Яснов Михаил Давидович (р.1946) — российский поэт и переводчик. Окончил филфак Ленинградского университета. Автор нескольких книг лирики, признанный мастер стихотворного перевода (Г.Аполлинер, П.Верлен, П.Валери и др.) и поэзии для детей. Лауреат многочисленных литературных премий, среди которых премия им.Мориса Ваксмахера, которую вручают французское правительство и посольство Франции в Москве за лучший перевод французской художественной литературы.

…кто кого смога, так тот того в рога.

Д.И.Фонвизин. «Лисица-Кознодей». Баснь

Денис Иванович Фонвизин, судя по широте его дарования, мог стать политическим деятелем или ученым, философом-вольно­думцем или поэтом — в каждой из этих областей человеческого духа нашел он свое призвание, в каждой так или иначе реализо­вался. Однако судьба распорядилась таким образом, что Фонви­зин стал выдающимся драматургом и прежде всего именно как носитель этого высокого звания остался в истории.

По молодости он писал стихи, предпочитая сатиру и ирони­ческую поэзию иным жанрам, облюбовав тот, который, согласно современным ему нормам языка, называл «баснь». Баснь «Лиси­ца-Кознодей», написанная лет за двадцать до «Недоросля», уже определила тот ракурс, ту точку зрения, с которой была видна вся подноготная тогдашнего общества, и басенные животные уже пытались проговорить то, что позднее формулировали Ста­родум или Правдин:

Когда же то тебя так сильно изумляет,

Что низка тварь корысть всему предпочитает

И к счастию бредёт презренными путьми, —

Так видно, никогда ты не жил меж людьми.

Будь на то моя воля, мировую классику я издавал бы с при­ложением еще двух-трех книжек — исследований, статей, эссе об авторе и его произведениях. В таком случае пьесы Дени­са Ивановича Фонвизина «Бригадир» и «Недоросль» можно было бы сопроводить (у каждого свой выбор) первой биогра­фией писателя, написанной другом Пушкина, поэтом, крити­ком, мемуаристом Петром Андреевичем Вяземским (1848); «Опытом исторического объяснения учебной пьесы» — ра­ботой историка Василия Осиповича Ключевского о «Недо­росле» (1896) и книгой нашего современника, блестящего пу­блициста, литературоведа Станислава Борисовича Рассадина «Фонвизин» (1980).

Взгляд из разных эпох, обогащение собственной души чу­жим историческим и человеческим опытом и талантом — не это ли так важно в те годы, когда подросток начинает форму­лировать свои пристрастия и надежды? А читатель (и зри­тель) Фонвизина — прежде всего человек юный. Подобно многим произведениям классической литературы, «Недо­росль», в частности, уже давно вошел в круг подросткового чтения, а параллельно — в круг чтения родительского, и у тех, и у других он находит отклик, поскольку каждое поколение переживает свою комедию и трагедию воспитания, в каждом поколении подросток становится зеркалом родителей, и в ка­ждом поколении взрослые решают все ту же задачу, которая большинство из них ставит в тупик: что с ним, с этим подрост­ком, делать?

Сегодняшние ровесники Митрофана Простакова, пятнадца­тилетние школьники, переживают все тот же, как им кажется, неразрешимый, а точнее — несокрушимый конфликт с окружа­ющим миром; цели у них с Митрофаном могут быть совершенно разные, но суть одна: завоевать свое жизненное пространство, благодаря — кому повезет — помощи взрослых или вопреки им. В двадцатом веке эта сшибка — поколенческая, нравственная, социокультурная — была сформулирована как конфликт «свое­го» и «чужого».

Сын Бригадира, нелепый галломан Иванушка, будет постар­ше Митрофана, и тем ярче проявляются уже глубоко въевшиеся в него скудоумие, невежество и «злонравие». Оба этих молодых героя Фонвизина гомерически смешны, а смех, как известно, одно из лучших средств в борьбе с детскими страхами; кабы не он, «ужас жизни», возникающий перед глазами юного читателя, мог бы стать куда как агрессивнее.

Вот выхваченные наугад несколько откликов на «Недорос­ля» нынешних восьмиклассников (по когда-то составленному ранжиру пьесу «проходят» в восьмом классе); очищенные от грамматических и пунктуационных ошибок (по словам Совет­ника из «Бригадира», — и, увы, как с ним не согласиться? — «Прежде, бывало, кто писывали хорошо по-русски, так те зна­вали грамматику; а ныне никто ее не знает, а все пишут»), эти отклики говорят сами за себя:

«Самое то для школы — потом уже будет поздно. Несмотря на общую карикатурность персонажей, выглядят они реаль­ными — Скотининых и Митрофанушек и в наше время полно, и меньше их никогда и не станет».

«От данной комедии я в полном восторге. Во-первых, скажу сразу, что это произведение достаточно поучительно. Как бы то ни было, без образования в наше время никуда. Безграмотных людей видно сразу, даже по их речи. Во-вторых, в этой комедии очень много поучительных цитат. Я думаю, что можно букваль­но через реплику выписывать их в маленький блокнотик, а по­том перечитывать на досуге».

«Сначала показалось — нудятина. Но начали читать по ро­лям и буквально смеялись в голос на уроке, очень хорошая пьеса для постановки! Классицизм, вроде должно быть скучно, но нет, все персонажи такие яркие, всё так актуально. Особенно хорош Скотинин со своими свинюшками. Кстати, положительные пер­сонажи очень скучны, а вот негодяи, типа Скотинина и Проста­ковой, просто ах!»

«Неплохая в целом книга, с двумя недостатками. Во-пер­вых, очень простой сюжет, если это вообще можно назвать сюжетом. Во-вторых, книга идеологически слишком «пра­вильная» (автор — чиновник) — написана с отталкива ющим подобострастием перед царем, который по книге очень печет­ся о простом народе и рассылает по всей стране своих пред­ставителей для надзора над помещиками. Книга содержит много напыщенного морализаторства и ханжеских поучений самовлюбленного героя книги Стародума (а-ля Зосима из «Братьев Карамазовых»). Необходимость книги в школьной программе вызывает сомнение, поскольку воспитание долж­но основываться на примерах, а не на занудных речах Старо­думов и Зосим».

«Если разобраться, то от комедии “Недоросль” хочется не смеяться, а плакать. Произведение было написано в 1782 году, прошло 235 лет, а люди не изменились. В мире полно Скоти­ниных, Митрофанушек, Простаковых. И самое интересное то, что эти типы людей никогда не исчезнут, они были, есть и бу­дут. Так что и произведение Дениса Фонвизина “Недоросль” было, есть и будет оставаться актуальным многие и многие годы».

Кажется, все эти слова написаны отнюдь не из корыстного лукавства. Так думают сегодняшние ровесники Митрофана. Ко­нечно, они улавливают разницу между тем, как себя ведут отри­цательные герои Фонвизина и что говорят положительные. Вот в чем разница, вот где проходит столь злободневный водораз­дел — действенная мерзость Скотининых и Кє и показательное, но малодеятельное (аномальное!) говорение противоположно­го лагеря Стародумов.

Две цитаты из Вяземского.

«Когда играли “Недоросля” при императрице и после пред публикою, то немилосердно сокращали благородные роли Ста­родума и Милона, потому что они скучны и неуместны, сохраня­лись же в неотъемлемой целости низкие роли Скотинина, Про­стаковых, Кутейкина, несмотря на нравы их вовсе не изящные и на язык их вовсе не академический. При одних добродетельных лицах своих, при лицах высокой комедии Фон-Визин остался бы незамеченным комическим писателем, не читал бы своих ко­медий Екатерине Великой и не был бы и поныне типом русской комической оригинальности. Вывезли его к бессмертию лица, которые также не выражают ни одного благородного чувства, ни одной светлой мысли, ни одного в человеческом отношении отрадного слова».

Можно предположить, что «благородные роли» потому каза­лись тогда скучными (а сейчас, как видим, и подавно), что были аллюзиями на средневековые моралите, в которых действовали не столько люди, сколько понятия, и на сцене не столько развер­тывалось действие, сколько произносились дидактические диа­логи. «Моралистические манекены», — говорит о них В.Клю­чевский. Эта нравоучительная цель — показать добродетели в противовес порокам — даже в XVIII веке требовала особого зрения и жеста. Борьба за положительного героя постоянна, но победы случаются редко.

И еще раз Вяземский:

«В “Бригадире” автор дурачит порочных и глупцов, язвит их стрелами насмешки; в “Недоросле” он уже не шутит, не смеется, а негодует на порок и клеймит его без пощады: если же и смешит зрителей картиной выведенных злоупотреблений и дурачеств, то и тогда внушаемый им смех не развлекает от впечатлений бо­лее глубоких и прискорбных. И в “Бригадире” можно видеть, что погрешности воспитания русского живо поражали автора; но худое воспитание, данное бригадирскому сынку, это полупросве­щение, если и есть какое просвещение в поверхностном знании французского языка, в поездке в чужие краи без нравственного, приготовительного образования, должны были выделать из него смешного глупца, чем он и есть. Невежество же, в котором рос Ми­трофанушка, и примеры домашние должны были готовить в нем изверга, какова мать его, Простакова. Именно говорю: изверга, и утверждаю, что в содержании комедии “Недоросль” и в лице Простаковой скрываются все пружины, все лютые страсти, нуж­ные для соображений трагических».

В общем, по большому счету, наши комедиографы — что Фонвизин, что Гоголь, что Грибоедов — не только люди тра­гических судеб, но и авторы трагических пьес. И чем смешнее в них смешное, тем горше горькое. И если мы говорим, что пьесы по-прежнему злободневны, то потому что и вправду, как утверждают юные читатели Фонвизина, Скотинины с Проста­ковыми никуда не подевались, а тогда над чем же уже не одно столетие смеется зритель? Над бессилием общества, которое вопреки всему так и не может от них избавиться?

Чтобы разобраться в историческом контексте, который в свое время был настолько политически заострен, что ни на миг не от­пускал внимания слушателей и читателей, нужно сегодня крепко поработать с источниками, но даже без этой подготовительной работы (на нее зрителю со стороны нужно еще отважиться!) мы вживаемся в пьесы Фонвизина благодаря драматургическому обаянию персонажей, бесхитростным, но неожиданным сюже­там и тому богатству языка, который даже неофита должен, на мой взгляд, приводить в восхищение.

Начиная с детского чтения, с дошкольной лирики, мы при­учаемся обращать внимание именно на язык, на речь, на ее ритм и звуковое устройство, на то, что воспитывает понимание гармонии, вкус, чувства такта и меры. И когда мы встречаем в стихах Фонвизина строки, наподобие той, что вынесена в эпи­граф этих беглых заметок, то поэтическая экспрессия застав­ляет нас воспринимать фрагментарную строчку из басни как законченный афоризм, четко определяющий то общество, что становится предметом сатирического осмысления. Афористич­ность Фонвизина сближает его с французскими моралистами предыдущего, семнадцатого столетия, высказывания которых равно вызывали восхищение точностью и смех от чувства со­причастности и узнавания.

Смех — особая статья доходов сатиры.

«Что смешно в “Недоросле”, и одно ли и то же смешит в нем разные возрасты? — спрашивает В.Ключевский. — Молодежь больше всего смеется, разумеется, над Митрофаном, героем драмы, неистощимым предметом смеха, нарицательным име­нем смешной несовершеннолетней глупости и учащегося не­вежества. Но да будет позволено немного заступиться за Ми­трофана: он слишком засмеян. Правда, он смешон, но не всегда и даже очень редко, именно только в лучшие минуты своей жизни, которые находят на него очень нечасто. В комедии он делает два дела: размышляет, чтобы выпутаться из затрудне­ний, в которые ставит его зоологическая любовь матери, и по­ступает, выражая в поступках свои обычные чувства. Забавны только его размышления, а поступки — нисколько. По мысли автора, он дурак и должен рассуждать по-дурацки. Тут ничего смешного нет; грешно смеяться над дураком, и, кто это делает, тот сам становится достойным предметом своего смеха. Одна­ко на деле Митрофан размышляет по-своему находчиво и умно, только — недобросовестно и потому иногда невпопад, размыш­ляет не с целью узнать истину или найти прямой путь для своих поступков, а чтобы только вывернуться из одной неприятности, и потому тотчас попадает в другую, чем и наказывает сам себя за софистическое коварство своей мысли. Это самонаказание и вызывает вполне заслуженный смех».

Впрочем, осмеяние героев Фонвизина вызывает у осто­рожного Ключевского сомнения: «Да я и не знаю, кто смешон в “Недоросле”. Г-н Простаков? Он только неумный, совершенно беспомощный бедняга, не без совестливой чуткости и прямоты юродивого, но без капли воли и с жалким до слез избытком тру­сости, заставляющей его подличать даже перед своим сыном. Тарас Скотинин также мало комичен: в человеке, который сам себя характеризовал известным домашним животным, кото­рому сама родная сестрица нежно сказала в глаза, что хорошая свинья ему нужнее жены, для которого свиной хлев заменяет и храм наук, и домашний очаг, — что комичного в этом благо­родном российском дворянине, который из просветительного соревнования с любимыми животными доцивилизовался до четверенок? Не комична ли сама хозяйка дома, госпожа Про­стакова, урожденная Скотинина? Это лицо в комедии, необык­новенно удачно задуманное психологически и превосходно вы­держанное драматически: в продолжение всех пяти актов пьесы с крепколобым, истинно скотининским терпением ни разу она не смигнула с той жестокой физиономии, какую приказал ей держать безжалостный художник во все время неторопливого сеанса, пока рисовал с нее портрет. Зато она и вдвойне не ко­мична: она глупа и труслива, т. е. жалка — по мужу, как Проста­кова, безбожна и бесчеловечна, т. е. отвратительна — по брату, как Скотинина. Она вовсе не располагает к смеху; напротив, при одном виде этой возмутительной озорницы не только у ее забитого мужа, но и у современного зрителя, огражденного от нее целым столетием, начинает мутиться в глазах и колеблется вера в человека, в ближнего».

Что до глаголящих истины Стародума со товарищи, то от них «веет еще сыростью педагогической мастерской».

Нынешнего зрителя отделяет от героев Фонвизина куда как большее время, точка зрения смещается, и если, по словам третьего гипотетического участника нашего разговора, Ста­нислава Рассадина, «печальная необходимость учения» оста­лась в прошлом, то воспитание, педагогика, обучение остаются ключевыми словами и понятиями в том узле проблем, который Фонвизин пытался если не развязать, то, по крайней мере, опре­делить и показать. Наверное, можно сказать, что Фонвизин ввел «учительство» в ранг достоинства литератора, и тогда согласим­ся с формулой Рассадина: «Рождение писателя Фонвизина — это рождение русской литературы».

Для тех, кто впервые принимается за чтение фонвизинских пьес, — несколько биографических помет.

Денис Иванович Фонвизин, потомок лифляндских немцев, переехавших в Россию при Иване Грозном (в XVIII веке его фа­милия еще писалась то через дефис — Фон-Визин, то раздель­но — фон Визин), родился в 1745 году и скончался в 1792-м. Жил недолго — даже по меркам той эпохи. В России век царству­ющих особ тоже был недолог. Екатерина II прожила 67 лет; вся сознательная жизнь Фонвизина совпала с годами ее правления, и этих трех десятилетий, с дворцового переворота 1762 года по смерть Фонвизина, вполне хватило, чтобы приблизить писате­ля к трону, прославить его, отторгнуть и фактически запретить, сведя в могилу далеко не старого человека.

В юности Фонвизина случилось несколько важных эпизодов, определивших его судьбу. В 1759 году четырнадцатилетнего под­ростка привезли из Москвы в Петербург в числе лучших учени­ков университетской гимназии; юный Денис был представлен куратору университета И.И.Шувалову и впервые посетил театр, оказавший на него сильнейшее впечатление. В студенческие годы он и сам играл на сцене — сначала в любительском, а за­тем в профессиональном театре. В это же время он стал серьезно заниматься художественным переводом, опыты оказались удач­ными — Фонвизин переезжает в Петербург и поступает на служ­бу в Иностранную коллегию. Начинается его чиновничья служ­ба, зависимость от благорасположения высоких покровителей и в то же время — светская и литературная жизнь. Параллельно переводам Фонвизин упражняется в стихотворных сатирических посланиях и баснях, но громкую славу ему приносят не перево­ды и отнюдь не стихи. Попробовав себя в драматургии (то есть по большей части обработав иностранный образец), он пишет пьесу «Корион» (1764), и эта его еще ученическая попытка ко­мически переосмыслить действительность оказалась прологом к первой русской комедии нравов или положений — в 1769 году он заканчивает писать пьесу «Бригадир».

Пьеса имеет сногсшибательный успех. По обычаям эпо­хи, автора приглашают все аристократические дома северной столицы, и он сам читает своего «Бригадира», да так мастер­ски, что слава его растет день ото дня. «Петербург, — замечает он, — заполнен моею комедиею, из которой многие острые сло­ва употребляются уже в беседах». Это ж сколько раз надо было прочитать автору свою пьесу! Но, судя по всему, он делает это с неиссякаемым удовольствием.

На одном из таких «обеденных чтений» Фонвизин был пред­ставлен фавориту императрицы графу Григорию Орлову, а че­рез несколько дней приглашен на чтение к самой государыне. Пьеса получила ее «всемилостивейшее приветствие», и это тут же решило судьбу автора. Он попадает в круг приближен­ных Никиты Ивановича Панина, главы Иностранной коллегии и воспитателя наследника. Говорят, именно граф Панин про­изнес знаменитую фразу «Бригадирша ваша всем родня!» «Не в первый ли раз, — задается вопросом Вяземский, — случи­лось тогда русскому автору быть в моде?» Вместе с тем совсем еще молодой автор комедии попадает в мир подковерных игр и интриг императорского двора, и «Бригадир», как позже «Не­доросль», несмотря на самое высокое благоволение, с трудом пробивают дорогу на сцену.

«Недоросль» был опубликован в 1783 году и оказался вер­шиной творчества Фонвизина, а слова, якобы сказанные автору графом Г.А.Потемкиным после первого представления пьесы: «Умри, Денис, лучше не напишешь!» — пророческими. Панин попал в опалу и умер. Все дальнейшие начинания Фонвизина либо сразу запрещались цензурой, либо ложились под сукно.

Сорокалетнего литератора разбил паралич. Говорят, в конце жизни его, почти недвижного, возили к студентам, и он взывал к ним: «Возьмите меня в пример! Вот как я наказан за свое воль­нодумство!..» Кажется, он хотел сказать несколько иное: «Вот к чему приводит занятие литературой!»

Столетие спустя после появления «Недоросля» французский пи­сатель и литературный критик Эжен-Мелькиор де Вогюэ пода­рил европейской культуре крылатую фразу, приписав ее неким «обобщенным» русским писателям, которые (видимо, хором) говорили: «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”». Про са­мого Гоголя, автора «Ревизора», про Грибоедова с его «Горем от ума», про их бессмертные комедии можно было бы сказать, что все они вышли из тришкиного кафтана Фонвизина, который уже в самом начале своего «Недоросля» обозначил этой мета­форой самовлюбленную тупость и невежество окружающего общества. Нелепую анекдотичность Тришки и его портновско­го мастерства описал И.А.Крылов в басне «Тришкин кафтан» (1815) — щеголять в этом одеянии обречены не только персо­нажи сатирика и баснописца, но и многие столь нам знакомые и узнаваемые герои русской исторической сцены.