, я беру на руки Мишеньку,
который тут же начинает крутить головой и бормотать: «Мама».
Очень быстро бормотание переходить в рев
и крики: «Мамочка! Мамочка!»
Я разбирал и собирал автомат системы
«Калашников» за полторы минуты. Подмыть, умыть, почистить зубы и одеть в пижаму
любимого сыночка я умудряюсь за одну. Он, конечно, кричит и сопротивляется, но
я включаю на своем телефоне сборник волшебных песен из мультфильма «Бременские музыканты».
Дай бог здоровья авторам этого шедевра!
На песенке «Ах, ты милая моя трубадурочка!» сыночек
милостиво позволяет уложить себя в кровать и говорит:
— А теперь сказку, папа!
Каждый вечер, я рассказываю ему сказку про Доброго Мальчика. Этот
прекрасный ребенок постоянно помогает своим дедушке, бабушке, братику и
сестренке, которые попадают в чрезвычайные ситуации.
Если все эти сказочные истории записать,
то можно издать книгу, которая, наверное, облегчит жизнь многим папам и мамам.
Есть только одно маленькое «но». Я
ненавижу этого Доброго Мальчика! У меня уже нет сил
придумывать ему новые и новые приключения!
С каким удовольствием я завел бы его в
самую чащу красного леса и отдал бы на растерзание огромному красному кабану,
который охраняет там красные желуди!
Зато после сказки наступает мое время.
— Так, — сурово вещаю я, — мы
договаривались, что после сказки ты закроешь глазки и будешь тихо лежать!
— Папа, а завтра Добрый Мальчик опять
всех победит? — шепчет неугомонный Мишаня.
— Все, — шепчу я в ответ, становясь
удавом Каа, — ни звука больше!
— А знаешь, откуда на Луне кратеры? —
задумчиво тянет маленький профессор.
— Завтра об этом поговорим, — Каа увидел бандерлогов, — еще
одно слово и не будет никаких сказок завтра!
Мишаня вздыхает,
ворочается, постанывая и что-то бормоча, сопровождаемый
моим: «Ш-ш-ш-шшшшшшш».
Так и продолжалось бы это ежевечернее дежа вю, но вот однажды…
«Но вот однажды…», — так себе переход
в повествовании, просто сказывается влияние проклятого Доброго Мальчика!
Так вот, однажды, после уже рассказанной
в творческих мучениях сказки, сынок, как обычно, начал:
— Папа, а ты знаешь…
— Все, хватит, — удав Каа даже не дал ему закончить, — это уже становится
невыносимым!
Через мгновенье в сумеречном полумраке
комнаты над кроваткой поднялась тоненькая ручка с кукольной ладошкой.
— Что это значит? — спросил я уже
нормальным, папиным голосом.
— Это значит, папочка, — зашептал Мишаня, — что я хочу задать вопрос. Я теперь буду поднимать
руку и терпеливо ждать, когда ты мне разрешишь сказать.
Вот от этого «терпеливо ждать» все у
меня внутри перевернулось.
Четырехлетний малыш просто и доходчиво
объяснил мне, взрослому и опытному человеку, что такое терпение.
И понял я тогда, что это он меня терпел
все это время.
Татуировка
Я не люблю татуировки. Особенно у
женщин.
То есть я понимаю татуированных зеков,
тем более что у них, как правило, татуировка имеет смысл и предназначение.
А все эти розочки, иероглифы, бабочки и
пантеры кажутся мне конъюнктурной пошлостью и безвкусицей. Птички мне тоже не
нравятся.
Дочка сделала на спине татуировку
птички, что, собственно, я и обнаружил на пляже благословенного турецкого
берега.
— Та-а-а-к!
Это что? — спросил я, глядя поверх ее головы на переливающийся зеленый ковер.
— Море, — философски ответила она.
— Нет, — я начал горячиться, — вот это
животное у тебя на спине!
— Папуль — это маленькая птичка, а не
животное.
— И зачем здесь эта птичка?
Она молча стала
собирать в пучок свои густые и волнистые волосы.
— Ну! И что мы будем делать с вашими патлами? — Ирина Павловна строго смотрела на нас. — Я же
сказала, что до уроков в таком виде не допущу! Сколько раз можно предупреждать!
Мы с Михой Лягиным, моим одноклассником и закадычным дружком, молча смотрели на Камею.
Ирина Павловна, завуч по воспитательной
работе, была женщиной суровой и основательной. Строгий костюм, минимум макияжа,
прическа «бабетта».
У нее был пронзительный взгляд и голос,
от которого хотелось заткнуть уши, втянув голову в плечи. Так как пуговицы не
всегда выдерживали напор ее груди, она носила на блузке брошь с камеей.
Кстати, грудь у Ирины Павловны была что
надо!
Шел одна тысяча девятьсот семьдесят
седьмой год, мы, девятиклассники, бредили «Битлз», брюками «клеш» и женщинами с
фигурой Мэрилин Монро.
Правда, Миха
больше обращал внимание на филейную часть, а я на грудь.
— Шагом марш в парикмахерскую! Совсем
распустились! И чтобы завтра с родителями пришли! — Ирина Павловна презрительно
повернулась к нам спиной, давая понять, что приговор окончательный и обжалованию
не подлежит.
Когда она строевым шагом направилась к
очередной жертве (Танька Смирнова пришла без сменной обуви), Миха уважительно проводил ее взглядом чуть ниже поясницы.
— Вот ви кен ду, Майкл? — спросил я его.
Вообще мы с ним были в отрицалове. Отрастили длинные волосы, забили на школьную
форму и препирались с учителями.
С умниками из числа учащихся проблем не
было — к девятому классу Миха весил девяносто кило, а
его кулак был размером с мою голову.
С преподавательским составом было
сложнее. Нам симпатизировали только молодой учитель истории Борис Семенович
Духов и литераторша Тамара Сергеевна Сухова (у которой тоже была достойная
грудь!).
Учитывая то, что Миха
шел на золотую медаль, нас, по нынешним временам, можно было бы считать
оппозицией.
— Пошли в парикмахерскую, — тяжело
вздохнув, мой друг двинулся в сторону выхода, а я уныло поплелся за ним.
В парикмахерской номер пятнадцать пахло
потом и тройным одеколоном.
— Диман, есть
сорок копеек на «молодежную»? — озабоченно спросил Миха,
шаря по карманам.
Я посмотрел на свежевыкрашенные зеленые
стены, на несвежие пеньюары, обернутые вокруг покрасневших шей, на
сосредоточенных женщин с ярко накрашенными губами…
— Майкл, а давай «под ноль»?
— Чё, наголо?
— Ага! И нос всем утрем, и дешевле!
— Давай, Диман!
Понтово!
За окном плыли по небу нежные кудрявые
облака, а мои прекрасные кудри падали рядом с креслом, как осенние листья.
«Мои волосы!» — удовлетворенно подумал
я, глядя на дочь.
— Понимаешь, папуль, — взгляд ее был
серьезен и сосредоточен, — мне очень хотелось татуировку, очень-очень.
— Ладно, — сказал я, видимо разомлев под
ласковыми солнечными лучами,–только обещай, что больше
татуировок не будет!
Она подошла ко мне, обняла и прошептала
на ухо: «Конечно, папочка, только еще лев, у которого на ухе сидит эта птичка.
Я же Лев по гороскопу!»
Папа
«Уважаемые пассажиры! Мы входим в зону
турбулентности. Просим вас застегнуть ремни безопасности и не покидать ваши
места».
Уверенный мужской голос из динамика над
головой вселял уверенность. Самолет стало немного потряхивать, но вскоре это
прекратилось, и он продолжил свой ровный полет над облаками.
Мой сосед расстегнул ремень
безопасности, нажал кнопку вызова стюардессы и попросил у милой улыбчивой
девушки чашку кофе без кофеина.
— Употребляю только «декаф»
— сказал он, повернувшись в мою сторону,— врач рекомендовал. У меня, знаете ли,
был учащенный пульс, скачки давления.
Он замолчал, так как я не проявил
никакого интереса к его словам.
Если честно, мне было совсем не до него.
Неясная тревога сдавливала грудь, я тяжело дышал и украдкой стирал со лба
липкие капли холодного пота.
Стюардесса с неизменной улыбкой
двинулась по проходу с чашкой «декаф» для моего
соседа, который продолжал что-то бубнить.
Тут-то все и началось.
Сначала я увидел, как улыбка сползает с
лица милой девушки, а кофе, расплываясь большим коричневым пятном по красной
юбке, тянет за собой опрокинувшуюся чашку.
Я увидел в иллюминаторе черные густые
клубки, которые мгновенно стали непроглядной тьмой.
Следом пришло ощущение невесомости.
Самолет стремительно падал, тело стало слабым и безвольным.
«Ни хрена себе, путешествие к морю!» —
пронеслось в моей голове.
С верхних полок падали вещи, плакали
дети, голосили женщины.
— Может быть, лучше заказать чай? — как
ни в чем не бывало, спросил меня сосед. — Правда, не знаю, есть ли у них чай
без кофеина.
За бортом стало неожиданно светло, и я
увидел море, спокойное и бесконечное, в ласковых солнечных бликах.
Мы стремительно неслись к нему
навстречу.
— Сынок, бывает, не бойся!
— папино лицо неожиданно возникло в иллюминаторе.
— Папа, ты как здесь? — удивился я,
мучительно соображая, радоваться мне или плакать. — Ты же умер!
— Да? — улыбнулся папа.
И я вспомнил.
— Бабушка была маминой мамой, когда мама
была маленькой, — рассуждал мой старший сын,— дедушка был ее папой.
— Папа, а у тебя мамой была бабушка
Паша?
— Да, сынок, — отвечал я с улыбкой.
— А где твой папа?
— Мой папа, твой дедушка, умер, сынок.
Давно, когда тебя еще не было.
— Да нет, пап, он жив!
— Увы, малыш, я бы очень этого хотел, но
дедушка умер.
— Папа! Ты не понимаешь! Дедушка жив! Он
живет на небе и оттуда помогает нам!
— Папа, помоги! — крикнул я, понимая,
что осталось совсем немного времени.
— Конечно, сынок, не бойся, — вместо занудного соседа рядом сидел папа, крепко обнимая меня за
плечи.
Солнце уже пробилось сквозь занавески и
дало возможность вынырнуть из душного сна. С громко стучащим сердцем я
возвращался в реальность.
«Плохо, если во сне тебя обнимает
ушедший из жизни?» — этот вопрос звучал в моей голове, пока я заново учился
дышать и фокусировать взгляд на предметах, которые меня окружали.
«Это же папа!» — ответило мне
подсознание.
Каждый вечер, когда мы укладываемся
спать, подсознание готовит для нас путешествие.
Мы можем побывать в неведомых странах и
увидеть невиданных зверей.
Мы можем воевать, быть убитыми и
возродиться вновь.
Мы можем запросто поболтать с теми, кого
уже давно нет, и обнять их.
Мы даже можем поговорить с Богом, если у
него найдется свободная минута.
Каждый вечер, когда я укладываюсь спать,
я прошу, чтобы в моем путешествии мне встретился папа, которому я должен задать
очень важный вопрос.
Я хочу спросить, какой у него номер
телефона.
Иногда я забываю о том, что должен
узнать, но очень часто он отвечает, диктует десять цифр номера своего
мобильного и просит, чтобы я обязательно позвонил.
Увы! Просыпаясь, я не помню этот
номер…