Роман
Перевод с армянского Альберта Налбандяна
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2018
Перевод Альберт Налбандян
Севак Арамазд (Ованесян) родился в 1961 году, окончил факультет
германистики Ереванского иняза, продолжил учебу во Франкфуртском университете.
Автор романа «Армен» (М., Время, 2011), стихов, эссе и переводов из Гёте,
Гейне, Рильке, Гессе и др. В 2003 году «Олма-пресс» выпустила его большую
поэтическую книгу «Разомкнутый круг», переведенную Альбертом Налбандяном и
Георгием Кубатьяном. Живет во Франкфурте.
Журнальный
вариант.
После
долгих лет скитаний я наконец вернулся в тот дом, где
прошло мое детство. Все это время меня не покидало ощущение, что жизнь моя
вот-вот закончится и я не успею его увидеть. Дверь
была заперта. Трижды я постучался, но никто не ответил. Заглянул в окно — в нем
мелькнуло мое бледное отражение. Собрался постучать снова — и вдруг словно чья-то невидимая рука распахнула передо мной
дверь. С дрожью в сердце вошел я внутрь, полагая, что сейчас из полумрака
навстречу мне выбежит мое детство и я с безграничной
тоской обниму его и крепко-крепко прижму к груди, однако дом был пуст. Со дня
моего ухода ничья рука ни к чему здесь не прикасалась. Все оставалось на своих
местах. Не было только его. Подавленный, опустив голову, вышел
я во двор и уже хотел было уйти навсегда, когда почувствовал за спиной
чье-то присутствие. Оглянулся — под садовой изгородью в неестественно ярких
лучах осеннего солнца неподвижно сидел какой-то старик и смотрел прямо перед
собой. Холодок пробежал у меня по спине: показалось, что это мой умерший отец
сидит и ждет моего возвращения, однако, подойдя ближе, я понял, что это
совершенно незнакомый мне человек, которого я никогда прежде не встречал. Я
всмотрелся в него, и меня поразила безжизненность его взгляда, устремленного в
одну точку. Старик не откликнулся на мое приветствие — точно был слеп и глух. И
я почувствовал, что не могу вот так просто покинуть этот дом. Как завороженный,
молча сел я рядом со старцем — и началась эта история.
Автор
Глава первая
Ущелье фиалок
1
День незаметно клонился к закату.
Медленно скользя, тень круто
взметнувшейся впереди горы перешла реку, начала осторожно карабкаться вверх по
противоположному склону Ущелья фиалок и вскоре стремительно разрослась, вобрав
в себя все окрест. Воздух обесцветился, оттенки размылись, и небо словно опустилось
на одну ступень. Припозднившаяся дикая пчела, поджарая и узкокрылая, трижды
молниеносно облетела голову Арега, присела ему на спутанные
на затылке волосы, и тут же с пронзительным звуком взлетела и растворилась в
воздухе. Серая мышка нерешительно приблизилась к его голой пятке, молча вытянула мордочку, обнюхала, потом проворно
повернулась и убежала, спряталась в своей норке, что темнела чуть в стороне.
Большой зеленый сверчок вскочил ему на колено, оттуда — мимо его уха —
перепрыгнул на куст шиповника. Арег и тут ничего не почувствовал.
Сидя на торчавшем из травы белом камне, он не мигая смотрел на землю: прямо у его ног, рядом со
свежей метелкой пырея, покачивались от легкого ветерка две астры: одна на
длинном, слегка изогнутом стебле, другая, поменьше, — на нежной тоненькой
ножке. Большая уже спрятала пестик, готовясь ко сну, маленькая, будучи,
по-видимому, совсем еще юной, стояла открытой, не догадываясь, что наступает
вечер. Арег сосредоточился именно на этой маленькой астре и затаил дыхание, стараясь
не пропустить тот миг, когда она закроет свои лепестки, однако ничего не
происходило. Когда-то отец рассказал ему, что на ночь астры смыкают лепестки, а
на заре раскрывают снова, и Арег решил непременно увидеть этот момент.
— Цветы же не люди, разве они могут
засыпать и просыпаться? — усомнился он тогда.
— Нет, дорогой Арег, — улыбнулся отец, —
все они люди: камень, дерево, собака, цветок…
Арег изумился, подумал, что это шутка,
но чутье подсказало: отец говорит правду. И вот сейчас он намеревался выяснить наконец, каким образом цветок становится человеком.
Может быть, смыкая свои лепестки, он превращается в человека, ложится на траву,
закрывает глаза и спит, а когда наступает утро, снова делается цветком? Этот
человек-цветок представлялся Арегу таким, как он сам: жилистым, крепким и
крупным мальчиком с грустными глазами.
— Ну же, закрывайся! — шепотом обратился
он к астре, стараясь не моргнуть: боялся, что цветок закроется именно в этот
миг. От его дыхания астра слегка дрогнула, потом снова стала беспечно
покачивать раскрытыми лепестками. Нет, эта маленькая астра слишком нежная,
чтобы быть человеком… Неожиданно сердце его сжалось от какого-то сладостного
волнения, которое охватывало его каждый раз, когда он встречал в школе Астхик1 . Вот в Астхик она точно может
превратиться! И он мысленно представил ее себе: длинные бархатные волосы,
пушистые ресницы над сияющими глазами, красивый нос, красивые губы, круглое
личико и непривычно белая кожа. «Завтра увижу Астхик и признаюсь, что люблю
ее», — пообещал Арег самому себе, сделать это показалось ему так просто, что он
удивился: почему раньше не осмелился? Он твердо решил, что завтра скажет Астхик
эти слова, но лишь после того, как старенькая учительница армянского привычно
вытрет свои испачканные мелом пальцы и скажет: «Арег, отлично!» Арег победно
улыбнулся, вздохнул всей грудью и вдруг опомнился: он упустил из вида астру!
Быстро глянул под ноги и не поверил своим глазам: цветок закрылся. Казалось,
что навсегда. Он непростительно упустил момент, и, наверное, уже никогда в
жизни ему не посчастливится увидеть, как закрывается астра. Сердце сжалось:
любить — вовсе не легкая и приятная игра, а что-то неуловимо-непоправимое, как
то мгновение, в которое смыкаются лепестки. Астхик отвергнет его, скажет «нет».
Он так смутился, что краска залила щеки, но тут же вспомнил, что он сильнее
всех мальчишек, и живо представил, как в углу школьного двора легко клал на
лопатки своих соперников. Однако это воспоминание странным образом не только не
развеяло, но еще усугубило разочарование. Он почувствовал себя пропащим
человеком.
— Эй, парень, проснись, твои ягнята
объели все поле! — точно отдаленный гром, коснулся его слуха чей-то басистый
голос, эхом отозвавшийся в гигантской пустоте Ущелья фиалок.
Застигнутый врасплох, Арег встрепенулся
и стал озираться по сторонам: никого не смог разглядеть он на противоположном
медно-рыжем склоне, но понял, что кричал полевой сторож Ванатур. Потом заметил,
что ягнят рядом в самом деле нет, и, ужаснувшись,
кинулся вверх по склону — туда, где тянулись узкие полосы засеянной ячменем
земли. Не успев обогнуть куст дикой розы, он вспомнил, что оставил книгу рядом
с камнем, и рванулся было назад, но тут снова загремел голос Ванатура, на сей
раз — словно с небес:
— Парень, книга никуда не убежит, говорю
тебе: ягнята затоптали ячмень. Или мне самому прийти?!
У Арега сердце оборвалось при мысли, что
сторож расскажет о его проступке отцу. Стремглав подбежал он
к камню, подхватил на ходу книгу и хворостину, краем глаза заметил, как на
противоположном склоне ущелья от длинной тени нависших скал отделилась белая
фигура Ванатура: сидя на белом коне, он в одной руке держал уздечку, а в другой
— что-то похожее на длинную изогнутую дубину, которой размахивал в воздухе.
Ванатур был так далеко, что с этой стороны казался не больше орла, усевшегося
на уступ скалы, но всем было хорошо известно, что он зорок, как орел.
— Иду, дедушка, я за хворостиной
вернулся! — крикнул Арег и уже сделал первый шаг, когда перед ним сверкнула его
любимая астра, которую он в спешке чуть не затоптал. В последний миг ему
удалось отпрянуть. Он неловко свалился на бок, больно ударившись коленом об
острый камень, затаившийся в траве, однако быстро вскочил и тревожно оглянулся:
астра стояла, все так же кротко склонив головку в сторону заходящего солнца. Он
любил, любит и вечно будет любить Астхик — независимо
от того, скажет она «да» или «нет»: он готов ко всему. С гордостью человека,
принявшего свое поражение, глянул на окровавленное колено и великодушно
игнорировал ноющую боль: так даже убедительней. Сунув книгу под мышку, он сжал
хворостину и, уже не отвлекаясь, устремился вверх по склону.
— Бел-бел-бел, — остановившись на краю
поля, позвал он сначала ягнят, а затем теленка: — Бжо-бжо-бжо!.. — Однако голос
его замер, не дождавшись ответа.
Ягнят не видно, но теленок Чернуш
большой, его нельзя не заметить. Арег внимательно осмотрелся и наконец нашел их следы: бледную извилистую дорожку, что
тянулась через поле к видневшимся впереди высоким кустам на каменном островке.
Он ступил на поле и сразу же ощутил своеобразный аромат, исходивший от
остроконечных листьев озимого ячменя. В густой траве, обрамлявшей каменный
островок, он разглядел спины своих ягнят с мягкими колечками шерсти, потом
увидел и теленка, его круглую, слюнявую мордочку и проворный длинный язычок, с
помощью которого он лениво подтягивал к себе стебли травы и уплетал их,
аппетитно похрустывая. Самый большой из ягнят, молодой барашек с только что
пробившимися рожками, жадный и строптивый, перестал жевать и дерзко уставился
на Арега. Коварно-презрительный взгляд выдавал в нем зачинщика, и Арег выдворил
его первым.
— И тебе не совестно? Постыдись! —
попенял ему Арег словами, какими иногда укорял его отец, а затем вывел с поля
ягнят и теленка и погнал их вниз.
— Чернуш, — обратился он к теленку, —
назначаю тебя сторожем, присматривай за ними, больше не подпускай к полю, пока
я буду искать того, непутевого. — Арег имел в виду их единственного козленка,
своего ужасно бестолкового любимчика: глазом не успеешь моргнуть, как его точно
ветром сдувает — то на дно этого ущелья, то на вершину той горы. — Ты понял,
Чернуш?
Арег обошел все каменные островки на
ячменных полях, но козленка не обнаружил. Подминая траву, поднялся на макушку
последнего островка и посмотрел вниз, в глубину соседнего лога. Там, на дальнем
берегу мелководной речки, на гребне небольшого утеса, окруженного густыми
кустами шиповника, он увидел козленка, который, издали заметив хозяина, махнул
куцым хвостом и умоляюще заблеял.
— Дурачок! — недовольно фыркнул Арег и
побежал вниз по склону.
Перейдя речушку, он несколько раз обошел
утес, но не сумел отыскать прохода в непролазных зарослях. Как козленок проник
внутрь сквозь эту колючую стену, понять было невозможно. Он лежал, прижавшись к
камням, и его тонкие, хрупкие ножки подрагивали от страха.
— Как влез, так и спускайся! — приказал
Арег.
Козленок глянул на него сверху и
отозвался жалобным блеяньем.
Арег махнул рукой, втянул голову в
плечи, лег на землю и осторожно пополз сквозь
кустарник. Весь исцарапанный, он вскоре вылез по другую его сторону, встал и,
отряхнувшись, попытался вскарабкаться на утес. Однако в своей верхней части эта
каменная глыба оказалась такой гладкой, что зацепиться было не за что. Тогда
Арег оперся ногой на небольшой выступ, напрягся всем телом, протянул руку и,
кое-как ухватив козленка за заднюю ногу, стал подтягивать к себе, но тот застыл
на месте, оцепенев от ужаса. Арег повторил попытку и на сей раз так дернул
козленка за ногу, что тот упал на живот, распластался и начал сползать, осыпая
Арега щебнем; один из острых обломков врезался ему в щиколотку. Арег вскрикнул
от боли и чуть не свалился вместе с козленком, но сумел удержаться; боком
прижавшись к скале, он другой рукой схватил козленка за переднюю ногу и
забросил его себе на плечи, после чего осторожно спустился. Когда, наконец, он
снова продрался сквозь заросли шиповника и опустил
козленка на землю, грудь и руки у него кровоточили от бесчисленных порезов и
ссадин; боль была такая, словно его искусал целый рой разъяренных ос. Мордочка
и ноги козленка тоже были исцарапаны; потерянный, жалкий, он дрожал всем телом.
Арег взял его на руки и обмыл в речушке его раны.
Перебравшись на другой берег, Арег
опустил козленка на землю и легонько шлепнул. Козленку не было и двух месяцев;
совсем еще несмышленыш. Арег улыбнулся. Наклонившись
над водой, он увидел свое отражение и очень понравился самому себе. Он — герой.
Все, что он делает, он делает с оглядкой на Астхик, ради нее, словно она
незримо стоит рядом и восхищается им. Арега обрадовала мысль, что сейчас он уже
достоин Астхик, в нем крепла надежда, что теперь она не останется к нему
равнодушной.
Ведя за собой козленка, Арег выбрался из
лога и, миновав ячменные поля, увидел, что его ягнята прикорнули в тени
невысокого бугра. Прилепившись друг к другу, они мирно
дремали, а теленок, лежа чуть в стороне, рядом с хворостиной, быстрыми
движениями головы отгонял назойливую мошкару и безмятежно жевал, полузакрыв
глаза. Его хвост покоился на книге Арега. Арег рассмеялся.
— Братец Чернуш, книги читают не
хвостом, а глазами. — Наклонившись, он бережно передвинул телячий хвост,
освободив книгу. Теленок хотел было поднять глаза на Арега, но поленился и
продолжал жевать как ни в чем не бывало. Надоел ты мне
со своей книгой, откровенно говорил его взгляд.
— В чем дело? — призвал к порядку
барашка Арег, заметив, что тот недовольно фыркнул, когда мимо, едва не
коснувшись его морды, прошел козленок. Тот, впрочем,
не обратил на него никакого внимания; приблизившись к теленку, он лизнул его в
нос и уселся рядом, словно говоря: Чернуш — мой друг.
2
Арег воткнул хворостину в землю и по
тени определил время: было около шести. До возвращения домой еще два часа.
Лучше почитаю, решил он.
Взял книгу и лег в тени бугорка,
упершись головой в бок Чернуша. Каждый вдох и выдох теленка мягко покачивал
голову, и читать Арегу вдруг расхотелось. Метко отбив мчавшегося на него
упитанного зеленого жука, он задремал и всем существом почувствовал, что он
тоже всего лишь камень, жук, аромат, трава, теленок, ягненок, цветок, куст и
речка — никакой разницы. Его снова переполнило глубокое
сострадание ко всему: он жалел солнце, потому что оно солнце, жалел небо,
потому что оно небо, жалел камни, горы, деревья, ягнят, потому что они — то,
что они есть; он испытывал постоянное чувство вины: словно только он стал самим
собой по собственной воле, а весь остальной мир вынудили стать тем, что он
есть. Мир несчастен, за это он его и любит. Почему это так, ему
неведомо. Доподлинно все это знает лишь другой Арег, который
незримо следит за ним: он не старше и не младше, у него нет возраста, он всегда
рядом, и нет ничего такого, чего бы он не знал. И эта тайна Арега, хотя
о ней и молчат, известна всему миру: это видно по взглядам людей, по их
голосам, и когда они зовут его по имени, гладят по голове и улыбаются ему, он
безошибочно чувствует, что они имеют в виду не его, а именно того, невидимку
Арега…
— Наш маленький старичок, — частенько
говорила об Ареге мама, с улыбкой глядя, как он, малыш четырех-пяти лет,
по-взрослому заложив руки за спину, бывало задумчиво
вышагивал по двору.
Арег улыбнулся и устремил взгляд в небо.
На нем не было ни облачка: то же самое неподвижно-сияющее небо, простершееся от
горизонта до горизонта, только контуры гор уже чуть-чуть потускнели, и орлы,
что кружат над Ущельем фиалок, спустились ниже. Они то
пропадали из поля зрения, то появлялись вновь, и казалось, что само время
застыло в ожидании чего-то важного. В той части горизонта, где в небо, подобно
гигантскому клинку — вонзалась острая вершина Красной горы, неожиданно
появилось бледное облачко, пытавшееся, как застенчивая девушка, скрыть в густых
белых волосах свое румяное лицо. Сердце Арега тревожно встрепенулось. Астхик
для него, вот как это облачко, далека и недоступна: она в небе, а он на земле;
эта мысль привела его в отчаяние. Он закрыл глаза, чтобы скрыть стыд, поскольку
больше всего стыдился Чернуша, ягнят, даже травы и камней: казалось, им
известны все его мысли; не стыдился он только козленка, потому что козленок,
хотя и не понимал многого, но очень походил на него и был его задушевным другом.
Арег не знал, что такое любовь. Когда
случайно услышал фразу «я люблю тебя», мысль понравилась ему настолько, что он
стал подыскивать случай сказать кому-нибудь эти слова. И впервые встретив в
школе Астхик, почувствовал, что может сказать их только ей. Но радостно-решительно остановившись перед нею однажды в
школьном дворе, чтобы выпалить «я люблю тебя», не смог: язык точно присох к
гортани. Арег так и остался стоять перед Астхик, огорошенный
и багрово-красный от смущения.
Тени камней и кустов заметно выросли, но
пока не достигли той длины, когда нужно возвращаться домой.
— Если проголодались, можете попастись,
— предложил Арег Чернушу, — только далеко не отходите, а я пойду в ледник,
немного снега поем.
Ледником он называл узкую и глубокую расщелину,
куда за весь год ни разу не проникали лучи солнца и где всегда лежал снег. Арег
заскользил вниз по крутому голому склону, и, когда достиг дна, ему показалось,
что он покинул мир и оказался под землей. Это была скрытая от глаз тесная яма,
ведущая в глубь мерзлой почвы. В холодном полумраке
смутно виднелась бесформенная масса покрытого ледяной коркой снега,
напоминавшая надгробный камень. Арег соскреб смешанный с землей верхний слой и
выгреб из глубины снег незапятнанной белизны, тот был влажен и в сжатой ладони
легко превращался в комок. Он слепил несколько таких снежков, набил ими карманы
и уже собирался уходить, когда ему вдруг почудилось, что из-под «надгробного
камня» доносятся глухие отдаленные звуки. Казалось, это голоса умерших, и Арега обуял ужас. Вспомнились слова покойной
бабушки о том, что мертвецы под землей так же живы, как и здравствующие на
земле. Он торопливо выбрался наверх. И когда снова оказался под лучами
приветливого солнца, радости его не было предела: он живет на земле, а не под землей!
На миг он представил, как, должно быть, ужасно подземное существование: холод,
вечный мрак, люди двигаются впотьмах и не видят, а только окликают друг друга.
У Арега даже сердце защемило от жалости к этим несчастным. Он поднес к губам
снежок, но съесть не смог. Вернулся, положил снежки на «могильный камень» и
выбрался наружу.
Наверху, на холме, ноздри защекотал
густой аромат. По правую руку открывался дугообразный косогор, окаймленный
приземистыми утесами, у подножий которых желтели последние весенние обереги —
так в здешних краях называют эти красивые пахучие цветы. Не ожидавший
их увидеть Арег побежал к утесам. Оберег — его самый любимый
цветок, потому что только он наделен чарующей скромностью; он необычайно
красив, а его аромат способен свести с ума, но при этом в нем нет и тени
жеманства: сияет солнце или свистит ветер, он знай себе стоит, молчаливо
склонив головку, и грустно лишь то, что ему дано всего три дня жизни на расцвет
и увядание. «Они только что расцвели, ведь это поздние цветы, — подумал Арег,
лаская обереги взглядом. — Будто меня дожидались». Он стал увлеченно рвать
цветы, вдыхая их острый запах, и когда решил, что собрал достаточно, прошептал
вполголоса:
— Остальное — в будущем году.
Внезапно из-под отколовшегося когда-то от
скалы каменного пласта словно сверкнул язычок синего пламени. Он опустился на
колени, сдвинул камень в сторону и — о, чудо! — обнаружил фиалку: несмотря на
сломанный стебель, она была еще жива, хотя чуточку поблекла. Он осторожно
сорвал цветок и поместил его в гущу букетика, лелея надежду, что обереги оживят
его.
Ягнята уснули, не выдержав скуки ожидания, и
только барашек продолжал жевать с неизменным усердием. Чернуш был на ногах, но
не пасся, а задумчиво стоял на месте. Уставший козленок крепко спал, уткнув морду в колени. Арег сел на вершине бугра и стал по одному
собирать цветы в букетик. Потом перевязал его стебельком пырея и пришел в
восторг: в центре красовалась окончательно проснувшаяся фиалка.
— Астхик отнесу, — прошептал он.
И
представил, как рано утром кладет цветы в свой ранец, а потом в школе, улучив
момент, тайком протягивает их Астхик и говорит: «Я люблю тебя». Астхик с
улыбкой принимает букетик, вдыхает его аромат и еле слышно шепчет: «Я тоже тебя
люблю». Арег мысленно прокручивал эту картину снова и снова и блаженно
улыбался. Погруженный в грезу, он так увлекся, что не заметил, как
переполошившиеся вдруг ягнята вскочили и устремились вниз, в
глубь Ущелья фиалок. Очнулся он лишь тогда, когда снизу до него
отчетливо донеслись чьи-то шаги и тяжелое, шумное дыхание. Он положил цветы на
траву и прикрыл их тряпочкой, в которую заворачивал хлеб, — точно боялся, что
кто-то может проникнуть в его тайну.
Мощное дыхание выдавало приближение лошади.
Арег вскочил, но никого не увидел. И хотя с минуты на минуту ожидал ее
появления, когда откуда-то снизу выросла внушительная фигура едущего верхом
Ванатура, вздрогнул и перепугался: вспомнил, что по его вине ягнята потоптали
ячменное поле.
— Ты чего своих ягнят проспал,
парень? — обрушился на него громовой голос Ванатура. — Вон
какие они у тебя тощие — нет на них жира даже с ноготь толщиной. Глянь, сколько
травы кругом, а ты бедную скотину к полю привел. А если они раздуются и
передохнут от ячменя? Отец твой, небось, думает, что
сына вырастил да к делу пристроил!..
Полевой сторож подъехал и остановился перед
Арегом. Смешанное чувство стыда, восхищения и страха лишило
того дара речи, он не мог отвести глаз от Ванатура, в руке которого была вовсе
не изогнутая дубинка, как ему показалось издали, а длинная и толстая змея, которая
сейчас свисала с крупа лошади и лихорадочно извивалась, тщетно силясь поднять
свой острый и тонкий хвост. Маленькая плоская голова с открытой пастью
была зажата между большим и указательным пальцами Ванатура, и Арегу были хорошо
видны выпученные, отливающие стеклянным блеском глаза змеи.
— Вон на той скале прилег
вздремнуть немного, да вдруг проснулся и вижу: змея обвила ногу моего Кайцака1=2 . — Легкая улыбка тронула
губы Ванатура. — Решил — отнесу малышу, может быть, для уроков ему пригодится.
Ты ведь школьник? — мягко спросил он.
— Да… верно… — промямлил Арег.
— Вижу, ты уже совсем большой.
Змей не боишься случайно?
— Нет… да… — Арег судорожно
сглотнул.
— Значит, не хочешь? Ну, если
вашей школе она не нужна, то мне и подавно. — Небрежным движением Ванатур
отшвырнул змею прочь, та шмякнулась о землю и
несколько мгновений оставалась неподвижной, а потом стремительно метнулась в
траву и исчезла.
— Ты чей
сын?
— Арама.
— Так ты Арег?
— Да.
Ванатур одобрительно кивнул и
улыбнулся. Арег понял, что нравится полевому сторожу, и приободрился.
Он уже во второй раз встречался с
Ванатуром лицом к лицу. Однажды мать высыпала на кровлю хлева пшеницу для
просушки и, посадив рядом Арега, которому тогда не было и трех лет, велела
отгонять воробьев. Сразу после ухода матери воробьи дружно налетели на
угощение, а Арег с огромным интересом наблюдал за тем, как они с молниеносной
быстротой склевывают зерна. Их оживленный щебет, мелькание крылышек, то, как
они щелкали клювиками и забавно подпрыгивали на своих тоненьких лапках, привело
Арега в такой восторг, что он стал радостно хлопать в ладоши. Именно в этот
момент появился какой-то великан на такой же великанше-лошади, голова его почти
касалась крыши хлева. Это был Ванатур. От удивления Арег разинул рот да так и застыл на месте: огромный рост Ванатура, его
длинные белые волосы, роскошная белая борода, белая лошадь, узорчатое седло и
серебристые стремена — все показалось ему сошедшим с неба видением. «Иди ко
мне, я посажу тебя на Кайцака», — сказал Ванатур и, подхватив Арега под мышки,
посадил перед собой. Оказавшись на лошади, Арег почувствовал себя взметнувшимся
к небу, и это чувство безграничной высоты было связано с Ванатуром, было самим
Ванатуром. Эта картина четко отпечаталась в памяти Арега и ничуть не потускнела
с годами: Ванатур существовал как бы вне времени, отдельно от
всего и не имел возраста — все тот же всадник с роскошной белой бородой на
белой лошади, что весь год кружит по горам, одновременно находясь в самых
разных местах, и в любую минуту может неожиданно появиться на вершине горы или
прогреметь громовым голосом с далеких скал, точно из-за черты горизонта.
Говорили, что он участвовал во всех трех последних войнах, но не получил даже
царапины, а дома у него есть сундук, набитый орденами, которых он никогда
никому не показывает. Арег ни разу не видел его пешим, и когда в селе шутили,
дескать, Ванатур родился в седле, нисколько не сомневался, что так оно и есть.
Кайцак был так же знаменит, как и его хозяин, неотделим от него и вне всяких
сравнений: Кайцак — и точка. Своим рождением Арег был обязан Ванатуру. Однажды
Ванатур спас жизнь его матери, когда она была им беременна: в глубоком и душном
ущелье ее неожиданно ужалила прятавшаяся в сорняках черная змея. Услышав шум и
крики, Ванатур появился на вершине горы. Пустив коня вскачь, он вскоре оказался
рядом, спрыгнул с седла, крепко перевязал колено матери своей плеткой, вытащил
нож, вскрыл ужаленное место и высасывал отравленную кровь до тех пор, пока не
вытянул весь яд. Потом, когда родился вполне здоровый мальчик, отец хотел
назвать его Ванатуром в честь спасителя, однако тот возразил. «Арам, — сказал
он, — если хочешь выразить свою признательность, назови его именем моего
блаженной памяти отца Арега. Это самое верное». Отец охотно последовал совету
Ванатура, и Арег стал Арегом. История эта произвела на него такое глубокое
впечатление, что ему всегда казалось: он был свидетелем происшедшего и во всех
подробностях помнит, как Ванатур спас его матери жизнь.
— Вот ты столько читаешь, кем же
ты хочешь стать? — спросил Ванатур, скользнув по книге Арега орлиным взором. — Верно ведь говорят, что Арамов сын родился с книгой в руке.
— Погладив длинную бороду, он раскатисто рассмеялся с высоты своего Кайцака.
— Не знаю… — Арег пожал плечами
и, смущенно опустив голову, стал тереть одну ногу о другую. Ему захотелось
сказать: «А о тебе говорят, что ты родился верхом на Кайцаке», — но он вовремя
одумался. Арег лишь беззвучно пошевелил губами, почувствовав, что Ванатур
пристально наблюдает за ним. Он поднял голову и, встретив испытующий взгляд
полевого сторожа, смешался.
— Ну, в общем, будешь книгочеем…
Писателем вряд ли… Или, подожди, как это называется?..
Ага, ты станешь поэтом, — улыбнулся Ванатур; подавшись вперед и сложив в руке
свою плетку, он с любопытством уставился на Арега, точно ища в нем что-то
необычное.
Арег беспомощно огляделся и покрылся густым
румянцем. «Как он догадался?» — мелькнуло у него в голове. То, что самая
сокровенная тайна его души была так громогласно высказана, заставило его
прикусить язык. Он вспомнил свои тайком написанные стихи и даже взмок от стыда.
— Так и есть, — окончательно
утвердился в своем мнении Ванатур. — Видно, что для жизни ты не очень-то
годишься… Ну да ладно, — сказал он, как бы отпуская
грех, — но когда вырастешь, обязательно напиши обо мне что-нибудь путное. — Он
залился веселым смехом, и по Ущелью фиалок прокатилось эхо его могучего голоса.
— Напишешь?
Опустивший очи долу Арег
лишь слегка кивнул.
— Молодец! Имя тебе, малыш Арег,
дал я, — по-родительски доверительно добавил он и как бы невзначай поднял
плеть. Кайцак легонько вздрогнул и повернул в сторону ущелья, покачивая на
своих мускулистых ногах упругий, тугой круп и водопадом сбегающий сзади длинный
хвост.
Арег застывшим взглядом продолжал смотреть
вслед Ванатуру, хотя тот давно скрылся из виду. Он так разволновался, был так
рад и горд тем, что полевой сторож назвал его поэтом, что с трудом сдерживал
слезы, ему было жаль, что Ванатур слишком быстро ушел, — так хотелось хотя бы
раз коснуться рукой Кайцака…
3
От ближнего куста астрагала потянуло остро
щекочущим ароматом тимьяна. Это означало, что наступают сумерки
и пора отводить ягнят домой. Чернуш уже пустился в обратный путь и тяжелыми
медленными шагами, слегка качая головой, шествовал впереди. За теленком
следовали барашек и ягнята, и только козленок еще медлил, глядя то на Арега, то
на уходящих ягнят. А Арег думал о стихах.
Он понятия не имел, что такое стихи; когда в
первый раз что-то сочинил и с удивлением узнал, что написанное им называется
стихотворением, сердце болезненно сжалось от ощущения, что он совершил тяжкое
преступление…
—
Бо-о!
Арег очнулся: Чернуш остановился и смотрел на
него.
—
Иду, иду, — задумчиво откликнулся Арег.
Взяв в одну руку книгу и цветы, а в другую —
хворостину, он поспешил за ягнятами.
Вечерние тени в Ущелье фиалок густели с
каждой минутой, и погруженные в них камни и кусты, холмы и утесы постепенно
теряли знакомые очертания, превращая ущелье во внушающую страх пропасть, из
невидимых глубин которой все яростней дул холодный ветер, так же грозно вторил
ему шум реки. Арег невольно содрогнулся и со всей остротой почувствовал течение
времени, которое, подобно этой реке, низвергается с недоступных вершин,
стремительно мчится сквозь него, как сквозь пропасть, и спешит в непроглядные
дали; и нелепыми показались ему собственные движения. Всего этого много для
простого человека, и в то же время мало для того, кто незримо живет у него
внутри. Кто он, что он, почему он здесь, почему мир такой, какой есть, почему
он исчезает, когда закрываешь глаза, и появляется снова, когда глаза
открываешь? Есть ли он, этот мир, или его нет, есть ли он сам или его нет, что
означает «есть» и «нет»? Все эти вопросы, не успевая оформиться в четкие мысли,
смешались в нем, превратившись в бездонную скорбь. И Арег всем существом
почувствовал непоправимую случайность всего и вся: случаен мир, случайны жизнь, время, небо, свет и тьма, и не за что
уцепиться, не на что опереться. Чувство обманутости горьким комом подступало к
горлу.
Острая боль пронзила пятку. Он машинально топнул
ногой и оглянулся: коричневого цвета молоденький жук с белой полоской на шее
отлетел в сторону и забился в пыли. Глухо жужжа и неистово тряся крыльями, он
пытался встать на ноги, но каждый раз опрокидывался навзничь. Арег потер рукой
пятку и какое-то время не сводил пристального взгляда с жука, который с
отчаянным упорством боролся за свою только что начавшуюся жизнь. Вот так все и
происходит — непроизвольно: жук непроизвольно укусил его, он непроизвольно придавил жука… Душа его снова наполнилась печалью. Он
торопливо зашагал прочь, но, сделав несколько шагов, посмотрел назад: жука уже
не было…
Послышалось далекое блеяние. Спотыкаясь,
Арег бросился вверх по тропе, по которой ушли ягнята, и когда
наконец вышел из Ущелья фиалок, сразу же окунулся в спокойные, рассеянные лучи
заходящего солнца. Арег нашел глазами ягнят: на дне укрытой тенью холма круглой
ложбины они набрели на участок густой травы и в последний раз перед
возвращением домой паслись в вечерней прохладе. Ягнята запасались силами, чтобы
поздним вечером, прильнув к материнскому вымени, насладиться горячим, жирным и
пахучим молоком. Только козленок был далек от этих ожиданий. Он не щипал траву,
а одиноко и задумчиво стоял на довольно крутом валуне. Заметив Арега, радостно
заблеял и, перепрыгивая с камня на камень, бросился к нему. Однако через
несколько шагов передумал и нерешительно остановился.
— Иди, иди, не бойся! — подбодрил Арег,
поманив козленка рукой, потом снова взглянул в сторону ягнят и мысленно
пересчитал: один теленок, один козленок и семь ягнят.
Положив на траву цветы и книгу, Арег
присел рядом, дожидаясь, когда его маленькое стадо насытится. Козленок
неторопливо подошел и лег у его ног. Арег провел ладонью по маленьким рожкам,
пробившимся сквозь мелкие кудряшки. Козленок удовлетворенно зевнул, сладко
потянулся и устремил взгляд вниз, в ущелье — совсем как Арег.
Вот их село, с этой далекой высоты
похожее на усталого труженика, который вернулся домой после тяжелой работы и
теперь отдыхает, прислонившись спиной к скалам и опустив ноги в речную воду.
Вот и река, что выбежала из ущелья и раскатывает свою серебристую ленту в
низину, исчезая где-то на дальних равнинах. Вот солнце, одетое в яркий пурпур,
прилегло на изрезанном гигантскими горами туманном горизонте и словно то ли
прощается с миром, то ли подзывает к себе опоздавшие лучи? Четырехглавая гора
похожа на огромный синий цветок, в белоснежной чаше которого застыла огненная
капля солнца. Сердце Арега сжалось: есть какой-то величественный смысл в том,
что все является самим собой и имеет собственное имя. Мир состоит из отдельных
имен, и он — одно из них…
4
— Ац-ац-ац-ац… и-ри!.. — где-то за
спиной Арега послышался далекий голос, такой слабый и невнятный, точно исходил
из-под земли.
Арег повернулся, не вставая, но в
сумеречной тишине услышал только, как его ягнята там, внизу, расправляются с
травой. «Послышалось… Ветер, наверное», — пронеслось в голове.
— Ац-ац-ац!.. — снова донесся голос, на
сей раз точно со дна ущелья, — и тут же замер.
Арег проворно поднялся и посмотрел на белевший
по ту сторону ущелья громадный утес. У подножья утеса что-то происходило, это
было заметно по колеблющимся теням от камней, создавалось впечатление, что
движутся сами камни. Потом в ноздри Арегу ударил едкий запах пыли, и вслед за
этим у входа в ущелье показались черные морды
пяти-шести крупных ягнят; на несколько мгновений они неподвижно застыли у
ведущей вниз тропы, а затем все ущелье наполнилось их дружным блеянием. Ягнята
Арега откликнулись им снизу, и чужая отара, лавируя между валунами, скользя и
спотыкаясь, начала спускаться вниз. Всполошившийся Арег бросился вслед, крича
во все горло, размахивая руками и иногда швыряя камни в сторону вторгнувшейся
отары: он пытался отогнать незваных гостей, чтобы те не смешались с его
ягнятами: разделить их снова было бы почти невозможно. Он подосадовал на мать
за то, что так и не нашла времени проколоть ягнятам уши и повесить бирки.
Задыхаясь в клубах пыли, взмокший Арег метался между своими и чужими ягнятами,
и его беспомощные крики тонули в невообразимом шуме.
— Эй!.. — изо всех сил отчаянно заорал
он, неизвестно к кому обращаясь. — Эй, чьи они, кто хозяин? Идите и заберите их
сейчас же!
И тут на вершине утеса он различил
знакомую фигуру Звездочёта Микаэла, коротко Мика — единственного сына нижнего
соседа Арега, пастуха Сета. Звездочёт — сверстник Арега, прежде они часто
играли вместе, но сейчас были в ссоре.
Зажав под мышкой настоящую, толстую пастушью
палку и выпятив острый подбородок, Мик стоял на краю утеса и безмятежно взирал
на то, что происходит внизу. Рядом сидел его тощий мохнатый пес Ксто, глядя
вниз так же равнодушно, как и хозяин. Арег почувствовал себя оскорбленным: Мик
нарочно отпустил свою отару. Побелев от ярости, он ринулся было свести счеты с
обидчиком, но вовремя вспомнил, что перестал с ним разговаривать, и лишь
угрожающе зарычал, однако вместо грозного рыка из горла у него вырвался
какой-то жалкий и непонятный звук, поскольку Арег не выговаривал букву «р».
— Грю-грю-грю… Грррр — в тишине сумерек
разносился резкий, визгливый голос Звездочёта. — То-то-то… йири…
С
завидной ловкостью действуя языком и губами и время от времени посвистывая, Мик
стал неспешно спускаться вниз, поигрывая своей пастушьей палкой. Ксто чуть
помедлил, потом последовал за хозяином, виляя тонким хвостом. На зов Мика его
отара вдруг, как по команде, повернулась и двинулась в обратную сторону.
Достигнув подножья утеса, Мик остановился, оперся боком о палку и с неприкрытой
хозяйской гордостью созерцал победное возвращение своей отары. В этой позе он
был очень похож на своего отца Сета.
— Ты свою
хворостину замариновать решил или она должна вместо тебя книжки читать? —
насмешливо произнес он своим тонким девчачьим голосом, не глядя на Арега; и
чтобы показать ему, как истинный пастух должен обращаться с отарой, картинно
повертел палкой над головой, после чего с молниеносной быстротой обрушил ее на
спину слегка отставшего ягненка. От жестокого удара ягненок присел,
потом, точно ужаленный, подскочил и с жалобным блеянием метнулся в гущу отары.
Арег не ответил. Найдя гладкий камень, он
удобно устроился на нем вполоборота к Мику и стал следить за своими ягнятами.
От нагревшегося за день камня исходило тепло, Арег вспотел. Сменил позу и,
сорвав подвернувшийся под руку высохший стебелек дикого ячменя, начал разминать
его пальцами, глядя на темнеющий горизонт.
Удивительно, с какой неуловимой скоростью мрак
заполняет мир: только что было светло, а сейчас, хотя прошло совсем немного
времени, так темно, что почти ничего невозможно разглядеть; все происходит у
тебя на глазах, но настолько незаметно, что, как ни старайся, — не уследишь.
Арег обомлел: огромная гора, которая, кажется, всего минуту назад закрывала
весь небосвод, теперь полностью исчезла, растворившись в сумраке, и там, где
сверкала ее отливавшая золотом вершина, сейчас искрится маленькая — не больше
булавочной головки — звезда.
— В этом ущелье по вечерам пасется наша
отара, — перестав свистеть, заявил Мик не терпящим возражения тоном. — Что
здесь делают ваши ягнята?
— Звезды считают, — слетело у Арега с
языка; и он тут же беспокойно заерзал на месте: может, не стоило намекать на
кличку, слыша которую Мик приходит в бешенство? Звездочётом его прозвали за
своеобразную внешность и манеру держаться: он постоянно откидывал назад свою
грушевидную голову на тонкой шее, и его смуглое лицо заносчиво-кичливо
задиралось вверх, словно он своими маленькими бегающими глазками что-то
выискивал в небе.
Арегу стало не по себе, он виновато взглянул
на Мика, однако, к его удивлению, Звездочёт лишь усмехнулся. Спрыгнув с валуна,
он поднял с земли камень и, почти не целясь, запустил в небольшую птицу,
которая, присев невдалеке на груду камней, тревожно попискивала. Ксто тут же
сорвался с места, схватил зубами упавшую птицу и вернулся, чтобы сдать добычу
хозяину. Небрежным движением руки Мик остановил пса.
— Оставь себе, — великодушно сказал он.
Арег отбросил в сторону стебелек и
поднялся.
Однажды весной терпение Арега лопнуло, и
он «навсегда» рассорился с Миком. Сейчас ему вспомнилось то утро, когда он, по
обыкновению проснувшись на ранней заре, побежал в сад, чтобы посмотреть,
насколько выросло его абрикосовое деревце. Ступив босыми ногами в оросительную
канаву и бодро разбрызгивая ее холодную воду, он пересек огород и вдруг заметил
в дальнем конце сада колышущиеся овечьи спины. Это были оставшиеся дома больные
овцы Сета; пройдя невысокую изгородь, они набросились на абрикосовое дерево, до
земли пригибая, ломая и обгладывая его гибкие ветки и жадно жуя клейкие молодые
листья. У Арега потемнело в глазах; онемев от обиды и гнева, смотрел он на эту
жуткую картину и не мог поверить, что его любимого дерева уже нет… Потом с громким криком обрушился на овец, пытаясь отогнать
их ногами и кулаками, однако овцы продолжали пиршество как ни в чем не бывало.
Внезапно сквозь шум до Арега донесся чей-то смех, обернувшись к изгороди, он
увидел Мика, бегущего в сторону большого стога сена. «Звездочёт!» — крикнул
Арег истошным голосом и, перемахнув через изгородь, кинулся вслед.
Разозлившись, Мик поднял с земли камень и изо всех сил швырнул в Арега. Камень
попал Арегу в руку. Придя в ярость, он подобрал, чтобы возвратить удар, когда
неизвестно как возникшая сзади мать перехватила его кисть и забрала камень из
судорожно сжатых пальцев сына. «Пусти, пусти!» — вырывался Арег. «Он не в себе,
сынок, не понимает, что делает, — вполголоса сказала мать и добавила: — Нельзя
никого бить камнями, потому что в камне есть кровь». — «Да ты посмотри, что он
сделал с моим деревом!» — не мог успокоиться Арег. Выдернул руку и, до глубины
души оскорбленный, большими шагами пошел к дому.
Впервые в жизни почувствовал он себя побежденным и с горечью мысленно упрекнул
мать в том, что она удержала его. Он спрятался в хлеву, чтобы не показать, как
ему стыдно. В хлеву было темно, только проскользнувший через ердык3
луч солнца косо ударился о каменную плиту пола, и внезапно в памяти Арега
вспыхнуло сказанное матерью: «В камне есть кровь». Выскочив наружу, он взял
небольшой камень с изгороди и в мастерской отца до тех пор бил по нему огромным
молотком, пока тот не раскололся на две части. Внимательно изучив оба осколка,
он так и не нашел даже следа крови и бросился к матери, которая, щурясь от
солнца, процеживала на балконе утреннее молоко.
— Ты сказала, что в камне есть кровь, —
крикнул он, тыча ей в лицо два осколка, — на, смотри, никакой крови здесь нет… Ты меня обманула, обманула! — Арег был готов заплакать.
Мать на мгновение застыла от
неожиданности, потом залилась смехом.
— Мой мальчик, — поставив ведро на пол и
одной рукой обняв сына, ласково сказала она, — я тебя не обманула: если ударишь
человека камнем и пойдет кровь, это означает, что в камне есть кровь.
— Как это? — изумился Арег, чувствуя,
что, хотя до него и не дошел до конца смысл слов матери, она говорит правду.
— Вырастешь — поймешь, — нежно гладя его
по голове, заключила мать.
Немного погодя, взяв из кладовки лаваш и
выбежав из дому, Арег собрал вокруг себя соседских ребят и, аппетитно хрустя
хлебом, воодушевленно объяснял:
— Никогда нельзя бросаться камнями,
потому что в камне есть кровь.
Глубокомысленно кивая, дети не спускали
глаз с лаваша. Арег разделил лаваш на части и каждому дал по куску. «Вот так он
будет наказан!» — подумал он о Мике.
5
Арег круто повернулся и, больше не глядя в
сторону Звездочёта, погнал ягнят домой. Тропинка была уже еле видна, а вход в
ущелье, где он оставил книгу, хворостину и цветы, и вовсе слился с сумрачным
сводом небес. У Арега было такое ощущение, что он вместе со своим маленьким
стадом шагает прямо в небо…
— Ха-ха-ха!.. Думаешь, я не знаю? —
Вертя в руке палку, Мик откровенно потешался. — Ты эти обереги для Астхик
собрал. Ха-ха-ха!..
Арегу показалось, что голос Мика взорвался у
него прямо в голове. Он был застигнут врасплох и не
знал, что делать. Нет больше его тайны, а значит, нет и никакой надежды! Он
наклонился, дрожащей рукой поднял книгу и снова услышал голос Звездочета:
— Зря стараешься, бедный мальчик! — не
глядя на Арега, по-взрослому тягуче проговорил он. — Астхик тебя не любит… Она
сама мне сказала…— Арег медленно выпрямился. — Астхик не любит таких трусов,
как ты, — с подчеркнутым равнодушием добавил Мик. — Она любит только меня… — Пораженный Арег выронил книгу. — Да-да, так и знай: Астхик
любит только меня, — подтвердил Мик с апломбом, — и мы с ней уже… ну, как муж и
жена…
У
Арега потемнело в глазах.
— Что ты сказал? — угрожающе выкрикнул
он, не веря своим ушам и машинально делая несколько шагов вперед. — Ну-ка
повтори!
— Ах-ах-ах!.. — с издевкой
произнес Мик. — Думаешь, испугал? Так вот, повторю, чтобы до тебя дошло: Астхик
— моя жена, и я каждую ночь делаю с нею вот так!
Мик неожиданно отбросил палку, подлетел к
отаре, и, поймав самого упитанного ягненка и по-волчьи крепко ухватив его шею
руками, проворно вскочил ему на спину, не обращая внимания на жалобное блеяние,
и улегся на нем, делая непристойные движения…
Арег рассвирепел:
— Звездочёт! Собака! Скотина!
— Фас, Ксто! — испуганно завопил Мик. —
Фас!
Пес с яростным лаем кинулся на выручку, но
Арег нанес ему такой мощный удар ногой, что он взвыл и отлетел в сторону.
— Иди, иди, забирай свою
Астхик, — пятясь, выкрикнул Мик, — ха-ха-ха!.. — Он размахивал палкой,
совершенно потеряв голову от страха и истерически смеясь.
Арег, яростно фырча, бросился к нему. Мик
увернулся и взмахнул палкой, метя Арегу в голову. Удар пришелся в плечо, однако
Арег сумел перехватить палку, вырвал ее из рук Мика и, отбросив в сторону,
отвесил ему тяжелую оплеуху. Мик упал на бок, но в ту же секунду вскочил,
очертя голову помчался к утесу и стал на четвереньках быстро-быстро карабкаться
по крутому склону. Арег бросился вдогонку и, нагнав Мика недалеко от вершины,
успел схватить его за ногу и дернуть вниз. Издав отчаянный вопль, Мик сполз на
животе к подножью. Арег уселся ему на грудь.
— Пусти! Пусти! Я больше не буду! — едва
не плача и мотая головой, кричал Мик. — Бери себе свою
Астхик! Не нужна она мне… Пусти, говорю…
Чем больше он молил о пощаде, тем
сильнее пальцы Арега сжимали его горло. Опомнился он лишь тогда, когда Мик
перестал сопротивляться и, задыхаясь, начал хрипеть. Арег почувствовал, как
обмякла шея Мика, и его обуял страх: он наконец осознал,
что случилось. Прямо над макушкой утеса всплыла огромная луна, затопив
окрестность холодным призрачным светом. Камни, кустарники, холмы, расщелины,
впадины и выпуклости в мгновение ока обрели некую тайную форму и начали
вибрировать. Арег разжал руки. С поразительной быстротой вскочил, вскарабкался
на вершину утеса и отпечатался на белом диске луны.
— Ты свое еще получишь! — утирая рукавом
слезы, пригрозил Мик. — Я убью и тебя, и твою Астхик! — Хныча и шмыгая носом,
он скатился вниз по противополож-ному склону.
Арег дрожал всем телом. Казалось, что-то
мутное, черное проникло ему внутрь и мертвой хваткой сдавило горло. Окаменев,
он наблюдал за тем, как луна отделяется от вершины утеса и поднимается в небо.
И лицо Астхик в глубине его существа, нежное, прекрасное, светлое и спокойное,
отворачиваясь от него, удаляется и, померкнув, скрывается из виду…
Чем ближе подходил он к селу, тем шире росло в
груди странное чувство: он словно спустился с неба на землю, а все, что
произошло, осталось там, в небе…
Ступив вместе со стадом на свою
извилистую улицу, он еще издали различил сквозь густую зелень сада, как его
деревце взметнуло пышные ветки — словно пьет взахлеб
спустившиеся наземь ночной покой и прохладу. Где-то рядом серебристо плескались невидимые в темноте ручьи и весело стрекотал
сверчок. У ворот, в тусклом отблеске света, косо падавшего из окна, показалась
мать; в знакомой позе — пряча скрещенные руки под фартуком — она ждала сына.
— Арег-джан, мальчик мой, куда ты
пропал? — донесся ее родной укоряющий голос.
— Наши ягнята смешались с отарой Сета, —
не сразу отозвался Арег. — Еле отделил.
Загнав ягнят и на щеколду заперев ворота, он
вдруг остро ощутил бездонную глубину ночи. В недостижимых просторах неба уже
сверкали, лучились, улыбались бесчисленные звезды. Они были точно астры, только
что пробудившиеся ото сна, и Арегу на мгновение показалось, что он вдохнул их
далекий аромат.
Лето приближалось.
Глава
вторая
Акналич4
1
Ночью Арег неожиданно проснулся. В окне напротив было еще черным-черно, а в комнате сгустилась
непроницаемая тишина. Он протянул руку и потрогал свою одежду, которую перед
сном сложил на тахте. На рассвете они должны отправиться в Сар5, на
летние угодья села, спрятавшиеся высоко в горах, почти в небе, в гуще облаков.
Сар и лето принадлежали друг другу, лето начиналось с того момента, когда они
поднимались в Сар. Весь год он с нетерпением ждал этого дня, и вот теперь, как
назло, время остановилось. Недовольно ворча, он снова опустил голову на подушку
и попытался уснуть, но не смог — открыл глаза и уставился в темноту.
Вчера в школе был последний день
занятий, и он, войдя в класс, сразу заметил, что отсутствуют только двое:
Астхик и Мик. Обрадовался, что не увидит Звездочёта до самого сентября, но
сильно огорчился тому, что нет Астхик. Ему даже показалось, что они с Миком
сговорились, и это было горько и обидно, словно она не пришла нарочно, чтобы не
принять его букетик. А когда учительница взяла табель успеваемости Мика,
небрежно бросила его на табель Астхик, потом обе бумажки
сунула в классный журнал и торжественно захлопнула его, он помрачнел еще
больше. Внутри что-то оборвалось, он медленно, точно нехотя, взял из рук
учительницы свой табель и рассеянно слушал ее похвалы. Пришел в себя, лишь
услыхав ее недовольный голос:
— Если ты болен, Арег, можешь
отправляться домой.
Молча взял сумку и
под шушуканье одноклассников, старавшихся не прыснуть со смеху, вышел. Неужели
его тайна уже известна всем? Вместо того, чтобы
направиться домой, он свернул к небольшой рощице, а оттуда спустился к реке.
Грустно и задумчиво смотрел, как ловко огибает река торчащие тут и там острые
валуны, как неумолимо уносит вырванные с корнем кусты и пни. Потом достал из
сумки и начал бросать обереги — каждый по отдельности — в воду. Волны, как
драконы, тут же заглатывали цветы, и они исчезали в их пенной хищной пасти.
Спаслась лишь фиалка, она вырвалась из водоворота и уплыла вдаль…
— Э-хе-хе… — Арег вздохнул, повернулся
лицом к стене и крепко зажмурил глаза, чтобы подавить поднимавшееся в глубине
его существа отчаяние. Снаружи до его слуха долетело сонное
кукареку их петуха Зима, в тишине прозвучавшее гордо и пронзительно. Это
заставило Арега улыбнуться: обычно Зим кукарекал когда
попало, всерьез его никто не воспринимал. Собственно, петухом он был пока еще
начинающим, хотя и успел завоевать сердца молодых кур. Внезапно в душе
шевельнулась радостная надежда: в Саре он увидит Астхик! Его мысли, как
оборвавшие привязь телята, вприпрыжку помчались туда, навстречу горам,
навстречу Вардавару6, и он уснул с улыбкой
на губах.
Ему приснилось, что он стоит на сверкающем
льду высоченной горы и поджидает Астхик. Он сгорает от нетерпения, потому что
Астхик должна сказать ему, почему в последний перед каникулами день не явилась
в школу. И вот вдалеке, у самой кромки пропасти, показалась ее головка в
обрамлении длинных иссиня-черных волос. При этом лица ее не видно, будто его и
вовсе нет. Арег ждет, однако время проходит, а она все не появляется.
Охваченный беспокойством, он кубарем скатывается с вершины, встает, бежит,
спотыкается, снова встает и, кое-как добравшись до края пропасти,
останавливается в изумлении: вместо головы Астхик перед ним покачиваются
обереги, те самые, что он собрал для нее накануне. Они почернели, у них толстые
стебли и непривычно широкие костистые листья. Он наклоняется, чтобы поднять
букет, но не может: обереги вросли глубоко в почву. Пытаясь их вытянуть, он
долго мучается, покрываясь испариной, но они ни за что не хотят вылезать.
Отчаявшись, он прекращает попытки и озирается. Стадо Сета пасется у ледяной
вершины и, не переставая жевать, быстро-быстро уходит, исчезая по другую
сторону горы. Потом внезапно гору обволакивают плотные тучи, все покрывается
мраком. Дует сильный ветер, поднимается буря, он едва не срывается в пропасть,
но чудом спасается, ухватившись за обереги. Сквозь тучи он видит их корову
Ераз, которая трясет головой и горестно мычит; ее душераздирающее мычание эхом
перекатывается в небе. Словно чья-то незримая рука вонзает нож в их корову, и
капли крови брызжут на лед, превращаясь в искры, яростно сверкающие в гуще
грозовых туч. Он хочет рвануться на помощь Ераз, но сквозь раскаты бури слышит
остерегающий голос матери: «Оставайся рядом с цветами! Оставайся там! — Ее
отчаянный крик сливается с мычанием коровы. — Не подходи к нам! Не подходи!»
Разбуженный тревогой, Арег вскочил и сел в постели. Еще не
придя в себя, стал прислушиваться, снаружи не доносилось ни звука. В окне, в
холодном фиолетовом свете, смутно вырисовывались силуэты спящих деревьев сада.
Он понял, что мычание коровы ему почудилось во сне, и его передернуло.
Отчетливо вспомнились мерзкие телодвижения Мика. Он до боли зажмурил глаза,
чтобы выдавить из памяти эту картину, и, сокрушенно вздохнув, повернулся на
другой бок.
Дверь неожиданно открылась, и в комнату вошла
мама. Это его страшно обрадовало: они наконец
отправляются в Сар!
Он выскочил из постели и начал спешно
одеваться, но, услышав слова матери, застыл, не успев натянуть рубашку.
—
Ночью Ванатур, полевой сторож, оповестил отца, что наша лошадь, Шохик,
повредила ногу и потеряла подкову. Сходи в кузницу, возьми у мастера Грайра
новую подкову и отнеси ее отцу в Акналич, он ждет тебя там.
Кузнец Грайр — отец Астхик.
2
Село все еще было погружено в чуткую
предрассветную дремоту. Впереди неясно проступали контуры гор. Звезды пытались
скрыть тревогу о скорой своей гибели и продолжали печально поблескивать, но в
их мерцании проглядывало что-то жалкое. Вокруг стояла тишина: не лаяли собаки,
не шелестели деревья, даже река затаила дыхание. Это тот миг, когда между ночью
и рассветом невидимой завесой опускается плотная немота и кажется, что все
вокруг медленно умирает в себе самом. Люди спят особенно крепким сном, видят
лучшие сны, испытывают высшее блаженство. Арег шагал легко и был горд, что
именно в этот миг бодрствует и может все это чувствовать.
Свернув в конце улицы, он спиной уловил
дыхание ветра, летящего со снежных вершин дальних гор, и в этом свежем порыве
ему почудился запах звезд. Он вздрогнул, передернув плечами: именно в этот миг
ночь кончилась, и занялся рассвет. Когда он вышел на главную улицу, что через
все село извилисто тянулась к горам, в глаза ему ударил слепящий свет летнего
солнца. Душа ликовала: казалось, огнедышащее светило пульсирует у него в груди.
Он глубоко вдохнул воздух, желая наполнить легкие щедрым теплом встающего дня.
Мерцающими бликами в нем затрепетали какие-то слова; они рождались, смеялись,
плясали, скрывались из виду. Мысль силилась поймать их, однако они ускользали,
прятались, зарываясь в волосы где-то на затылке…
Село проснулось сразу. Пелена
легкого тумана, рожденная встречей солнечных лучей с ночной росой, окутала
дома, улицы наполнились бодрыми голосами утра: полусонным мычанием коров,
веселым блеянием ягнят, оживленным лаем собак, бойкой перекличкой ребятишек и
озабоченными разговорами взрослых; из глубины молочной дымки в одночасье возник
целый мир, и время, пробудившись после спячки, начало дышать и двигаться, как
человек, спешащий на работу. Ночные сны разбежались и спрятались по
углам домов, в тенистых кронах деревьев, в водах ручьев, и все это вдруг
показалось каким-то сладким, навсегда застывшим воспоминанием.
Арег достиг Парка павших
с гордо вытянувшимися платанами. У входа, прислонясь спиной к колонне
триумфальной арки, сидел человек, глядя перед собой пустым, ничего не выражающим
взглядом. Подойдя ближе, Арег узнал его, это был Умник Амбо, самый глупый в
селе человек: тщедушный старик с маленькими глазками, острыми скулами и
безволосым лицом. Своего знаменитого осла он привязал к колонне толстой
железной цепью, которую к тому же крепко сжимал одной рукой. Осел
между тем безмятежно пощипывал пыльную траву у ручья, наискось
пересекавшего парк, и не обращал внимания на раскачивающуюся при каждом
движении тяжелую цепь. Тело осла было покрыто бесчисленными шрамами. Это были
следы бестолковости Умника Амбо: несколько лет назад осел
запаршивел, и Амбо, не в силах видеть страдания своего любимца, окропил его
легковоспламеняющейся жидкостью и поджег, чтобы раз и навсегда покончить с
заразой. Охваченный огнем обезумевший осел выскочил из
ворот хозяйского двора и помчался по улицам, оглашая село отчаянным ревом.
Высыпавшие из домов сельчане поначалу оторопело смотрели на жуткий мечущийся
факел, а опомнившись, бросились на выручку, взяли осла в кольцо, накинули ему
на спину карпет и войлок и сумели-таки погасить огонь и спасти животное.
—
Доброе утро, дедушка Амбо, — поравнявшись со стариком, поздоровался Арег.
Осел перестал жевать и, подняв голову, посмотрел на Арега с
глубокой тоской. «Бедная скотина!» — подумал Арег.
—
Чего тебе, малец? — Амбо поднял голову, и его
крохотные глаза недружелюбно впились в Арега.
—
Я говорю: доброе утро.
—
Это ты ослу моему говоришь?
—
Нет, тебе. — Арег невольно улыбнулся.
—
Сукин сын! — внезапно взъярился Амбо и стал озираться в поисках камня. — Вот сейчас
расшибу тебе башку, будешь знать — и ты, и тот, кто
тебя прислал…
Арег бросился бежать.
—
Ну и дела! — горько посетовал Умник Амбо, качая головой. — Все против меня.
Даже такой шкет — и тот перечит…
Арег тем временем вышел на узкую улицу, ведущую
к речке. Когда, перепрыгивая с камня на камень, он перебрался на другой берег,
сверху на тропинку легла чья-то тень. Подняв голову, он заметил шестипалого
Патика, сторожа сельского кладбища. Это был худой, нездорового вида человек с
лысой шишковатой головой, вечно нахмуренными бровями и сморщенным лицом.
Длинная и тонкая шея Патика делала его похожим на хилого подростка, хотя
точного возраста его никто не знал. Патик охранял кладбище от нашествия
животных и в то же время пас на близлежащих пастбищах остающийся дома больной
скот сельчан. Но гораздо больше Патик был известен тем, что на левой руке у
него было шесть пальцев — факт, который он тщательно скрывал. Арег поднялся
наверх по крутому склону. Патик, стоявший к нему спиной, обеими руками опираясь
на дубину, обернулся на звук шагов, и, хотя постарался скорее упрятать левую
руку в карман, Арег успел разглядеть на ней шестой палец; его передернуло: это
был второй указательный палец — темный, без ногтя, он вырос косо и производил
впечатление чего-то отталкивающе неживого. В следующее мгновение палец исчез,
точно мираж, и Арег растерянно поздоровался нерешительно, почти шепотом:
—
Доброе утро, Патик! Патик, доброе утро…
Патик не ответил. Вытянув тощую шею, он глянул
на Арега то ли угрожающе, то ли раздраженно, и ни один мускул не дрогнул на его
мрачном лице.
—
Вашего скота здесь нет, — бросил он равнодушно.
—
Знаю. Я иду по другому делу.
—
Куда?
—
К кузнецу Грайру.
На физиономии Патика мелькнула насмешливая
гримаса; он, как послышалось Арегу, пренебрежительно хмыкнул и, отвернувшись,
обрушился на худую, без признаков курдюка овцу, которая, судя по всему, была
слепой и норовила протиснуться в узкое пространство между двумя могильными
плитами.
—
Назад, дохлятина, назад! — гаркнул Патик, взметнув над
головой дубину. Овца послушно попятилась и после короткого неуверенного
блуждания смогла присоединиться к отаре.
—
Нашел время! — оборотившись к Арегу и глядя ему в глаза, сказал он как бы между прочим. Арега поразил его пустой, точно подернутый
туманом бездонный взгляд.
—
Почему? — Арег отвел глаза и слегка повернул голову в сторону кладбища.
Патик не удостоил его ответом, и Арег уловил
какую-то тайную связь между уродливой кистью Патика и кладбищем; они, казалось,
подходили друг другу, и Патик был владельцем этого загробного мира. Арегу стало
грустно: ему вспомнился старший брат Мгер, умерший еще до его рождения и
похороненный рядом с дедушкой Ваэ. На миг ему показалось, что могила Мгера
куда-то пропала, исчезла вместе с надгробным камнем…
Охваченный беспокойством, он оставил Патика и,
спустившись вниз, оказался на старинном кладбище. Здесь его страхи рассеялись,
в душе установилась та умиротворяющая тишина, которая обволакивала надгробные
камни, окаймленные пышно пробившейся из-под земли растительностью. По бокам
могильные плиты заросли мхом, сквозь который виднелись полустершиеся письмена.
Из-под ближнего камня выскочила мышь, проворно вскарабкалась на соседнюю
могильную плиту и тут же исчезла, будто растворилась в воздухе. Впереди, в
самом центре покосившейся плиты, грелась на солнце пепельного цвета ящерица,
напоминавшая фрагмент украшавшего камень орнамента, символика которого давно
позабыта. В воздухе сновали мухи, жуки, кузнечики, стрекозы, комары, до
дерзости раскованные в своих движениях, они словно говорили: «Это наш дом».
Лавируя между могилами, Арег
наконец добрался до середины кладбища и остановился: вот надгробный камень деда
Ваэ, почти целиком утонувший в разросшихся травах и цветах, а рядом — маленькая
могилка Мгера. При жизни дед и внук не встретились, а здесь обитают бок о бок. Дед Ваэ после войны кое-как сумел добраться до
родного села и в ту же ночь умер от бесчисленных ран. Мгер родился на редкость
крупным, здоровым и сильным ребенком, но через четыре месяца умер — истощенный,
слабый и больной. Всякий раз, вспоминая о нем, Арег едва сдерживал слезы.
Что-то вроде чувства безмерной вины поднималось в груди — как если бы Мгер умер
вместо него. И сейчас, стоя над могильным холмиком, он испытывал такое чувство,
будто стоит у собственной могилы. Свинцовая тяжесть сдавила ему грудь. Он
огляделся: в глаза бросился неожиданно яркий золотистый цвет обступивших
кладбище полей озимой пшеницы, и тяжесть ушла, уступив место невесомой радости.
— Эй, Арег, ты вроде куда-то торопился?
— послышался за спиной ехидный голос Патика. — Верно
говорят: поручил дело ребенку — следи за ним в оба, — добавил он ворчливо.
Арег круто повернулся, увидел огромный утес,
над верхушкой которого клубился густой дым кузницы мастера Грайра, и подумал: «Она скорее всего уже проснулась».
Он взобрался на ближний холм и окинул взглядом
окрестность. За пределами села, на каменистой возвышенности правого берега
реки, особняком стоял дом кузнеца. Сердце учащенно забилось: там Астхик…
Арег тщательно отряхнул одежду, оправил воротник
и, глубоко вдохнув, начал спускаться. Что правда, то правда: одежда на нем не
новая, зато чисто выстирана, и выглядит он в целом неплохо. В каждом его
движении чувствуется незаурядная сила, а в красивых и выразительных глазах —
ум. Он достоин Астхик. С каждым шагом крепла его уверенность в себе. И дойдя до
дороги, что вела к дому мастера Грайра, он уже казался себе солидным и вполне
зрелым человеком.
Во дворе дома мелькала чья-то фигура, но
листва деревьев мешала разглядеть получше. От мысли,
что это может быть Астхик, Арег стушевался, вся его уверенность мигом
улетучилась. На дрожащих ногах подошел он к воротам и легонько толкнул калитку.
Калитка не поддалась.
—
Мастер Грайр! — робко позвал он.
—
Открыто, открыто, входи! — отозвался из глубины двора слегка удивленный женский
голос.
Арег снова толкнул калитку, и на сей раз она отворилась, мягко повернувшись на петлях, наверняка
хорошо сработанных мастером Грайром. Войдя в обрамленный кустами цветущих роз
красивый двор, Арег смущенно остановился. Мать Астхик Грануш, изящная
русоволосая женщина, подметала. Увидев Арега, она выпрямилась и озабоченно
взглянула на него. Арег заметил, что все вокруг окрашено в светлые тона: волосы
Грануш, ее платье, даже дом сложен из светло-розового туфа, двор посыпан рыжеватым
песком, того же цвета что и ограда, и лишь железные ворота не были выкрашены.
Что ж, по-видимому, так и должен выглядеть дом кузнеца.
—
Мой отец сказал маме… чтобы мама сказала мне… чтобы я
у мастера Грайра взял новую подкову для нашей Шохик… — стал сбивчиво объяснять
Арег, в растерянности забывший даже поздороваться.
Он смотрел на Грануш, но все его помыслы были
об Астхик; краем глаза он следил за домом: вдруг она выйдет на порог или хотя
бы выглянет в окно. В какой-то миг он даже хотел спросить о ней, но ему не
хватило смелости. Он попросил бы позвать свою одноклассницу, если б не был в
нее влюблен.
—
Грайр в кузнице, сынок, — слегка прищурившись, любезно ответила Грануш. Изящным
движением головы она отбросила со лба светлые пряди и снова взялась за метлу.
Сейчас она была поразительно похожа на Астхик,
и Арег вдруг позавидовал тому, что она день и ночь проводит рядом с ней.
— Сходи в кузницу, — подсказала Грануш.
Арег густо покраснел, повернулся было к
воротам, но остановился — ему послышался звук отворяемой двери. Он обернулся.
Дверь по-прежнему была закрыта.
—
Аст!.. — невольно сорвалось с языка.
Подняв голову, Грануш вопросительно глянула
него, и внезапно лицо ее жалобно сморщилось.
Арег поспешно вышел за ворота.
3
Кузница располагалась в довольно
просторной пещере у подножья утеса. Войдя, Арег замер: внутри царил
непроницаемый мрак. Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте. В воздухе
стоял горький, удушливый запах железа, дыма, окалины. Было так жарко, что Арег
начал задыхаться.
—
Чего тебе? — холодным металлом прозвучало откуда-то из непроглядной глубины, и
тут же послышалось глухое шипение.
Арег сделал несколько неуверенных шагов, и
вдруг его ослепило яркое пламя: это мастер Грайр открыл дверцу горна, взял
длинную кочергу и уверенными, властными движениями стал укрощать яростно
бушующий огонь. Тот рассвирепел еще пуще и взметнулся,
точно дракон, защищающий свое логово; его сверкающий хвост бешено извивался, из
пасти сыпались искры. Затаив дыхание следил Арег за битвой кузнеца и огнедышащего
дракона; его удивило хладнокровие, с которым вел сражение мастер Грайр. Словно
смирившись с поражением, огонь заметно приутих и начал принимать в свои
обжигающие объятья куски железа различной формы и размеров, которым предстояло
превратиться в грабли, лопату, молот, косу, серп, подкову.
—
Ты сын Арама, так ведь? — не отрываясь от работы, спросил мастер Грайр.
—
Ага. — Арег проглотил застрявший в горле ком.
Вблизи кузнец внушал ему страх. Невозможно
поверить, что этот смуглый, дородный человек с хмуро-сосредоточенным лицом и
огромными ручищами — отец нежной и хрупкой Астхик. Единственное, что выдает их
кровное родство, — тихое и отрешенное выражение красивых глаз, которое он так
любит у Астхик.
Собравшись с духом, Арег рассказал, что
случилось с их лошадью, и передал отцову просьбу.
—
Погоди, сейчас принесу размер ноги вашей Шохик.
Пройдя в глубь
кузницы, мастер Грайр вытащил из стоящего вплотную к стене шкафа толстую папку
и начал листать ее.
—
Это — мой справочник, — сказал он, не глядя на Арега, и чуть заметно улыбнулся.
— Здесь все размеры подков. Когда-то я сам и подковал вашу
Шохик в первый раз…
Он занялся подковой. Его не слишком
внимательный суровый взгляд говорил о том, что действует он почти
автоматически, мысли его заняты чем-то другим. Сделав небольшую передышку и
осторожно опустив тяжеленный молот на наковальню, он неожиданно спросил:
—
Ты — тот парень, что пишет стихи?
—
Да, — чуть слышно подтвердил Арег, пораженный тем, что его тайна уже известна
действительно всем.
—
Я тоже в твоем возрасте писал стихи, — признался мастер Грайр, — но тайком и
только мысленно, так что об этом никто так и не узнал. А сейчас моя бумага —
наковальня, мое перо — молот, а мое произведение — вот эта подкова… — Он криво
усмехнулся.
—
А почему ты перестал писать, дядя Грайр? — отважился спросить Арег.
—
Нельзя было, — поколебавшись, сказал кузнец. — Дым, огонь, железо — какие стихи
выдержат такое? Эх, — сокрушенно вздохнул он, снова поднимая молот, — вся моя
жизнь прошла в этой пещере, с кувалдой в руке, в этой же пещере я и умру с
кувалдой в руке…
Арег слушал мастера Грайра с глубоким
сочувствием, понимая, что слова «нельзя было» подразумевали, быть может,
сокровенную тайну, о которой не следует говорить. Он готов был засыпать мастера
вопросами, но тот уже возобновил работу, нанося решительные удары по
раскаленному добела железу. Арег смотрел, как летят из-под молота и гаснут в
дыму искры, и ему казалось, что это — ненаписанные слова, которые гибнут, не
успев стать стихотворением.
— После каникул передай мне через Астхик
свои стихи, я хочу их почитать,— вдруг остановившись, немного смущенно попросил
мастер Грайр. — Вы ведь с Астхик в одном классе учитесь?.. — Он поднял голову и
впервые взглянул на Арега.
Сердце Арега зашлось от счастья.
—
Ага… передам… обязательно… — смущенно выдавил Арег, с
трудом сдерживая ликование. Внезапно он вспомнил, что Астхик еще не получила
свой табель успеваемости.
—
Мастер Грайр, в последний день… Астхик на уроки не пришла… и
ее табель остался в школе… Я могу взять его и принести вам домой… — Арег
стыдливо зарделся.
—
Что за табель? — не понял мастер Грайр.
—
Успеваемости…
Арег запнулся на этом слове и рассердился на
себя.
Несколько секунд кузнец не сводил с Арега
непонимающий взгляд, словно смотрел из какого-то другого мира и никак не мог
сообразить, о чем идет речь, потом пришел в себя, и на лице его отразилась
такая глубокая печаль, что Арег испугался. Он не представлял, что этот схожий с
могучим утесом человек может оказаться настолько ранимым.
—
Нет… не надо…
Арег, не ожидавший
подобного ответа, в недоумении взглянул на мастера Грайра, но сразу же
потупился. Смутная тревога шевельнулась в груди, и ожил давешний страх.
—
Держи, — услышал он голос мастера Грайра, жесткий и безучастный.
Арег взял готовую подкову, еще теплую —
красиво изогнутый живой металл с дугообразно расположенными ямочками и
треугольными отверстиями. Арег порадовался за Шохик: их лошадь будет довольна…
4
Дорога, извивающаяся между медно-рыжими
утесами и ведущая к Акналичу, была пустынна и тиха. Все — и те, кто поднялись в
горы на летнее кочевье, и жнецы, и пастухи — уже прошли по этой дороге: тут и
там виднелись их свежие следы. Это означало, что день начался, хотя холодные
утренние тени еще наполняли низины, дующий с гор ветер всячески сопротивлялся
тому, чтобы жара, скопившаяся внизу, поднялась выше.
Арег остановился передохнуть. Оглянулся:
село уже скрылось из виду. Какая-то незнакомая птица с длинным крючковатым
клювом, серым оперением, узким и острым хвостом уселась на макушку заросшей
колючим кустарником скалы справа от дороги и с хищным презрением уставилась на
Арега выпученными красно-черными глазами. Когда он поравнялся с нею, птица
воинственно взъерошила перья на шее и дважды издала резкий, пронзительный крик
— грозное предупреждение. Арег заметил, как учащенно вздымается и опускается ее
плоская грудь и, отведя взгляд, зябко поежился от какого-то тревожного
предчувствия. Круто свернув с дороги, он ступил на тесную тропинку в надежде
укоротить путь.
Спускаясь по крутому склону, Арег неожиданно
набрел на узкий и глубокий лог, спрятавшийся за кустами мака и горечавки. Это
было абсолютно безжизненное пространство, мрачное и пустынное, тянувшееся
далеко и терявшееся неведомо где. Он опасливо заглянул вниз: склоны были
покрыты темным, плотным песком, похожим на золу. Арег немного прошел по краю в
поисках места, где можно перейти на другую сторону, не спускаясь вниз, но
убедился, что такого места нет и обойти лог не удастся. Тогда он осторожно
сделал шаг вниз и тут же в ужасе отшатнулся: бездна властно влекла его в самую
глубину своего угрюмого безмолвия. Он поспешно отступил, однако в то же
мгновение в нем подняло голову знакомое желание действовать наперекор себе. Он
снова подошел к краю и, уже не глядя по сторонам, упрямо стал спускаться,
скользя, спотыкаясь, теряя опору и падая на груды смерзшегося песка, до крови
обдирая кожу на руках и ногах. Все свое внимание он сосредоточил на подкове,
которую крепко сжимал в правой ладони.
Достигнув дна, он решил передохнуть, но тут в
ноздри ему ударил незнакомый странный запах. Он посмотрел по сторонам и
обомлел: на песчаном склоне, по которому он только что спустился, не осталось
никаких следов, лишь слабый звук, похожий на шелест песка, возникал и
обрывался, возникал и обрывался. Он прислушался и с удивлением обнаружил, что
звук исходит изнутри: это сердце глухо стучит в груди, и стук прерывисто
отдается в висках. Он уже шагнул к противоположному склону, чтобы начать
выбираться наверх, когда его внимание привлекло мягкое свечение. Заинтересовавшись,
он метнулся туда и остановился перед узкой и глубокой ямой, наполненной костями
животных; скелеты лошадей, собак, овец и коров лежали отдельно друг от друга и
испускали то самое едва уловимое свечение. Схоронясь в полумраке, они словно бы
дышали, и это было дыхание смерти.
Арег понял, что оказался на кладбище
животных, о котором много слышал, но не знал, где оно находится: ему всегда
казалось, что это место не имеет названия, а стало быть, и не существует.
Сердце щемило от острой жалости и сострадания к домашним животным, которые
покоились здесь.
«А знаешь, я был на кладбище животных»,
— сообщит он Астхик с тайной гордостью. «Что ты говоришь?! — ужаснется она, не
спуская с него красивых, округлившихся от удивления глаз. — Неужели тебе ничуть
не было страшно?» — «Нет ничего такого, от чего мне было бы страшно, — скажет
он вполне искренне. — Почему я должен пугаться кладбища?» — «Какой же ты
храбрый!» — с восхищением воскликнет Астхик. В ответ он лишь скромно улыбнется
и… и…
Представить продолжение Арегу не удавалось, он
не знал, что сказать или сделать потом. Занятый этими мыслями, он не заметил,
что уже наполовину преодолел подъем и с каждым шагом вокруг становится все
светлей и светлей. Но неожиданно поскользнувшись, ничком растянулся на песке и
заскользил вниз — снова на самое дно. Он сделал еще несколько таких же тщетных
попыток выбраться наверх. Кладбище словно мстило ему за чванливые
мысли; но страх навсегда остаться в этом мертвом безлюдии так подхлестнул его,
что он устремился вверх с отчаянной решительностью — и на сей раз сумел
выкарабкаться.
Наверху, у края обрыва, маячила чья-то фигура.
«Патик», — мелькнуло у него в голове, и на миг привиделся страшный шестой палец
кладбищенского сторожа. Он нерешительно поднял глаза и удивился, увидев вместо Патика старую Затик, худенькую и благообразную
бабушку Астхик: присев на камень и слегка наклонившись вперед, она смотрела на
барана, который щипал траву прямо перед нею; при этом они странным образом
оставались неподвижны. От смущения лоб Арега покрылся испариной. Несколько лет
назад, играя с друзьями в «лисью охоту», он ужасно рассердил бабушку Затик:
погнался за ее цыплятами, один из которых, спасаясь бегством, упал и сломал
лапку. Еще долго, засыпая, Арег видел перед собой несчастного цыпленка, чей
жалобный писк звучал у него в ушах вечной укоризной. После того случая он
всячески избегал показываться старушке на глаза и теперь не знал как быть.
Стараясь не шуметь, присел на песок и решил дождаться, когда Затик уйдет,
однако прошло довольно много времени, а старушка продолжала сидеть в той же
позе.
— Будь что будет! — прошептал он и,
сделав глубокий вдох, поднялся. Он ожидал, что Затик вот-вот гневно обрушится
на него, но внезапно солнечный луч высветил местность, и Арег опешил: то, что
он принял за бабушку Затик и ее барана, было всего лишь двумя валунами,
выраставшими из земли. Один из них и впрямь был похож на сидящего человека,
другой — на пасущееся животное.
— Прости меня, бабушка Затик. — Арег
положил ладонь на плечо «старушки» и виновато улыбнулся.
5
Солнце уже поднялось над гребнями гор. И
чем светлее становилось в мире, тем шире раздвигалось
пространство и тем отдаленнее казался Акналич.
Арег набрал полные легкие воздуха, сомкнул
веки, и в груди его смутным зачином еще не написанного стихотворения зазвучала
пришедшая издалека щемящая мелодия.
Впереди, на дне ложбины, маленькая
старушка никак не могла взвалить на спину внушительных размеров узел с зеленью.
Внучка, девчушка трех-четырех лет, старалась помочь бабушке, но не догадывалась
положить на землю букетик, который с величайшей осторожностью сжимала в другой
руке.
—
Иди сюда, мальчик! — позвала старушка слабым голосом, устало опустившись на
корточки рядом с узлом. — Иди помоги, больно тяжело
мне…
Арег сбежал вниз, и лишь приблизившись,
узнал старушку: это была Еран, прежде он видел ее всего однажды — на летних
пастбищах в Саре.
—
Э, сынок, сил совсем не осталось, ни на что уже не гожусь, — горько посетовала
Еран. — Когда-то летала по горам, как ветер, поле голыми руками жала, вязала
большущие снопы и вон оттуда, сверху, даже не охнув, домой несла…
—
Знаю, мне мама про тебя рассказывала, — нетерпеливо подтвердил Арег. — Ну,
давай, бабушка Еран, помогу тебе. Я тороплюсь, потому что наша Шохик… — Арег
взялся за узел и по горьковатому запаху понял, что это бутень7.
Еран подставила спину. Сунув подкову за пояс,
Арег не без труда поднял тяжелый узел обеими руками и взвалил его на горб Еран.
—
Дай бог тебе здоровья, сынок, — поблагодарила старушка.
Арег повернулся и побежал вверх по склону.
—
Сынок, сынок! — позвала Еран.
—
Чего? — обернулся Арег.
—
Маме привет передай!
—
Хорошо.
Подойдя к выходу из ущелья, Арег замедлил шаг.
—
А-лек, А-лек!.. — услышал он за спиной тонкий, ломающийся голосок. — А-лек!..
Арег оглянулся. Чуть в стороне высокие травы
неестественно громко зашуршали, и из них выскочила крохотная фигурка внучки
Еран. Запыхавшаяся девочка подбежала к Арегу и робко протянула ему свой
букетик. Арег смешался.
—
Нет-нет… — сказал он с улыбкой, — оставь себе…
Девочка слегка втянула голову в плечи,
устремив на Арега недоумевающий взгляд ясных, лучистых глаз. Ее нежное личико
сияло, светлые волосы были заплетены в две косички-бабочки, а легкое цветастое
платьице, отороченное кружевами, делало ее и впрямь похожей на бабочку.
— Как тебя зовут?
—
Согер, — склонив головку набок и не отрывая от Арега глаз, ответила она.
—
Шогер?
Девочка молча кивнула.
—
Дорогая Шогер, цветы дарят девочкам, — совсем по-взрослому стал он объяснять, —
а не наоборот.
Шогер непонимающе взглянула и обиженно
потупилась.
— Шогер! — донесся издали встревоженный
зов Еран. — Куда ты делась, проказница? Иди сюда скорее!..
—
Отправляйся, слышишь, бабушка беспокоится, — сказал Арег, не осмеливаясь
взглянуть девочке в лицо. Не ожидая ответа, повернулся и виновато двинулся
прочь. Но пройдя немного, оглянулся на ходу.
Шогер уже не было.
6
Где-то здесь, наверху, из-под земли бьет
родник; стекая по склону, он проходит через кустарники и теряется в просяном
поле. Арег услышал журчание воды и лишь теперь почувствовал нахлынувшую жару.
Удивительно, что в их горах для каждой возвышенности и низины, каждого куста и
поля утро начинается по-разному: на этом склоне — жаркое лето, на
противоположном — почти холодная весна, немного в стороне шиповник на самом краю
скалы самозабвенно пьет поднимающееся от камней нежное тепло, а в тенистых
лощинах молча грустит схоронившийся снег. Кажется, все
здесь имеет свое отдельное время. В их горах — великое множество миров и
времен, и все они сосуществуют в одно и то же мгновение. А сколько таких
мгновений в одном дне, в одном году, сколько таких лет в одной жизни и сколько
жизней в мире!.. Арега охватило отчаяние: сумеет ли он когда-нибудь выразить
это на бумаге?
Внезапно, подобно черному савану, гигантская
тень накрыла склон горы, и ветер резко усилился, наполнив все гудением и воем.
Он взглянул вверх: мрачная мохнатая туча угрожающе нависла прямо над головой. В
следующий миг молния огненным мечом надвое рассекла небо. Потом сразу стало
темно, и на землю обрушились тугие плети ливня. Спотыкаясь, падая и вновь
вставая под яростными потоками воды, он упрямо поднимался все выше, испытывая
доселе неизведанную радость: он один против неистовой стихии!
А вот и утесы на гребне горы; точно
хмурые стражи, застыли они, глядя на непогоду. Они тоже не боятся грозы, не
пытаются найти укрытие. Хватаясь за выступы камней, осторожно подыскивая для
ног надежную опору, Арег выбрался наконец из
нагромождения скал и остановился, завороженный: дождь прекратился так же
внезапно, как начался, и в небе беззвучно взорвалось летнее солнце. Из-за
горизонта, с четырех сторон земли, взошел другой мир, коронованный сияющей
радугой.
Арег взбежал на валун, похожий на громадного
быка, встал между его рогами и подставил лицо ветру и солнцу. Потом повернулся
в сторону озера Акналич. То, что открылось его взгляду, было прекраснее, чем
сон. Три остроконечные песчаные горы — красная, синяя и янтарно-золотая, —
образовав круг, держали в своих горячих ладонях большое плато, плещущее
изумрудом травы, а в самом центре плато переливался солнечными бликами Акналич.
Озеро было похоже отсюда на зрачок громадной рыбы, устремившей немигающий
взгляд в небо.
—
Арег! — донеслось издалека.
На противоположном берегу озера смутно
виднелись какие-то фигуры, то и дело терявшиеся в серебряных бликах воды. Арег
узнал голос отца.
—
Иду! — радостно отозвался он и помчался вниз.
Врезаясь в глубокие волны травы, прорываясь
сквозь пестрые созвездия кроваво-красных маков, небесно-голубых колокольчиков и
золотистых иммортелей, он летел к озеру, удивляясь: насколько сокращалось
расстояние между ним и отцом, настолько же увеличивалось в размерах озеро.
—
Не беги так, сынок, — сквозь мерный плеск воды услышал он взволнованный
отцовский голос, — а то упадешь…
Арег замедлил бег и улыбнулся, задыхаясь и
победоносно подняв над головой подкову.
—
Я принес…
Человек семь-восемь стояли на берегу озера и
смотрели в его сторону. Он не мог разглядеть их лиц — пот заливал глаза, —
однако все они были ему знакомы. Рукавом утерев лицо,
он вприпрыжку одолел оставшееся расстояние, обнял отца и прижался к нему,
словно не видел тысячу лет.
—
Прибыл поэт нашего Арама, — засмеялся кто-то из
собравшихся.
Арег заглянул в глаза отцу и понял, что он
чем-то озабочен.
—
А где Шохик?
Отец коротким движением погладил сына по
голове и, взяв подкову, молча кивнул в сторону красной
песчаной горы, где в высокой траве стоял конь Ванатура. Только тут Арег понял,
что встретивший его шуткой человек — полевой сторож. Смущенно улыбнувшись ему,
он оставил отца и побежал туда, где стоял Кайцак. Рядом с ним лежала на земле
их лошадь.
Опустив голову, конь обнюхивал Шохик, потом с
тихим ржанием стал нежно облизывать пятно на лбу кобылы. Заметив приближение
человека, угрожающе фыркнул, сделал несколько быстрых шагов навстречу, вздернул
голову и выжидающе уставился на Арега. Обойдя коня, тот присел рядом с Шохик и
обнял ее за шею.
—
Что с тобой, моя красавица? — взволнованно прошептал он, рассматривая
перевязанную ниже колена ногу лошади: лишенное подковы копыто кровоточило. Кобыла
склонила голову, равнодушно взглянула на Арега своими печальными глазами и
снова замерла, лишь по рыжеватой шерстке спины пробежала едва уловимая дрожь.
Всего за одну ночь Шохик словно уменьшилась в размерах и выглядела жалко и
потерянно, все ее тело покрывали черные царапины — следы падения. Арег
представил, как в темноте нога их лошади застряла между двумя камнями, и она
всей тяжестью рухнула на острые осколки. Его глаза наполнились слезами.
Услышав за спиной жаркое дыхание, Арег
обернулся. Конь Ванатура молча стоял над ним, и его
горящий взгляд говорил: «Я люблю Шохик». Арег улыбнулся сквозь слезы и
потянулся к нему рукой, но конь неожиданно отпрянул, и его могучие легкие
исторгли оглушительно-грозное ржание.
7
Понурив голову, вернулся Арег к отцу.
Его не покидало гнетущее чувство вины за то, что произошло с Шохик.
—
Иди к нам, дорогой поэт, не робей, — услышал он густой бас Ванатура. — Напиши о
Шохик хорошее стихотворение и увидишь: она сразу поправится, — рассмеялся
полевой сторож и стал рассказывать собравшимся о своей встрече с Арегом в
Ущелье фиалок.
Неожиданно над янтарно-золотой горой
взметнулся столб пыли, и словно из-под земли, постепенно усиливаясь, донеслось
глухое громыхание.
—
Прибыли! — возгласил конюх Аспо, жилистый мужчина с вытянутым лицом и большими
черными глазами навыкате.
Вскоре в пространстве между двумя горами
возникло море конских голов, и долина огласилась цокотом бесчисленных копыт.
Это сельский табун возвращался в Акналич на водопой после утренней пастьбы.
Первым ворвался в долину скакун пасечника Наапета, прозванный Стрелой за свою
продолговатую морду, быстрые ноги и слегка выпяченную
грудь, хотя сам Наапет называл его Андри. В селе он был самым любимым конем
после Ванатурова Кайцака, и никто, кроме хозяина, не мог его оседлать. К тому
же он славился своим бесстрашием: однажды молниеносным ударом копыта убил
матерого волка и тем спас табун. За Андри показались еще три лошади — рыжая,
гнедая и вороная, они мчались голова к голове, за ними следовали остальные —
статные скакуны, неутомимые кобылы, шалые жеребцы, и все нетерпеливо ржали. А
самым последним, слегка отставшим от табуна, был родившийся весной жеребенок,
издалека больше похожий на теленка. Люди, позабыв обо всем, смотрели на эту
лавину, и казалось, что на зеленом поле гремит, низвергаясь с неба,
ослепительная гроза.
— Не кони — огонь!..
Ванатуров Кайцак, увидев табун,
несколько раз нервно обежал Шохик и стал рыть землю передним копытом, а потом
красиво встал на дыбы и заржал. Табун круто изменил направление и устремился к
нему. Достигнув лежащей на земле Шохик, кони сгрудились вокруг, стали ее
обнюхивать, бить копытами и тревожно фырчать.
— Арег-джан, — не скрывая беспокойства,
сказал Аспо своим сиплым голосом, — возьми этот кнут и поверни коней в сторону
озера.
Арег взял пропахший лошадиным
потом тяжелый длинный кнут и побежал выполнять поручение. Страх
шевелился у него в груди: невозможно предугадать, как поведет себя табун. Но и
чувства радости он не мог сдержать: ему впервые доверили настоящий конюший
кнут. Табун, однако, неожиданно успокоился еще до того, как до него дошел Арег.
Тишину нарушало лишь радостное повизгивание кувыркавшегося в траве жеребенка.
Арег обеими руками ухватил толстую рукоятку кнута, поднял его над головой,
неумело раскрутил и с силой щелкнул им. Кони, глубоко вздохнув и свесив головы,
развернулись и направились к озеру.
Арег нерешительно обернулся: Шохик, лежа
среди травы и цветов, дремала, и ветерок ласково шевелил ей гриву. Кайцак стоял
рядом, охраняя покой подруги. Оживленно мотая головой и хвостом, он отгонял
назойливую мошкару. Ощущение бесконечной печали и счастья охватило Арега.
Солнце пощипывало. Тень янтарно-золотой горы
касалась нежно-искрящегося тела озера, которое отдыхало, подставив себя
солнечным лучам. Вода медленно смывала следы копыт. Утолившие жажду лошади уходили той же дорогой вслед за конем Наапета;
тот, далеко опередив всех, достиг уже черты горизонта и в желтом свете,
отбрасываемом песчаной горой, казался золотой скульптурой.
Внезапно Арега сковала такая усталость,
что он присел на ближайший камень, опустил голову на грудь и моментально
провалился в сон.
И
вот уже он медленно погружается на дно Акналича, где в колеблющихся бликах
стоит Шохик. Тело лошади покрыто сверкающей золотой чешуей, а грива лучится,
как солнце. Обрадованный, он подходит к Шохик и протягивает руки, чтобы обнять
ее, — и вдруг с удивлением обнаруживает, что это вовсе не Шохик, а Астхик,
которая уклоняется от объятий и, мягко ступая, уходит в глубину, туда, где в
донном иле виднеется что-то вроде гигантской подковы. Оказывается, это ворота в
темную пещеру, они внезапно распахиваются, и изнутри вырывается наружу
сдавленное ржание Шохик…
Глава
третья
Вардавар
1-2-3
Большой утес, у подножья которого, вдоль
берега озера разбросаны домики Сара, похож на человека, разглядывающего свое
отражение в гладкой поверхности воды. Только видя перед собой Большой утес,
вслушиваясь в его суровое молчание, ощущая его замкнутое горами одиночество,
Арег полностью осознавал, что находится в Саре.
Астхик не появлялась. Их дом на
противоположном берегу озера хорошо просматривался с этой стороны, и Арег
постоянно наблюдал одну и ту же картину: дверь дома кузнеца Грайра заперта,
замок успел заржаветь, и во дворе, заросшем бурьяном, нет никаких признаков
жизни.
—
Ма, — как бы между прочим спросил он у матери, — а
что, в этом году семья кузнеца Грайра не приедет в Сар?
—
Откуда мне знать? — удивилась мать, вязавшая хлеб в снопы. — Может, приедет,
может, нет. Говорят, Затик болеет тяжело.
Арег задумался: он жалел, что прошлым летом,
когда Астхик была в Саре и встречалась ему на каждом шагу, он еще не знал, что
любит ее. Он глубоко вздохнул.
—
Чего это ты вздыхаешь? — полюбопытствовала мать.
—
Да так, — ответил он небрежно. — Ты выпусти ягнят, я сейчас приду.
С
этого дня у Арега стало привычкой еще до рассвета подниматься на вершину
Большого утеса и устремлять взгляд на пустынные дороги, которые змеились по
ребрам гор. Ему нравилось впитывать холодное безмолвие зари, гасившее трепет
ожидания, волнение сжимало ему грудь, и он бегом спускался вниз, к дому, к
ждущим его ягнятам.
Пригнав ягнят на пастбище, Арег усаживался на
склоне ущелья, раскрывал книгу, но начинал думать об Астхик, и мысли его, как
ветер, разлетались во все стороны. На склоне дня, когда лицо ему поглаживала
предвечерняя прохлада, он с удивлением замечал, что, думая обо всех мыслимых и
немыслимых вещах, он по сути думает об Астхик. Он брал
в руки хворостинку и гнал ягнят домой.
Охвачены
закатом облака —
Печальным
панихидным ритуалом:
Погасит
ночь — она уже близка –
Последний
луч холодным покрывалом…
Вернувшись домой, Арег
запирал ягнят в загоне и, взяв ведро, по каменистой извилистой тропинке шел к
Большому утесу, в глубине которого, в небольшой пещере, из щели между двумя
валунами пробивался родник.
После удушливого полуденного оцепенения Сар
начинал жить и дышать: тени окрестных вершин и утесов, удлиняясь, подбирались к
озеру и, как призраки, плавно скользили по воде; на далеком горизонте
появлялась первая звезда; иногда из глубины какого-то ущелья доносился
тоскливый вой одинокого волка. В лучах заката скалы, дома, люди, озеро, тени,
сливаясь воедино, превращались в мираж. Арегу казалось, что и он такой же
мираж, как ежесекундно меняющая оттенки вода озера, и что незыблем лишь Большой
утес, залитый сверкающими закатными заревом.
Входя в узкий и длинный каменный коридор,
ведущий к источнику, Арег каждый раз поражался исходящему от гладких валунов
первобытному холоду. Его охватывал таинственный трепет. Даже изредка мелькавшие
в воздухе мухи и заблудившиеся в щелях скал длинноногие сверчки, даже
выглядывающие из густой зелени мха ящерки и большеголовые пауки, покачивавшиеся
на своей паутине в ожидании добычи, — даже они были здесь необычны и
неприкосновенны.
Подойдя к роднику, он видел в полумраке ниши
уголок девичьего платья и забывал обо всем на свете: неужели это Астхик пришла
за водой? Поставив ведро в конец очереди, он молча
облокачивался на камень и разглядывал пришедших за водой девочек. То взгляд
одной из них, то прическа другой, то жест или улыбка третьей напоминали ему
Астхик.
На обратном пути Арег уже ощущал на лице
спокойное дыхание ночи: Сар неуклонно погружался в сумрак. Все вокруг
становилось расплывчатым и смутным, и ему казалось, что он невероятно долго был
заточен в недрах Большого утеса. Впотьмах, по памяти находя тропинку, он
благополучно доставлял воду домой и, когда через открытую дверь видел в глубине
комнаты скромный свет лампы и слышал шорох платья занимавшейся своим нехитрым
хозяйством матери, в груди у него вдруг поднималась горячая волна беспричинной
радости.
—
Арег! — слышался издалека призывный клич собравшихся поиграть ребят.
—
Иду! — отвечал он и, пристроив в уголке полное ведро, мчался на зов.
—
Куда ты, Арег? — настигал его беспокойный голос матери. — Ты же еще не поел!..
—
Потом, потом! — не оборачиваясь, отмахивался он и, перейдя небольшую речушку,
бежал к друзьям.
Он с головой окунался в омут ночи, чувствуя
необычайный прилив энергии, буйную, неукротимую стихию, способную на
преодоление самых немыслимых препятствий: он, Арег — сильный, пылкий,
неистовый, никто и ничто не может ему противостоять. Кидаясь в самую гущу игры,
он больше ни о чем не думал, но в глубине его сознания, как неприметный лучик,
постоянно присутствовала Астхик.
Усталые, вспотевшие, они заканчивали игру,
гурьбой, толкаясь и крича, поднимались на вершину ближней горы, именуемой Бычий
рог, и оказывались вровень с небом. Запрокинув головы и загадав самые заветные
желания, они ждали звездопада. Не отрывая от неба глаз, Арег думал: если его звезда
упадет, Астхик обязательно приедет в Сар, но падали «чужие» звезды, а его
звезда холодно и неприступно продолжала сиять в ночной вышине.
Его возвращали к действительности
возбужденные голоса ребят; сидя в небе, точно маленькие боги, они громко спорили
о том, чья лошадь бегает быстрее: Кайцак Вантура или Стрела Наапета, чья собака
сильнее: Кчо Миграна или Брдо Ована, кто первый приехал в Сар: бабушка Нанэ или
матушка Цовинар. Спор продолжался до той минуты, пока кто-нибудь из девочек не
затягивал песню, которую с готовностью подхватывали остальные девочки, а
мальчики вскакивали с мест и вразнобой начинали безголосо выкрикивать каждый
свою песню, намеренно заглушая плавное, задушевное пение девочек. А Арег не
сводил глаз со своей звезды, не теряя надежды, что сейчас она устремится вниз,
надвое разделив ночной небосвод огненной полосой…
—
Арег! — доносился до него далекий голос матери. — Скорее иди домой, сынок, не
то простынешь…
—
Иду, иду, — поднимаясь, недовольно бурчал Арег, с горечью сознавая, что все
кончено.
Ребята неохотно спускались с вершины и
расходились по домам. Входя в дом, Арег почти всегда становился свидетелем
одной и той же картины: в бледном свете лампы мама в белой ночной сорочке
устало сидела на расстеленной постели и расчесывала длинные волосы, которые
днем не были видны под цветастой косынкой. Каждый раз для Арега было
неожиданностью видеть мать такой, как в этот миг: с прозрачно-бесплотными,
таинственными чертами лица, бесконечно привлекательную; блики от лампы играли
на ее открытом высоком лбу, обрамленном нежными локонами.
—
Пришел, сынок? — говорила мать, с какой-то особо теплой улыбкой разглядывая
серьезное и задумчивое лицо сына.
Уплетая за обе щеки приготовленный ею
вкусный ужин, Арег страстно хотел одного — чтобы Астхик была похожа на его
маму. Мысленно он сравнивал их лица до тех пор, пока они не сливались в одно.
Потом он залезал в постель и, повернувшись к
стене, чувствовал, как мама склоняется над ним и укутывает его одеялом. В эту
минуту он явственно ощущал тот особый мамин аромат, который ему так хорошо
знаком; однажды, нечаянно столкнувшись с Астхик во время игры, он с удивлением
обнаружил, что она пахнет точно так же. Наступало сладкое забвение, и когда
мама задувала лампу, он словно бы просыпался во сне и над его изголовьем тенью
склонялся невидимый Арег. Под веками растекалось бескрайнее молочное море, из
глубин которого в лучах невероятно яркого света всплывала и приникала к нему
Астхик, и Арег удивлялся тому, что до сих пор не замечал очевидной
вещи: они с Астхик — одно, они едины. Он вздрагивал и просыпался.
Уставившись в темноту, долго слушал, как снаружи, на вершинах гор и на дне
глубоких пропастей, буйствует ветер: словно гигантская черная птица зловеще
кричит между землей и небом, и пыль, поднимающаяся от ударов ее крыльев,
проникает сквозь стены и ложится на все. Арег вдыхал горький запах этой пыли и,
объятый страхом, ощущал, как в безлюдье ночи, капля за каплей, возникает мир…
4-5
На заре, слыша сквозь сон голос
окликавшей его матери, Арег медленно высвобождался из сумятицы сновидений, и
его занемевшее тело наполнялось горячей кровью, как бы заново рождаясь, подобно
солнцу над Большим утесом. Не без сожаления отрываясь от постели, он удивлялся,
обнаружив себя в том же самом, неизменном мире. Его охватывало ощущение
незримого, бесконечно повторяющегося круговращения, и все вокруг становилось
дорогим и близким сердцу: дом, вещи, проникший в дом сверху, через ердык,
солнечный луч, привычный жест матери, которым она, перед тем как приступить к
работе, ощупывает косынку на лбу — ровно ли завязана. Все это напоминало Арегу
о приближении Вардавара.
Вардавар был любимым праздником Арега.
Собственно, он и Сар любил именно за этот день. Ему страшно нравилось
наблюдать, как Сар готовится к Вардавару: накануне на ранней заре зажигались
тоныры, густой дым из ердыков клубился над крышами; бабушки в огромных медных
котлах варили праздничные блюда, которые наполняли воздух сводящим с ума
ароматом, пекли хрустящий поджаристый лаваш, матери наводили порядок в доме и
во дворе, а малыши, еще не умывшись, шлепали босиком, весело путаясь в
свисавших с веревок свежевыстиранных простынях и одеждах.
В
полдень все неожиданно менялось: солнце одним махом опрокидывало на землю свои
кипящие чаны, и мир словно замирал, парализованный зноем: озеро переставало
дышать, тени стремились забиться в самые труднодоступные щели, горы, сдвинув
плечи, прикрывали обожженные лбы потрепанными шапками облаков. Воцарялась
какая-то палящая одичалость. «Год умирает, чтобы снова родиться завтра, вместе с
праздником Вардавара», — говорила мама, с нескрываемой радостью глядя на сына.
Арег знал, что после этих слов она непременно добавит: «Арег, ты родился в
Вардавар, но какого числа это было, признаться, не помню». Арег не очень-то
хорошо представлял, что означает «день рожденья», поскольку в глубине души
тайно веровал, что не было времени, когда его, Арега, не было, и впредь не
будет. Но то, что в день Вардавара год рождается заново, было для него до
удивления просто и естественно.
В
тот миг, когда, казалось, все умирает от удушливой жары и время, сгорев,
превращается в пепел, с макушки Большого утеса раздавались глухие звуки песни и
радостные возгласы. Разодрав раскаленную оболочку полуденного безмолвия, спустившиеся с неба голоса волнами заливали
окрестность. Немного погодя, словно росток, пробившийся из недр Большого утеса,
появлялась голова маленького бычка со звездочкой на лбу, беленькая шейка и
молодые рога его были украшены золотыми венками бессмертника. А за ним
следовала длинная процессия одетых в разноцветные наряды детей, которая со
звонкими песнями спускалась к первым домам.
Вардавар,
Вардавар!..
Сжигает
солнце всё вокруг.
Одно
яичко дайте в дар —
И
с неба ливень хлынет вдруг.
Издали заслышав ликующие вопли малышей,
улыбающиеся бабушки из темных уголков, где в мешочках с мукой хранились яйца,
доставали одно яичко и, зачерпнув воду большой кружкой, выходили им навстречу.
Что-то про себя бормоча, они выливали воду на голову бычку, а яичко опускали в
сплетенную из камыша корзинку, которую торжественно прижимал к груди один из
малышей. Когда очередь доходила до их дома, мать Арега уже стояла наготове — с
яичком в одной руке и кружкой воды в другой, а сам он бежал навстречу детям и
присоединялся к ним. Было так весело вместе с ними просить яичко у собственной
матери! Переходя от дома к дому, Арег непроизвольно начинал отставать от
процессии: неловко без конца просить подношения, но и отойти в сторонку не
хватало духу: ему казалось, что, нарушив порядок, он обидит Вардавар и тот
больше никогда не придет.
Обойдя Сар из конца в конец, дети гурьбой
скатывались в Лощину бессмертников и, отпустив мокрого от рогов до копыт бычка,
валились на траву и выпивали собранные сырые яйца — все до одного. Осторожно
сломав скорлупу и чуточку расширив отверстие, Арег втягивал в себя студенистую
массу, и его слегка передергивало от соприкосновения с чем-то бесформенным,
зыбким, еще не сформировавшимся, еще не существующим. Он
оглядывался по сторонам и с удивлением замечал, что мир тоже представляет собой
нечто вроде яйца — с густым желтком обожженной солнцем земли и белком неба, и
он, сидя внутри этого гигантского яйца, глотает такое же яйцо; а все, что
остается в итоге, — вот эта распластанная на склоне Лощины бессмертников,
тающая под напором зноя бесплотная тень, именуемая Арегом.
Он медленно закрывал глаза и погружался в
глухое полузабытье до тех пор, пока внезапно проснувшийся ветер не приносил со
дна лощины острый аромат бессмертников и в уши не врывался дикий ор ребятни.
—
Дождь!.. Дождь!.. — вопили дети, прыгая от неописуемой
радости. — Бычок принес нам дождь!..
Тут и там начинало накрапывать. Арег искал
взглядом, но не находил в затянутом белым маревом небе ничего похожего на
облако: откуда же он взялся, этот дождь? Как может принести его этот ничем не
примечательный бычок, лениво пощипывающий траву? И лишь по дороге домой, когда
неведомо откуда появившиеся на небе тучи, корчась под тяжестью
скопившейся в них влаги, начинали угрожающе громыхать, когда далекие горизонты
вспыхивали ослепительными молниями и на землю низвергался потоп, Арег улавливал
в этом кипучем, бешеном ливне новое начало и лишь тогда осознавал, что наступил
Вардавар. В груди у него поднималась невозможная, всепоглощающая любовь и
неизбывная тоска по чему-то безвестному; он был так
взволнован, что открыто, не таясь, плакал. Может быть, и небо, как и он, плачет
от той же невозможной любви?
После дождя Сар преображался до
неузнаваемости: насыщенный озоном воздух искрился, свет, ослепительно белый,
пенился вокруг; съежившиеся в темных углах длинные бледные косички ручейков
разливались и весело хохотали, когда их проказливо цепляли встречные кусты;
речушки по-юношески бойко перепрыгивали через скользкие валуны; угрюмо-гордые
старозаветные ветры исполинскими шагами проносились над горными вершинами, а раскрывающиеся
в трещинах камней цветы улыбались светло и радостно, опьяненные собственным
ароматом. От обилия света сердце Арега ширилось в груди, он чувствовал, что
именно в этот миг начинается настоящий праздник.
Глава
четвертая
Гора солнца
1
— Посмотрим, какой подарок сделает тебе
завтра отец, — сказала мама, задув лампу.
Фитиль еще несколько мгновений продолжал
тлеть, пока мерцающий огонек не поглотила тьма. Неожиданно сердце Арега сжалось
от безотчетной тревоги. Он упрекнул себя в том, что в сутолоке дня позабыл об
Астхик, которая в Сар так и не приехала.
Он вспомнил, как в прошлый Вардавар Астхик окатила его полным ведром воды, а он
в ответ не посмел даже брызнуть на нее. Астхик с венком из бессмертников на
голове от души смеялась вместе с подружками. И это бесхитростное веселье было
таким светлым и заразительным, что и сам Арег громко расхохотался. Получается,
что он всегда любил Астхик, только не догадывался об этом? Странно, что между
ним и ею непреодолимой преградой стоит любовь и мешает им быть вместе. У Арега
перехватило дыхание: он впервые допустил мысль, что Астхик тоже любит его,
только не показывает этого, и вполне возможно, что сейчас, в эту минуту, она
думает о нем…
Арег незаметно уснул.
Ему приснилось: он стоит на вершине Бычьего рога
и напряженно следит за большой и яркой звездой. С замиранием сердца ждет: если
она сорвется вниз, Астхик придет на свидание. Наконец звезда начинает
подрагивать, но вместо того чтобы упасть, по красивой дуге устремляется вверх и
вскоре исчезает из поля зрения. Сбитый с толку, он пробует отыскать ее, но с
удивлением замечает, что земля и небо покрыты
непроницаемым туманом. Это его пугает: Астхик может заблудиться! Он хочет
что-то придумать, чтобы спасти ее. Беспокойно озирается и немного в стороне
видит старую потрепанную тетрадь, в которой записаны его стихотворения. Он рвет
тетрадь, делит ее на четыре равные части и кладет их друг на друга, чтобы
зажечь костер. Подносит к ним огонь, но бумага не вспыхивает, а лишь тлеет и
дымится. Он дует изо всех сил, хочет разжечь пламя — тщетно. Тогда он тянется к
стоящему рядом ведру с чистейшей родниковой водой и опрокидывает его на костер.
И вдруг — о чудо! — костер ярко вспыхивает, и языки пламени достигают неба. От
радости он прыгает вокруг огня и вдруг чувствует, как в затылок ударяет мощная
струя воды, и слышит шаловливый смех. Оборачивается и ошеломленно замирает:
перед ним стоит озаренная золотыми лучами Астхик.
Содрогаясь всем своим худеньким, хрупким телом, она хохочет не переставая. Ему
тоже становится смешно, но Астхик выливает на него второе ведро. Он пытается
заслониться руками, но застывает, пораженный: оказывается, на нем нет ни
единого мокрого пятнышка! «Теперь твой черед», — весело говорит Астхик. Склонив
головку к белоснежному плечу, она кокетливо улыбается и напряженно ждет. Он
поднимает ведро, но видит, что в нем не вода, а грязная жижа. «Ну же, не
мешкай! — подзадоривает его Астхик. — Мне некогда, бабушка Затик меня, наверное,
заждалась». — «Да ведь в ведре какая-то черная вода, — оправдывается он
растерянно, — как могу я вылить это на тебя?» — «Значит, ты меня не любишь!» —
сверкает глазами Астхик и, обиженно отвернувшись, хочет уйти. «Нет, не уходи! —
умоляет он. — Я сейчас…» Нехотя подняв ведро и вылив на Астхик грязную воду, он
в ужасе окаменевает: Астхик исчезла, а там, где она только что стояла, видна
лишь небольшая яма, полная зловонных помоев. Кто-то, подойдя сзади,
сочувственно кладет ладонь ему на плечо. Круто обернувшись, он видит худого
длинноволосого мужчину со смуглым лицом, который широко улыбается ему, обнажая
блестящие белоснежные зубы. «Не горюй, Арег, — утешает он тонким, девчачьим
голосом Звездочёта. — Все это пустая игра». — «Это ты, Мик?» — удивляется он.
Не ответив, человек медленными шагами удаляется в сторону какого-то темного
коридора. «Подожди!» — кричит Арег и уже собирается броситься вдогонку, но в
это время свод пещеры с грохотом рушится, огромные камни и комья земли,
громоздясь друг на друга, преграждают ему путь…
2
— Почему ты так вскрикнул, Арег-джан? —
услышал он над собой тихий голос матери. — У тебя ничего не болит?
Он не откликнулся, потому что не сразу
сумел определить, спит он или бодрствует. И почему-то его вдруг покоробила ее
ласковая заботливость — словно она хочет отвлечь его внимание от чего-то гораздо более важного.
—
Спи, сынок, спи, утро вечера мудренее.
Мама бережно поправила одеяло, потом
наклонилась и поцеловала его в щеку. От неожиданности Арег вздрогнул, повернул
голову в ее сторону, но увидел лишь удаляющуюся белую тень. И тут же его
пронзило чувство глубокого разочарования: все они, все без исключения — ходячая
груда костей, нелепые скелеты, разбросанные подобно тем, что лежат на кладбище
животных в мертвой тишине…
—
Арег-джан, — спустя какое-то время снова донесся до него голос матери. — Что с тобой,
почему ты не спишь? — опершись на подушку, спросила она с тревогой. — Завтра
ведь Вардавар, приедет твой отец, хорошие подарки тебе привезет. Поспи, завтра
тебе надо быть бодрым. — Мать нерешительно умолкла, как будто чего-то ожидая, потом снова положила голову на подушку.
Арег промолчал. Натянул на себя одеяло и
отвернулся к стене. Мать… отец… Вардавар… все это пустое…
Снаружи послышался звук, похожий на конское
ржание. Арег насторожился. Немного погодя ржание повторилось, на сей раз
гораздо ближе. Потом в тишине раздался тихий цокот копыт. Отец?..
— Анаит! — прозвучал в ночи густой и
веселый голос.
— Кто это? — Мать вскочила, торопливо
оделась и бросилась отпирать дверь.
Арег сел в постели. В приоткрытую дверь
скользнул лунный луч. Арег хотел последовать за матерью, но вспомнил, что не одет, и отступил в глубь комнаты.
—
В чем дело, не случилось ли чего? — Мать, на ходу поправляя одежду, выскочила
за порог.
По уважительным ноткам, прозвучавшим в ее
голосе, Арег предположил, что это Ванатур. Слегка пригнувшись, он выглянул
из-под ее руки.
Во дворе, в ярком лунном свете, верхом на
Кайцаке, действительно стоял Ванатур. Он был так внушителен, что казался
сказочным видением.
—
Ничего не случилось, — успокоил Ванатур. — Я еду на Капутан. Хочу взять с собой
Арега, пусть увидит Гору Солнца. Он ведь не видел ее?
—
Нет, — неуверенно подтвердила мать.
Арег не поверил своим ушам. Позабыв обо всем
на свете, он бросился к постели и стал спешно одеваться.
—
Да, — настаивал Ванатур. — Разбуди поэта, я решил взять его с собой.
—
Да ведь ночь на дворе… — робко запротестовала мама.
—
Вставай, поэт! — отметая ее тревоги, крикнул Ванатур и рассмеялся. — Вставай, я
повезу тебя на Капутан. Какой же ты поэт, если до сих пор не видел Гору Солнца?
— весело упрекнул он Арега.
—
Дай хотя бы еды приготовить на дорогу…
—
Не надо, Анаит-джан, у меня все есть. — Рукояткой кнута он ткнул в сторону
висевшего на боку коня пухлого хурджина. — Пошли, пошли, нам надо вовремя
добраться. Эй, Арег!..
—
Иду, иду! — стремглав выбегая во двор, откликнулся он.
—
Осторожно, не упади! — забеспокоилась мать.
Когда Арег оказался рядом с Ванатуром, Кайцак
переступил с ноги на ногу и резко вскинул голову, как бы приветствуя.
Свесившись с седла, Ванатур протянул руку. Арег ухватился за нее, сунул ногу в
стремя и, приподнявшись, впервые вблизи увидел глаза полевого сторожа: в их
глубине сверкали озорные огоньки, распространявшие вокруг теплоту и
добросердечие.
—
Присмотри за ребенком! — не удержалась мать от последнего напутствия. — Чтобы
не заснул и не упал с лошади.
—
Не волнуйся, Анаит, Арег и мой ребенок тоже, не только ваш, — многозначительно
произнес Ванатур, натягивая повод.
Удобно устроившись на крупе Кайцака, Арег
помахал рукой матери, в лунном свете застывшей на пороге. Внезапно, точно
очнувшись, она скрылась в доме, вынесла оттуда медную чашу с водой и выплеснула
вслед коню8 .
3
Арег всегда мечтал подняться на дальнюю
гору Капутан, зная, что только с вершины Капутана можно увидеть Гору Солнца.
Говорили, что Гора Солнца называется так потому, что каждый год в день
Вардавара первый утренний луч, падающий на землю, освещает вершину Горы Солнца,
и тому, кто хотя бы раз сумеет поймать этот миг, до конца жизни будет
сопутствовать удача. Говорили, что очень немногим это удавалось. Человек может
часами, не мигая, смотреть на небо и ничего не заметить. Непонятно почему, но
Арег был уверен, что он-то не пропустит момент. С трехлетнего возраста он по
описанию отца без конца рисовал Гору Солнца: на бумаге, на дереве, на камне, на
земле, и ему часто казалось, что он нашел безупречно точный образ, но потом
отец брал его очередной рисунок и после недолгого изучения говорил: «Неплохо,
Арег-джан, но большая вершина в действительности немного волнообразная вот в
этой части, а малая чуть-чуть острее; как-нибудь в праздник Вардавара я возьму
тебя на Капутан, и оттуда ты собственными глазами увидишь Гору Солнца». Арегу в снах являлся этот день, но прошли годы, а он так и не
наступил. Иногда Арег порывался напомнить отцу о его обещании, но каждый раз
отказывался от этой мысли, видя, что отец работает не покладая рук и ни на что
иное времени у него не остается… И вот благодаря
Ванатуру может осуществиться его заветная мечта. От избытка благодарных чувств
Арегу страшно захотелось обнять полевого сторожа, но он постеснялся.
Ехать на Кайцаке было непривычно. Это сильно
отличалось от езды на Шохик, когда Арег постоянно чувствовал, как
перекатываются под ним тугие мышцы кобылы и как щекочет ноздри запах ее пота.
Кайцак передвигался так плавно и легко, что слышно было только его ровное
дыхание, а исходящий от него запах напоминал приятный аромат подожженной
камышинки; и Арегу казалось, что он плывет в воздухе, а не едет на коне.
С
высоты Кайцака Арег поглядывал по сторонам, удивляясь тому, что отсюда видна
любая подробность. Ночь была необычайно ясная, и невозможно было поверить, что
этот мягкий, молочный свет рожден тоненьким серпиком сияющей в небе луны. Озеро
безмятежно дремало в этой серебристой пустынности. Когда они приблизились к
подножью Большого утеса, Арега поразила его огромность: лунные лучи
преломлялись в скопище камней, которые словно
низвергались с небес на землю. Или наоборот: сам утес, вырвавшись из неведомых
глубин земли, устремился вверх и вонзился вершиной в звездное небо. Раскрыв рот
от изумления, Арег не в силах был поверить, что это их Большой утес.
Ах, какое же это будет чудо, если завтра,
вернувшись в Сар, он обнаружит, что дверь дома Астхик открыта, а сама она стоит
на пороге с венком из бессмертников на голове! Уж на этот раз он не станет
колебаться, как прежде, — подойдет и скажет напрямик, что любит ее. Хотя,
пожалуй, лучше сначала рассказать, где он был этой ночью: о Кайцаке, о
Ванатуре, о Горе Солнца. Астхик будет потрясена и еще не успеет прийти в себя,
как он, собравшись с духом, наконец признается ей в
любви. Астхик сделает вид, что ничего не слышала, и начнет не к месту задавать
какие-то вопросы, но по ее взволнованному виду он поймет, что его признание
достигло цели. Потом они растерянно умолкнут и потупятся, почти коснувшись
головами. И тогда он поймет, что Астхик не отвергает его, и станет самым
счастливым человеком. А после этого они присоединятся к другим ребятам, чтобы
вместе с ними веселиться, играть в разные игры, и не обмолвятся между собой ни
словом, даже не обменяются взглядом, но будут чувствовать взаимное присутствие
и знать, что всегда любили, любят и будут любить друг друга…
—
Арег? — Полусонный оклик Ванатура прозвучал старчески глухо.
—
Чего, дедушка? — Арег вздрогнул, недовольный тем, что его оторвали от приятных
мыслей.
—
Ты спишь?
—
Нет, думаю.
—
Это хорошо, — похвалил Ванатур. — Думай.
Потом он найдет подходящий момент и покажет
Астхик свои стихи, посвященные ей. «Это все ты написал для меня?» — зардеется
она от приятной неожиданности и начнет листать своими тоненькими пальцами синюю
тетрадку…
Глубокий вздох Кайцака был похож на стон
усталого человека. Неожиданно возникшая мысль застала Арега врасплох: да ведь
он до сих пор не посвятил Астхик ни одного стихотворения! Каждый раз, когда он
пробовал писать о ней, мысли разбегались, а слова теряли смысл.
Кайцак резко качнулся, всадников тряхнуло.
Арег обеими руками вцепился в рубашку Ванатура, опасливо глянул по сторонам и
понял, что они находятся по ту сторону Большого Утеса
и где-то рядом зияет глубокое ущелье.
—
Не бойся, Арег-джан, — не оборачиваясь, спокойно произнес Ванатур. — Кайцак
хорошо знает свое дело.
Арег еще крепче прижался к полевому сторожу.
Вздернув бороду, тот весело расхохотался:
—
Может, повернем обратно?
—
Нет… нет… — запротестовал Арег дрожащим голосом.
На краю обрыва Кайцак на мгновение
остановился, потом стал неторопливо спускаться, на удивление легко и
безошибочно ориентируясь среди скал и кустарников. Чувствовалось, что тропинка
хорошо ему знакома. Чем ниже они спускались, тем плотнее становился сумрак, а
вместе с ним и тишина; ее нарушало лишь равномерное дыхание коня. Вскоре Арег
перестал что-либо различать вокруг. Ему показалось, что и сам он тает и
растворяется в сумраке. Кайцак неожиданно остановился. Они были уже на дне
ущелья. Арег пошевелился и вновь ощутил свое присутствие в этой реальности.
—
Держись за меня покрепче, Арег, — услышал он зычный голос Ванатура. — Начинаем
подъем!
Наверху, у самого обрыва, стояло большое
дерево, залитое серебряным светом луны, в гуще его широкой кроны сверкали
какие-то трепетавшие на ветру нити. Когда они приблизились, раскидистая крона
заслонила собой чуть не весь небосвод. В редких просветах листвы искрились
звезды, похожие на свисающие с веток плоды. Эта картина заворожила Арега.
Поразительно, что на такой высоте, в одиночестве, может вырасти огромное пышное
дерево.
Продолжая подниматься, Кайцак вошел в тесный
проход между двумя громадными утесами. Их разделяла лишь узкая тропинка.
Настолько узкая, что казалось: утесы вот-вот сомкнутся
и раздавят коня вместе с всадниками. Однако утесы были незыблемы, и Кайцак
продвигался вперед спокойно и беспрепятственно. И тут прямо над головой Арега
раздался громкий голос Ванатура, затянувшего песню.
То была довольно странная песня, Арег слышал
ее впервые. Мелодия, тоже совершенно незнакомая, разливаясь волнами, отдавалась
раскатистым эхом в темноте. Когда Ванатур умолк, в ушах Арега продолжал звучать
припев:
Горою
Солнца рожденный мир…
— Ты, дедушка, здорово поешь, и песня
хорошая, — искренне похвалил он.
— Э, Арег-джан, — растягивая слова,
ответил польщенный полевой сторож, — этой песне столько же лет, сколько этим
горам или звездам…
Кайцак шумно вздохнул, и в следующую
минуту встал на дыбы и совершил изящный прыжок. Камни и щебень из-под его копыт
с грохотом посыпались вниз, и по веселому ржанью Кайцака Арег понял, что они
выбрались из ущелья.
Конь бодро направился в сторону дерева,
словно радуясь тому, что снова чувствует под ногами надежную почву. Его
оживленное фырканье говорило: я горд, что сумел с честью преодолеть пропасть.
Он двигался то сквозь свет, то сквозь сумрак, и казалось, что в нем живут сразу
два коня: белый и черный. Может быть, в этом секрет его необыкновенной силы?
Когда они вошли под сень дерева, Арег
увидел, что нити, увиденные им издалека, — это ленточки желания, привязанные к
веткам.
— Это дерево Вардавара! — склонившись к
полевому сторожу, воскликнул Арег. — До чего красиво!..
— У тебя есть какое-нибудь желание? —
ласково спросил Ванатур, которого тронул искренний порыв Арега. — Тогда слезай
с коня и вручи его дереву.
— Нет… нет у
меня желания, — печально проговорил Арег и стал лихорадочно рыться в карманах.
Полевой сторож расхохотался.
— Мой мальчик, — весело упрекнул он
Арега, — ты ведь поэт, неужели у тебя нет никакой мечты? — Он сунул руку в
карман и вытащил длинную ленточку. — Возьми, загадай желание и привяжи это к
дереву.
Арег схватил ленту и моментально
спрыгнул с коня. Он уже придумал желание: прошу тебя, дерево, сделай так, чтобы
Астхик завтра же приехала в Сар…
Он дважды обежал неохватный ствол, ища
подходящую ветку, но все они были слишком высоко, перед собой он видел лишь
хмурую потрескавшуюся кору. Огорченный, он зашел на третий круг, когда заметил
небольшую — длиной с его ладонь — юную, только что появившуюся ветку и, встав
на цыпочки, начал привязывать ленту. Он хотел шепотом поделиться с деревом
своей тайной, но непонятное тяжелое и мутное чувство не давало выговорить ни
слова. Кое-как затянув узел, он опрометью побежал обратно, взлетел на коня и припал
к его горячему телу. Слегка вздремнувший полевой сторож очнулся и вскинул
голову.
— Привязал, — дрожащим голосом сообщил
Арег и судорожно сглотнул.
— Молодец, — кивнул Ванатур. — Поехали.
Арег обернулся. Привязанной им ленточки
не было видно. Ветер стих, и дерево Вардавара целиком погрузилось в сумрак.
4
Оставив за спиной дерево
желаний и перейдя на рысь, Кайцак спустился в тихую лощину. Арегу
показалось, что они пересекли некую границу, он ощутил боль в висках. А когда
Кайцак с той же легкостью преодолел противоположный склон, Арег словно утратил
связь с собственным телом, которое непомерно разрасталось.
То, что открылось взгляду, ужаснуло его:
обширная долина простиралась от горизонта до горизонта, залитая холодным
неземным светом и увенчанная высоким небесным куполом с бесчисленными
созвездиями, сияющими в его глубине. И все это объединяет бесстрастная тишина.
Дрожь пробежала по телу Арега, он инстинктивно придвинулся ближе к Ванатуру.
Тот внезапно повернулся в седле и указал куда-то кнутом.
— Смотри, Арег, вон он, Капутан…
Арег увидел непривычно напряженное лицо
полевого сторожа. Это было угрюмое лицо строгого учителя, и Арег оробел:
показалось, что Ванатур покидает его, оставляя один на один с этим холодным и
чуждым царством Луны.
— Где? — в замешательстве спросил он.
Ванатур указал движением головы. В
дальней дали, там, где едва просматривалась бледная черта горизонта, высилась
удивительно синяя гора, чья остроконечная вершина, словно оторвавшись от
подножья, парила в небе. Сердце Арега переполнилось неописуемым восторгом.
— Но как мы доберемся до нее, дедушка? —
в отчаянии спросил он. — На это не хватит и года!
Ванатур улыбнулся.
— Кайцак доставит нас туда со скоростью
молнии, — произнес он гордо и внушительно. — Капутан, дорогой Арег, на самом деле
не так уж далеко от нас: глазом не успеешь моргнуть, как окажешься на его
вершине. — Он озорно рассмеялся.
Это ребячливое бахвальство так
понравилось Арегу, что он успокоился.
Кайцак тронулся с места. Арег напрягся,
ожидая, что он помчится во весь опор, однако конь вовсе не собирался ускорять
шаг: свесив голову, он неторопливо двигался по долине. Иногда даже казалось,
что он замедляет движение и едва переставляет ноги. Арег попытался мысленно
высчитать оставшееся расстояние, но не смог: голова налилась тяжестью, веки
смежились, а все тело наполнилось воздухом и начало взмывать вверх. Он испытал
прилив безмерного счастья, потому что скоро, очень скоро начнется Вардавар, и
он увидит Астхик…
— Ааа! — невесть
откуда донесся далекий глухой голос.
Арег разлепил веки, но ничего не увидел:
перед ним была темнота. Хотел снова закрыть глаза, но тут его пронзила
неожиданная мысль: а жив ли он вообще? И вдруг навалилась такая острая тоска по
матери, по дому и собственной постели, что сердце сжалось.
— Ма!.. — слабым голосом позвал он.
— Арег-джан? — вопросительно-насмешливо
прозвучал голос, вроде знакомый, но Арег не мог вспомнить, кому он принадлежит.
— Проснись, мы уже на месте!
Арег сонным взглядом обвел окрестность,
но ничего не увидел: в голове был плотный туман, такой же, как перед глазами.
— Где я?..
Ванатур склонился над Арегом и
по-отечески улыбнулся.
— Ты всю дорогу сладко-сладко спал,
дорогой, — ласково произнес он. — Мы уже на вершине Капутана. Я ведь тебе
сказал, что ты и моргнуть не успеешь, как окажешься у цели. — Полевой сторож
спрыгнул на землю. — Обопрись на стремя и наклонись ко мне. — Вытянув руки, он
обнял Арега и легко, точно тот был легче перышка, поставил на ноги. Арега
поразила богатырская мощь Ванатура.
Коснувшись ногами земли, Арег окончательно
проснулся, огляделся и не поверил своим глазам: он в небе, на недосягаемой
высоте! Словно прилетел сюда на крыльях невидимой птицы.
—
Это не конь, это молния, настоящая молния! — будто подслушав мысли Арега,
подтвердил Ванатур и, обняв шею скакуна, поцеловал его в глаза. Потом разнуздал
коня, снял с него седло и, погладив ладонью гриву, отпустил. Усталый, но
выполнивший свой долг Кайцак торжественным шагом двинулся в сторону утеса с
широким основанием и чернеющим посередине подковообразным проемом, молча вошел в него и исчез.
—
Куда это он пошел, дедушка? — протерев глаза и зевнув, удивился Арег.
—
На свое место, отдыхать, — ответил Ванатур. — Ты тоже погуляй, разомни ноги,
приди в себя, пока я тут стол накрою.
Арег не успел сделать и нескольких шагов, как
вокруг заметно потемнело. Взглянув вверх, он не сумел отыскать луны, которая
только что сияла у него над головой, а из густой черноты неба на него глядели
бесчисленные крупные звезды, близкие и яркие. Вершина Капутана, издалека
казавшаяся острой, на самом деле была окруженной скалами ровной, как тарелка, и
довольно обширной площадкой.
Находя дорогу между валунами, Арег вышел к
краю площадки и, пристально глядя в небо, почувствовал, как его тело медленно
впитывает звездный свет и как он сам медленно растворяется в нем. Ради этого
стоило жить! Легкий ветер коснулся щеки, сердце Арега часто-часто забилось:
откуда появится Гора Солнца — справа, слева, спереди, сзади? Он похолодел от
мысли, что может пропустить решающий миг, и стал тревожно оглядываться по
сторонам.
Справа от себя, довольно далеко, он разглядел
одинокую скалу. Терявшимися в скупом свете очертаниями она напоминала огромную
рыбу, окаменевшую в вертикальном полете. Любопытство заставило Арега побежать к
скале, но по мере того как он приближался к ней, скала постепенно
преображалась, становясь похожей уже на человека исполинского роста, в
островерхой шапке и накинутом на плечо плаще. Может быть, это надгробный
памятник? Но кому?..
—
Дедушка Ванатур, — крикнул Арег так громко, что звездная бездна откликнулась
тревожным эхом:
—
Дедушка Ванату-ур!
—
Что, Арег-джан? — отчетливо прозвучал откуда-то сверху, со стороны валунов
спокойный голос Ванатура. — Не бойся, Арег, я здесь. Тут есть ступеньки,
держись за камни и осторожно поднимайся ко мне.
Арег внимательно осмотрелся, углядел узкую тропку между двумя валунами, ведущую вверх, и
стал подниматься.
5
Несколько попыток вскарабкаться по
тропинке ни к чему не привели: ноги скользили на гладких камнях и Арег снова и
снова съезжал вниз. Отчаявшись, он хотел позвать на помощь Ванатура, но не
осмелился. Что бы ни было, надо действовать самостоятельно. Хорошенько все рассмотрев, он убедился, что никаких ступенек там нет, и
именно мысль о них мешает ему подняться. Когда он пустил в ход не только ноги,
но и все тело и наконец выбрался наружу, его встретил
озорной голос Ванатура:
— Молодец…
Арег удивленно обернулся и обнаружил
полевого сторожа всего в нескольких метрах от себя. Опираясь спиной о скалу,
Ванатур сидел перед круглым и гладким, как стол, камнем и по-стариковски
неспешно расставлял на нем еду. Лицо его скрывалось в тени, но в отраженном от
поверхности утеса свете звезд четко вырисовывались контуры его тела. Сейчас
Ванатур был похож на полую фигуру.
— Арег-джан, это — вершина Капутана, —
сказал Ванатур. — Здесь кончается мир.
— Дедушка, а тот камень, что торчком
стоит, — чья-то могила?
— Какой камень? — не отрываясь от своего
занятия, небрежно спросил Ванатур.
— Вон тот, что похож на человека.
Ванатур улыбнулся.
— Если камень похож на человека, значит,
это обязательно могильный памятник?
Ванатур замолчал. Арег уселся напротив него за
каменный стол и принялся разглядывать скалу-колесо, которое неощутимо вращалось
на фоне звездного неба. Или, скорее, наоборот — небо вращалось вокруг него.
Арег недоумевал: здесь все видится то так, то совсем иначе! Почему это?
— Если поешь, скажу, — снова раздался
голос Ванатура.
Арег ошарашенно
посмотрел на него. Уже который раз полевой сторож читает его мысли.
— Мы прошли большой путь! Ешь, иначе сил
не будет. — Ванатур с улыбкой кивнул на еду.
Запах свежего лаваша сводит с ума. Живот ноет
от голода. Так бы и набросился на все эти яства и сожрал
до последней крошки. Арег кое-как сдержал себя, степенно протянул руку к хлебу
и тут заметил на каменном столе еще одну порцию.
— Здесь есть кто-то еще, дедушка? — Рука
Арега повисла в воздухе, голос дрогнул.
— Есть…
— Где он? — Арег в недоумении огляделся.
— Вон там. — Ванатур указал пальцем на
одинокий камень. — Ты был прав, мой мальчик, под этим камнем есть могила: здесь
похоронен мой отец, — скорбно произнес Ванатур. — Его, как и тебя, звали
Арегом. Тебя назвали его именем.
— Знаю.
— Когда я был примерно твоего возраста,
отец в первый раз привез меня сюда и показал Гору Солнца. С того дня я все ночи
перед Вардаваром провожу здесь. Когда почувствовал, что умирает, отец попросил
меня похоронить его у этой одинокой скалы.
Арег повернулся в сторону могильного камня и
неожиданно проникся глубокой родственной близостью к навеки уснувшему
под ним Большому Арегу…
—
Дедушка, а Гора Солнца появится с этой стороны? — Кивнув на каменное колесо,
Арег повернулся к Ванатуру, но, встретив его отрешенный взгляд, стушевался.
—
Да… — очнувшись, подтвердил Ванатур. — Надо готовиться, Арег-джан, скоро
рассвет.
Он убрал со стола, сложил в рюкзак остатки
еды. Потом поднялся и жестом подозвал к себе Арега. Тот встал, обошел каменный
стол, остановился на указанном ему месте и ощутил пробежавший по спине холодок:
все вокруг как-то сразу погрузилось в кромешную тьму. Словно закрылось
громадное око, и время бесследно исчезло…
Внезапно в этом непроглядном небытии появилась
крошечная — с булавочную головку — светящаяся точка. Она задрожала, вспыхнула,
и в бездонном море мрака проглянула тоненькая долька света. В следующее
мгновение темнота раскололась, небо и земля отделились друг от друга, и с
беззвучным рокотом мгновенно взмыла вверх необъятная гора, закрыв собой и небо,
и землю. У нее было две вершины, большая и малая, они сверкнули одинаково ярко,
после чего наступило спокойное господство света — неподвижного, блаженного и
счастливого…
—
Это все, — донесся далекий голос.
Арег открыл глаза, первым его чувством было:
его жизнь началась и закончилась в один и тот же миг, и он понял, что увиденное
и пережитое им уже навсегда останется в нем — как неизменный луч света, как
память о безымянном соприкосновении…
6
Начинало светать. В спину дул
пронзительный ветер, наплывал непроницаемый туман, и Капутан погружался в
холодную влагу облаков.
Арег, потеряв дар речи, взглядом следил за полевым
сторожем, который, склонив голову, что-то искал в своем рюкзаке. Наконец он
извлек кусок белой ткани, расстелил на камне, бережно положил на нее оставшуюся
с ночи еду и завязал в узелок. Руки у него дрожали.
—
Это тебе на дорогу. — Разогнув спину, он как-то жалко улыбнулся.
Арег недоумевающе посмотрел на него: лицо
Ванатура исказила безысходная печаль. Всего за одну ночь он словно усох,
сжался, превратившись в истощенного, немощного, морщинистого старика. Не
изменился только голос.
—
Арег-джан, тебе придется возвращаться одному, — медленно проговорил Ванатур,
глядя в сторону. — Я должен остаться здесь, у меня еще есть кое-какие дела. —
Он по-прежнему избегал смотреть на Арега.
Арег застыл на месте. Его страшило
не одинокое возвращение, а разлука с Ванатуром.
—
Но я…
—
Если пойдешь по этой дороге, никуда не сворачивая, к вечеру выйдешь прямо к
дому, — указав на петляющую между камнями тропинку, продолжал Ванатур. —
Бояться тебе нечего, — он ласково взглянул на Арега.
Арегу показалось, что глаза полевого сторожа
повлажнели.
—
Дедушка, ты плохо себя чувствуешь? — смущенно спросил он.
—
Наоборот, мой мальчик, я еще никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо…
Арег остро ощутил царящую вокруг ледяную
тишину, в которой плавали хмурые клочья облаков. Что-то очень важное осталось
недоговоренным. Что? С тяжелым сердцем он поднялся и обнял Ванатура. Тот крепко
поцеловал его в лоб.
—
Ну, дорогой мой поэт, ступай, — сказав это, он отвернулся.
Арег взял узелок с едой и пустился в дорогу.
Дойдя до кромки вершины, откуда начинался спуск, услышал голос Ванатура:
—
Смотри, Арег-джан, не забудь!..
«Что не забыть?» — не понял он, однако голос Ванатура словно навеки впечатался ему в мозг.
Арег оглянулся, но не нашел полевого сторожа:
вершину затягивала пелена плотного тумана. Как будто вместо Ванатура с ним
говорило облако. Показалось, что он никогда больше не увидит Ванатура. Утирая
слезы и чувствуя себя осиротевшим, он начал спускаться.
И
вот уже позади синие скалы Капутана. Удивительно, что здесь, внизу, все еще
царит темень. Как будто существуют два времени: одно внизу, другое вверху.
Вдруг за спиной у него что-то вспыхнуло, все небо на мгновение ярко осветилось.
В облаках, окутавших вершину Капутана, сверкнула молния, и показалось, что
земля и небо с грохотом обрушились друг на друга. В следующий миг прогремел
гром, грозное эхо которого раскатилось на все четыре стороны.
Потом воцарилась тишина.
Открыв глаза, Арег обнаружил, что лежит
ничком. Сразу же подумал о Ванатуре. Быстро вскочил на ноги, взглядом поискал
старика, но его ослепил какой-то блеск, в тот же миг над вершиной Капутана
полыхнул огненный диск солнца. Скалы занялись оранжевым пламенем, в отблесках
которого он наконец сумел разглядеть маленькую точку —
Ванатура.
—
Дедушка Ванатур! — прикрывая глаза козырьком ладони, крикнул он изо всех сил.
Точка сдвинулась с места, и Арегу показалось,
что Ванатур машет ему рукой из глубины встающего солнца. В ответ он потряс над
головой белым узелком, и его захлестнула радость: пришло утро Вардавара.
Он помедлил немного и весело продолжил путь.
7
Он — Арег. Он красив, храбр, силен. Он
видел Гору Солнца. Астхик сейчас в Саре или, по меньшей мере, в пути. Сердце подсказывает ему… нет, он точно знает, что сегодня — главный
день его жизни. Гм… интересно, что ночью эти места издалека казались почти
гладкими, а они сплошь изрезаны возвышенностями и впадинами. Ну, ничего
страшного, главное — что эта дорога ведет домой. Ах, как он соскучился по Сару,
по маме, Чернышу, козленку и ягнятам! Будто тысячу лет их не видел…
Но почему эти возвышенности так пустынны, а
впадины так мрачны? Самое удивительное, что, куда бы он ни посмотрел, гора или
ущелье возникают именно в этот миг. Словно в реальности их нет. Вполне
возможно, что так случается после того, как увидишь Гору Солнца. Поразительно и
то, что, чем дальше он уходит от Капутана, тем отчетливей и ярче видит перед
собой Гору Солнца.
Не сбился ли он с пути? Нет, все в
порядке. Дорога знает, куда она ведет. Отчего же дерево Вардавара осталось
далеко справа? Да, это дерево Вардавара, вон как сверкает оно под солнцем
лентами-желаниями. Интересно, сохранилась ли его ленточка или ветер сорвал ее?
Не странно ли, что он никак не может вспомнить, как ночью добрался до Капутана?
Уснул на спине Кайцака? Но если бы даже бодрствовал, все равно не помнил бы,
потому что у ночи нет памяти. Между тем сейчас он точно знает, что возвращается
с Капутана. Видимо, говоря «жизнь», имеют в виду именно это: путь от горной
вершины к людям. Однако людей не видно. В это время они уже должны были бы
чередой тянуться к дереву Вардавара. Солнце обдает жаром левую щеку, стало
быть, полдень позади. Пора садиться за стол…
Сейчас все поднялись в Сар, поют, пляшут,
шутят, ведрами выливают друг на друга воду и смеются. Астхик тоже радуется, но
в то же время беспокоится, потому что меня нет. Она хочет как бы между прочим, невзначай, спросить подружек обо мне, но не
смеет. Ей кажется, что все уже знают о ее сердечной тайне. Вот скоро доберусь
до дома, увижу, что отец уже приехал и привез мне новую красивую одежду —
подарок к Вардавару. Хотя нет, это вряд ли, но новые ботинки — вполне возможно:
я ведь любую обувь очень быстро изнашиваю до дыр на этих камнях…
Что это за тень вдруг легла на окрестность?
Куда делось солнце? Откуда взялся этот холодный ветер, почему небо внезапно
потемнело? Только бы не было дождя! Дождь, прошу тебя, подожди, пока я не дойду
до дома! Какой странный вид у той угрюмой горы, что возникла далеко впереди!
Однако в ней есть что-то знакомое… Да ведь это наш
Большой утес, только с обратной стороны! Но до чего же безобразна эта обратная
сторона: темные провалы, острые, как клыки, выступы. А это что такое? Это же град! Да еще какой! И сразу все
вокруг побелело, словно наступила зима. Град свирепо лупит
по спине, по голове, по плечам, сечет лицо. С какой стати в середине лета с
неба летят эти яростно хлещущие льдинки? Но не беда! Меня уже ничем не
запугаешь. Я видел Гору Солнца.
Когда промокший с головы до пят, побитый
градом, растрепанный и усталый Арег, пыхтя и отдуваясь, остановился на макушке
Большого утеса, вечерние сумерки уже нависли над Саром. Первым, что выхватил
взгляд, был дом Астхик, дверь которого продолжала оставаться закрытой. Сар был
до странности тих и словно всеми покинут. Нигде не
было слышно ни плясок, ни песен. Почуяв недоброе, Арег кинулся вниз.
Дверь их дома тоже казалась закрытой, во
всяком случае, лампа в комнате не горела. Дойдя до каменной ограды двора, Арег
заметил в сумерках мать: жалко съежившись, она сидела на пороге. Услышав звук
приближающихся шагов, медленно подняла голову. Арег застыл, пораженный:
лицо матери было залито слезами.
— Ма, почему ты плачешь?
—
Ах, мой сыночек пришел… — Захлебываясь слезами, она вскочила с места и крепко
прижала к себе Арега. — Астхик умерла.
Глава
пятая
Оберег
1
Маленькая, пустяковая рана, царапинка на
безукоризненно белом колене Астхик — и через эту черную точку в ее тело
проникла смерть. Это произошло в тот вечер, когда Арег подрался с Миком. Астхик
помогала матери рвать в саду лепестки роз, чтобы сварить из них розовую воду,
когда у нее на ровном месте подвернулась нога, она упала на колени, и ее нежную
кожу оцарапал затаившийся в земле гнилой розовый шип. Астхик досадливо
покряхтела, потерла колено и продолжила работу, не ведая, что невидимое семя
гибели уже прокралось в нее и растекается в крови.
В мыслях Арег беспрерывно силился
обратить вспять то роковое мгновение: иногда
представляя, что Астхик вообще не упала, иногда — что упала, но не поцарапала
коленку или же поцарапала, но, как это бывает в тысячах подобных случаев, без
последствий. Иногда ему виделось: в этот решающий миг он внезапно появляется
рядом и спасает Астхик: подставляет руки… Но из
глубины сознания с безжалостной отчетливостью всплывало случившееся, и эта
черная малозаметная царапинка смерти, разрастаясь, застилала собой мир. И тогда
он мечтал умереть.
Но ведь он и так уже мертв! В ту минуту,
когда он узнал о ее смерти, он испытал такое чувство, словно услышал весть о
собственной кончине. А все, что происходило потом, было уже после его смерти.
Теперь их нет, ни его, ни ее. А он-то не верил в существование смерти! Ему
казалось, что это такая же забава, как открывать и закрывать глаза.
И еще одна картина без конца повторяется
у него в мыслях: он вырывается из объятий матери и убегает. Внушающее ужас
чувство: смерть таится в объятьях матери. В ту минуту он в первый и в последний
раз всем сердцем возненавидел мать. Это из-за нее для него возникла в мире
смерть. И Астхик умерла…
Но после этого он больше всех на свете стал
любить мать. Так же сильно, как Астхик. Может быть, даже сильнее. Мама как бы
превратилась в Астхик. Навсегда. Когда он силится вернуть образ Астхик, тут же
появляется мама, плачет в темноте и кричит ему вслед:
—
Арег!.. Арег!.. Арег!..
2
А он убегает сломя голову.
Огней Сара уже не видно, хмурые контуры
Большого утеса постепенно растворяются в густеющем мраке, и он остается один
против беззвездного неба. Спрятавшиеся в темноте скалы и утесы то и дело встают
перед ним, как бесформенные призраки, но он уклоняется и мчится, как
сумасшедший.
Он стремительно спускается с высоты Сара
в село — к Астхик, ему кажется, что она жива. Он должен успеть спасти ее. В то
же время он твердо знает, что Астхик уже нет. Реальная боль потери и призрачная
надежда на спасение соединились в нем, придавая силы. Внутри него Астхик — уже
не живая, но еще не мертвая, и в этом его единственное утешение. Потом все
перемешивается, и остаются лишь бескрайняя ночь и его горький, отчаянный плач…
Вот наконец внизу грустно замигали редкие огоньки села. Откуда-то
издалека доносится скорбный вой одинокого пса, и ему мнится, что это он сам
безнадежно скулит в ночи. Скала, приютившая кузницу, съежилась и молча горюет на краю ущелья, в нос бьет запах золы и пепла.
Стало быть, смерть пахнет горящей железной ржавчиной.
Село привычно спит, а кажется, что
мертво. Оно устало прилегло на свое каменное ложе и уже погружалось в сон,
когда услышало весть о смерти Астхик, от которой замерло и уже не проснется,
потому что ночь нескончаема. И в этой вселенской невозвратности он —
единственная движущаяся точка, что проносится сквозь бесконечно длящееся
мгновение смерти. Он останавливается, потрясенный: внизу едва виднеется
уединенно стоящий дом мастера Грайра, погруженный в темень и глубокую тишину.
Словно ничего не случилось… А может, Астхик в самом
деле жива, и все это — чудовищное недоразумение?
Вдруг две тени появляются на дороге,
ведущей к дому мастера Грайра. Голос, похожий на шепоток, касается слуха, и
Арег настораживается. В следующий миг раздается глухой стук железных ворот. Он
вскакивает и спешит вниз.
Дом мастера Грайра, ограда, деревья
сада, ворота одинаково молчаливы и черны. Калитка открыта. Во дворе группами
стоят люди, одни молчат, другие вполголоса беседуют впотьмах. Вот густые
розовые кусты, все произошло здесь, под этими кустами, по их вине. Крыльцо и
балкон тоже погружены в тишину. С тыльной стороны дома
тонкий бледный луч света косо ложится на стоящий чуть в стороне толстый ствол
высокого дерева. И свет, и дерево тоже мертвенны,
призрачны…
Он бросается туда. Стараясь не шуметь,
взбирается на ограду, спрыгивает в сад, бежит к освещенному окну. Ухватившись
за узкий подоконник, хочет подняться, но пальцы не выдерживают нагрузки. Падает
в траву. Легко взбирается на абрикосовое дерево. Спиной прижимается к стволу,
лицо осторожно поворачивается к окну.
Посреди ярко освещенной гостиной стоит длинный
гроб, вдоль стен понуро сидят пожилые женщины; иногда они вздыхают и охают,
покачивая седыми головами. Потом он цепенеет: в гробу — не Астхик, а ее бабушка
Затик. Астхик не умерла, она жива! Он хочет спрыгнуть с дерева, но замечает в
дальнем углу комнаты другую группу сидящих людей. Ничего не может разглядеть,
видны только спины. Какая-то женщина встает, утирает глаза платком и, слегка
кивнув кому-то, удаляется. В образовавшийся проем виден стол, на котором стоит
маленький розовый гроб, утопающий в розах…
Астхик.
Он ничего не чувствует: ни боли, ни
сожаления, ни отчаяния, а лишь всепоглощающее, непреодолимое любопытство.
Вытаращив глаза, он смотрит, ненасытно, неуемно смотрит на Астхик. Впервые в
жизни видит ее — уже мертвую. Астхик никогда и не жила, а всегда была, как
сейчас, неподвижной, замкнутой, недоступной. Белоснежная красота…
На смену любопытству приходит
потрясение.
Он каменеет.
Он — тот камень, который положат на
могилу Астхик.
— Э, думаешь легко в один день вынести
из дома двух покойников?.. — слышен со стороны дороги старческий голос. — Ночью
бабушка, утром — внучка. Да еще в Вардавар. Какое несчастье, какая ужасная
судьба!..
— Арег? — звучит другой голос, в котором
слышится откровенное удивление.
В холодных предутренних сумерках
открывается калитка, кто-то входит в сад и, петляя между деревьями, торопливо
подходит к нему. Он, как упал с ветки, так и лежит под деревом, прислонившись
затылком к стволу.
— Что ты здесь делаешь? — изумляется
подошедший.
Арег медленно поднимает взгляд: над ним
стоит отец и молча смотрит на него. Арег с трудом
узнает его, ссутулившегося, постаревшего.
—
Вставай, сынок, — протягивая руку, говорит отец. — Пошли домой, я купил тебе кое-что
из одежды…
Отец умолкает и
какое-то время смотрит на сына невидящим взглядом. Потом, очнувшись, берет его
за руку:
—
И туфли…
3
У него температура, он лежит в полумраке
дома и беспокойно ворочается. Рядом, на стуле — стакан с водой и таблетка, оставленные отцом. В краешке окна, до которого дотягивается
его взгляд, если вытянуть шею, видно, как в ярком свете полдня под деревьями
копошатся куры. Картина до обидного будничная. Вот
дом, вот куры, вот сад, нет только Астхик. Он чувствует острый укол в сердце и
снова зарывается головой в подушку, крепко зажмурив глаза.
Сейчас, в эту минуту, хоронят Астхик.
Аккуратно вырытый прямоугольник могилы,
холодной и сырой, извлеченная на свет рассыпчатая почва… Рядом,
поверх холмика вырытой земли, стоит гроб, утопающий в цветах и окруженный
плотным кольцом скорбящих. Ни отца Астхик, мастера Грайра, ни матери, Грануш,
не видно, лишь где-то в людской гуще раздаются причитания, стоны и плач. Ветер
треплет седые пряди директора школы, который хриплым, прерывающимся голосом
произносит надгробную речь — о «безвременной кончине» и «жестокой судьбе». За
его спиной неподвижно, как статуя, стоит кладбищенский сторож Патик, непривычно
аккуратно одетый в строгий черный костюм, он прячет левую руку в кармане.
Солнце жжет с невообразимой яростью, кто-то предсказывает ливень, хотя на небе
ни облачка.
—
Вряд ли это правильно: в один день хоронить и бабушку, и внучку, — высказывает
кто-то свое неодобрительное мнение. — Они помешают друг другу.
—
Если родились в один день и не мешали друг другу, сейчас и подавно не помешают,
— с едкой иронией возражает другой.
—
Родились в один день да в разное время, — весомо уточняет третий. — А вот
умерли в один день.
—
Ох, Затик, Затик, — с легким упреком качает головой какая-то старушка. —
Нехорошо ты поступила: свое отжила, ясное дело, но зачем было уносить с собой
невинного ребенка?
—
Говорят, они были очень привязаны друг к другу…
Пронзительно-щемяще звучат дудуки9 , и все умолкают, лица искажены
болью. Толпа вокруг могилы приходит в сильное волнение, и воздух взрывают
душераздирающие крики: «Воды, скорее!». Обтянутый розовым плюшем гроб Астхик
готовятся опустить в могилу. Арег вжимает лицо в подушку — кажется, вот-вот
задохнется. Он чувствует свою неоспоримую вину. В памяти вспыхивает давняя
картина: ему три года, он впервые видит обряд жертвоприношения. Перед глазами
сверкает отточенный, с широким лезвием нож Сета, которым он перерезает нежное
горло прижатого к земле ягненка. Выпученный, неживой глаз ягненка — его глаз,
это он с головы до ног залит кровью. А смерть подобна этому стальному блеску:
незримым лезвием обрушилась она на Астхик. Гроб медленно и торжественно
переносят к могиле. Арег изо всех сил старается в последний раз увидеть лицо
спящей Астхик, но ее нет. Гроб пуст. Вместо нее он видит молочный туман,
принявший форму ее тела. Опускается крышка и плотно закрывает гроб, над ямой
клубится пыль. Камни и комья земли всячески сопротивляются, не хотят
возвращаться под землю, туда, где они бессчетное количество лет провели в кромешной
тьме. Они хотят сбежать — куда угодно, только бы остаться здесь, на поверхности
земли, под солнцем, но лишь очень немногим удается спастись. Земля — бескрайний
пустой гроб, небо — его крышка. В узком пространстве между ними — маленький
могильный холмик, украшенный бесчисленными розами, на лепестки которых вдруг
падают дождинки — точно слезы. И вот уже горячие струи ливня хлынули с высоты
и, точно занавес, скрыли картину. Резко оторвав голову от подушки, Арег видит в
окне, как сломя голову бегут куры, ища спасения в торне10 . У
него высокая температура, тело пылает, как кузнечный горн. Он снова падает на
подушку и лежит неподвижно. Его тоже уже нет. В саду, под абрикосовым деревом, молча застыла Астхик — как памятник. Мирно шелестит дождь…
—
Два дня назад в Саре он попал под сильный град, — в полумраке комнаты шепотом
объясняет отец, обращаясь к человеку в белом.
Тот кивает.
4
После смерти Астхик прошло семь дней,
температура спала. Сейчас он в чем-то сравнялся с Астхик, его больше ничего не
волнует. Словно все происходит под водой, в глубоком безмолвии. На столе —
золотистый мед пасечника Наапета и сбитое мамой масло, которое она прислала с Сара специально для него. Непривычно, что в этот ясный
летний день он не в Саре, не с теленком и ягнятами, а здесь, в селе,
бездельничает дома. Никакие мысли не донимают его, ни одно чувство не приводит в
смятение. Он просто есть.
Невольно следит за тем, как медленно принимает
мед форму круглой тарелки. Внезапно в памяти встает то утро, когда они должны
были перевезти вещи в Сар, а перед этим завтракали в залитой солнцем кухне. Он
дует на горячее молоко; подняв голову, видит, как мама с безмолвной нежностью
протягивает тарелку с едой сидящему на другом конце
стола отцу. Родители не встречаются взглядом, но в их молчании — прекрасная и
счастливая тайна, и он чувствует, что это любовь. Впервые он думает о том, что
отец и мать любят друг друга, и это ему в диковинку. Он всегда считал, что они
живут только ради него, а между тем в этот миг для них в целом мире существует
лишь их любовь. Он хочет, чтобы Астхик вот так же, с молчаливой лаской,
протянула ему тарелку, — и тут неожиданно проливает молоко, обжигая себе губы…
Он отрешенно смотрит в прозрачную глубину
меда. Тарелка, наполненная им, становится больше — просторное море с двойным
дном. Как Акналич. Его не покидает тягостное чувство, что несчастье с Астхик
произошло в то самое время, когда Мик, навалившись на овцу, совершал похабные
движения.
Странно, что после смерти Астхик единственным
человеком, которого он хотел видеть, был Мик. По какой-то необъяснимой причине
Мик ему нужен. Но Мик уже далеко: в день, когда
поранилась Шохик, Сет неожиданно продал свой дом какому-то родственнику, а сам
с семьей перебрался в город. Когда Арег узнал, что Мик уехал, вся его ненависть
к нему улетучилась. Может быть, потому, что их обоих не было на похоронах
Астхик…
И
еще Ванатур. Он тоже не появился на похоронах, хотя с Затик они выросли вместе
и были как брат и сестра. После Вардавара его никто не видел. Пасечник Наапет и
конюх Аспо на лошадях обшарили все окрестные горы, заглянули во все ущелья, в
каждую расщелину, под каждый куст — и не нашли. Тогда они погнали усталых
лошадей на Капутан, и там, на вершине, увидели наконец
полевого сторожа: испепеленный молнией, он сидел, прислонившись к скале-колесу.
Коня найти не удалось, Кайцак словно сквозь землю
провалился. Пасечник и конюх похоронили Ванатура рядом с отцом. Отец Арега
тщательно скрывал от него гибель Ванатура. Однако вчера вечером нечаянно
проговорился, после чего был вынужден рассказать все. К удивлению отца, весть о
смерти Ванатура Арег воспринял молча и внешне
безучастно. Только глаза наполнились слезами, и в них отразилось беспросветное
чувство сиротства…
Все уходит, уходит безвозвратно. Со стоном
переворачивается он на спину и вдруг вспоминает свою тетрадку стихов.
Вскакивает, начинает рыться в школьной сумке, но не находит. Вроде хорошо
помнит: перед поездкой в Сар он положил ее в сумку, а сумку запрятал глубоко за
книжным шкафом. Сумка — вот она, а тетради нет. Небрежно машет рукой и снова
ложится на тахту. Э, не все ли равно!..
Довольно долго лежит, уставившись в потолок,
пока все вокруг не погружается в темноту. Он — в гробу, и грудь его чувствует
непомерную тяжесть земли… С глухим стуком открывается
калитка, и слышится отчетливый звук приближающихся шагов. Дверь распахивается,
и входит темная фигура. Смерть…
—
Арег?
Вместе с голосом в комнату врывается знакомый
аромат травы и цветов. Он понимает, что это отец вернулся с покоса. Отец
включает свет и спешит к сыну.
—
Посмотри, что я тебе принес, — говорит он с присущей ему детской
восторженностью. — В Ущелье фиалок нашел, в самом укромном месте, — сбивчиво
объясняет он. — Косил траву — и вдруг будто крохотный
слиток золота сверкнул перед глазами. Пригляделся — а он стоит, один, в тени
под скалой, такой красивый, такой нежный. Только-только раскрылся…
С
огромным трудом Арег поднимает веки и видит улыбающееся обветренное лицо отца.
В его огрубевших, землистого цвета пальцах ярким золотистым цветом сверкает
оберег.
Глава
шестая
Хлеб
1
Мать уже возвратилась из
Сара и пекла хлеб. Арег помогал ей: принимал листы
лаваша и складывал их на расстеленной рядом с тоныром скатерти. Внезапно мама
прервала работу и попросила тряпку, которой обычно вытирала печь изнутри. Арег
подал ее и невольно залюбовался тем, как ловко мама вытирает стены печи
изящными вращательными движениями, чтобы на них не оставалось нагара и листы лаваша пеклись равномерно. Арег всегда
наслаждался теплом жизнерадостного пламени, поднимавшегося из глубины печи. И
сейчас, не сводя с него застывшего взгляда, вдруг явственно ощутил, что Астхик
ушла от него: словно превратилась в тень и растаяла. И возникло подозрение, что
он никогда не любил ее. Одновременно он странным образом почувствовал, что не
он живет в этом мире, а мир живет в нем…
— Арег, мой мальчик, поедешь завтра со
мной в город? — как бы между прочим спросила мать. —
Отвезем лаваш на рынок, купим тебе новую сумку для школы. — Она стала один за
другим вынимать из тоныра хрустящие, поджаристые листы лаваша. — У тебя ведь
через два дня начинаются уроки…
С
лавашом в руках Арег был застигнут этим вопросом
врасплох. По всему дому, по двору, по саду, по всему миру разлился аромат
свежевыпеченного хлеба.
2
Ночью Арег так и не смог уснуть. Ему не
терпелось дождаться часа, когда они с матерью отправятся в город. И в то же
время сердце у него сжималось от смутной тревоги. Он много слышал о городе, да
и в учебниках были цветные картинки: красиво одетые дети, оживленно беседуя,
идут по выложенной плитами аллее к светлому трехэтажному зданию школы,
утопающему в садах. Но это всего-навсего картинки, не имеющие ничего общего с
тем, что подсказывало слово «город» воображению Арега. Город означал для него
занавешенный непроницаемым туманом незнакомый и недосягаемый мир, в котором
живут необычные существа.
—
Идет! — сказала мать.
В
конце улицы послышался глухой металлический лязг, постепенно усиливавшийся.
Потом появилась автомашина, фырчавшая подобно сказочному быку. Арег затаил
дыхание и не спускал с нее глаз.
—
Эй, парень, чего стоишь, как столб? — сквозь дым и грохот прорвался грубый
голос шофера. — Матери помоги!
Когда громоздкий узел с лавашом кое-как
пристроили в машине и мать села на единственное свободное место, Арегу
бросилась в глаза странная внешность водителя: постоянно ухмыляющегося
длинноволосого и большеротого человека непривычно маленького роста, с лицом,
заросшим густой щетиной. Его прищуренные глаза под толстыми веками лихорадочно
бегали и были расположены так близко, точно шпионили друг за другом. Было в
этом человеке что-то общее с Миком, и Арегу почудилось, что это Звездочёт,
который очень быстро вырос в городе и стал шофером. Сходство увеличивало и то,
с какой небрежной самонадеянностью шофер сидел за рулем: чувствовалось, что он
считает себя гораздо выше своих пассажиров и относится к ним с иронической
снисходительностью. Арега особенно удивила его экзотическая сорочка,
испещренная графическим узором — бесчисленными черными треугольниками,
вонзающимися друг в друга. Еще удивительнее было то, что шофер без умолку тараторил. Он с гордостью повествовал о каком-то Сэмике, которым, как выяснилось позже, сам же и
являлся. Его «собеседником» в кабине был внушительного телосложения старик с
очень смуглым лицом, который сидел в тени, торжественно сложив морщинистые руки
на коленях, и молча смотрел, как машина пядь за пядью
глотает полотно дороги. Казалось, старик что-то сосредоточенно подсчитывал в
уме…
—
Слышь, пацан! — прервав свой рассказ, вдруг сердито
обернулся Сэмик к Арегу. — Чего торчишь, точно палку проглотил? Найди себе
место и сядь!
—
Да ведь нет свободных мест, — возразила мама.
—
Пусть сядет на узел с хлебом, — бросил Сэмик и вновь обратился к
старику-изваянию. — Да, так на чем я остановился? Значит, в этот момент — ай да
Сэмик! — он оглядывается и видит… — И он воодушевленно стал рассказывать о том,
как Сэмик, то есть он сам, раскидал во время драки семерых противников…
Растерявшийся Арег хотел было присесть на узел с лавашом, повинуясь
приказу Сэмика, но вовремя спохватился: на хлеб садиться нельзя. Он
машинально опустился на пыльный пол микроавтобуса и притянул узел поближе. Это
привычное движение вернуло ему уверенность в себе. Внезапно машину подбросило
на ухабистой дороге, на миг Арег очень близко увидел лицо старика и ужаснулся:
ему открылись лишенные живого блеска глазные яблоки. Старик был слеп.
Свесив голову, Арег грустно задумался. Неужто это и есть город — бахвал шофер и слепой старик? Он
охватил взглядом пассажиров, и сердце сжалось от сострадания: люди, сидящие в
машине, были ему знакомы, но почему их лица так напряжены и тревожны? И у
матери такой беспомощный вид, точно она беззащитный маленький ребенок. И куда
они едут в этом огромном закрытом металлическом ящике? Внутри — мутная тишина,
снаружи — кромешная ночь и никакого направления не видно. И странно, что,
оставаясь на своих местах, они в то же время без конца удаляются. Да, скорее
всего, именно это имеют в виду, когда говорят «дорога в город»…
Спустя какое-то время Арег почувствовал, что
руки его медленно раскрываются, а тело как бы устремляется ввысь. Макушка
касается чего-то теплого, мягкого и бесконечно родного. Двумя руками он
обнимает узел с лавашом, который удивительным образом то вздымается, то
опадает, словно дышит. От хлеба исходит знакомый материнский запах. Он чмокает
губами от удовольствия и улыбается…
3
— Просыпайся, Арег-джан, приехали!
Арег открыл глаза и смущенно вскочил.
Все суетились, готовясь покинуть машину.
Когда они с матерью кое-как вытащили
тяжелый узел лаваша и положили его на чисто вымытый асфальт, у него было такое
чувство, точно он заснул в собственной постели, а наутро проснулся в совершенно другом мире. Повсюду
высились огромные здания с бесчисленными сверкающими окнами и странными
крышами, а по широким улицам двигалось пестрое множество машин и людей. Воздух
гудел от немолчного гвалта, железного лязга и голосов. Арег,
давно жаждавший увидеть «городских людей», был разочарован, обнаружив, что
горожане — такие же, как он, обычные человеческие существа, только более
ухоженные, подтянутые. Особенно привлекательны их яркие, многоцветные
одежды и бледно-отрешенные лица, и на зданиях, людях, улицах, деревьях незримой
вуалью лежит непривычный, подернутый пылью блеск.
—
Ма, все эти люди знают друг друга? — спросил он, ошарашенный таким несметным
количеством народа.
—
Нет, — рассеянно ответила мать, взглядом ища что-то или кого-то.
Это его озадачило: как можно быть людьми
и не знать друг друга? Смутная тревога закралась в сердце.
Прищурив глаза, Арег поднял голову: над
ним пылало такое знакомое, такое любимое утреннее солнце. Удивился, что в
городе синеет то же небо, сверкает то же солнце, что и у них в горах; что-то
вроде ревности шевельнулось в груди: ему всегда казалось, что солнце, небо,
звезды, ветер принадлежат только горам. Вдруг подумалось: весь город знает, что
он здесь впервые в жизни, и люди, все как один, исподтишка подглядывают за ним.
Арег так смутился, что не знал, как себя вести. Он горько пожалел, что приехал
в город, и его охватило отчаянное желание скорее бежать отсюда…
— Анаит!.. Анаит!.. — внезапно сквозь
уличный гвалт прорвался хрипловатый мужской голос.
Щуплая фигура отделилась от людского
потока и радостно помахала издалека рукой. Таща за собой железную тележку и
припадая на одну ногу, человек направился к ним.
— Это Торос, — оживилась мать. — Пришел.
— Кто такой Торос?
— Грузчик рынка, — крепче затягивая узел
на лаваше, деловито ответила мать.
Грузчик был мужчиной среднего роста с
острым подбородком и глубоко запавшими глазами; угловатые контуры тела делали
его похожим на птицу с перебитыми крыльями. В своей черной одежде он выглядел
таким худым, что казалось: достаточно дуновения ветра, чтобы он рассыпался.
— Это твой сын, Анаит? — подойдя,
спросил Торос.
— Да, это мой
Арег.
— Великолепный мальчик, — сказал Торос,
даже не взглянув в сторону Арега. — Так и должно быть: у золотой женщины —
золотой наследник.
Арег польщенно улыбнулся, гордый тем, что и здесь, в городе, маму знают и уважают. А в
следующую минуту он удивился, увидев, как Торос, этот хилый и нескладный человек,
сноровистым движением в одиночку поднял увесистый тюк с лавашом так легко,
точно тот был птичьим перышком. И когда Арег спохватился и запоздало кинулся
помогать, тюк уже покоился на грубой металлической тележке.
—
Вот, Арег-джан, мой конь-огонь, — кивнув на тележку, засмеялся грузчик, словно
старый знакомый.
Торос внешне не был похож на Ванатура, но было
в нем что-то, напоминавшее умершего полевого сторожа, и Арег проникся к нему
симпатией.
Вместе с матерью он понуро следовал за
грузчиком. Ему было неудобно, что чужой человек работает на них. Чувство было
настолько непривычным и гнетущим, что он даже покрылся испариной. Немного
погодя он наконец осмелился поднять голову и удивленно
замер: Торос был уже далеко, он стоял перед входом на рынок, победно опустив
ладонь на ручку своей тележки.
4
Массивный многогранник рынка напоминал
огромного паука, затаившегося в паутине зданий в ожидании добычи.
— «Скрытый рынок», — вполголоса прочитал
Арег вывеску на фасаде.
— Добро пожаловать на Крытый рынок, — весело
и нарочито торжественно сказал Торос, делая приглашающий жест рукой. — Это
голова, сердце и желудок нашего города! — И грузчик озорно рассмеялся.
Арег густо покраснел, оттого что
неправильно прочел вывеску. Войдя внутрь, он невольно остановился: его поразили
масштабы здания. Неохватное пространство зала было лишено колонн, казалось,
этот изогнутый потолок каким-то немыслимым образом висит в воздухе. Рынок
встретил их гулом неразличимых голосов и нескончаемыми толпами людей,
двигавшихся в разных направлениях и в то же время
словно остававшихся на месте. Арег почувствовал головокружение, но родная
материнская рука крепко сжала его локоть.
Кативший тяжелую тележку Торос с
непостижимой ловкостью умудрялся безошибочно находить просветы в людской
толчее. Арег старался не отставать, в то же время с интересом
рассматривая все, что встречалось на пути. Выяснилось, что рынок вовсе не так
хаотичен, как показалось вначале: он разделен на множество пронумерованных
рядов. За чистыми прилавками стоят расторопные, ухватистые мужчины и женщины;
бойко торгуясь, они предлагают людям яства и вещи всевозможных размеров,
расцветок и форм; и в этом царстве изобилия не люди покупают и продают вещи, а
наоборот, вещи — людей. И участники игры взаимно довольны и счастливы. Арег почувствовал,
что и сам становится малой частицей этой сутолоки красок, звуков, страстей, и
ему стало приятно.
Дойдя до конца рынка, Торос остановился
у дугообразного прилавка, над которым большими буквами было написано «Хлеб», а
чуть ниже — «Отдел N5».
— Тпру-у, стой,
Кайцак, — весело крикнул он.
— Что?! — Арег пораженно уставился на
грузчика.
— Арег-джан, я же сказал, что эта
тележка — мой конь-огонь, — смеясь, объяснил Торос, — а зовут его Кайцак.
Арег не поверил своим ушам.
— Благодарю от всей души, — сказала
мать, вытащив из уголка тяжелого узла отдельно уложенный, скатанный в рулон
лаваш и протянув его Торосу.
— А я благодарю тебя, Анаит, — по-детски
радостно улыбнулся Торос, положил сверток под мышку и ушел, таща за собой
тележку.
Некоторое время Арег смотрел ему вслед,
потом повернулся в сторону хлебных рядов. Здесь уже приступили к делу шесть
продавщиц, чьи незнакомые лица при слабом освещении не отличались друг от
друга.
Мама была седьмой.
5
Развязав узел, она начала красиво
раскладывать на прилавке стопки лаваша. Другие продавщицы, кивнув в ее сторону
и что-то объяснив друг другу глазами и бровями, засмеялись. По лицу матери
пробежала тень. Арег почувствовал, что между нею и остальными женщинами выросла
незримая стена.
—
Ма, эти тетки тебя невзлюбили? — спросил он недоуменно.
—
Э… — небрежно махнула она рукой.
Арег смутился.
— Давай передвинем наш хлеб немного
дальше.
—
Здесь или там — все одно, — улыбнулась мать. — Никакой разницы.
Время шло, однако ничего не происходило.
Арег озабоченно потер лоб, чувствуя себя
виноватым в том, что не может помочь матери.
—
Ма, я немного пройдусь, — не глядя на нее, тихонько сказал он.
—
Иди, только не очень далеко.
Оказавшись в толпе, он почувствовал себя
маленьким и жалким — как заблудившийся теленок в незнакомом ущелье. Обернулся —
матери уже не было видно, и страх потеряться закрался в душу. Он стал
беспокойно озираться по сторонам и вскоре заметил в гуще людей фигуру Тороса:
обливаясь потом, тот быстро-быстро загружал тележку какими-то ящиками. Облегченно
вздохнув и рассекая толпу, Арег бросился в ту сторону, однако едва не
столкнулся с человеком громадного роста, который внезапно вырос перед ним,
прижимая к груди большущий кулек с покупками. Арег метнулся в сторону. Из-под
руки верзилы перед ним на миг мелькнуло лицо матери. Он остановился.
Молча и неподвижно, как статуя, стояла мать за
прилавком, и на лице ее застыла неизбывная печаль. Рядом бушевало людское море,
но его приливы и отливы не имели к ней никакого отношения. Сердце Арега
болезненно сжалось: никогда еще он не видел мать такой покинутой и беззащитной,
и какое-то незнакомое прежде смятение перехватило горло. Зачем они сюда
приехали, что они потеряли в этом шуме и гаме? Время от времени кто-нибудь
отделяется от толпы, подходит к матери, но тут же переходит к остальным шести
торговкам, которые умело зазывают покупателей, тень на
лице матери становится все гуще.
—
Не нужно мне никакой сумки, — проворчал Арег себе под нос. — Лучше уедем домой.
С
этой мыслью он двинулся в сторону матери, но толпа позади него внезапно
всколыхнулась, и кто-то сильно толкнул его, прижав к прилавку. Чтобы удержаться
на ногах, Арег инстинктивно ухватился пальцами за край прилавка и только тут
заметил, что на нем выстроились красивые школьные сумки. Рука потянулась
погладить ближайшую из них, и в нем с новой силой вспыхнула мечта о школьной
сумке. А в следующую минуту его оглушили пронзительный женский крик и громкая
перебранка.
Пожилая миловидная женщина, чертами и
выражением лица напомнившая ему Затик, обеими руками вцепилась в низкорослого
молодого человека и изо всех сил звала на помощь:
—
Мой кошелек!.. Этот негодяй вытащил у меня кошелек!..
—
Вы с ума сошли, тикин11 ! — сохраняя достоинство, с искренним
негодованием отвечал молодой человек с выпуклым лбом и маленькими хитрыми
глазками. — Вы сами его потеряли, а обвиняете меня. — Он вырвался из рук
женщины и стал искать взглядом потерянный кошелек. — Не волнуйтесь, тикин, мы
его сейчас найдем…
Окружившие их люди тоже подключились к поиску.
Арег не мог понять, что произошло, однако ему очень хотелось помочь этой
похожей на Затик женщине. Он пошел ей навстречу, но наткнулся на плотную массу
тел. Тогда он начал шарить глазами под ногами толпящихся людей и наткнулся
взглядом на какой-то черный предмет, лежавший у железной ножки противоположного
прилавка.
— Нашел, нашел! — крикнул он радостно,
подобрал с пола находку и стал продираться к
владелице.
—
Прав был, оказывается, парень, не воровал он кошелька, — тут и там с
облегчением заговорили люди. — Вот же он, отыскался…
Пожилая женщина, увидев свой кошелек, коротко
вскрикнула, схватила и раскрыла его, однако озарившееся было
радостью лицо тут же побелело: кошелек был пуст.
—
Ах!.. — Из груди женщины вырвался такой отчаянный стон, что Арегу стало не по
себе.
—
Где этот подлец? Держите его!.. — закричали со всех сторон.
Но парня и след простыл.
Арег был обескуражен, смутно догадываясь, что
все было спланировано заранее, и он, хотя и неумышленно, помог лобастому парню
обокрасть несчастную женщину. Он виновато посмотрел вокруг и окончательно
стушевался, поймав на себе несколько испытующих взглядов. Вот-вот может
случиться нечто ужасное. Чувствуя, как тело его покрывается мурашками, он круто
повернулся и стал выбираться из толпы, помогая себе локтями и ожидая, что вот
сейчас кто-то крикнет сзади: «Держите подлеца!» Выбравшись из толчеи, он
побежал к матери.
—
Куда ты пропал, сыночек? — упрекнула обеспокоенная мать.
Задыхаясь от волнения, Арег рассказал ей о
том, что случилось. Больше всего его поразило спокойное достоинство лобастого
парня, сочувственно говорившего женщине: «Не волнуйтесь, тикин, мы его сейчас
найдем…»
6
Арег сидел на прилавке, свесив ноги и
внимательно наблюдая за тем, как торгуют шестеро маминых
соседок. Силился понять, почему им так легко удается сбыть свой товар, а
у мамы никто не покупает. Увидев на прилавке аккуратно расставленные новенькие,
одна краше другой, школьные сумки, он теперь всем сердцем желал, чтобы мама
купила ему одну из них. Он даже подумал, что если ей так и не удастся продать
лаваш, то, может быть, стоит предложить его в обмен на сумку — вместо денег?
Без новой сумки в школу не пойду, решил он обиженно.
—
Арег-джан, не горюй, — заметив его угрюмую сосредоточенность, ласково
улыбнулась мать. — Удача и нам когда-нибудь улыбнется, и ты получишь новую
сумку. Если тебе скучно, погуляй немного поблизости.
— Ладно.
Арег спрыгнул с прилавка и направился туда,
где были выставлены школьные товары. Но на полпути остановился, вспомнив
неприятную историю с кошельком, и свернул в сторону.
Рынок по-прежнему гудел, хотя ряды покупателей
поредели. Он уже собирался повернуть обратно, когда его внимание привлекла
блестящая ярко-красная женская одежда.
В углу, под желтоватого цвета стеной, стояла молодая женщина
довольно странного вида: длинные темные волосы и красное, как кровь, короткое
платье, едва прикрывавшее красивые стройные ноги, обутые в опять же красные
туфельки на очень высоких и тонких каблуках. Внезапно женщина повернула
голову и, встретившись взглядом с Арегом, загадочно улыбнулась. Арег смутился и уже хотел было уйти, но остановился, пораженный:
в руках женщины золотился букет оберегов, в центре которого красовалась
одна-единственная фиалка. На миг ему показалось, что это тот самый букет,
который он собрал для Астхик в Ущелье фиалок и потом бросил в реку, и что
женщина каким-то образом выловила цветы по одному, снова сложила в букет — и
вот продает его на рынке. Его обереги…
Какая-то тень, возникнув за его спиной,
стремительно прошла мимо. Невысокий тучный человек, вертя грушевидной головой
на толстой шее и перебирая короткими пальцами связку ключей, хозяйски уверенным
шагом устремился туда, где трясущаяся старушка с всклокоченными крашеными
волосами, согнувшись в три погибели, продавала цветы. Толстяк о чем-то ее
спросил, та в ответ, выпрямившись, широко улыбнулась беззубым ртом и украдкой
кивнула головой в сторону желтоватой стены. Покрутив головой, приятно
удивленный мужчина рассмеялся, достал из кармана деньги, отдал их старухе и
быстрым, уверенным шагом вернулся. Это был шофер Сэмик.
—
А я тебя по всему рынку обыскался, Кали, — с ироничным упреком обратился он к
женщине в красном.
Та жеманно улыбнулась, раздвинув густо
напомаженные губы и сверкнув белым частоколом зубов.
— А я виновата, что ты проходишь мимо
меня и не замечаешь? — нарочито сердитым тоном ответила она, переступила с ноги
на ногу, движением головы отбросила назад длинные волосы и залилась
неестественным смехом.
Приблизившись почти вплотную, Сэмик что-то
тихо прошептал ей на ухо, после чего бросил взгляд на обереги и усмехнулся.
—
Что это за цветы? — небрежно спросил он.
—
Да так… — опустив глаза, неопределенно проговорила женщина.
—
Ну, значит, договорились, — Сэмик сделал нетерпеливое движение в сторону
выхода, но, вдруг побледнев, остановился и стал лихорадочно обшаривать карманы.
— Нет ключей от машины, — сказал он панически. — Где я мог их обронить?..
—
Когда ты подходил, они, кажется, были у тебя в руке. — Кали тоже
забеспокоилась.
Сэмик рассеянно посмотрел на нее, потом,
словно что-то вспомнив, круто повернулся и, заметив Арега, как будто удивился,
а затем уставился на него с явным подозрением.
Арег отвел глаза и собрался уходить, когда
рука Сэмика сжала ему плечо, как клещами.
— Это ты спер
мои ключи, щенок? — рявкнул он. — А ну выкладывай их быстро или я размозжу твою
голову об эту стену! — Обеими руками он сильно встряхнул Арега.
Охваченный ужасом Арег хотел было возразить,
однако губы у него так дрожали, что он не мог выговорить ни слова. Произошло
то, чего он тайно страшился все это время. Физиономия Сэмика, потемневшая от
гнева и сейчас удивительно напоминавшая их бывшего соседа Сета, грозно
придвинулась, и в ушах Арега взорвалась звонкая пощечина. Он пошатнулся от
удара и ошеломленно посмотрел на Сэмика, непроизвольно сжав
маленькие кулачки.
—
За что ты бьешь ребенка? — Кали кинулась к приятелю и, схватив за плечо,
оттащила от Арега. — Может, они у тебя, проверь еще раз карманы!
Губы Сэмика скривились в коварной ухмылке. Он
еще раз обследовал свои карманы, извлек ключи и рассмеялся каким-то диким
смехом. Потом бросил на Арега злобный взгляд, повернулся и, поигрывая ключами,
довольный собой, удалился. Кали последовала за ним.
Прижав ладонь к щеке, Арег растерянно
смотрел им вслед, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Не дойдя до цветочного
ряда, Кали вдруг резко повернула назад, подбежала к Арегу и сунула ему в руку
букет золотистых оберегов.
—
Это тебе, — шепнула она с улыбкой.
От неожиданности Арег взял цветы. Их стебельки
еще хранили тепло ладони женщины. Он вытер глаза рукавом и лишь после этого
увидел, что обереги увяли.
7
Когда с букетом в руке Арег вернулся,
мать подозрительно оглядела сына и нахмурилась.
—
Откуда у тебя обереги?
—
Кали дала.
—
Кто?
Арег рассказал о женщине, стоявшей под
желтоватой стеной, но ни словом не упомянул о происшествии.
—
Ой! — пришла в ужас мать. — Это нехорошая женщина, сыночек, прямо сейчас,
немедленно, брось эти цветы в урну…
—
Нет, — решительно возразил Арег, — я отвезу их домой и поставлю в воду. — Он
исподлобья посмотрел на мать угрюмо и неуступчиво.
—
Ладно, — словно что-то взвесив в уме, сказала мать, — пусть будет по-твоему.
Есть вещи, Арег-джан, которые человек должен отличать друг от друга, —
загадочно добавила она, глядя на сына с умилением и гордостью.
— Какие вещи? — не понял Арег.
Мать не ответила.
8
Оживленно болтая, продавщицы хлеба
собирали вещи, вытирали прилавок, и лица их одинаково блестели от усталости.
Они благополучно завершили день и готовились уходить.
Рынок стремительно пустел, в помещении стало
заметно темнее, повсюду валялись затоптанные остатки фруктов и зелени, и пока
еще едва уловимый запах гниения, исходящий от них, начинал витать в воздухе.
—
Ма, а что если наш хлеб не продастся? — растерялся Арег.
—
Оставим его у Патика, — ответила мать удрученно.
—
У кого? — поразился Арег.
—
Ну, у того… ты знаешь… — смутилась мать. — У грузчика.
—
У Тороса?
—
Да.
То, что мать спутала грузчика с кладбищенским
сторожем, не на шутку встревожило Арега. Да, видно, плохи дела. Скоро и
продавец школьных сумок запрет свой товар и отправится домой.
Арег склонился над прилавком и стал
внимательно изучать мамин лаваш, пытаясь понять, почему все так несправедливо.
Ароматный хлеб терпеливо дожидался на прилавке своего часа.
Поглядев по сторонам, Арег по-взрослому
махнул рукой и уже хотел сказать: «Пошли домой», но осекся: из глубины зала быстро-быстро перебирая ногами и помахивая школьной
сумкой, шла… мама. Арег замер, ничего не понимая. Повернул голову в сторону
матери, которая тоже насторожилась, услышав стук каблуков, и молча
ждала. Поздней покупательницей была незнакомая женщина примерно маминого
возраста, но на маму не похожая. Красивые голубовато-зеленые глаза, изящный,
чуточку заостренный нос, аккуратная прическа, гордая посадка головы и плавная
походка — она словно принадлежала иному миру. С приближением женщины воздух
наполнялся тонким ароматом ее духов. Но больше всего Арегу понравилась школьная
сумка, которую женщина, по всей вероятности, купила только что, — точно такая,
о какой он мечтал.
— Как хорошо, что вы еще здесь! —
воскликнула женщина с неподдельной радостью. — А я боялась, что останусь без
хлеба. — Она подошла ближе, бросила короткий взгляд на лаваш и обрадовалась еще
больше. — Это именно то, что мне надо! — тронув лаваш своей нежной белой рукой,
она улыбнулась.
— Это хороший хлеб, настоящий, —
по-детски смущенно подтвердила мать.
— Мне нужно много хлеба, — сказала
женщина, прикидывая количество лаваша. — Сегодня у дочки день рождения, будут
гости.
—
Поздравляю, — все так же скованно и нерешительно сказала мать. — Пусть твоя
девочка будет здорова и счастлива, пусть хорошо учится… Я
тоже должна купить своему школьнику ранец, — кивнула она в сторону сына.
—
Как тебя зовут? — женщина провела рукой по голове Арега.
—
Арег, — потупившись, сказал он еле слышно.
—
А мою девочку зовут Ани, — улыбнулась женщина и огляделась. — Ты где, Ани?
—
Я здесь! — неожиданно раздался за ее спиной звонкий голосок, и из полумрака
выплыла хорошенькая девочка в розовом платье и с бантиком в волосах.
Арег сначала не понял, как она тут оказалась и как он не заметил ее раньше, а потом застыл в
немом изумлении: это была… Астхик!
—
Астхик… — почти не шевеля губами, взволнованно прошептал он.
—
Какая чудная девочка, — похвалила мать и не мешкая
взялась за работу.
Она постелила на прилавок чистую простынку и
стала бережно класть на нее весь привезенный ими лаваш.
—
Возьми все, — обратилась она к женщине с дружеской сердечностью. — Сегодня у
твоей дочери праздник, пусть хлеба будет вдоволь.
Не ожидавшая такой щедрости женщина ответила:
—
Ну, раз так, тогда я дарю эту сумку твоему сыну, — и она весело протянула ее
Арегу. — Я в любое время могу купить другую, а вы
приехали издалека…
Арег ликовал. Он протянул руку к сумке,
однако, густо покраснев, отдернул ее и спрятал за спину. Женщина рассмеялась и
положила сумку на прилавок, рядом с букетом оберегов. Краем глаза Арег заметил,
что Ани, держась за платье женщины, вытянулась, точно козленок, и с
любопытством нюхает цветы. Он хотел подарить их девочке, но оробел. Чистый
сияющий блеск ее глаз поразительно напоминал прекрасные глаза Астхик. Заметив
смущение Арега, Ани шаловливо рассмеялась и спряталась за мать. Это был
точь-в-точь смех Астхик.
—
Арег-джан, найди Тороса, пусть придет поможет унести
хлеб, — попросила мать.
Арег с готовностью сорвался с места и побежал.
В
тишине зала были слышны только его шаги. Пустой рынок выглядел красивей и
таинственней. Казалось, люди растворились и исчезли в сумеречном воздухе. Как хорошо, что есть рынок, есть хлеб, есть они — мама, Ани, ее
мама, он сам. И еще Торос. Но где он?
Оказавшись у отдела школьных товаров, Арег
убедился, что продавец уже ушел домой. Не останавливаясь, он продолжил поиск,
но грузчика нигде не было. Вдалеке, там, где продавали цветы, появилась
внушительная, слегка сутулая фигура; человек размахивал руками, точно косил
траву. Это был уборщик, дородный старик с длинной бородой и маленькими глазами;
он решительно орудовал метлой, сметая следы, оставленные людьми и вещами…
—
Дядя Торос! — громко крикнул Арег в пустоту рынка.
—
Чего? — неожиданно услышал он за спиной хриплый голос грузчика.
Арег удивленно обернулся: там, где обокрали
похожую на Затик пожилую женщину, Торос, опершись на свою тележку, увлеченно
читал книгу под скудным светом, падающим с потолка. Увидев Арега, он закрыл ее
и, положив под мышку, выпрямился. Арег, однако, успел прочитать название:
«Солнечный дом».
Пока Арег передавал ему просьбу матери,
Торос зашел за прилавок, открыл металлический шкаф и аккуратно положил в него
книгу.
— Сейчас оседлаем Кайцака и помчимся, —
улыбнулся грузчик и, поправив колеса своей тележки, толкнул ее вперед. — Я
знал, что хлеб Анаит не залежится…
Глава
седьмая
Зеркало
1
На остановке собралось много народу. Все
ждали Сэмика, но его машина не появлялась. Нагруженные вещами люди оживленно
беседовали, с их лиц бесследно исчезло то выражение безнадежного страха и
убогости, которое так угнетало Арега ночью, по дороге в город. Сейчас их лица
светились усталым удовлетворением, смешанным с приятным волнением ожидания возвращения
домой.
Прошел час.
В какой-то момент воздух взорвали
испуганные крики и ругань, за которыми последовал беззаботный хохот праздной
кучки парней, собравшихся у киоска кондитерских изделий; груженная песком
огромная машина, поднимая пыль, прогрохотала мимо толпы ожидающих так близко,
что вслед ей полетел град проклятий. Люди начинали роптать: на исходе был
второй час ожидания.
— Где этот горлодер
Сэмик, куда он пропал? — слышались недовольные голоса.
— Э-э! — насмешливо махнул рукой дюжий
старик с загорелым лицом. — Вам ли не знать, что Сэмик умеет только увозить, но
не привозить? Это ведь не в первый раз!
— Так что же, мы останемся на улице?! —
развела руками пожилая женщина.
Арег, стоявший
возле матери со школьной сумкой в одной руке и букетом в другой, слушал эти
разговоры, но ничего не воспринимал. Голова гудела. За день он увидел,
услышал и перечувствовал так много нового, необычного, что все у него в мыслях
перемешалось. Его окутала вязкая дремота, в которой, точно погруженные в мутную
воду, плавали какие-то лица, предметы, образы, иногда всплывавшие на
поверхность и лопавшиеся как пузырьки. Единственным, что крепко хранилось в
сознании, был букет оберегов, уже окончательно завядших. Густая липкая теплота
сникших цветов была так приятна его вспотевшей ладони, что он боялся
шевельнуться. Сейчас он не мог бы вспомнить, где, как и почему попали к нему
эти обереги. Впечатление было такое, будто они всегда были у него в руке, будто
они выросли прямо из пальцев…
— Сынок, все увозят цветы из наших гор,
а ты из города везешь обереги в горы? — усмехнулся женский голос.
Арег вздрогнул и поднял голову: это была
жена пасечника Наапета, Арус, угрюмая, с круглым лицом и острым, пронизывающим
взглядом женщина, беседовавшая с матерью. Стоявшие поблизости люди оглянулись,
с любопытством посмотрели на увядшие цветы и не смогли удержаться от улыбки.
Смутившись, Арег отошел к невысокой
бетонной стене, огораживавшей остановку, и услышал за спиной голос матери,
обратившейся к Арус с каким-то вопросом.
— Э, Анаит-джан, — неожиданно тяжело
вздохнула Арус, — годы увяли, цветочки отцвели, остались только листья…
Странно: хотя ожидавшие машину люди были
знакомы Арегу, одетые «по-городскому», они производили впечатление чужаков. Они
с матерью тоже чужаки, и он, будто отделившись от самого себя, медленно уходит
сквозь духоту, дым и шум… Арег стал разглядывать широкое бетонное ограждение,
что тянулось откуда-то издалека, окаймляло автобусную остановку и оканчивалось
неизвестно где. В нос ударил сырой, затхлый запах, шедший из-за него. Положив
сумку и цветы на верх ограды, он подтянулся,
вскарабкался на нее, и, удобно устроившись на ограде, снова взял сумку и цветы,
потом посмотрел вниз и замер.
Прямо под его ногами текла узкая мутная
река, темно-зеленый цвет которой выдавал большую глубину, и лишь неисчислимые
рои комаров, сновавших над водой, свидетельствовали о том, что и здесь есть
что-то живое. Арег недоумевал: разве такие реки бывают? Река — это
стремительный бег, пена, пропасть и неумолкающее эхо, а эта вода мертвенно
застыла в накрепко забетонированных берегах. Густой липкий пар, поднимавшийся
снизу, удивительно повторял теплоту оберегов, которые он держал в руке. И
неодолимое желание раствориться в этой теплоте, исчезнуть овладело им. Позади
него толпа ожидающих оживилась, задвигалась, воздух
огласили ликующие крики.
Новенький автобус, на котором были
изображены бушующие пенные волны, лихо подкатил к остановке и, подобно
громадной синей лошади, привстав на дыбы, затормозил.
— Наш Севан прибыл!.. Наш Севан!.. —
загудели заждавшиеся пассажиры и, хватая с земли багаж, кинулись к дверям
автобуса.
— Уезжаем, Арег! — прорвался сквозь
гвалт голос матери. — Иди сюда! Скорее!..
Чуть-чуть откинувшись назад, Арег
наблюдал эту суматоху с бетонной стены, но ему казалось, что все это происходит
далеко-далеко, по другую сторону непроницаемого занавеса. Лишь едва уловимые,
невнятные голоса достигали его слуха, и перед глазами мелькали бледные,
неразличимые тени…
Неожиданно кто-то резко дернул его за
руку, и перед ним возникло гневное лицо матери. Одной рукой она выхватила у
сына сумку, другой хотела стащить его со стены, но коснулась цветов, и это
окончательно вывело ее из себя.
— Вышвырни сейчас же этот мусор! — яростно крикнула она и, вырвав цветы из руки Арега, метнула
их через ограду.
— Мои обереги! — в ужасе воскликнул Арег
и бросился за ними в реку.
Он шумно плюхнулся в воду, взметнув
фонтан брызг, и еще не успел ощутить боли от удара коленкой о бетонный берег,
как почувствовал на губах горький, отвратительный вкус ила. Инстинктивно стал
искать руками цветы, но они словно растворились в тягучей воде. Сквозь шум и
гомон до него донесся пронзительно-отчаянный крик матери, он увидел над собой
лицо водителя нового автобуса Севана, который почему-то улыбался. Потом, когда
Севан схватил его под мышки, вытянул из воды и передал стоявшему на берегу
дюжему старику с загорелым лицом, ему показалось, что он свалился в тоныр и
топчет свежевыпеченный лаваш грязными башмаками. Перед глазами мелькнул чей-то
искаженный слезами взгляд, и, словно протянувшись из неведомых далей, две руки
крепко обняли его. Знакомое кольцо небольно кольнуло его камнем, и он понял,
что это мама.
2
Пассажиры автобуса громко обсуждали
случившееся. Они как будто выражали свою радость — и по поводу благополучного
исхода происшествия, и по поводу того, что возвращаются домой в новеньком
автобусе.
Арег был благодарен пассажирам за то,
что его имя не упоминалось. Однако от его одежды, безнадежно испачканной, шел
неприятный, затхлый запах стоячей воды. Вцепившись пальцами в подлокотники и
опустив голову, Арег уставился в пол и не двигался. От жгучего стыда он
чувствовал себя таким ничтожным, что даже не осмеливался взять у матери свою
новую сумку, которую та, словно не доверяя ему, держала на коленях. Мысль о
том, что он мог проститься с жизнью, ему в голову не приходила, единственным,
что вызывало в нем боль и сожаление, была утрата оберегов; ему хотелось
плакать.
Внезапно он ощутил на себе чей-то
взгляд. Поднял голову и в маленьком зеркале в кабине шофера увидел лицо своего
спасителя Севана. Тот улыбнулся и дружески подмигнул ему. Арег тоже улыбнулся и
обнаружил, что от одного ободряющего взгляда и улыбки Севана развеялись боль и
стыд. Он стал наблюдать за Севаном. Тот вел машину неторопливыми, плавными
движениями, создавалось впечатление, что она мчится сама по себе. Сидевшему в
шоферской кабине дюжему старику с загорелым лицом Севан рассказывал о том, как
он на отлично сдал экзамен на водительские права и в
результате ему досталась эта новенькая машина.
Арегу было ужасно обидно, что Севан
гораздо старше него. «Мы стали бы настоящими друзьями», — подумал он.
3-4
Когда последние высотки города остались
позади и взгляду открылись выжженные солнцем равнины, Арег испытал такое
чувство, словно ему удалось вырваться из бессмысленной давки и толкотни. Он
оглянулся: город был похож на гигантское искореженное металлическое колесо,
соскочившее с оси и упавшее на цветущую пшеничную ниву. И
когда далеко-далеко впереди в лучах заката замаячил дом пасечника Наапета с его
сверкающей пурпуром крышей, сердце Арега радостно встрепенулось: наконец он
дома…
Машина Севана, прогромыхав по старинному
каменному мосту, въехала в естественные каменные ворота, образованные двумя
утесами, и остановилась на площади села. Весело переговариваясь, пассажиры высыпали
из автобуса.
— Нет, спасибо, уже поздно, — с улыбкой
ответил Севан на мамино приглашение. — Как-нибудь в другой раз… А тебе, Арег, неплохо было бы научиться плавать, —
многозначительно добавил он и рассмеялся. После чего осторожно закрыл дверь
автобуса и завел мотор.
Помахав Севану рукой, Арег одновременно
и попрощался, и выразил ему свою признательность. В эту минуту воздух огласили
ликующие звуки мычания, блеяния, топота… Вздрогнув от неожиданности, Арег
посмотрел на крутой склон ближней горы, с которой сквозь сумерки низвергался
водопад бесчисленных ягнят. Сердце Арега радостно затрепетало.
— Ераз пришла, — ласково улыбнулась
мать, кивнув в сторону площади, где вернувшееся домой стадо уже растекалось по
улицам. Среди множества рогов и крупов Арег еще издали безошибочно узнал
красивые, в форме полумесяца, рога и белое пятно на лбу их коровы Ераз.
— Пойду приведу
ее, — сказал он и радостно побежал навстречу стаду.
Когда они приблизились, мать окинула
наметанным глазом набухшее вымя Ераз, ее тугие, напряженные соски и осталась
довольна.
Уже совсем стемнело, и дорога была едва
видна. Мать и сын молча шли рядом под густой сенью
росших по обе стороны улицы ореховых деревьев. Тишину нарушало лишь пыхтение
шедшей впереди коровы.
Арег взял из рук матери свою школьную
сумку.
5
Свежий травянисто-цветочный аромат
приятно защекотал Арегу ноздри еще издали, еще до того, как он заметил
кряжистую фигуру отца, который умело и быстро орудовал вилами, сооружая на
крыше хлева новый конусообразный стог. За спиной отца в вечерних сумерках ярко
мерцали созвездия, казалось, что отец работает в небе, в окружении звезд.
Оставив Ераз, Арег бросился к нему.
— У меня новая сумка!.. У меня новая
сумка!.. — крикнул он на бегу.
— Приехали? — с высоты, точно с небес,
улыбнулся отец.
Неожиданно слуха Арега коснулось глухое,
словно идущее из-под земли, знакомое лошадиное ржание. На миг ему показалось,
что это Кайцак Ванатура, но лошадь тяжело переступила с ноги на ногу, ударив
подкованным копытом в пол, и Арег понял, что это Шохик. Издав ликующий крик, он
кинулся к воротам старенького хлева. В лунном свете, проникавшем через ердык,
увидел широченный и высокий круп Шохик, ее мощные ноги. Арег бросился к ней,
встал на цыпочки, обнял ее длинную шею, зарылся лицом в мягкую гриву.
— Шохик-джан… Шохик-джан… — шептал он
взволнованно.
От Шохик пахло тем же чистым, едва
уловимым ароматом подожженной тростинки, какой исходил от Кайцака. Арег
разглядывал лошадь, удивляясь тому, что от недавних ран не осталось и следа.
Шохик здорово изменилась, глаза обрели какой-то мягкий блеск, тело округлилось,
раздалось.
Немного погодя в хлев, устало
покачиваясь, вошла Ераз, вслед за нею — мать с белым подойником. Появление Ераз
почему-то сильно взбудоражило Шохик, она нервно ударила копытом.
— Тпр-р-р-ру, Шохик! — осадил ее Арег и
не поверил собственным ушам: впервые в жизни ему удалось выговорить звук «р».
— Ма, я умею говорить «р», — крикнул
Арег: — Р-р-р-р…
Привязав корову, мать
молча взглянула на сына с обожанием. Потом подошла к Шохик, провела ладонью по
гриве, что-то пробормотала, придирчиво осмотрела лошадь и наконец
счастливо улыбнулась.
Шохик была беременна.
6-7
Арег сам подмел двор, усеянный
затоптанными остатками травы и пыльными ворохами половы. Вычистив двор и
разогнув спину, почувствовал на себе чей-то взгляд: мать стояла на ярко
освещенном крыльце и с мягкой улыбкой наблюдала за ним.
Отец вернулся поздно вечером. Поставив
стог, он поспешил к пасечнику Наапету — помочь выцедить последний мед этого
года. Держа в руке сотовую рамку — подарок Наапета, — он поднялся на балкон,
где мать колдовала над цветочными горшками, и в свойственной ему манере, в
какой каждое утро пересказывал ей свои сны — образно и слегка преувеличенно, —
принялся посвящать ее в сельские новости.
Арег улыбнулся: он любил эти
доверительные беседы родителей.
— Арег-джан? — Отец вошел в комнату. —
Ты еще не ложишься?
— Сумку укладываю, — ответил Арег.
— Ты хорошо вычистил двор, — похвалил
отец. — Молодчина!
Арег скромно улыбнулся.
— Ну ладно, укладывайся спать, чтобы
завтра быть в готовности, — быстро проговорил отец и уже собрался уходить, но
вдруг резко остановился.
— Арег-джан… — Сконфузившись, он вытащил
из нагрудного кармана продольно сложенную синюю тетрадь и положил ее на стол. —
Это мне кузнец Грайр передал, — объяснил он, избегая смотреть на сына. —
Сказал, что Грануш нашла ее в сумке Астхик.
Отец повернулся и вышел.
Арег был потрясен: его пропавшие стихи!
Значит, Астхик… Дрожащей рукой он раскрыл тетрадь и застыл, сжав губы. Потом
стал медленно листать страницы. Между ними были бережно вложены тонкие, почти
прозрачные лепестки розы. Под самым последним стихотворением очень мелким
почерком, неразборчиво, было что-то приписано. Арег попытался прочесть, но не
смог: знаки имели странную, причудливую форму. Отчаявшись, он какое-то время
смотрел на приписку отсутствующим взглядом; потом вскочил, бросился в соседнюю
комнату, принес зеркало с позолоченной окантовкой, которое отец подарил маме в
день рождения Арега, и приставил зеркало к тетради.
Загадочные знаки превратились в буквы, и
в зеркале отразился четкий и красивый почерк Астхик:
«Я тебя люблю».
2010
_____________________
1 Женское имя, означающее «звездочка».
Ассоциируется с армянским названием астры — «звездный цветок» (здесь и далее —
прим. переводчика).
2 Кайцак — молния (арм.).
3 Отверстие в крыше, пропускающее свет и
служащее дымоходом.
4 Название одного из высокогорных озер
Армении, буквально означающее «Озёрное око».
5 Гора (арм.).
6 Древний народный праздник в честь
богини любви и красоты Астхик, отмечается в середине июля. В этот день люди
обливают друг друга водой.
7 Съедобная трава.
8 По народному
обычаю воду льют вслед тем, кому желают счастливого пути.
9 Дудук — армянский национальный духовой
инструмент.
10 Помещение, где в вырытой в земле печи
— тоныре — пекут лаваш.
11 Обращение к замужней женщине.