Стихи
Публикация и вступительная статья Олега Хлебникова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2018
Поэт — это всегда подарок: настоящим ценителям поэзии и неким неведомым, но чутким собеседникам. А если у этого поэта явно выделяющийся из общего хора голос, то это уже очень дорогой подарок.
Именно таким даром были и остаются стихи Анны Саед-Шах. И это не только мое мнение. Евгений Рейн даже назвал свое предисловие к последнему сборнику Ани «Неповторимая интонация», объяснив это так: «Ее можно узнать по одной строке одного стихотворения… У Анны Саед-Шах интересный, не заемный стих, почти не имеющий аналогов, причем пользуется она им свободно, на полном дыхании, несмотря на то, что говорит зачастую забытовленные вещи». Тут с ним и соглашается и не соглашается Инна Лиснянская (в послесловии к книге «Современная тетка»): «Передо мной раскрылась сложившаяся жизнь женщины среднего возраста, раскрылся сложный образ ее сегодняшнего быта и бытования». А еще Инна Львовна подчеркнула Анину парадоксальноть, благодаря которой можно подумать, что «книга написана разными людьми».
Еще шире взял Евтушенко (в предисловии к книге «Меня встречали по одежке»): «Это в первый раз вслух произнесенная немая исповедь сотен тысяч обессловленных судьбой женщин, столь запуганных нами, мужчинами. Анна Саед-Шах вернула им речь через свои уста».
Но это писали или говорили другие. Что же могу добавить я? Про то, какая она прекрасная жена, мать и даже бабушка? Но это личное. Какая умница была! Но это у нас с каждым годом тоже становится все более личным, даже интимным делом. Что кроме прекрасных стихов писала уникальную прозу? Ну это, может, имеет какое-то отношение к нынешнему обществу. Хотя при ее неучастии в разного рода раскрученных тусовках — отчетливо косвенное. Аня в раскрученных тусовках не участвовала категорически. Вообще, будучи честолюбивой, была начисто лишена тщеславия, и никаких литпремий себе не добивалась.
Был даже такой забавный случай. Я дал почитать Окуджаве Анину автобиогра-фическую «непальскую» повесть «Смерть пионерки, или Аварагу». Через некоторое время Булат Шалвович позвал нас к себе в гости. Весь вечер говорил об Аниной повести и сказал, что благодаря «Смерти пионерки» он снова взялся за свою биографическую прозу. В конце концов предложил написать предисловие (или как тогда говорили, врез) к Аниной повести. Аня на голубом глазу ответила — и в этом она вся! — «Да что Вы, Булат Шалвович! Не затрудняйтесь — мне уже Евтушенко написал». (Тоже, кстати, по своей инициативе, ни я, ни тем более Аня его об этом не просили).
Но сейчас у меня в голове вертятся строчки другого поэта, который не писал об Ане, зато о своей такой же страшной беде, какая случилась у меня, написал. Вот эти стихи Бориса Слуцкого:
Мужья со своими делами, нервами,
чувством долга, чувством вины
должны умирать первыми, первыми!
Вторыми они умирать не должны…
Олег ХЛЕБНИКОВ
* * *
Если б я была разбойницей,
ты б со мной ушёл в леса,
там бы я тебя обидела,
ну а ты меня побил.
Если б я была покойницей,
ты бы мне закрыл глаза,
чтоб до смерти не увидела,
на кого перелюбил.
Когда…
1
Когда, лицо надев, пойду на дело
от пирога и свой кусок урвать,
когда душа, заигрывая с телом,
меня уж на захочет узнавать —
замри! Ни звука, ни одной цитаты,
в кастрюле каша, на окне — кефир,
не прячь глаза, не стой как виноватый,
я и одна спасу наш грешный мир.
Проснись и пой! Заварочку крутую
поставь на стол (пусть это будет пай),
и жди меня такую-растакую,
и медленно на кухне закипай.
2
Когда точу с подругой лясы,
когда с тобой вкушаю страсть,
когда чужое жарю мясо,
чтоб усмирить родную пасть —
бегут года на белом свете,
и часто чудится в тиши,
что жизнь —
лишь повод для бессмертья
Его Единственной души…
* * *
Тело придумали,
чтоб обмануть,
чтоб сквозь него
просочиться в душу.
У тела для этого есть
глаза и уши,
всякая муть,
разная там анатомия,
тайные закрома,
а в них всё такое,
подробное.
Ведь душа не может
родить сама
по образу и подобию.
* * *
Современная тётка
хочет быть супертёлкой,
бизнесвумен
или любовницей умной.
Чтоб напрасно не шляться,
подкачать силикон,
подкопить миллион,
выйти замуж и доброй остаться.
Современный мужик
тоже хочет красиво жить:
суперменом коварным
или крышей Москвы-Товарной,
диск-жокеем
или уж на худой конец
прекрасным геем
с кудряшками мелкими или без,
поп-звездой, или… или…
Чтобы мама с папой несли свой крест
и Бога благодарили.
* * *
От духов незнакомых обостряется нюх —
значит, снова затеял игру ты.
Ты пошли меня лучше подальше, на юг —
там такие дешёвые фрукты.
Отпусти меня, милый, купаться на юг,
там малиною пахнет и тмином.
А за щедрость твою обещаю, мой друг,
утопиться под верной волной,
удавиться под первой сосной —
и вернуться с повинной.
* * *
…В ожиданье вестей от того, кто по мейлу не пишет,
шелуху отделяем от всякой другой чепухи,
мироточим ночами, на ладан почтительно дышим
и рожаем детей, искупая в купели грехи.
За пределами сна, за пределами кровельной крыши
мы легки на подъём, мы живём — от души!
Наши умные детки не хотят вырастать из штанишек,
чтоб героями пасть на весёлых полях анаши.
…Успокой моё сердце, скажи — я хорошая, правда?
Мои дети со мной, и сама я напрасно дрожу.
Дай под солнцем согреться,
а большего — больше не надо, —
я другою не буду и деток других на рожу.
Соседи
Я ехала от дастархана
колхоза имени Абая
на чёрной «Волге».
Степь глухая,
ночная
звёздною войной
пугала.
Фары подо мной
горели,
путь мой освещая.
Я ехала по Казахстану,
а вдоль дороги, по обочинам,
густые яблони,
как лёгкие туманы,
висели клочьями.
Я ехала от дастарханов,
где за спиной звенел арык
и где поэт Мухтар Шаханов,
кромсая головы баранов,
священный мне вручал язык.
Там, за кумысом и шубатом,
мне каждый был отцом иль братом.
Там речи пламенной окраски
произносились по-казахски,
и там я понимала их
и отвечала, даже пела…
А в «Волге» резко поглупела,
забыла всё в единый миг —
когда неслась вдоль яблонь белых,
достойно прикусив язык.
Коммуналка
А женщина, соседка по квартире,
стучала в дверь, услышав голоса,
и предлагала заплатить
за свет, за газ, за телефон,
чтоб поровну на всех.
Когда ты открывал ей дверь,
я шла за шкаф и там
разглядывала книги,
чтоб там, за дверью, и на общей кухне,
и на целом свете
никто не смог узнать…
Потом я выходила из-за шкафа,
неся в руках свою одежду,
и, улыбаясь, шла к тебе.
Но снова женщина из комнаты напротив
просила, чтобы ты опять поклялся,
что завтра же оплатишь все счета.
Ты клялся ей и музыку включал.
Чтоб там, за дверью, и на общей кухне,
и на целом свете
поверили, что ты
предпочитаешь Брамса.
* * *
Я воду пью глоточками,
а губы всё сухие.
Я дни считаю строчками —
хорошие, плохие.
Хорошее запомнится,
плохое канет,
а жизнь моя наполнится
и мудрой станет.
* * *
А она! Что она сумела,
кроме смерти? Зачем терпела?
Умоляла, просила, билась,
Жизни малой отдав на милость, —
и ушла из последних сил.
Кто просил?
Нам теперь никто — не помеха!
будем вместе теперь для смеха
гордо глину месить свою, —
если верить, то не в раю. —
Нет, не верю. Я помню, Боже,
Ты ведь был заплёванным тоже,
пред толпою смешон и наг.
Ты и с нами ничуть не строже —
как же так?
* * *
Вот и принято решенье,
начинается игра:
я дарую вам прощенье,
всем, кто мне желал добра.
Всем, кто прошен и не прошен,
у моих звонил дверей,
всем, кто брошен и не брошен
в бездну памяти моей.
* * *
Со мной кашу не нужно варить,
пуда соли я съесть не заставлю,
мне это не лестно. —
Я пришла, чтоб себя подарить
всем, кому я нужна
или просто полезна.
…Развевается по ветру чёрная прядь,
птицы прочь улетают, уходят подруги:
не хотят, не хотят
не хотят доверять
свою жизнь в мои белые руки.
* * *
Надоело. А жизнь всё равно идёт,
не пробегает мимо.
Надоело бессонницей день сокращать,
уже надоело любить нелюбимых,
постылых прощать —
вдруг стало некогда. Вдруг стало важно
своё прожить и запомнить путь,
чтоб, если удастся, было не страшно
сюда вернуться хоть кем-нибудь.