Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2018
Статья
продолжает тему, начатую автором в публикациях прошлого года: «Война миров.
Исламский джихад как историческая неизбежность» (№9) и «Разноликий ислам»
(№12).
Столяров Андрей Михайлович — прозаик, автор
многочисленных статей по аналитике современности и книги по философской
аналитике «Освобожденный Эдем» (2008). Публикации в «Дружбе народов»: «Новая
земля и новое небо» (№4, 2014); «Герой нашего времени» (№11, 2014); «Дайте миру шанс». Повесть по
мотивам реальности (№1, 2015); «Ярче тысячи солнц» (№1, 2016).
Выбор
веры
Согласно легенде об
«испытании вер», явились к князю Владимиру, правившему тогда в Киеве, иудеи,
мусульмане, католики и православные (из Византии), и каждый предложил ему
принять свою веру. Сравнив их все, Владимир Святославич
выбрал византийское православие.
Решение это было,
конечно, не провиденциальное (предначертанное), а чисто прагматическое,
обусловленное конкретной геополитической ситуацией. Главную роль тут, видимо,
сыграл так называемый демонстрационный эффект: заимствуют у тех, кто успешен, а
не у тех, кто сам находится в бедственном состоянии. Между тем расстановка сил
в тогдашнем мире была вполне однозначная. Иудаизм в Х веке не имел никакого
политического влияния. Хазарский каганат, где его исповедовала часть элит, был к
тому времени уже разгромлен. Иерусалим находился под властью арабов. Князь
Владимир имел полное право спросить хазарских послов: «Како вы инех
учите, а сами отвержени от Бога? Аще
бы Бог любил вас, то не бысте расточнени
по чюжим землям. Еда и нам то
же мыслите зло прияти?» В
свою очередь, об исламе в Киевской Руси были весьма смутные представления:
контакты имелись только с Волжской Булгарией, которая
опять-таки недавно была разгромлена — сначала Святославом, а потом самим князем
Владимиром. Служить примером для Древней Руси она никак не могла. Что же
касается католической Европы, то после распада империи Каролингов она пребывала
в масштабном хаосе: там шли непрерывные междоусобные войны, а с запада, севера
и юго-востока Европа подвергалась опустошительным набегам сарацин, викингов и
мадьяр.
Еще хуже обстояли дела
собственно в Риме. Первая половина Х века вошла в историю католической церкви
под именем порнократии. Власть в Вечном городе в этот
период принадлежала могущественной семье тускулумских
графов Теофилактов, и сильные характером женщины
этого рода свергали и назначали пап по своему усмотрению. Папы, впрочем, тоже
не являлись образцом добродетели: публично содержали любовниц, имели детей,
которых по мере взросления назначали на различные церковные должности. В
сумбуре тех лет возникла даже легенда о папессе
Иоанне — женщине, которая занимала папский престол, что обнаружилось лишь
тогда, когда во время одной из торжественных церемоний у нее начались роды.
Анархия в католическом Риме продолжалась почти два столетия. Папы в этот период
менялись с калейдоскопической быстротой. Средняя продолжительность
понтификата составляла всего 4 года, и к тому же содержала в себе длинную
череду убийств. Никаким реальным авторитетом такая духовная власть пользоваться
не могла.
Византия же
представляла Риму резкий контраст. Как раз в IX веке начался период подъема
этой христианской империи. Границы ее заметно расширились: были завоеваны
Болгария, Крит, южная часть Апеннин, возвращены под руку Константинополя Сирия
и Финикия, разгромлены сарацины, славяне вытеснены за Дунай, император Иоанн Цимисхий
доходил до Иерусалима. Византия стала
крупнейшим государственным образованием тогдашней Ойкумены, а Константинополь — признанной столицей
христианского мира.
Какие тут могли быть
сомнения? Тем более что обстоятельство для Древней Руси складывались
исключительно благоприятные. Именно в эти годы в
Византии разразился острый государственный кризис: вспыхнул мятеж, который
поднял командующий восточными армиями Варда Склир, против него был выслан полководец Варда Фока — тот мятеж подавил, но вскоре сам восстал,
провозгласив себя императором. В начале 988 года его войска уже
подходили к Константинополю. И
одновременно в пределы империи вторглись болгары, нанеся византийской армии
тяжелое поражение. То есть положение было критическое. Власть висела на
волоске. Император Василий II обратился за военной поддержкой к князю
Владимиру. Тот помощь Константинополю оказал, но за это потребовал в жены
сестру императора Анну. Видимо, это и было для Владимира главной причиной.
Родство с императором резко повышало его государственный статус. Теперь он мог
даже претендовать на византийский престол. А если для этого надо было принять
христианство — ну что ж, особых препятствий к тому князь Владимир не видел. К
религии он вообще был достаточно равнодушен. Академик А.М.Панченко замечал, что
«Владимир не воспринимал крещение в качестве этического обновления», ничего не
изменилось в его образе жизни, он каким был, таким и остался.
В общем, дело тут было,
скорее всего, не в «изначальной истинности православия». Как позже Петр I был
очарован Европой, так князь Владимир в Х веке вдохновлялся государственным
эталоном Византийской империи.
Однако шаг этот означал
принципиальное цивилизационное размежевание. Приняв
православие, Россия — желала она того или нет — оказалась по другую сторону
мировоззренческого барьера, разделившего христианский и мусульманский миры.
Правда, для самой
ранней России этого барьера пока не существовало. Собственно Мир ислама был от
нее чрезвычайно далек. Таинственные «бессермены»
(позже превратившиеся в «басурман») особого государственного интереса не
вызывали. Тем более что с середины XIII столетия на большинстве русских земель
воцарилось татаро-монгольское иго, и оно надолго изолировало Древнюю Русь от
самостоятельных международных контактов.
Ордынское иго,
разумеется, сыграло в формировании Русского государства колоссальную роль,
придав ему ряд специфических черт, отличающих Русь от Европы. В частности, оно
утвердило на русских землях тираническую «ханскую» власть, последствия чего в
России ощущаются до сих пор. Кроме того, монголы принесли на завоеванные земли
общину, которую, в свою очередь, позаимствовали у китайцев, — с такой
административно-хозяйственной единицы было удобно взимать дань. Однако в
религиозном отношении монголы оказались удивительно толерантны. Хотя при хане
Узбеке (1313 — 1341 годы) ислам стал государственной религией Золотой Орды, но
прозелитизмом, то есть обращением в свою веру других народов, монголы практически
не занимались. В сущности они оставались язычниками,
жившими не по шариату, а по Ясе — закону, данному им Чингисханом, и
признававшими, помимо Аллаха, многих других богов. Видимо, по этой причине они
освободили от дани православных священников, церкви и монастыри, а когда в 1317
году хан Узбек выдал замуж за московского князя Юрия Даниловича свою сестру Кончаку, то разрешил ей принять христианство.
Исламизация Древней
Руси не состоялась.
История избрала для
России христианский сюжет.
Другое дело, что когда
в конце XV века иго Золотой Орды было свергнуто, Московское царство внезапно
оказалось в дуге враждебных ему мусульманских государств. С юга — Крымское
ханство, Астраханское ханство и Ногайская орда, с востока — Казанское и
Сибирское ханства.
Консолидация сил и
ликвидация восточной угрозы потребовали более ста лет. Интересное объяснение
упорной русской экспансии в сторону Тихого океана предложил Александр Эткинд.
Он полагает, что основным экспортным ресурсом Московского царства была пушнина;
она имела тогда такое же значение для бюджета страны, как сейчас нефть и газ. В
XVI веке Москва (через Новгород) поставляла на Запад до 500 тысяч шкурок серой
белки в год — фактически вся Европа, особенно ее средний класс, бюргеры, уже
достаточно многочисленные в те времена, носили одежды, сшитые из московских
скорняжных поставок. А на доходы от этого экспорта Москва закупала то, чего ей не доставало, прежде всего — серебро, предметы роскоши и
оружие. Причем, когда появились в Европе первые мануфактуры и беличьи шкурки
начала вытеснять более дешевая и удобная английская шерсть, Москва сместила
поставки в сегмент дорогих мехов — куницы, черно-бурой лисы и соболя: класс
зажиточных людей в Европе тоже уже достаточно вырос, чтобы обеспечить этим
мехам устойчивый сбыт. Поставки же такого сырья требовали непрерывного
расширения охотничьих территорий, особенно на восток, в нетронутые леса, чем и
объясняется непрерывный русский фронтир.
Так или иначе, но в
1552 году войска Ивана Грозного взяли Казань, а через тридцать лет к России
были присоединены и земли Сибирского ханства.
Это было весьма знаковое событие.
С этого момента уже не
Русь была интегрирована в Орду, а мусульманские осколки Орды оказались
интегрированными в Российское государство.
Значительно большего
времени потребовала ликвидация угрозы с юга. Крымское ханство находилось под
покровительством Османской империи, которая в этот период переживала подъем. Но
хуже всего было то, что собственной производительной экономики в Крыму
практически не возникло. Крым жил большей частью набегами на соседние земли,
проще говоря — грабежом, и это наносило Русскому государству колоссальный
ущерб. Главной добычей татар был полон — пленников затем продавали в
Константинополь, Анатолию, в государства Азии и даже Северной Африки. Причем
рабов иногда было столько, что «один еврей-меняла, по рассказу Михалона, сидя у единственных ворот перекопи,
которые вели в Крым, и видя нескончаемые вереницы
пленных, туда приводимых <…> спрашивал у Михалона,
есть ли еще люди в тех странах, или уже не осталось никого»1 .
По подсчетам некоторых исследователей, количество угнанных в рабство из русских
земель на протяжении XIV — XVII веков составило около трех миллионов человек2 . Цифра для того времени
колоссальная. В течение долгих столетий набеги происходили
чуть ли не ежегодно, а иногда и по два раза в год. Петербургский экономист
Дмитрий Травин пишет: «Для Крыма фактически подобный вид “хозяйственной
деятельности” постепенно становился профилирующим. Если татары не совершали
очередного набега на христианские земли, то у них просто возникали проблемы с
продовольствием».
Насколько опасным было
Крымское ханство можно судить хотя бы по тому, что в 1571 году крымский хан Девлет Гирей, в очередной раз
вторгшись на Русь, дотла сжег Москву и разграбил ее окрестности, уведя в полон
несколько десятков тысяч людей.
Правда, в ислам своих
пленников крымские татары не обращали: раб-мусульманин обретал некоторые права.
Это мешало работорговле. Вообще — торговать большими массами рабов-мусульман
было нехорошо.
На Руси от этого легче
не становилось.
Триста
лет с переменным успехом продолжалась эта война, триста лет делались засеки,
чтобы преградить путь татарской коннице в глубь русских земель, триста лет
строились на границах крепости, собирались полки, откупались тяжелой данью,
высылали дозоры в Дикую Степь, пока, наконец, в 1783 году после нескольких
трудных походов Крымское ханство не было разгромлено и присоединено к России.
Безопасность южных
границ Российского государства была таким образом
обеспечена. Казалось бы, можно было теперь облегченно вздохнуть. Но
одновременно это означало и то, что внутри самой России возник еще один крупный
мусульманский анклав.
Ислам стал составной
частью России.
И остается ей до сих
пор.
Мусульманские народы образовали значительную часть россиян.
Не считаться с этим
было нельзя.
Ислам
в российской вселенной
А теперь сформулируем
главный тезис этой главы. Если кратко выразить его суть, то выглядеть она будет
так. Несмотря на присутствие внутри российской
цивилизации двух мировых религий, ислама и христианства, и несмотря на то, что
исламские ареалы присоединялись к России в основном силовым, то есть военным,
путем, масштабных религиозных конфликтов в России не было — обе религии
достаточно мирно уживались друг с другом, не претендуя на расширение своих
канонических территорий.
Более того, данный
тезис можно существенно масштабировать, сказав, что в России не было даже
заметных этнических или сепаратистских движений, когда одна из провинций,
входящих в состав империи и отличающаяся от метрополии по религии, по культуре,
по языку, восстает, пытаясь обрести независимость.
Исключение составляла
только Польша, большая часть которой была присоединена к России во
второй половине XVIII столетия. Два польских восстания, 1830 и 1863 годов,
удалось подавить лишь с некоторым трудом. Однако здесь был случай особый.
Несколько ранее, когда Россия была ослаблена Смутой, Польша (тогда — Речь Посполитая, она была консолидирована с Литвой) сама
претендовала на статус европейской империи, намеревавшейся объединить вокруг
себя всех восточных славян. Одно время польский гарнизон даже стоял в Москве, а
польский королевич Владислав в 1610 году был официально объявлен государем,
царем и великим князем всея Руси. Казалось, что Московская Русь становится
провинцией Великой Польши. Но в итоге проект этот потерпел неудачу, славянские
народы Восточной Европы все же объединила Москва, вместе с тем «имперский
синдром» прочно утвердился в польском национальном сознании, что осложняет
российско-польские отношения до сих пор.
И все-таки это было
именно исключением. Ни религиозный, ни национальный сепаратизм не был свойствен
для присоединенных Россией земель. Мирное сосуществование с иноверцами было
отличительной чертой Российской империи. В России не было
ничего похожего на яростное столкновение цивилизаций, которое сразу же
вспыхнуло между Западом и Миром ислама: сначала экспансия Халифата, когда мавры
(как их называли в Европе) захватили Испанию, потом крестовые рыцарские походы
на Иерусалим, затем — экспансия Османской империи, которая сокрушила
Константинополь, оккупировала часть юго-восточных европейских земель и дважды,
в XVI и XVII веках, осаждала Вену. А затем был еще долгий колониальный
период — кровавое восстание сипаев против английского господства в Индии;
восстание рифских племен в Марокко, направленное
против Испании; восстание афганцев, закончившееся изгнанием из страны англичан;
восстание в Ливии против господства Италии, восстание в Египте, восстание махдистов в Судане, восстание в Сомали… А
помимо этого уже не исламские, а просто национально-освободительные движения — боливарианские войны в Латинской Америке, Американская
революция, приведшая к образованию США…
Повторим: ничего
подобного Россия не испытала. Это, конечно, не означает, что ассимиляция
иноверческих ареалов происходила исключительно мирно. Имперское давление в них,
бесспорно, наличествовало. Царь Иван Грозный, скажем, после взятия Казани и
Астрахани приказал разрушить мечети и изъять земли у мусульман. Тогда же
началась и кампания по принудительному крещению татарского населения, в
результате чего возникли общины кряшенов
(православных татар), которые сохранились до нашего времени. А Соборное
уложение 1649 года предусматривало смертную казнь для того мусульманина,
который «какими-нибудь мерами насильством или обманом
русского человека к своей бусурманской вере принудит
и по своей бусурманской вере обрежет». Переход в инославие в те времена вообще, мягко говоря, не
приветствовался. Впрочем, Россия здесь исключением не была. Таков был
исторический характер эпохи. В Европе в эти же годы полыхали религиозные войны:
католики и протестанты безжалостно убивали друг друга, причем делали это,
естественно, во имя Христа. Но даже Петр I, а это уже XVIII век, учившийся у
«просвещенной Европы» и начавший к неудовольствию Православной церкви
сотрудничество со староверами, правда, бравший за это с них своеобразную
«джизью» (двойной налог), повелел изъять некоторые
права у татар, которые отвергли крещение. Впрочем
Петр, вероятно, не столько заботился о христианстве, сколько выстраивал строгий
имперский ранжир. В свою очередь, императрица Анна Иоанновна
опять-таки повелела полностью уничтожить мечети и создала в 1731 году
специальную Комиссию по крещению мусульман. Однако, как замечает А.В.Малашенко, массовых переходов мусульман в православие
все равно не было. Правда, добавляет, что «с другой стороны,
в длинном списке знаменитых фамилий (Кутузовы, Бунины, Булгаковы, Рахманиновы и
так до бесконечности), чьи корни идут от татар (и шире, от тюрок), подавляющее
большинство тех, чьи предки были вынуждены “изменить” своей религии»3 .
Вообще складывается
ощущение, что на мусульман, внезапно оказавшихся среди миллионов российских
подданных, имперская власть особого внимания не обращала. Слишком мало их было и слишком спокойно воспринимали они российский
протекторат, чтобы привлечь к себе взгляд сиятельного Петербурга. Это был лишь
один из многочисленных народов империи, и, кроме непонятной религии, не было в
нем ничего такого, что выделяло бы его среди остальных.
Возможно, это было и к
лучшему. Присутствуя где-то на периферии имперского зрения, российские
мусульмане сумели сохранить себя как отдельную религиозную и культурную
общность.
Ситуация начала
меняться в конце XVIII столетия. Во-первых, было наконец
присоединено Крымское ханство, и количество мусульман в России существенно
возросло. А во-вторых, пришла совсем иная эпоха — эпоха Просвещения, эпоха
больших социальных проектов — и Екатерина II, очень дорожившая своей репутацией
«просвещенного монарха Европы», не могла остаться от нее в стороне. В 1767 году
она посетила Казань и, приняв изъявления верноподданичества
от местных татар, сняла все ограничения на строительство мечетей и
мусульманских общественных зданий. Мечети разрешено было также строить в
Поволжье и на Южном Урале. А в 1773 году Святейший Синод (главой которого
являлась императрица) издал указ «О терпимости всех вероисповеданий и о
запрещении архиереям вступать в разные дела, касающиеся до иноверных
исповеданий и до построения по их закону молитвенных домов, предоставляя все
сие светским начальствам». Таким образом российский
ислам был законодательно легализован. Более того, он теперь был выведен из
«ведомства РПЦ», что, конечно, ослабило церковное давление на мусульман. Вслед
за этим в 1788 году в Оренбурге было создано Магометанское духовное собрание —
первая официальная организация мусульман России, и одновременно была учреждена
должность главы российских мусульман — муфтия, кандидатура которого после
избрания мусульманским сообществом, правда, должна была утверждаться самим
императором. А в 1794 году тоже указом Екатерины II был образован и
Таврический муфтият.
Сменился вектор
имперской политики по отношению к мусульманам. Как пишет А.В.Малашенко,
«светская власть империи отказалась от попыток навязать мусульманам иную веру
(<хотя> церковь с завидным упорством продолжала миссионерскую
деятельность) и перешла к политике контроля над исламом и мусульманами».
Произошел окончательный поворот от ассимиляции к аккультурации, то есть от стремления
«растворить» мусульман в христианско-русской среде к договорному сотрудничеству
имперской власти с внутренним российским исламским миром.
Дальнейшие шаги в этом
направлении были вполне естественными. В 1784 году вышел Указ «О позволении
Князьям и Мурзам Татарским пользоваться всеми преимуществами Российского
дворянства», который наделял мусульман благородного происхождения правами
российских дворян. В конце 1788 и начале 1789 года была издана целая серия
законодательных актов, регулирующих отношения государства и мусульман. Далее
исламское духовенство было включено в имперский Табель о
рангах и власть стала выплачивать жалованье мусульманским духовным
чинам. Пятницу в исламских регионах разрешено было сделать выходным днем. В
1818 году мусульманам было дозволено построить в Москве собственный молитвенный
дом, в 1880 году там же, в Москве, была возведена и мечеть. В 1913 году была
открыта большая Соборная мечеть в Санкт-Петербурге. Начало ощутимо расти
мусульманское население обеих столиц. На первых порах большинство его
составляли татары, которые работали дворниками, кучерами, банщиками и т.д., но
возникли также кавказские рестораны и погребки. В гимназиях уроки закона
божьего были теперь обязаны посещать лишь православные — ученики мусульманского
вероисповедания проводили это время с муллой. Появились штатные муллы в армии —
в тех подразделениях, где служило большое количество мусульман. Причем «рекруты
мусульмане приносили присягу в мечетях. С 1845 года должности военных имамов
были введены во всех портах Российской империи.
В общем, к концу первой
трети XIX века мусульманское духовенство было окончательно встроено в систему
государственного управления. Исследователи не без оснований считают вторую
половину XIX — начало XX века Золотым веком для российского мусульманства.
Известный общественный деятель, идеолог и организатор просвещенческого движения
среди исламских народов России Исмаил Гаспринский в
это время писал: «Нигде сын Востока так легко не обживается, как в России. Ни в Марселе, ни в Париже вы не найдете арабской колонии (из
Алжира), в Лондоне не существует индийского квартала, в Гааге не отыщете ни
одного ачинца или малайца-магометанина, тогда как в
Москве и Петербурге проживают тысячи мусульман, имея свои улицы, мечети и проч.
Это большею частью татары, но кроме них во всех больших городах Внутренней
России, не говоря уже о пограничных областях,
вы найдете торговцев-персиян и пекарей-турок».
Начинает присутствовать
ислам и в русской (российской) культуре. В 1824 году А.С.Пушкин, давший свое
имя целой литературной эпохе, пишет цикл стихотворений «Подражание Корану», где
вольным и легким стихом пытается выразить смысл священной книги…
Картина возникает почти
идиллическая.
Правда, если
всмотреться, то складывается ощущение, что ислам в тогдашней России более
терпели, чем понимали, к мусульманам относились, скорее, как к привычным
«чужим», которых нельзя ни изгнать, ни полностью превратить в «своих». И
российские мусульмане, по-видимому, испытывали к империи сходные чувства. Не
случайно тот же Исмаил Гаспринский писал, что
«русское мусульманство не сознает, не чувствует интересов русского отечества,
ему почти неведомы его горе и радости, ему непонятны русские
общегосударственные стремления, идеи. Незнание русской речи изолирует его от
русской мысли и литературы, не говоря уже о полнейшей изолированности в
отношении общечеловеческой культуры». Гаспринский был
в значительной мере прав. Ислам действительно пребывал в Российской империи как
«мир иной», как нечто совершенно отдельное от российской государственной и
общественной жизни. Он как бы был и одновременно его как бы
не было — исламская компонента в российской государственности была
практически неощутима. Россия осознавала себя исключительно православной
страной, что было четко подтверждено официальной идеологией, и в соответствии с
этим строила свою внешнюю и внутреннюю политику. Вместе с тем, на пространствах
Срединных земель, как иногда называют Россию, царило спокойствие. Уникальная
для того времени ситуация: мусульмане и православные мирно уживались друг с
другом. Вероятно, такое положение дел устраивало обе стороны, что уже само по
себе закладывало основы перспективного исторического единства.
Здесь можно сразу же
выдвинуть возражения. А как быть с «мусульманскими войнами», которые почти
непрерывно вела в эту эпоху Россия? С чередой русско-турецких и
русско-персидских войн, длившихся почти триста лет? С долгой Кавказской войной,
растянувшейся почти на полвека? С экспансией России в Среднюю Азию, в
результате чего были присоединены громадные территории, на которых впоследствии
образовались такие государства как Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения,
Узбекистан?
Однако если непредвзято
рассмотреть данный вопрос, то можно заметить, что это были не религиозные, а
чисто имперские войны. В первом случае Россия пробивала себе дорогу к теплым
морям, что вполне естественно для молодого развивающегося государства. Во
втором случае она пробивала себе дорогу к христианской Грузии, которая вошла в
состав Российской империи в 1801 году, но была отгорожена от России враждебным
Кавказом. В третьем — перехватывала стратегическую инициативу Британской
империи, стремившейся поставить Среднюю Азию под свой контроль. Это был не
конфликт двух миров, не «столкновение цивилизаций», потрясавшее основы одной из
них. Россия, конечно, «отгрызала куски» Османской империи, но, в отличие от
западных стран, не вторгалась в сердце Исламского мира. Она не пыталась
подчинить его себе целиком и, достигнув границ, которые считала естественными,
также естественно остановилась.
Любое «имперское
расширение» рано или поздно заканчивается.
Во всяком случае, войны
с «внешним исламом» на положение «внутреннего ислама» никак
не сказывались. Это были «войны на границах империи», не имевшие для
России онтологического значения, каковое, например, обрела война 1812 года с
Наполеоном. Они не ставили под угрозу существование государства. Войны на
Кавказе или в Средней Азии были для российских элит явлением периферийным,
своего рода «державной романтикой», абсолютно нормальной в эпоху всеобщих колониальных
захватов.
Разумеется, полностью
бесконфликтным сосуществование в одном государстве двух разноверческих
цивилизаций быть не могло. В конце XVIII века, например, происходили волнения в
Младшем казахском жузе (объединении казахских
племен), из-за того что у казахов изымали плодородные земли, отдавая их в
пользование Уральских, Оренбургских и Сибирских казачьих войск. В ответ
последовали набеги казахов на русские форпосты и укрепления. В 1836 году в
Младшем казахском жузе опять произошла смута, а в
1837 году она переросла уже в подлинное восстание, продолжавшееся почти десять
лет. В 1898 году вспыхнул Андижанский мятеж, в 1916 году — восстание в Туркестанском
военном округе. И в том же 1916 году — восстание в Семиречье, после подавления которого более 300 тысяч казахов и киргизов
бежали в Китай. Неспокойно было также и на Кавказе, где время от времени
начинались волнения различных племен.
Следует, однако,
заметить, что это были очень редкие и достаточно локальные выступления.
Поколебать государственное устройство империи они не могли. Причем последние
два произошли уже в разгар Первой мировой войны, когда
правительство царской России, ощущая нехватку рабочих рук, предприняло попытку
мобилизации на тыловые работы представителей коренных среднеазиатских народов,
от чего ранее они были освобождены.
Это были чисто
этнические протесты.
Ислам здесь был ни при чем.
И если суммировать
реалии данного исторического периода, то есть все основания утверждать, что
нигде ислам не чувствовал себя так спокойно, как в Российской империи — в
российской вселенной, объединившей собой множество этносов, религий, культур.
Не сравнить с ожесточенной войной Запада и Исламского мира, длящейся уже
полторы тысячи лет.
Причем, мирное
существование ислама в России вряд ли следует объяснять лишь исключительно
разумной и взвешенной политикой российских властей. Скорее наоборот. Российское
чиновничество, особенно в отдаленных провинциях, своей ленью, безграмотностью, самодурством, коррупцией только провоцировало конфликты.
Нет, как нам
представляется, наличествовал в русской (российской) национальной культуре
некий архетипический механизм, которым западные
страны не обладали. Механизм, позволяющий гармонизировать разные верования,
народы и языки и превращать их противоречивое бытие в некую целостную
онтологическую симфонию.
Причем механизм этот
образовался уже давно.
Универсальная
нация
Обозначим фактор,
сформировавший этот удивительный механизм. Однако сначала скажем несколько слов
о таком важном явлении, как географический детерминизм. Идея его очень
проста: климат и географическая ситуация, в которой зарождается какой-либо
этнос, приводят к образованию у него специфических национальных черт.
Идеи географического
детерминизма высказывал еще Гиппократ, который писал, что «большей частью формы
людей и <их> нравы отражают природу страны». Вслед за ним эту концепцию
развивали и уточняли многие ученые умы от Аристотеля до Льва Гумилева.
Впрочем, взаимосвязь
человека и территории понятна даже из самых общих соображений. Если начальный
этногенез разных народов происходил в разных, сильно отличающихся природных
условиях: лес, степь, горы, пустыня, тундра, то это, естественно, влекло за
собой становление разных типов хозяйствования и общественных отношений. Данная
специфика, в свою очередь, отбиралась и фиксировалась культурой,
концентрировалась в нормах морали, в законах, в поведенческих стереотипах,
превращалась в устойчивую традицию, как правило сакрализованную, которая затем — из поколения в поколение —
воспроизводилась через образование и воспитание.
Таков исходный посыл. А
теперь посмотрим, какие факторы повлияли на становление русского этноса.
Собственно, таких факторов было несколько, но здесь мы выделим лишь один,
имеющий отношение к нашей теме.
Сформулировать его
можно так: громадная территория проживания русских (впоследствии
россиян) при относительной малочисленности населения.
Вопреки общепринятым
представлениям русские никогда не были обширным народом. Климатические условия
северо-востока Европы, где формировалось русское этническое ядро, холодный
климат и скудные почвы, дававшие очень умеренный урожай, не способствовали
демографической пролиферации. Вплоть до XIX столетия численность населения
России была существенно ниже, чем во Франции и Италии, сопоставима с численностью
населения Польши и значительно уступала совокупной численности западных
европейцев.
И это при огромных
пространствах расселения русского этноса.
Причем, даже когда
население России стало расти, на него все равно давил высокий уровень
смертности. Еще в конце XIX столетия средняя продолжительность жизни в России
составляла 31 год у мужчин и 33 года у женщин. По этому показателю развитые
державы Европы превосходили ее не менее чем на 15 лет4 .
Удержать большие
пространства можно было либо военной силой — и такое направление реализовали
колониальные империи европейских стран: Британская империя, Голландская
империя, Португальская, Испанская, Бельгийская империи, осваивавшие «туземные
территории» методом талассократии5
(его также можно назвать «вахтовым методом», хотя «вахта», то есть служба в
колонии, могла продолжаться всю жизнь), либо — за счет идентификационного
единства колоний и метрополии, то есть за счет включения колониальных народов в
общий имперский народ.
Принципиально иным
путем пошла Россия, где действительно считались нормой межнациональные браки,
причем как для высших, так и для низших сословий, а кроме того являлась нормой
инкорпорация местных, национальных элит в разряд властной имперской элиты.
Ни то, ни другое в
европейских колониальных империях не практиковалось. Невозможно было
представить себе, чтобы англичанин, пусть даже мелкий клерк Ост-Индийской компании, женился на местной девушке и
уж тем более — чтобы англичанка, «белая женщина», вышла замуж за индуса или
араба. Так же невозможно было представить себе, чтобы туземный аристократ,
пусть даже князь или раджа, занимал бы высокую должность в английском
правительстве. Править Англией мог только коренной англичанин. Между тем треть
дореволюционной российской аристократии составляли выходцы из Золотой Орды,
Казанского, Астраханского и Сибирского царств. Кроме того
сразу приходят на ум неистовый протопоп Аввакум — мордвин, его идеологический
оппонент патриарх Никон — тоже мордвин, князь Багратион, герой войны против
Наполеона, — грузин, граф Нессельроде, канцлер
Российской империи, министр иностранных дел, — немец, граф Лорис-Меликов,
министр внутренних дел при императоре Александре II, — армянин, генерал
Корнилов, главнокомандующий Русской, а затем Добровольческой армией, —
наполовину казах.
Более того, русские
всегда с необычайной легкостью воспринимали элементы чужой культуры, восхищаясь
ею и делая ее частью своей. В период среднеазиатских походов (вторая половина
XIX века), когда к России были присоединены Хива, Бухара, Ташкент, русские
офицеры запросто облачались в местного пошива халаты, а еще раньше, во время
длительной Кавказской войны, щеголяли в горской одежде, каковая мода и
закрепилась в российской армии, особенно в кавалерийских частях.
Добавим, что барон
Врангель именно за свое пристрастие к черкеске черного цвета получил прозвище
«черный барон». В черкеске ходил и генерал Слащев, командовавший у Врангеля
обороной Крыма, — он стал прообразом генерала Хлудова в пьесе Михаила Булгакова
«Бег». Черкески в качестве официальной военной формы носили также офицеры
Лейб-гвардейской казачьей сотни в 1829—1855 годов. Даже Александр Сергеевич Пушкин «рядился и по-молдавански в Кишиневе, и по-гречески — в Одессе».
Впрочем
не Пушкин положил начало этой традиции. Еще в эпоху Ивана Грозного появилась в
Московском царстве мода «на ношение традиционных мусульманских головных уборов
— тюбетеек, которые не снимались даже в храме. Этому обычаю даже была посвящена
39 глава «Стоглава» «О тафьях безбожного Махмета»,
запрещающая ношение в храме головных уборов». Можно также вспомнить, что
знаменитая «шапка Мономаха», представляющая собой символ российского
самодержавия, вовсе не была, как гласит легенда, подарена византийским
императором Константином IX князю Владимиру Всеволодовичу, а являлась парадной
шапкой татарского мурзы и, по мнению ряда историков, получил ее московский
князь Иван Калита как награду за преданность от хана
Узбека, властителя Золотой Орды6 .
Тем не менее, этой шапкой венчались на царство московские государи.
В общем
в светской российской жизни такая традиция утвердилась. Однако британский
офицер в национальной индийской одежде или французский офицер в одежде алжирца
— это, конечно, абсурд.
Да что там одежда! Если
обозреть произведения русской классической литературы (стихи и прозу),
затрагивающие тему Кавказской войны, — от Бестужева-Марлинского до Льва
Толстого, то обнаружится еще более удивительный факт: русские солдаты и офицеры
не испытывали никакого презрения к «туземным народам». Напротив, они
романтизировали своих противников — отвагу горцев, их вольную жизнь, их
гордость, их честь и достоинство. Ничего подобного европейская «колониальная
литература» не знала — там «белый человек» по праву, данному ему природой и
богом, властвовал над дикими аборигенами.
В результате Россия
стала странной империей — империей, где титульная нация, то есть собственно
русские, не имела никаких преимуществ перед колониями. Более
того, именно русское большинство несло основные тяготы имперского
существования: налоги, особенно в советское время, перераспределялись в пользу
национальных окраин, крепостное право, пока оно не было отменено, существовало
лишь в пределах чисто русских земель, набор в армию шел в основном среди
русского населения, грамотность и уровень жизни в русских провинциях были ниже,
чем в западных, польских и финских, областях Российского государства7 . Как метко заметил
В.Д.Соловей, Россия была «империей наоборот»: не столько метрополия
существовала за счет колоний, как это практиковалось на Западе, сколько колонии
усиливались и развивались за счет метрополии. Впрочем, концепцию
«привилегированной периферии и дискриминированного центра», характерную для
имперской России, высказывал еще историк Борис Нольде
в середине ХХ века.
Следствием этого явился
чрезвычайно редкий феномен: добровольное вхождение «колоний» в состав
«империи». Начиная с XVII века к России добровольно присоединились Абхазия,
Башкирия, Грузия (по крайней мере в виде Картли-Кахетинского царства, каковым она являлась тогда),
присоединились Казахские жузы (большие
территориальные объединения казахских племен), Киргизия, Украина, Тува. С
аналогичной просьбой к Петру I обращался Дмитрий Кантемир, князь Молдавии.
Мысль об объединении Болгарии и России высказывал первый секретарь болгарской
компартии Тодор Живков. Не
прочь были войти в Советский Союз Монголия и, по слухам, даже Ангола, хотя
последняя не имела с ним общих границ. Российская империя потому, вероятно, и
просуществовала так долго — сначала в виде царской России, а затем в виде СССР,
— что национальные республики в ней чувствовали себя не колониями, а частью
великого государства, созданного в том числе и для
них.
Кстати, одно из
преимуществ, которое сразу же получили среднеазиатские мусульманские
территории, оказавшиеся в составе России, это прекращение бесконечных мелких,
но изнурительных войн, сопровождавшихся убийствами и грабежами. Местные жители
«быстро убедились, что приход русских вреда им не причинил…
Конечно, край подвергся завоеванию, но эти гяуры принесли мир и порядок, чего
давно не знал край, истерзанный своими правоверными властителями», — пишет Е.Глущенко в
исследовании «Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования».
А теперь определим
механизм, о котором мы говорили выше. Характеризующей чертой русского этноса
является национальный универсализм. В силу исторических обстоятельств
Россия создала уникальное этнокультурное образование — универсальную нацию,
способную, как вселенная, к бесконечному расширению — к наращиванию этнического
разнообразия при сохранении системной целостности.
История знает всего два
примера, когда нациям удалось создать устойчивую универсальную идентичность, —
это американцы и русские. Причем американцам все же было намного легче: в
«плавильный тигель» Америки попадали не крупные этнические целостности
(народы), а отдельные личности или мелкие организованности в виде семей и
религиозных общин, включение их в универсальную идентичность не было обременено
территориальной традицией.
Интересно также, что
именно эти нации превратились затем в крупнейшие мировые державы ХХ века. Они
образовали не просто этнические империи, а колоссальные государственные
вселенные, способные — в перспективе — к безграничному расширению.
Что, впрочем,
естественно.
В расширяющейся
вселенной есть место для всех.
Союз
нерушимый
Двинемся дальше.
Внешним выражением
универсальной нации является универсальная идентичность. То есть
идентичность вселенского типа, также способная к безграничному расширению.
Зародилась она в России опять-таки очень давно, и если рассматривать проблему в
этих координатах, то можно даже сказать, что русский этнос, в отличие от многих других, никогда не имел локальной, сугубо этнической
идентичности — он всегда образовывал идентичность более высокого уровня.
Это характерно уже для
периода Древней Руси. Местная идентичность, к тому же носившая еще отчетливо
племенной характер, была в то время несомненно сильнее
общей этнической идентичности. Тогдашний русский ощущал себя в первую очередь
киевлянином, галичанином, ярославцем, владимирцем, новгородцем, и только уже потом — этнически
русским. Впрочем, доминирование местной идентичности над
национальной типично и для других крупных этносов, складывавшихся из
конгломерата родственных между собою племен. Специфика собственно «русскости» заключалась на данном этапе в том, что она имела
не столько этнический, сколько теллурический (территориальный) оттенок. Здесь
она работала в полную силу. Русскость определялась
через принадлежность к единой земле, что весьма убедительно выражено в
летописных источниках: «откуду есть пошла Руская земля… откуду Руская земля стала есть» («Повесть
временных лет»), «О, Русская земля, ты уже за холмом» («Слово о полку
Игореве»), «Слово о погибели Русской земли», и т.д. и т.п. Никаких сказаний о
«земле английской», «земле французской», «земле голландской», насколько
известно, в соответствующих национальных летописях не содержится.
В свою очередь, в
период Московского царства преобладала московская, то есть государственная,
идентичность. Учитывалось прежде всего подданство
(политическое гражданство), а конкретная национальная принадлежность значения
не имела. Татарский князь, поступивший на службу к Москве, имел такие же
этнические права, как и князь рода Рюриковичей. Он во всех отношениях был
ничуть не менее «русским». Вспомним хотя бы гротескное, но весьма показательное
«воцарение» касимовского хана Симеона
Бекбулатовича, сначала посаженного Иваном Грозным на
престол «царя и великого князя всея Руси», а потом ставшего «великим князем
Тверским».
Точно так же в период
имперской России доминировала имперская идентичность. Русским мог считать себя
каждый, кто принимал российское подданство и строил свою жизнь в соответствии с
ним — этот термин обозначал опять-таки не столько национальность, сколько
гражданство. Князь Багратион, например, недовольный ходом военных действий
против Наполеона в Отечественной войне 1812 года, писал Аракчееву (а в
действительности, вероятно, — для сообщения императору Александру I): «вся главная квартира немцами
наполнена так, что русскому жить невозможно». Напомним, что Багратион по
национальности был грузином, более того
— происходил из царской династии Багратионов. Это,
как видим, нисколько не мешало ему называть себя русским.
И наконец
в период существования СССР приоритет имела советская идентичность. Была
провозглашена новая историческая, социальная и интернациональная общность
«советский народ», имеющая единую цель — построение коммунизма. Предполагалось,
как утверждается в Большой советской энциклопедии издания 1976 года, что
собственно «национальная общность находится в органическом единстве с
<этой> более высокой, интернациональной общностью, и представители любой
нации и народности СССР считают себя прежде всего
советскими людьми».
Заметим, что это не
было идеологическим преувеличением. Наднациональная общность «советский народ»
действительно существовала. Об этом свидетельствует и его единство в Великой
Отечественной войне, поскольку большая война всегда является проверкой полиэтнического государства на прочность, и громадное
количество межнациональных браков, которые воспринимались тогдашним сознанием
не как эксклюзив, а как бытийная норма, и весьма пестрый, именно в национальном
аспекте, состав теперь уже советских властных элит. Вспомним: Сталин — грузин (или — огрузиненный
осетин), Каганович — еврей, Микоян — армянин, Брежнев — видимо, украинец8 ,
Пельше (член политбюро ЦК КПСС) — латыш, Шеварднадзе (член политбюро ЦК КПСС,
министр иностранных дел СССР) — грузин, Алиев (член политбюро ЦК КПСС) —
азербайджанец, Кунаев (член политбюро ЦК КПСС) —
казах, Громыко (член политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел СССР,
председатель Президиума Верховного Совета СССР) — белорус, а также: маршал
Рокоссовский — поляк, маршал Баграмян — армянин, маршал Москалено — украинец…
Фактически русский
этнос никогда не был самим собой. Он всегда выступал в истории как некое надэтническое сообщество. Он отождествлял себя не столько с
нацией, сколько с землей, с родиной, с государством, и культивировал в себе не
столько этнические, сколько патриотические и государственные черты. Этот его
уникальный статус, видимо, и смягчал этнические противоречия в огромной
империи. Зато если универсальность нации ослабевала, это немедленно приводило к
росту этнического напряжения.
Скажем, сильный крен в
сторону этнической русскости был сделан в царствование
Александра III, а затем Николая II, который во всем брал пример со своего отца.
Тогда «русскость»
стала акцентироваться при царском дворе (Николай II, например, любил щеголять в
русской косоворотке), и одновременно началась интенсивная русификация западных
и восточных провинций: насильственное внедрение русского языка в образование и
делопроизводство, ограничение местных традиций и региональных законов,
административное насаждение русской культуры. Выглядело это довольно странно,
поскольку, учитывая иностранные браки русских царей, в самом Александре III было, по разным подсчетам, от
одной тридцать второй до одной девяносто шестой частей собственно «русской
крови», а у Николая II, сына датской принцессы Дагмары,
естественно, и того меньше. И конечно, ни к чему хорошему такая политика
привести не могла. Ограничили при Александре III процент евреев в российских
университетах — еврейская молодежь хлынула в революцию. Ограничили автономность
Финляндии, которая, кстати, тогда ни о какой независимости от России не
помышляла, — и Финляндия сделалась прибежищем для российских революционеров.
Дали казакам привилегии по владению землей на Кавказе — начались столкновения с
чеченцами и ингушами. Причем, Николай II этому еще и способствовал, наложив
такую резолюцию на доклад о чечено-казачьих стычках из-за земли: «Именно это
соседство и поддерживает в терских казаках их старинную дедовскую удаль». О чем
он думал в этот момент? В общем, «кого бог хочет покарать, того лишает разума».
Универсальную
идентичность восстановила лишь советская власть, заменив в ней идеологему «русский» на идеологему
«советский».
Правда, произошло это
не сразу.
В отношениях советской
власти с внутренними исламскими областями России, превращавшейся в СССР, на наш
взгляд, следует выделить три этапа.
На первом этапа советская власть рассматривала
ислам как временного союзника. Или, выражаясь языком того времени, как
идеологического «попутчика», который может быть полезен в революционной борьбе.
Предполагалось, что исламские движения в России и за рубежом выражают, пусть в
специфически религиозной форме, социальный, антиколониальный протест, в отличие
от православия, которое считалось сугубо реакционной идеологией.
Было официально
объявлено, что советская власть вовсе не против ислама. Уже 3 декабря 1917 года
Совнарком выпустил специальное обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России
и Востока», где говорилось: «Мусульмане России, татары Поволжья и
Крыма, киргизы и сарты Сибири и Туркестана, турки и
татары Закавказья, чеченцы и горцы Кавказа, все те, мечети и молельни которых
разрушались, верования и обычаи которых попирались
царями и угнетателями России! Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные
и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устраивайте
свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это.
Знайте, что ваши права, как и права всех народов России, охраняются всей мощью
революции и ее органов, Советов Рабочих, Солдатских и
Крестьянских Депутатов. Поддерживайте же эту революцию и ее полномочное
правительство!»
Второй этап наступил,
когда советская власть окончательно укрепилась и Россия (теперь — СССР) вновь —
правда, без Польши, Финляндии и Прибалтики — была объединена. Примерно с 1923
года в Советском Союзе началось целенаправленное и непрерывно усиливающееся
давление на ислам. И хотя Конституция СССР, принятая в 1936 году, давала
советским гражданам право исповедовать любую религию, множество православных
священников и мусульманских духовных деятелей были подвергнуты репрессиям.
Легальные же исламские организации были сконцентрированы в Центральном духовном
управлении мусульман, устав которого утвердил тот же НКВД. Естественно поэтому,
что когда в октябре 1926 года состоялся съезд мусульман Татарстана,
Башкирии, Казахстана, Украины, Чувашии и некоторых областей РСФСР, он тут же
направил руководству СССР приветственные телеграммы, где говорилось о «грядущем единении мусульман всего мира под
знаменами советской власти во имя борьбы с империализмом».
Не следует, однако,
думать, что жизнь тогдашнего населения мусульманских регионов СССР состояла
только из гонений и репрессий. Парадокс советской власти заключался в том, что
при всех ее ошибках и аномалиях, при всех ее преступлениях, особенно чудовищных
в период сталинской диктатуры, она реально пыталась направить страну в «светлое
будущее». Поэтому строились школы, институты, больницы, прокладывались дороги,
возводились плотины, фабрики и заводы, велась целенаправленная борьба с
неграмотностью, стимулировался подъем национальных культур — «империя
наоборот», каковую черту унаследовал от царской России Советский Союз,
вкладывала огромные средства в развитие периферии. Особое значение это имело
для Северного Кавказа и Средней Азии, исторически наиболее бедных и отсталых
районов России.
К тому же советская
власть, как когда-то ислам, создала мощный механизм идеологической индоктринации, тем более что она быстро установила
тотальный контроль над книгоизданием, прессой, театрами, радио и кино. Медийная реальность, создаваемая средствами массовой
информации, была настолько сильна, что в значительной мере заслоняла собой
действительную реальность. Многие советские люди были искренне убеждены, что
они живут в лучшей стране мира, за которой — историческое будущее. Тем более
привлекательной советская власть казалась исламским регионам СССР, где в связи
с предшествующей низкой экономической и социальной базой изменения к лучшему
особенно впечатляли. В общем, как пишет в книге «Ислам для России» А.Малашенко, «коммунизация
мусульман шла успешнее, чем христианизация». Или, пользуясь выражением
французского историка Н.Верта, можно сказать, что в
Советском Союзе возник «социум общей судьбы», объединяющий собой все этносы и
все конфессии, в том числе — мусульман.
Советский
ислам: демо-версия
И наконец
третий этап существования ислама в советский период можно охарактеризовать как
фантомный. Ислам в СССР как бы присутствовал, но одновременно его как бы и не
было. Немногочисленные мечети как бы функционировали, но кто их посещал, было
неясно. Советский Союз был страной принципиального атеизма, и в советском медийном сознании фактор религиозности напрочь
отсутствовал. Дела веры и религиозных организаций волновали лишь
соответствующий отдел Центрального комитета КПСС.
Впрочем, то же самое
происходило и с Русской православной церковью. Большинство советских людей
вспоминало о ней лишь два раза в год, когда в редких соборах на Рождество или
на Пасху звонили колокола.
Это, разумеется, не
означает, что для советской власти ислам вообще перешел в идеологическое
небытие. Еще при Сталине в 1944 году были сформированы четыре Духовных
управления мусульман: Средней Азии и Казахстана (в Ташкенте), Северного Кавказа
(в Махачкале), Закавказья (в Баку), Европейской части СССР и Сибири (в Уфе) — и
можно было не сомневаться, что все они находились под жестким контролем
спецслужб. К тому же с конца 1950-х годов стеснения свободы совести вновь
усилились, антирелигиозная пропаганда стала осуществляться особенно системно и
последовательно.
Данную политику четко
обозначил Н.С.Хрущев, бывший в этот период руководителем государства. Он был
инициатором антирелигиозной кампании, и он же в начале 1960-х годов обещал
советскому народу, что вскорости по телевидению будет
показан «последний поп». Вообще термин «поп» относится обычно к православным
священникам, но нет сомнений, что имелось в виду и мусульманское духовенство.
И все же ислам был
нужен советскому руководству. Он был нужен ему прежде
всего как геополитический инструмент. В послевоенное время Советский Союз не
просто расширился до мировой системы социализма, включив в нее целый ряд
восточно-европейских стран, создав тем самым «социалистический лагерь», но,
опираясь на свой международный авторитет, возникший после победы в Великой
Отечественной войне, начал проводить активную политику глобальных масштабов. В частности, он поддерживал арабские
государства в их противостоянии Западу, прежде всего, конечно, Израилю и США, а
для этого требовался надежный «советский ислам», наглядно демонстрирующий
совместимость ислама и социализма как естественных союзников в общей борьбе.
Витриной советского
ислама стал в это время Ташкент, столица советского социалистического
Узбекистана. Туда возили делегации, приезжавшие в СССР из арабских стран, там
устраивали международные конференции и фестивали, туда приглашали известных
религиозных деятелей из Мира ислама, чтобы они своими глазами увидели, как
вольготно и радостно живут советские мусульмане. Тем более что «официальные
советские мусульмане» охотно и совершенно искренне — это следует подчеркнуть —
одобряли помощь, предоставляемую Советским Союзом арабским странам, и осуждали
«империалистическую агрессию Запада» против них.
Другое дело, что особых
поводов для волнений насчет «внутреннего ислама» у советского правительства не
было. Советский ислам в это время инкапсулировался, он пребывал в летаргическом
состоянии — ни жив, ни мертв, и руководство СССР это вполне устраивало. Это
целиком находилось в русле политики, которую проводило брежневское политбюро ЦК
КПСС в течение двух последних десятилетий.
Леонид Брежнев был по
природе своей человеком не слишком амбициозным и требовал от руководства
советских республик лишь двух вещей: во-первых, личной преданности себе как
генеральному секретарю и, во-вторых, спокойствия в самой республике, то есть чтобы там не возникало проблем. При исполнении этого
республика как бы отдавалась на откуп соответствующему республиканскому
секретарю. Он был в ней царь и бог, властитель и вседержитель, и Москва в его
внутренние дела старалась не вмешиваться. В итоге к началу 1980-х годов
советские республики, населенные этническими мусульманами, превратились в некие
удельные княжества, живущие по своим негласным законам и управляемые своими
«эмирами», первыми секретарями республиканских ЦК. Советская власть в этот период
вообще уже заметно дряхлела, и ее устраивал негласный консенсус, который сам по
себе сложился между ней и советскими гражданами. Власть как бы говорила: «Вы
нас открыто не критикуйте, не протестуйте, не создавайте проблем, и мы вас тоже
трогать не будем. Живите, как хотите, лишь бы все было тихо».
Таков был «общественный
договор».
Это же относилось и к
мусульманам.
Если рядовой
мусульманин просто ходил в мечеть, то атеистическая власть закрывала на это
глаза. Если рядовой мусульманин просто читал Коран, то на это тоже не обращали
внимания. Санкции применялись лишь в том случае, если мусульманин начинал
проявлять религиозную, гражданскую или политическую активность. Или хуже того —
создавал неформальную религиозную группу.
Из всего сказанного
можно сделать странный и отчасти парадоксальный вывод. За
четыреста с лишним лет пребывания в России крупных мусульманских общин — а если
иметь в виду Среднюю Азию, то и целых стран, населенных миллионами мусульман, —
крупных конфликтов с «внутренним исламом» у Российского государства не было;
напротив, обе цивилизации образовали некую цивилизационную
общность, возможно, не слишком прочную, но все-таки имеющую экзистенциальные
перспективы.
Основой этой общности
послужила универсальная русская идентичность, выступавшая в разных статусах — и
как московская, и как российская, и как советская. Она позволила сформировать
империю особого «вселенского» типа, куда могли естественно входить все народы,
все религии, все культуры. Это, видимо, и придавало империи онтологическую
устойчивость, в результате чего она, пройдя множество пертурбаций, тем не менее сумела просуществовать почти до конца ХХ века.
С другой стороны, этот
процесс был не столько сознательный, сколько спонтанный, и в имперское, и в
советское время отягощенный спецификой российской государственной власти.
Поэтому настоящего цивилизационного синтеза все же не
произошло. «Внутренний российский ислам» пребывал как бы в параллельной
реальности, практически не пересекаясь с общественной жизнью страны. Более
того, очутившись в составе России, исламские регионы оказались оторванными от
большого Исламского мира и не прошли тех социальных и мировоззренческих
преобразований, которым подвергся в XIX и XX веках «внешний ислам». Скорее наоборот: попав в изоляцию от внешнего мира и будучи
сегментированным по регионам внутри страны, российским ислам начал
пропитываться местной этничностью, образуя самостоятельные этно-религиозные
конформаты. На Кавказе верили не так, как в
республике Татарстан, в Татарстане не так, как в республиках Средней Азии, в
Средней Азии не так, как мусульмане Москвы.
В результате в России
сформировался совершенно особый ислам — социально пассивный, не стремящийся к
самостоятельному гносеологическому развитию, не считающий себя частью всемирной
исламской уммы и все более обретающий статус
разобщенных региональных конфессий.
В начале 1980-х годов
казалось вполне очевидным, что «советский ислам» постепенно уходит в небытие.
Он превращается в призрак, поддерживаемый лишь меркнущим прошлым. И если даже
через пару-тройку десятилетий он не исчезнет совсем, то будет пребывать в
маргинальном, экзотическом статусе, выражающем собою не веру, а лишь
традиционный обряд. Фактически от него останется лишь историческая символика,
демо-версия, необходимая власти для международных политических презентаций.
Казалось, что будущего
у российского ислама нет.
Такое впечатление
возникало при взгляде со стороны.
Впрочем
аналогичное впечатление возникало и при взгляде на Русскую православную
церковь: истощенное бытие, постепенно гаснущее эхо прежних эпох.
Казалось, что обе
религии вскоре утонут в волнах нового времени.
В этом мало кто
сомневался.
Ситуацию изменила
перестройка.
______________________
1 Ключевский В. О. Курс русской истории.
Часть 2. // Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. — М.: 1988. — Т. 2. — С.
197—198.
2 Fisher А. W.
Muscovy and the Black Sea
Slave Trade. // Canadian American Slavic Studies. 1972. — Vol. 6. — Р.
575—594.
3 Малашенко А.
Ислам для России. — М., 2007. — С. 93.
4 Новосельский
С. А. Смертность и продолжительность жизни в России.— СПб.: 1916.
— С. 179.
5 Талассократия
(власть моря) — метод, с помощью которого Древние Афины в период своего
расцвета контролировали подвластные им инокультурные
территории. При этом заселения колоний гражданами Афин не происходило, там
имелись лишь небольшие представительства (гарнизоны), однако в случае
каких-либо серьезных коллизий к берегам колонии подходил грозный афинский флот,
высаживал десант, который и наводил порядок. Заметим, что сейчас метод талассократии используют Соединенные Штаты для контроля над
многими регионами Третьего мира.
6 Борисов Н. С. Повседневная жизнь
средневековой Руси накануне конца света. — М., 2004. — С. 151.
7 Соловей В. Д. Кровь и почва русской
истории. — М., 2008. — С. 105—106.
8 В официальных
документах Л.И.Брежнева указано то украинец, то русский.