Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2018
Чингиз Гусейнов, прозаик, литературовед, переводчик (Иерусалим,
Израиль)
О Горьком (и Маяковском тоже: в некотором смысле они в тандеме) трудно
мне судить объективно, немало примешивается личноного,
субъективного: с этим именем связаны годы моего отрочества, юности и молодости,
школа, комсомол, формирование под воздействием мощнейшей советской пропаганды
(«Утро красит нежным светом стены древнего Кремля», «Я другой такой страны не
знаю…»), учеба в МГУ (посещал семинар «Ранний Горький»), и когда сегодня его решительно отвергают и нещадно ругают, мне
невольно хочется за него вступиться, а когда до небес превозносят, тотчас
вспоминаю, сколько накопилось против него.
Это
относится и ко времени — исчисляемому для меня десятилетиями, — в котором я
жил: родился в год 50-летия Сталина, «оттепель», беспросветные годы застоя,
эйфория «перестройки», а дальше, хотя и много плюсов, пошло такое, что ни пером
не описать, ни словами не выразить!.. Однако пытался…
В три дня с помощью трёх богатырей братьев-славян рухнула огромная
держава, которая худо-бедно собиралась-созидалась триста лет, и тут тоже «до
основанья, а затем…», — мы и по сей день не ушли от «феодального социализма» и
не пришли к нормальному капитализму, застряли на его хищническом, так называемом
«потогонном» этапе, у нас какой-то гибрид феод-соц-кап’ский,
а кое-где и дремучий абсолютизм, с которым человечество, казалось, простилось, ан нет!..
А в Горьком
отражаются все плюсы-минусы его времени, и первый вопрос: подтверждают ли его
труды тезис, что литература («книга») — «учебник жизни» (кстати, это — родовое
свойство искусства, пока не отменённое, даже если в нем нет ни одного «реалистического»
штриха)? Отвечу: да, подтверждают (но кто эти книги сегодня читает?). То есть в
них, а это все-таки сокровищница русского языка, четко и убедительно показаны
«зло» и «добро», в них дух свободы, протест против социальной жестокости, в том
числе семейной, и т.д. И не надо ёрничать над романтическим его тезисом, пусть
банальным: «Человек — это звучит гордо!». Это, кстати, вполне могли сказать, к
примеру, Конфуций или Ларошфуко. Правда, не стоит забывать, что произносил это
вконец униженный человек, да и в большом подпитии, почему-то это никто не учитывает,
хотя когда крепко принял — жизнь хороша! А что до вопроса: «С кем вы, мастера
культуры?», то он, если поместить его в атмосферу сегодняшней России, вполне
уместен, даже злободневен. Жаль, что этот вопрос Горький не задал себе.
Увлеченность
идеями и теорией социализма и в то же время — при столкновении с его чудовищной
практикой — острые «Несвоевременные мысли»!..
А далее — уже личностные слабости, пороки: не вынес Горький тяжелого
груза славы, неуемное тщеславие свило гнездо в его душе, не смог противостоять,
хотя были робкие попытки, дьявольским искушениям, согласился, не возразил,
принял, чтобы его именем — при жизни! — назвали древний город Нижний Новгород
(«в честь 40-летия литературной и общественной деятельности пролетарского
писателя»)… Вспоминаются тотчас слова великого Бунина, что он никогда не поедет в страну, где Нижний Новгород называется
Горьким, а Питер — Ленинградом! Негативный ряд «грехов» многослоен, известен,
не буду повторять. Если бы это были только слова! Но были и дела, когда ездил
инспектировать лагеря и делал вид, что не заметил там малолеток.
Тут уж никаких оправданий.
Размышляя о
Горьком, нельзя не сказать о Революции, которую он принял, родив производное от
нее понятие «революционная романтика», призванное быть ядром придуманного
метода — соцреализма. «Революцию», разумеется, надо трактовать диалектически
(немодное тоже слово нынче, и можно доказать почему), помня при этом трибунное
восклицание, кстати, чуть ли не с «генетическим» удовольствием часто вспоминаемое
мной, что «мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боёв она врывалась в
стих», откуда и все наши кровавые беды… Так вот, никто
не хочет ни нашенской, ни какой-нибудь другой «революции», хотя она естественное, социально детерминированное действо в одной сцепке с
эволюцией, и одного хотения-нехотения недостаточно для ее предотвращения,
заклинай сколько угодно, но она неизбежна, если «верхи» не хотят или не могут
дать своему народу «кров и пищу», обеспечить социальными правами на образование,
здравоохранение (чтобы была «молодым везде у нас дорога», а старикам — почет),
а «низы» доведены до отчаяния. Так что не случайно и
не по воле одного-двух авантюристов грянула аббревиатурная ВОСР, она была по
социальной закономерности неизбежна и нагнала такой страх на мир, что плодами
её воспользовались, увы, не мы (и тому много, тоже объективных, причин), а
«разные прочие шведы», поспешив дать своим народам те самые «блага» и «права»…
Размышления эти вполне в горьковском русле, и лозунг «Пусть сильнее
грянет буря!» — вовсе не пустые слова, и «майданные» запреты-заклинания лишь
усугубляют ситуацию.
Но что бесспорно в деятельности Горького, помимо «книг» (есть
очерки-антиподы: «Ленин» и «Толстой»), так это его активная, титаническая работа, в
которую он вовлек, можно сказать, всю страну, — по изучению-пропаганде-переводу-изданию-распространению
нерусских национальных культур, литератур, искусств, духовного богатства всех
этносов, «племен» России — СССР.
И в этом
ряду его детище — журнал «Дружба народов».
Я в этом
позитивном абзаце обозначил в подтексте немало охаиваемых и осмеиваемых сегодня
(не всегда за дело) понятий, таких как «интернационализм» и «дружба народов»,
сказав и о том, что Горький был врагом шовинизма, пышно цветущего антисемитизма,
постыдного национализма, назвал поэта-ашуга из Дагестана Сулеймана Стальского «Гомером двадцатого века». (Стоит
заметить, что, кроме Пушкина, никто всерьез к народам многонациональной России
не относился, он поистине «наше всё», и, может быть интуитивно, но в небольшом
по объёму стихотворении «Памятник» назвал, перечислив, живущих на «Руси великой»
и «гордого внука славян», и финна, и «ныне дикого тунгуса» (о тунгусах стало
известно лишь в 1909 году в связи с «тунгусским метеоритом»), и целую строку
отдал «другу степей калмыку».)
Уподоблением лезгинского поэта Гомеру Горький как бы перебарывал
традиционно высокомерное отношение к так называемым «инонационалам»,
к национальным литературам как к чему-то второсортному и неразвитому, в ходу
были суждения, что, дескать, за «националов» сочиняли русские писатели, что
расцвет национальных литератур — за что ратовал и что организовывал Горький —
якобы пропагандистский миф.
Отголоски подобных суждений слышны, увы, и сегодня. И не только в отношении к
литературе, но и к ее носителям, когда «лица кавказской национальности» стали чуть ли не кличкой.
И первая
«Литературная энциклопедия» — из горьковских задумок рассказать, в том числе, о
многонациональном писательском мире в СССР (издание было прервано из-за
репрессий, тома ушли в спецхран!).
И первый
Дом творчества писателей в Переделкине… «Мечтатель»
Горький (не без «маниловщины») думал, что текущая в Переделкине речушка Сетунь будет
углублена и расширена, станет полноводной рекой и поплывут «все флаги в гости к
нам» (ныне Дома творчества нет, «Переделкино» ушло из
адресного списка Подмосковья!).
Так или
иначе, но Горький выказал подлинную человечность и могучий писательский талант,
стремясь через литературу действенно реализовать идею многонационального
характера России, с которой связана целостность государства, особенность,
выделяющая его и придающая силы.