Чёрное, белое, красное…
Литературные итоги 2017 года
В этом номере — размышления Евгения АБДУЛЛАЕВА, Ольги БАЛЛА, Ольги БРЕЙНИНГЕР, Бориса КУТЕНКОВА, Ольги Лебёдушкиной, Алексея САЛОМАТИНА, Елены САФРОНОВОЙ, Александра ЧАНЦЕВА
Мы предложили участникам заочного «круглого стола» три вопроса для обсуждения:
1. Каковы для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров и объемов) и тенденции 2017 года?
2. Удалось ли прочитать кого-то из писателей ближнего зарубежья?
3. Поле литературного эксперимента: наиболее интересные тексты и перспективные направления.
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2018
Мы
предложили участникам заочного «круглого стола» три вопроса для обсуждения:
1. Каковы
для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров и объемов) и тенденции 2017 года?
2. Удалось
ли прочитать кого-то из писателей ближнего зарубежья?
3. Поле литературного
эксперимента: наиболее интересные тексты и перспективные направления.
Евгений Абдуллаев, поэт,
прозаик, критик (г.Ташкент)
Бегущей строкой…
Начну
сразу с третьего вопроса, поскольку ответ будет коротенький. Никакого
отдельного «поля эксперимента», вроде лаборатории при заводе или алхимического
погреба при графском замке, я в современной литературе не вижу. Эксперимент,
поиск — часть литературного творчества, неустранимая, но и невыделимая
из него. Где-то, конечно, «эксперимент», «инновация» просто не сходят с уст (я
имею в виду круг журналов «НЛО» и «Воздух»), при достаточно бледных результатах
этих самых инноваций. Впрочем, иногда и в «Воздух», по редакторскому недогляду,
попадает что-то живое и интересное.
Перехожу
к первому вопросу, о событиях. Конечно, очень короткая дистанция, не все еще
видно, не все проступило. Что-то из прочитанного,
конечно, уже не проскользнуло мимо и остановило на себе взгляд. Об этом почти
«бегущей строкой» и скажу. А было это событием или нет — это для более обстоятельного,
под неторопливый кофеек, разговора, и лет через пять.
Русский
американский писатель Валерий Бочков, за которым слежу с 2011-го, с момента его появления в толстожурнальном
пространстве. В позапрошлом году в «Дружбе» вышла его мрачноватая по гамме и
стремительная по движению словесных мазков «Коронация зверя». В прошлом, в
«Октябре» — роман «Обнаженная натура». О молодом художнике — с детективной
интригой и с изящными вставками из истории живописи и художнического ремесла.
«Суть
рисунка проста — соотношение белого и черного. Отсутствие цвета заставляет
рисовальщика быть предельно честным. Живописец может спрятать неумение
рисовать за сиянием звонких красок… Рисовальщик гол. Он подобен гладиатору,
вооруженному одним копьем». Похоже, в современную русскую прозу возвращается
классическая живопись (линия, открытая гоголевским «Портретом»), становится ее
темой, ее материалом. Пару лет назад — у Анны Матвеевой в «Завидном чувстве
Веры Стениной», в прошлом году — в «Обнаженной
натуре» Бочкова.
Да,
в 2017-м у Бочкова вышла повесть «Хрустальный глаз», в «Новой Юности». Еще один
«заплыв» в латышскую тему (Бочков родился и провел детство в Латвии), как и в его повести «Брат моего брата», романе «Время воды». Тема исчезнувшей
страны, ее далекого и не очень прошлого. Малая форма у Бочкова даже интересней,
на мой взгляд, его романов: насыщенней по стилю, по драматургии.
Кстати,
раз речь зашла о малой форме. Анна Бердичевская, «Моленое
дитятко», подзаголовок: «Рассказы разных лет» (М.: Изд-во «Э»). Действительно, очень
разных лет. Первый рассказ: 1945-й, голод, НКВД, город Молотов. «Этого города
на свете нет, но он был, и достаточно долго, чтобы попасть на розовые карты
страны. Розовый — цвет Родины. Четыре черные буквы по розовому
— С.С.С.Р. — они до сих пор намертво впаяны в глаза и уши миллионов людей».
Заканчивается
книга 2017-м, рассказом о педагоге музыки и его необычном ученике, «Тимохисе из Губахи». Между 1945-м
и 2017-м разместились остальные годы-рассказы. Написанные
легким и точным стилем. И иллюстрированные чудесной
графикой Резо Габриадзе.
Из
читанного, но пока еще не изданного, назову новый роман Глеба Шульпякова, «Красная планета». Впрочем, какие-то отрывки
уже выходили — в «Новом мире», «Иностранке». Большая, многослойная, многоголосая
вещь; как и в предыдущих романах Шульпякова —
«исповедь сына века», в которую вливаются потоки других исповедей и жизненных
историй. Шире стал исторический охват, включивший и далекое, дворянское
прошлое. И традиционно широкий у Шульпякова
географический охват: Германия, Италия, российская деревня…
Еще,
из серии событий: когда известный писатель лет на пять, а то и больше,
замолкает, а потом неожиданно (или ожиданно)
всплывает с увесистым романом. В 2017-м
молчание прервали сразу три писательницы. Людмила Петрушевская — вышедшем в «Эксмо» романом «Нас
украли. История преступлений». Марина
Вишневецкая — романом «Вечная жизнь Лизы К.» (в «Знамени») и Ольга Славникова — романом «Прыжок в длину» (в «Знамени», затем в
«АСТ»). Цитат не привожу, так как еще в процессе чтения.
Пропускаю
несколько книг и журнальных публикаций, вызванных столетием Октября: тема отдельная,
просторная, надеюсь «погостить» в ней в одном из «Литературных барометров». По
той же причине не упоминаю поэтические сборники: берегу для традиционного
мартовского обзора. Поэтому далее без остановок перехожу к «нон-фикшну».
«Дом
и остров, или Инструмент языка» Евгения Водолазкина
(М.: АСТ). По сути, переиздание книги 2014-го года, но тогда она мне в руки не
попала. Попала прошлым сентябрем, когда проглядывал новинки в «Москве», что на Тверской. Читаю понемногу и с дегустаторским
удовольствием, как в свое время гаспаровские «Записи
и выписки». Литературоведение в лицах и ситуациях. Лица — выдающиеся (Лихачев,
Аверинцев, Андроников…), ситуации — порой комичные.
«Замечательный
исследователь русской литературы Виктор Андроникович
Мануйлов принимал экзамен. Вопрос, попавшийся студентке, касался Гоголя. Видя, что она испытывает определенные
затруднения, преподаватель спросил, что именно ей больше всего запомнилось в
"Мертвых душах". "Отталкивающий образ Мануйлова", —
ответила девушка. Будучи джентльменом, Виктор Андроникович
не стал ее поправлять. Для девушки фамилия героя по большому счету значения не
имела, Виктор же Андроникович, со своей стороны,
сразу догадался, о ком идет речь».
И последняя — по месту в перечне и по дате выхода (помечена
2018-м), но не по значению: «Энциклопедия юности» Михаила Эпштейна и Сергея Юрьенена (М.:
Издательство «Э»). Философ и писатель вспоминают свои детства — отрочества —
юности. Вкусно вспоминают, с неторопливым интеллектуальным кайфом.
Рефлексируют их (прежде всего — как и заявлено —
юность), классифицируют их по буквам. А: «Абсолют», «Абсурд»… Е: «Еврей»,
«Евтушенко». И так до «Я». Поэтому, собственно, и энциклопедия.
Вспоминает-размышляет
Михаил Эпштейн: ««Абсурд» было модным понятием нашей юности, в том же ряду, что
«пограничная ситуация», «выбор» и «ангажированность» — проникшие к нам через
железный занавес веяния экзистенциализма. Камю, миф о Сизифе. Сартр, бытие и
ничто. Конечно, в нашей железобетонной реальности даже «абсурд» был спасением:
в теплоте бессмыслицы можно было согреться от холода всепланирующего
рассудка».
И
завершаю вторым вопросом: удалось ли почитать… Удалось. Главным образом,
благодаря тому, что в ноябре оказался занесенным научными ветрами ненадолго в Одессу, Киев и Минск. В результате к теплым
вещам в рюкзаке добавились книги: внизу — новые сборники Бориса Херсонского,
повыше — последний Александра Кабанова плюс три номера замечательного журнала
«ШО», и сверху — две книжки на белорусском, подаренные
Андреем Хадановичем… Но все это — поэзия, и обо
всем надеюсь пристальнее поговорить в мартовском обзоре.
В
целом, ситуация с русской литературой «ближнего» зарубежья в этом году давала
меньше поводов для оптимизма. Взяла тайм-аут «Русская премия», главная
«выставка достижений» русской литературы за пределами России. Да, последние
года четыре была заметна какая-то инерция, на что мне уже приходилось сетовать1 . Но это, в общем, системная
проблема большинства долголетних премий. А если «Русспрем»
не возродится, это будет не радостно. Может, какое-то разумное письмо надо
написать или подписать? Готов присоединиться.
Вторая
печаль прошлого года касается языка, на котором русская литература создается. И
создается, главным образом, в двух традиционно двуязычных государствах,
Казахстане и Украине (достаточно проглядеть «лонги» и
«шорты» той же «Русской премии»). И вот в прошедшем году они принимают законы,
в целом, русский язык ограничивающие. Украина — в сфере образования и СМИ,
Казахстан — в сфере графики, которая для казахского
теперь будет латинской. Оценивать эти решения с политической точки зрения не берусь;
возможно, в плане нациостроительства все это полезно
и крайне мудро. И ситуация, конечно, в этих двух случаях очень разная,
украинская — «жестче», казахская — «мягче»: пока только замена графики. Но
тенденция одна. И с точки зрения бытования русского языка и, соответственно,
перспектив русской литературы не очень радужная. Не говоря уже о том разладе,
который внес «языковый вопрос» в среду русскопишущих
украинских литераторов.
Не
хочется завершать разговор о русской литературе вне России на таком миноре.
Закончу анекдотом времен Первой мировой, который любил
Аверинцев. «Сидят в окопе берлинец и венец. Берлинец говорит: «Положение
серьезное, но не безнадежное». — «Нет, — говорит венец, — положение безнадежное,
но не серьезное»»2 . Так и здесь: я пока, наверное, «берлинец».