Рассказы. С армянского. Перевод Каринэ Халатовой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2018
Перевод Каринэ Халатова
Григ (Григор Шашикян, 1991 г.р.) — лауреат молодежной
премии Президента Республики Армения в области литературы (2015), автор книги
рассказов «Кот Иисуса». Аспирант факультета армянской филологии Ереванского
государственного университета, неоднократный лауреат ежегодных премий
литературной молодежной газеты «Гретерт» за лучший
рассказ. Живет в Ереване.
Халатова Каринэ
Юрьевна
— переводчица, журналистка, поэтесса.
Член Союза писателей Армении и Союза писателей Москвы. Автор книг «Гранатовое
кабаре» (2009), «Они любили Армению» (2011), «В поисках утерянного сна» (2012).
Лауреат премии им.Микаэла Налбандяна Союза писателей Армении (2012), лауреат переводческой
премии Первопрестольного Эчмиадзина и Союза писателей Армении «Кантех» (2015). Живет в Ереване.
Кричащие голоса, безмолвные голоса,
голоса, завлекающие в пляску смерти… —
во всём абсурд от Бога…
Не пойму: глаза у меня открыты или закрыты?
Темно, и я пытаюсь пошевельнуть отекшими конечностями, в которых покалывает.
«Где я?»… Похоже, закрытое пространство. «Может, в комнате?»… Нащупываю пол —
это земля. «Где же это я?»
— Закуришь? — раздался какой-то голос.
— Кто это? — непроизвольно вырвалось у
меня.
Страшно. «Значит, я не один, чей же это
голос?» Очень страшно и ни зги не видно.
— Ты кто? — снова спрашиваю.
— Закуришь? — снова послышалось после
паузы.
— Ты кто?! — ору я. — Кто?! Говори
сейчас же, не то… Смеешься? Кто ты, твою мать…
«Зря я ругнулся, да, зря, какой же я идиот». Страшно. Кажется, он повсюду; пытаюсь припомнить,
мужской был голос или женский, но не получается. «Почему у меня отекли
конечности?..»
— Еще бы не отекли, ты здесь уже
несколько часов, — раздался голос.
— Несколько часов? А как я сюда попал? —
и хочу что-то выведать. — Почему ты молчишь? Я тебя спрашиваю…
— Постой-постой, раз он говорит, что ты
тут несколько часов, значит, сам он раньше тебя тут оказался, — а это еще один
голос.
— А ты кто? Кто вы все?! Где я?! — и я
заорал. — Скажите что-нибудь!
«Надо проверить, закрыты ли у меня
глаза. Может, их завязали?» Не знаю, с кем я имею дело, но, кажется, они плохие
люди. Ощупываю лицо, глаза не завязаны: «Глаза открыты, значит, здесь темно».
Хочу сориентироваться, откуда только что доносился голос, но не могу вспомнить.
— Закуришь? — снова послышался первый
голос, и я молчу. «А что если я в комнате? Но как я сюда попал?» Голова
разболелась.
— Послушай, старик, что ты от меня
хочешь? — невпопад выкрикнул я.
«Но почему — старик? Может, и вправду
старик, во всяком случае, судя по голосу». Но вспомнить голос не могу. «Да, пожалуй, старик: щуплый, высокий, с помятым лицом и
единственным зубом, передним, который настолько удлинился, что при закрытом рте
наполовину высовывается наружу — желтый и омерзительный зуб…» Мурашки пробежали
по телу, старик помалкивает; тишина, только в голове отдается звон, и в висках
больно пульсирует. Конечности больше не отекают. «Надо побыстрее сообразить, где я и почему так темно».
— Закуришь? — тот же старческий голос.
— Опять ты? Я не разговариваю с тобой, —
отвечаю ему, — к тому же я знаю, кто ты: старик с длинным и омерзительным
зубом.
— А он кто? — быстро спросил старик. —
Ну, тот, что после меня заговорил.
«В самом деле, с ним разобрался, а тот —
кто?»
— Эй, ты,
второй, ты кто? — заорал я. — Не пойму, у вас что, мода такая — молчать? Не хотите — и
не надо.
Я плотнее прислонился — и уперся во что-то
твердое: «Наверное, стена». Щупаю — да, так и есть. «Я в комнате, а может, в
огромном пространстве, например, в поле, а там стена, и я к ней прислонился или
меня к ней привязали». Я делаю резкие движения — никаких пут. «Повезло, не
связан… Нет, будь я в поле, светили бы звезды, они
всегда видны, а здесь такая темень; в любом случае, это комната, пусть посреди
поля, но комната», — бурчу я, подбираю камушки с земли и швыряю в разные
стороны, но ни звука не слышно. «Значит, комната большая». Пытаюсь приподняться
— ничего мне не мешает, вытягиваю руку вверх, чтобы узнать высоту потолка, не
касаюсь его — высоко. На стене нащупываю какой-то выступ, округлый и холодный, принимаюсь его вращать и вроде удается — снова доносятся
голоса, слышу мое имя, но не врубаюсь, кто бы мог быть, и выпускаю эту
штуковину, опускаюсь на землю. Голоса стихают. Я бы, пожалуй, без страха
продвинулся вперед, не будь тех двоих, особенно боюсь того старика, в его
голосе есть что-то и жуткое, и родное, будто когда-то я слышал его…
— Почему вы не говорите, а? — кричу я. —
Я к вам обращаюсь!
«Видно, ждут, когда я приближусь, а
может, они связаны?» Очень сыро, холод пронизывает до костей.
— Закуришь? — подает голос старик.
— Ты, что, попугай: закуришь, закуришь?
Достал ты меня своим куревом! Ты слов других не
знаешь?!
Молчит. «Грубо получилось, — в горле у
меня пересохло, на губах ощущаю прогорклый вкус. — Совсем не хотелось курить, а
сейчас…» Кто-то опять произнес мое имя: «Надо вслушаться, кто это», — и я
напрягаю слух, слышу, но опять не могу запомнить.
— Да что же это происходит?! —
беспомощно выкрикиваю я, пот льет с меня градом, знобит.
— В тебе есть адада?
— неожиданно спрашивает старик.
— Ч-ч-что?
— Я спрашиваю, в тебе есть адада?
— Что такое «атада»?
— незнакомое слово звучит забавно.
— Не «атада»,
а «адада», — он рассердился, будто обиженный, что я
не знаю этого слова. Но после небольшой паузы продолжил: — Внутри меня есть
очень темный уголок, там стоит стул, а на нем всегда кто-то сидит, маленький,
низкорослый, лица его не видно, только ноги видны, они прикованы цепями к
стулу, поэтому он не двигается — это и есть адада.
— А что он делает, сидя на стуле? —
поинтересовался я.
— Изредка, словно в особые часы,
говорит: «Адада!» — и тогда в голову мне лезут дурные
мысли, очень противные мысли.
Он с таким азартом произносит «Адада!», что не могу удержаться от смеха.
— Почему ты смеешься, я правду говорю.
Вот, например, прямо сегодня я проходил мимо здания и вижу у стены крышку
гроба. В этот момент во мне раздается: «Адада!» И тут
же последовала моя реакция: «Как хорошо, что он умер, так ему и надо». А я
вовсе не знал покойника.
— О чем ты говоришь?! — крикнул я. — Что
за бред?! Что со мной происходит, о Господи!
— Вот так всегда, — голос старика
задрожал, — независимо от меня в голову приходят ужасные мысли. Но я не
виноват, это все адада… Не
знаю, что мне делать, я больше не выдерживаю, всем желаю зла, даже… даже Богу…
— Да замолчи ты! Хватит!.. — заткнув
уши, завопил я.
— Боюсь, как бы он не сорвался с цепи… —
старик будто не слышал меня.
— Хватит, глупый старик! Хватит! — изо
всей мочи заорал я и умолк.
— Персональный Бог, персональный Бо.. — после долгой паузы
послышался новый голос.
Не успел я ответить, как подключился
другой голос — и еще много разных голосов, их много, они сливаются, и до меня
долетают лишь отрывистые фразы:
— Мужчины всю жизнь, как слепые…
— Он распахнул окно и выпрыгнул —
пролетел над городом и шлепнулся в аквариум…
— С чего вы взяли, что в мире страхов…
Все голоса в комнате — голоса, рожденные
в темноте, ворвались в мою голову. Невыносимо — я сжимаю голову, но они и не
думают уходить; сердце учащенно колотится, и кажется, что лицо старика
приблизилось к моему лицу, оно совсем рядом, и сейчас длинный и желтый зуб
вонзится в мой глаз, а я даже не знаю, открыты ли у меня глаза… И когда зуб вонзится, глаз пожелтеет; дыхание старика уже
касается моего лба, и я что есть мочи завопил, но голос застрял в горле, и
когда я снова вздохнул всей грудью, вспыхнул свет. Глаза моментально
адаптировались к свету, будто и не было только что темно, и я быстро огляделся:
крохотная комната, светло-серые стены, без окон, и пустота — никого, кроме
меня, нет. Я быстро вскочил на ноги.
«Легко отделался; как здорово, что я
один», — и начинаю шагать по комнате: пятнадцать шагов в длину, шесть шагов в
ширину; голова начинает кружиться.
«А где дверь? — буркнул я и устремился
вперед. — Вот и она. Странно, как я сразу ее не заметил?» Кажется, на ней
какая-то надпись и, приблизившись, читаю нацарапанные острым предметом слова:
«Открой! Ты увидишь Сатану и Бога и умрешь».
— Любопытно, — потирая подбородок,
проговорил я и осторожно приложил ухо к двери: ни звука.
Отойдя от двери, начинаю кружить по
комнате, постепенно убыстряя шаги, и так и сяк переставляю местами слова
«Сатана, Бог, умрешь»…
Взгляд мой упал на пол, усеянный
грязными следами, будто до меня здесь побывала целая армия. «Это обнадеживает,
но все равно страшно», — и я рассмеялся.
— Я должен найти, должен найти… —
твердил я и метался по комнате.
— Что ты ищешь? — совершенно новый голос
будто зазвенел в голове.
— Кто ты? Скажи, кто ты? — застигнутый
врасплох, закричал я, озираясь.
Как быть: конечности ноют, голос не
отвечает, и еще это убийственное молчание. «В самом деле, а что я ищу?» — и
начинаю снова кружить по комнате, а комната кружится еще быстрее — что я ищу?
—
Нашел! — и мой взгляд замер на двери — в круглой блестящей ручке я увидел свое
отражение, но оно не запомнилось; прикасаюсь к ручке — холодная: «Нет, не
сейчас…».
Отхожу в угол, опускаюсь на корточки и
смотрю на потолок: «Интересно, откуда падает свет?» Быстро встаю и проверяю всю
комнату — ни одного источника, но светло. Снова съеживаюсь в углу, чтобы
чуточку согреться, я весь продрог.
— Эй, старик, где ты? — кричу, но никто
не откликается.
Зябко; вспоминаю слова старика, и
хочется закурить.
— Почему я отказался? — Обхватив голову
руками, я расплакался.
Смотрю на дверь: «Не открывать?.. Ведь
все равно умру с голоду, а так хоть увижу Сатану и Бога». Но я не трогаюсь с
места, слово «умрешь» не выходит из головы, дверная ручка манит, хочется
подойти. Встаю и хочу развеяться, снова кружу по комнате: «Два, три… нет, это
невыносимо, лучше умереть», — и берусь за ручку.
— Это еще что такое? Где она? Только что
же была! — и я в замешательстве осматриваюсь. — Может, я забрал? — и роюсь в
карманах. — Ну, куда же она подевалась? — и я от злости начинаю ругаться. —
Отдайте ручку!..
Голос застрял в горле, и я снова подошел
прочитать надпись.
— Откройте, прошу вас! — и ударил ногой.
— Откройте! Пусть будет что будет!..
Вместо ручки зияла черная дыра,
величиной с глаз: «Что там? — Осторожно приближаю голову. — Глаз, серый глаз —
на меня смотрит, за мной следит…» — Я отпрянул и задрожал от страха.
«Кто это был? — Сердцебиение участилось,
я вспомнил надпись. — Так Бог был или Сатана? Скорее, Сатана,
у Бога глаза, наверное, голубые, да, точно Сатана», — и я заплакал.
— Почему я сразу не открыл?! Идиот, какой же я идиот!.. — Я
бью себя по голове. — Теперь умру от голода.
«О, господи!..» — Руки не отрываются,
прилипли к голове.
—
Отпустите! Отпустите! — резкими движениями пытаюсь высвободить руки, будто
кто-то схватил и сжимает голову… Смотрю — ручка на
месте: «Скорее, скорее, пока она снова не исчезла…» — и, кое-как
высвободившись, подбегаю к ручке — какая холодная.
Поворачиваю: «Открылась…»
Дверь распахнулась — я отошел подальше,
боюсь приблизиться, сердце так стучит, что, кажется, сейчас взорвется… В голове вертится: «Бог, Сатана, умрешь»…
— Зеркало? — и прикасаюсь к нему рукой.
За дверью зеркало, огромное зеркало — и
ничего больше, провожу рукой и смотрю на себя.
— Обманули!.. Обманули!.. — кричу со
слезами на глазах и поднимаю руки ударить по зеркалу, как вдруг мое отражение
улыбается и произносит «Адада!»
— Кто ты? Что тебе от меня надо?! —
пятясь, кричу я. — Что все это значит?! Что я такого сделал?! Оставьте,
оставьте меня в покое!..
В комнате потемнело, и у меня под ухом,
совсем близко, послышалось:
— Закуришь?..
Сторожа
Меня нет в городе.
Так вот, в тот день я стоял перед окном
и расплывался в улыбке, залюбовавшись забавным зрелищем: прямо под моим окном,
на бровке тротуара, стояла маленькая коробка, рядом пара стоптанных туфель, а
всю картину довершала прикрепленная к стене картонка с надписью большими
буквами: «Помогите человеку-невидимке». Интересно, какой умник придумал? А
хорошая, в принципе, идея: зачем торчать на холоде, мерзнуть, не ровен час
простудишь почки, когда можно по-иному выпрашивать милостыню?
Надев пальто и свою единственную теплую
шапку, я вышел прогуляться. Человек-невидимка не шел из головы — а что, и
вправду смешно. Почти каждый день мне попадались попрошайки,
например, пожилой мужчина у Оперного театра, который хриплым голосом умолял:
«Помогите, хоть чем-нибудь помогите». Или та русскоязычная женщина, которая
выпрашивала деньги на операцию какого-то инвалида. Есть еще мальчик с мячом, у
него хобби: показывает футбольные финты на площади Свободы, развлекает уличную
публику. Мнит себя хозяином города, делает что в голову взбредет, поет во весь
голос, а когда устает, то на любой скамейке может разлечься…
Надо бы подсказать им ноу-хау в попрошайничестве, жалко их, не щадят
своего здоровья…
Пару часов прогулялся в сквере,
«пообщался» с вороной-матерью: понаблюдал, как она корки хлеба вымачивала в полуобледеневшей луже, смягчала и потом только относила
своему птенцу. Надо же, сколько ума у птицы. Поразмышлял о том
о сем, об уходящем годе, чего было в нем больше: успехов или потерь?
Смеркалось, ощутимо подморозило, в воздухе нарисовались редкие снежинки, пора
было домой возвращаться. Чтобы сэкономить время и сократить путь, я пошел через
дворовую арку и вляпался в невероятную историю.
— Сынок, помоги! — Мужчина лет
шестидесяти прислонился к двери и вроде не мог пошевелиться.
— Вам плохо? Может вызвать «скорую»? — и
я подался к нему, но он движением руки остановил меня.
— Не надо, только ты не уходи. Не уходи,
ладно?
— Я не уйду, но что с вами? Все же лучше
вызвать «скорую».
— Ничего не надо, я скоро умру, ты
должен встать на мое место…
— …
— …
— …
Речь его была какая-то несуразная,
дескать, всю жизнь он стоял перед дверью, сторожил, чтобы не выходили, и прочее
в том же духе. Толстые стекла очков вспотели, он прослезился и непрерывно
умолял не уходить.
— Видишь, как чувствует, что силы меня
покидают, и норовит вырваться. — И он потряс дверь, будто кому-то грозился. —
Не уходи, я сейчас умру, ты должен сторожить, чтобы ненароком он не выбрался…
У мужчины явно были проблемы с психикой:
разве нормальный человек будет нести такую ахинею? Надо как можно скорее
освободиться от него — мне не впервой попадались чокнутые.
Я совершил большую ошибку, заговорив с ним. С умалишенными не следует вступать
в разговор, каждое слово воодушевляет их, стирает грань между вами, твои слова
оказываются твоими врагами, в тебя же самого брошенными ножами. Так что я
собрался уходить, но тут он рухнул, точно подрубленное дерево. Совестно было
бросать его, и я подошел, но он был мертв. Я в панике убежал — уже повалил
густой снег, пушистые хлопья залепляли глаза, чуть не сбивали с пути, но я
бежал со всех ног, только вперед, только бы поскорей добраться домой…
Я ввалился в прихожую, весь взмокший, с
прилипшей к телу одеждой. Да еще голова сжималась от мрачных мыслей, и я
двинулся прямо в ванную. Но почувствовал, что ручка в двери спальни
повернулась. Я ринулся к двери — и встал как вкопанный.
Дома никого не было, я прекрасно
сознавал, что и за дверью никого нет и не может быть,
что это паранойя, это всего лишь фобии, но все равно не мог шелохнуться. За
окном стояла ночь, медленно кружили снежинки; меня все больше подмывало подойти
к окну — подойти и еще раз увидеть человека-невидимку.