Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2018
Дмитриев Андрей Николаевич — родился в 1976 году в г. Бор. Окончил юридический факультет Нижегородского коммерческого института. Обозреватель областной газеты «Земля нижегородская». Автор четырех сборников стихов, в том числе «Африкаснег» (Владивосток, 2016) и «Глубина тиснения» (Нижний Новгород, 2018). Живет в Нижнем Новгороде.
* * *
Это — говорят — не поэзия,
и вот это — говорят — не поэзия,
а вот это вообще — говорят — не поэзия.
Ну и ладно — пусть считают,
что это — мол — растёт гортензия —
там, где над чашечкой чая
лёгкое облачко пара —
знак не только горячности вара,
но и терпкости листьев —
дескать, тёплое их дыхание…
Да и правда — тоже мне истина,
тоже мне — ларь со стихами.
Да мы и сами начхали —
крутим свои педали
вокруг да около
пьяным Софоклом
или Чаплином Чарли,
занятым милыми мелочами…
Это — говорят — не так,
и то — говорят — не это,
а дальше — совсем — говорят — беда,
сношенные штиблеты.
Хорошо — принимаем,
всё понимаем,
да мы просто сидим в ожидании мая
возле сарая.
Где уж тут нам Гималаи…
А собачка соседская лает —
лает и лает —
не то, чтобы злая —
видно, жутко со зверем внутри
под ловчими небесами —
враз перейдёшь на крик…
Мы — говорят — не рабы,
а мы — говорят — корабли,
а мы вообще — говорят — на горбы
взвалили полмира.
Что ж, признаём, ваши «вира»
и «майна» —
духоподъёмные необычайно,
а нам бы чаю,
обычного чаю,
над которым облачко пара —
не просит ни списков, ни рельсов, ни тары…
* * *
Воркование мёда
над жёлтым огнём,
сор сырой непогоды
расхлябанным днём,
сети медленных трещин
в холодном стекле,
голос правды зловещей —
зов смерти в игле,
гвоздь по шляпку в подошве
на торном пути,
куртка в тёмной прихожей
со швом на груди,
чушь святая в блокноте —
наивность чернил,
кем-то на обороте
написано «жил»…
Пятна крови на ткани —
горсть ягод лесных,
Карл у Клары кораллы
украл — пёсий сын,
вездесущий автобус,
набитый людьми,
на виске седой волос —
привет молодым,
заповедные песни —
на связках пыльца,
если завтра воскреснем —
вновь прыгнем с крыльца…
Хвост разделанной рыбы
на длинном столе,
пеноблочные глыбы
в древесной золе,
магазинные споры
о ценах и том,
кто стал более вором
карману пальто,
разрешённые книги
в границах лекал,
мы с тобою — улики,
но кто их искал?
* * *
В матрице —
главное материализоваться.
Голоштанная правда —
не носит Prada,
но мы привыкли бояться
лишённого глянца ада…
Хор мотыльков —
облагородит альков
и воспоёт хризантемы
как средство от нашей экземы,
но танцы волков —
напоминают взрыв серы.
Навуходоносор —
смотрит косо
на гражданское право,
но с ним стадо баранов
не задаётся вопросом,
чьи нынче питательней травы…
Старый конкистадор —
по-прежнему вор
в новом свете,
хоть и сидит на диете.
«Здравствуй, пятница», —
кричит Робинзон,
стремящийся справиться
с тем, что вторгается в сон.
Кони привередливые —
к обрыву, всё тянут к обрыву.
Под шарами падают кегли,
но всегда как-то криво, криво…
Другое дело — литература —
и отделит турка от курда,
и воздаст должное штукатуру
в новостройке, где под абажуром
крепок не только чаёк,
но и то, что налито между строк.
* * *
За горой — гора,
под корой — кора,
ни кола ни двора,
а за этим — опять дыра,
под водой — хатка бобра,
над водой — дым от костра,
за летом — зима,
за зимой — синева
неба в июле — снимай
обувь, беги — постигай
травы на ощупь, ступня
голой подошвой почует, как сквозь тебя
прорастают клевер,
мята, шалфей и перья
дикого лука, поверишь
в магию жизни, мол, только теперь и
чувствуешь космос за дверью…
Наиграешься в прятки,
откроешь глаза украдкой,
что были залеплены патокой,
нырнёшь под арку,
выйдешь из тёмного парка,
из-за мусорных баков,
из-за оврагов и буераков,
из-за заборов со злыми собаками,
перестанешь быть вписанным в бланки,
не всяк в поле — рубака,
и ты — не гусар, однако —
видишь: не враг за врагом,
а лишь то, что белое молоко
льётся волнительно и легко
в чашку из глины — не в укор
стылой воде
в проталинах на тропе к чёрной беде,
а по зову природы,
остающейся вечным поводом.
За голосом — голос,
за колосом — колос…
Как же долго мы — порознь.
При переходе к азбуке Морзе
Кирилл и Мефодий
становятся фото —
выцветшим фото
в рамочке на комоде,
но за воздухом — воздух,
всё тот же дыхательный воздух —
не мозгом, но кровью опознан…
* * *
Смысл — не в прорубях
и даже не в проповедях,
которые — ткань на тугое ухо,
а в том, что вон та седая старуха,
когда-то была мотыльком —
и по-прежнему невысоко,
но естественно
прямо из детства
летит на свет,
а вон мальчик — 7 или 8 лет —
знает уже сейчас,
про спас
на любви…
Но не об этом трубит
молва —
толкущиеся слова…
Смысл — не в громкости
флага и гимна —
если в фокусе
лишь пудовые гири —
это ещё не дух,
признающийся хором
здоровым,
эстетика дома даже на слух
и цвет — более зрелая,
но как ей дозреть в запахе серы…
Смысл — не в рамочке
и не в статусе,
с которым играючи
на верхнем ярусе
занимается место под звёздами,
а в том, что жизнь —
наливается яблоком, хоть рано ли, поздно ли —
упадёт камнем вниз…
Бродят соки, искрится мякоть —
пусть не лавр, а яблоня —
ты в обрамлении листьев, однако —
не правда ли…